Часть вторая. Охрим Шмиль переходил линию фронта перед рассветом

Охрим Шмиль переходил линию фронта перед рассветом. Был конец марта, снег уже сошел с полей и оставался лишь в глубоких воронках, которыми была перепахана ничейная полоса земли. Шмиль полз, разбивая локтями хрупкий ледок в мелких рытвинах и колеях, проложенных танками, обгоревшие громады которых чернели то здесь, то там. В прозрачном свете взлетающих и падающих ракет двигались тени этих чудовищ. Видны были тени от столбов с обвисшей колючей проволокой и маленькие тени от бугорков в серых или зеленых шинелях. Иногда Охриму приходилось переползать через вмерзшие или полузасыпанные тела убитых… Одна из ракет зашипела почти над самой головой ползущего Охрима.

 

Это движение было замечено из наших окопов. Офицер указал направление дозорному расчету пулеметчиков. Длинная очередь трассирующих пуль прошла над Охримом. Он вжался в землю, распластался на ней, расплескав щекой мутную жижу маленькой лужицы. Пули прошли над спиной, ударили в землю чуть впереди и срикошетили с тяжелым шмелиным жужжанием.

Этот шум всполошил боевое охранение гитлеровцев.

В небе повисла гирлянда ракет. Солдат, приникнув щекой к прикладу пулемета, был готов открыть огонь, ждал только приказа фельдфебеля, который вглядывался в сторону противника. Наконец он увидел человека, ползущего к ним под огнем из русских окопов.

— Не стрелять! — крикнул фельдфебель и взял телефонную трубку.

И почти тотчас же окоп, в котором находился наш пулемет, был накрыт огнем миномета. Мины со свистом, одна за другой ложились рядом, расплескивая осколки и землю…

Солдаты втащили Охрима в траншею. Охрим опустился на дно траншеи на корточки, тяжело дышал. Немцы молча смотрели на перебежчика.

Из темноты появился офицер.

— Что случилось?

Солдаты вытянулись. Медленно, с трудом поднялся Охрим. Зубами разорвал по шву воротник шинели и, достав прямоугольничек из мягкого белого картона — визитную карточку бригаденфюрера Вольфа, — передал его офицеру.

— Идем, — кивнул головой тот.

Солдаты, проводив их взглядом, снова стали смотреть на разделившую окопы противников ничейную землю, над которой по-прежнему с той и другой стороны взлетали ракеты…

 

Бригаденфюрер Вольф сидел в своем кабинете, удобно устроившись в мягком кожаном кресле, и, щурясь, разглядывал сквозь дым сигары Охрима Шмиля, который стоял перед ним навытяжку. На лацкане пиджака у Шмиля висела бронзовая медаль.

В сумрачной глубине кабинета, прислонившись спиной к изразцовой печке, со скрещенными на груди руками стоял штурмбанфюрер Занге.

— Шмиль, — сказал Вольф, — эту медаль за храбрость ты заслужил. Кроме того, тебе будут выданы деньги.

— Благодарю, господин генерал! — поклонился Шмиль.

— Хорошие деньги, Шмиль, — продолжал Вольф. — Но мы их даем не только за прошлое. Тебе придется еще поработать, тем более что числится за тобой должок: ты не выполнил главное наше задание — ликвидировать Млынского.

Шмиль опустил виновато голову.

Заиге медленным шагом подошел к столу, не глядя на Охрима, будто вовсе не замечая его присутствия.

— Этот Шмиль очень везучий парень. Побывать у черта в зубах и вернуться живым не всякому удается…

— Расскажите-ка, Шмиль! — приказал Вольф. — Подозрительность штурмбанфюрера из профессиональной необходимости превратилась в черту характера. — Последние слова Вольфа несомненно были сказаны для Занге.

Шмиль преданно глядел Вольфу в глаза.

— Я был ранен в отряде Млынского до того, как успел подготовиться к покушению. Ранение было тяжелым, меня увезли самолетом через линию фронта в тыловой госпиталь. После выздоровления я был направлен на передовую и при первой возможности перешел…

— С тех пор он семь раз переходил линию фронта, выполняя мои задания, — сказал Вольф и спросил у Занге: — Ты удовлетворен?

— Да, — коротко ответил Занге. — Млынского он узнает в лицо?

Вольф вопросительно посмотрел на Охрима.

— Думаю, мы с майором узнаем друг друга, — ответил Охрим.

— Хорошо, — кивнул Занге. — Он подойдет.

Вольф улыбнулся.

— Еще бы… Иди, Шмиль. Когда будешь нужен — вызовем.

