Если мы рассмотрим случаи счастья или несчастья в человеческой жизни, то окажется, что, в сущности, это счастье или несчастье почти ускользают от нас, если мы желаем охватить их понятиями. Обратимся к Диогену, - возможно, это легенда, а возможно и нет - которого Александр спросил, что может он сделать для его блага или, как сказали бы мы, для счастья. И Диоген попросил, как не очень многие на его месте, чтобы Александр не загораживал ему солнце. Именно этого не хватало ему в этот момент для счастья. А что пожелали бы на его месте для своего счастья другие? Но пойдём дальше. Может ли счастье сладострастного человека, который считает свою жизнь счастливой лишь в том случае, если может удовлетворить все свои желания, возникающие из его страстей и побуждений, может ли это так называемое счастье быть таковым и для аскета, который стремится к совершенству и придаёт своей жизни значение лишь тогда, когда подвергает себя всевозможным лишениям и даже страданиям и боли, что не требуется от него с точки зрения обычных представлений о счастье или несчастье? Насколько различны представления о счастье и несчастье у этого аскета и сластолюбца! Но чтобы показать, как ускользает от нас любое, претендующее на всеобщность понятие о счастье, можно пойти ещё дальше. Нам нужно лишь представить, насколько несчастным может быть человек, который без каких-либо причин, без каких-либо реальных к тому оснований становится очень ревнив. Возьмём человека, который, не имея никаких оснований для ревности, полагает, что оснований для этого более чем достаточно. Он, не имея к этому ни малейшего повода, в глубочайшем смысле этого слова несчастен. Но величина, интенсивность несчастья зависит не от какой-то внешней реальности, но исключительно от того, как этот человек, а в этом случае совершенно иллюзорно, относится к внешней реальности.
Что не только несчастье, но и счастье, может быть в высшей степени субъективным, - на что нам указывает каждый шаг на пути из внешнего мира во внутренний - очень хорошо показывает один из рассказов Жан Поля, в котором человек, живущий на юге Германии, представляет себе, как был бы он счастлив, если бы стал шведским пастором. Он представляет себе изумительную сцену: он сидит в своём пасторском доме, опускаются сумерки, люди идут в церковь, каждый со своей свечой. Затем возникает образ из детства: его братья и сестры точно так же, как он представляет церковный ход в сумерках, идут каждый со своей свечой. Затем он представляет себе другую сцену, которая возникает просто благодаря определённым аналогиям, например: будто бы он в Италии; для этого ему нужно было только представить апельсиновое дерево и, так далее. Всё это, хотя и повергает его с состояние счастья, происходит не в реальности, а удивительного только в мечтах.
Эти мечтания пастора указывают на глубокую взаимосвязь счастья и несчастья: как, в сущности говоря, вопрос о счастье или несчастье может быть связан не с внешним миром, а с внутренним миром человека. Удивительно, но здесь, поскольку счастье или несчастье может полностью зависеть от внутреннего мира человека, понятие счастья представляется нам отвлечённым и расплывчатым. Но если мы обратим внимание на то,