— Слушаюсь, господин генерал! До свиданья, госпо-дин штурмбанфюрер, — поклонился Охрим Занге.

— Ну иди, иди, — махнул рукой Вольф и, когда вышел из кабинета Охрим, сказал: — Один из лучших моих агентов. Сейчас он нацелен на городское подполье. Кстати, Алерт на полном доверии у большевиков, с которыми связан. Пора приступать к решительным действиям.

 

Ранним утром в окно школы раздался стук.

Женщина в платке, накинутом на плечи, позвала:

— Катерина! Катерина!

Девушка приоткрыла окно.

— Что? — спросила испуганно.

— Докторша партизанская у тебя стоит?

— Здесь…

Ирина Петровна подошла к окну, сонно протирая глаза.

— Что случилось?

— Здравствуйте… Женщина трудится… Лосенкова Анна… Помогите, не хватает силов у нее, никак не родит…

— Иду. — Ирина Петровна, прихватив свою сумку, вышла, обернулась к окну, в котором еще стояла учительница. — Если что, где искать меня, знаешь?

— Знаю…

— Ну пошли…

 

…В печи кипела вода в чугунках и ведре. Суетилась женщина у кровати, отгороженной ситцевой занавеской от печки, с которой свисали три неостриженные светлые головки. И когда раздавался крик матери, две младшие девочки начинали всхлипывать, а старшая крепилась, кусая губы.

Вошли Ирина Петровна и женщина, которая ходила за ней. Раздеваясь, Ирина Петровна сразу увидела девочек. Вынула обмылок из сумки, приказала женщине, вышедшей к ней навстречу:

— Полейте!.. Давно?

— Полсуток уже, — ответила та, выливая из ковшика воду на руки доктору. — Совсем ослабела…

— А муж где?

— Так нету. Забрали ироды мужика…

— Полотенце! — сказала Ирина Петровна.

— Вот… — Женщина подала заранее приготовленный чистый рушник.

— Правда, будто Павлушкина, старосту, судить будут нынче? — спросила та, что пришла с Ириной Петровной.

— Наверное…

— Так он и продал Лосенкова, мужика ее, за то, что он хлеб давал партизанам. А как не дашь?.. Свои.

Снова закричала роженица. Ирина Петровна, оставив полотенце, подошла к ней.

— Ну вот, родная, теперь не волнуйся… Все будет хорошо. Не впервой ведь… а?

Женщина тяжело дышала. Лицо было мокрым от слез и пота. И все же она, улыбнувшись Ирине Петровне, кивнула:

— Ага…

 

На рассвете группа всадников появилась на опушке леса. Перед ними в туманной утренней мгле утопала деревня.

Млынский спал у окна на лавке, укрытый шинелью, Ерофеев — у двери. Он приподнялся на локте, насторожился. Услышав шум за дверью, вынул на всякий случай пистолет из-под вещмешка, лежавшего в изголовье.

— Ерофеич! — раздался голос Горшкова. — Не пальни спросонья в гостей.

— Черти носят! — проворчал Ерофеев.

Млынский резким движением сел на лавке.

— Что? — И сна уже ни в одном глазу. На крыльце громыхали сапоги, — Отвори! — Млынский застегнул воротник гимнастерки.

В горницу, звякнув шпорами, вошел Семиренко с неизменной шашкой у пояса, следом — человек в полушубке и в башлыке, надвинутом на лицо.

Горшкову, который сопровождал их, и Ерофееву майор приказал:

— Проследите, чтобы нам не мешал никто!

— Есть! — И Горшков исчез за дверью следом за Ерофеевым.

— Ну здорово, бродяга! — обнял Млынского Семиренко.

— Здравствуй, Васильич, что стряслось? Почему молчит рация Афанасьева?

— Именно, что стряслось, — сказал Семиренко, освобождаясь от своих ремней. — Вот он сейчас доложит тебе. — И шашкой в ножнах указал на человека, который уже успел размотать свой башлык.

— Капитан Афанасьев! — узнал его Млынский.

— Так точно, — ответил человек, которого мы знали раньше под именем Георга Райснера, и смущенно улыбнулся.

— Точно, да не так, — в ответ улыбнулся Млынский, пожимая руку Афанасьеву, который, скинув полушубок, остался в форме немецкого офицера. — Это вы у немцев в капитанах зачахли, Афанасьев, а я поздравляю вас со званием майора и орденом Красного Знамени…

— Спасибо, — грустно ответил Афанасьев. — А у меня совсем скверные новости: Цвюнше убит.

Млынский горько вздохнул, покачав головой.

— Как же это? Несчастный случай?

— По сообщениям их газетки — покушение.

— Какое покушение? Кто это мог? — Млынский взглянул на Семиренко.

— Бандиты! — сказал Семиренко. — С Садовой улицы, из бывшей гостиницы «Ленинградская», где теперь гестапо.

— Такая возможность не исключается, — согласился Афанасьев. — Тогда аресты Захара и отца Павла неслучайность. Если Цвюнше был под наблюдением, раскрыть его связи не такая уж сложная задача для профессионала, а Вольф не любитель…

— Кто еще арестован? — спросил его Млынский.

— Профессора взяли, Беляева… Захар при аресте погиб.

Млынский вздохнул.

— Какое несчастье…

— Беляева случайно могли загрести. Странно, что они на аптеку не вышли…

— Вы все-таки Анну Густавовну спрячьте. Жалко людей!..

— Сделано, — ответил Афанасьев. — Не пойму: если за Цвюнше следили, почему взялись за него только сейчас, когда дело уже сделано?

— Гибель Цвюнше — загадка, — сказал задумчиво Млынский, — аресты его связников — вторая загадка. Цвюнше передал нам сведения о квадрате 27. И этот квадрат — тоже загадка. — Он раскрыл планшет с картой. — Мы только попытались чуточку сунуться вглубь — сразу получили по зубам, погибли Юрченко и двенадцать бойцов…

— Этот ваш квадрат похож на бутылку, — заметил Афанасьев, рассматривая карту.

— Вот в самое горлышко пролезть не смогли. — Млынский встал из-за стола, прошелся по комнате.

— А если все три загадки, как в старой сказке, загаданы одной ведьмой? — спросил Семиренко.

— Похоже. И мы не разгадаем их, пока не пролезем сквозь это горло, — ответил Млынский. — Это надо срочно решать.

Вошел Ерофеев с дымившимися котелками, покосился на сидевшего в дальнем углу спиной к нему Афанасьева.

— И еще одно странное дело, — говорил Афанасьев тихо. — Склады, которые были захвачены каким-то лихим партизанским отрядом в Тарасевичах… помните?..

— Конечно, они и Алешку освободили, — подтвердил Млынский.

— …были переданы незадолго до налета на баланс СД, — продолжал Афанасьев.

— Ну и что?

— А то, что СД почему-то заменило армейскую роту охраны взводом наспех набранных полицаев. Зачем? Факт незначительный, но непонятный, а это тревожит… — Афанасьев поднялся, когда Ерофеев вышел из горницы, с усмешкой сказал: — Ерофеич ваш просверлил мне всю спину взглядом. Как бы не пришиб ненароком, ей-богу…

Млынский улыбнулся.

— Не любит он эти мундиры… Готовься, майор. Жаль твою крышу, но если не найдется другого выхода, идти в квадрат 27 придется тебе…

Афанасьев подошел к окну, мимо которого по деревенской улице прошли женщины в темных платках…

— Хоть одним бы глазком взглянуть, — сказал, ни к кому не обращаясь, Афанасьев, — как мама идет домой вдоль Днепра по Крещатицкой набережной…

 

С крыльца бывшей управы перед народом выступает Семиренко:

— Вот, товарищи, теперь вы сами выбрали Советскую власть… — он положил руку на плечо стоявшей рядом с ним женщины лет сорока, со спокойным крестьянским лицом и суровыми глазами, — пускай пока не закрытым и не тайным голосованием, как полагается, да зато родную, свою, верно я говорю?

— Верно! — ответили дружно из толпы.

— А что у нас на сегодняшний день наблюдается на дворе? Весна наблюдается. Отличная весна! И земля тоскует без пахаря, как баба без мужика, верно? Давайте вспашем и посеем побольше этой весной! Семенами поможем вам. Сеять, родные, надо потому, что до осени наши придут. Большевистское слово даю, придут! А мы — с урожаем, и сами сыты, и мужиков наших, воинов славных, накормим! Верно я говорю?

— Верно! — еще дружнее поддержали Семиренко люди.

— Вот так, — довольный, откашлялся Семиренко в кулак. — А теперь последний вопрос. Давай их сюда, Бондаренко!

Из управы вывели и поставили перед народом, враз встревоженно загудевшим, Павлушкина и трех полицаев.

— Ну, что с ними делать?.. — спросил Семиренко. — Не все сразу… Кто первым желает высказаться?

— Я! — донесся негромкий голос с дальнего края притихшей толпы.

Все обернулись и увидели Анну Лосенкову, бледную, едва стоявшую на ногах. Ее поддерживали под руки Ирина Петровна и женщина, что ей помогала. Анна, прижимая к груди ребенка, медленно двинулась сквозь толпу, которая расступилась перед ней…

 

Тихо звучала музыка. Вольф стоял у окна. С высоты второго этажа был виден внутренний двор гестапо с высокой кирпичной стеной.

Во дворе было построено отделение солдат с карабинами. Из дверей, ведущих в подвал гестапо, охранники вывели отца Павла и профессора Беляева. Их поставили у стены примерно в метре друг от друга. Сверху не было слышно команд офицера, который распоряжался приготовлением к казни. Слева от ворот стояло два крытых грузовика.

Вольф повернулся, услышав шаги за спиной.

Два эсэсовца подвели к нему Цвюнше. В кителе с оторванными погонами, со следами побоев на лице, постаревший за эти несколько дней, Цвюнше держался со спокойным достоинством, которое так бесило бригаденфюрера Вольфа. Он поманил Цвюнше пальцем, предлагая подойти ближе к окну.

— Посмотрите, Цвюнше, — сказал Вольф негромко. — Кому из них вы передали пленку?

Цвюнше смотрел на отца Павла, который, вскинув седую бороду, казалось, разглядывал пристально небо; на старика Беляева, близоруко прищурившегося и поднявшего воротник пиджака, чтобы защититься немного от резкого весеннего ветра…

— Никому, — спокойно ответил Цвюнше.

— Будьте благоразумны, вы же немец. Если скажете, где, когда и кому передали пленку, вы, может быть, не умрете.

Цвюнше молчал, глядя в окно. Вольф продолжал:

— Мне не трудно сдержать свое слово, потому что, в сущности, вы помогли нам… План «Бисмарк», который вы передали русским, — фальшивка… Приманка, чтобы заманить в ловушку большевистского зверя.

Цвюнше будто не слышал.

— Напрасно вы не верите мне, — как будто бы даже с искренним сожалением сказал Вольф. — И умрете вы не героем, а предателем, Цвюнше… Подумайте…

Цвюнше молчал.

— Если вам нечего мне сказать, идите, — показал жестом Вольф во двор.

Цвюнше пристально посмотрел на него, повернулся и твердым шагом направился к двери, около которой его ждал адъютант.

 

Отец Павел и профессор Беляев ждали конца.

К ним подошел и встал рядом Цвюнше.

Вольф из окна не слышал команды, но видел, как махнул офицер рукой — и взревели моторы грузовиков… Выстрелов не было слышно…

 

Павлушкин стоял у стены амбара без шапки, ветер шевелил его волосы. Он смотрел мимо бойцов, которые, вскинув к плечу винтовки, в десяти шагах перед ним ждали приказа Бондаренко, смотрел на женщину, стоявшую чуть в сторонке. Она была здесь одна. Та самая женщина, что вчера звала его с порога ужинать в дом. Жена. Она смотрела, прижав ко рту руку со сложенными щепоткой пальцами. И вдруг сказала громко, словно отвечая на молчаливый вопрос Павлушкина:

— Что ж… Был суд людской, Герасим, теперь будет божий. Прощай…

— Ши! — крикнул Бондаренко.

Грохнул залп. Павлушкина швырнуло к стене, и он, ударившись о нее, упал на весеннюю землю. Женщина медленно подошла к нему…

 

Отряд Млынского уходил из деревни. На окраине села его провожали жители и Катя с десятком ребятишек, из которых младшие жались к ней, а те, что постарше, шагали рядом с отрядом.

 

Шмиль шел по весенней улице оккупированного города. Без снега обнаженная улица казалась еще грязней, дома с облупившейся краской — уродливей, а прохожие— более жалкими и мрачными. И только у антикварного магазина «Стессель и сын» по-прежнему было шумное оживление, но теперь торговля шла прямо на тротуаре, из рук в руки, из-под полы… Полицай, стоявший на другой стороне, явно уже не мог справиться с этой стихийной толкучкой.

Пока Охрим пробирался сквозь нее, ему совали под нос какие-то тряпки, консервные банки, куски мыла, иголки для примусов…

Охрим увидел, как в стекле витрины отразились медленно плетущиеся по улице дрожки с дедом Матвеем, дремавшим на козлах. Куда-то проехала машина Вольфа с неизменным эскортом мотоциклистов. Несколько человек столпились у столба, на котором поверх голов белел листок.

Охрим протиснулся ближе к столбу и увидел объявление комендатуры о казни заложников. Список казненных начинался с фамилий священнослужителя Воробьева и профессора Беляева…

Объявление наискосок было перечеркнуто надписью, наспех сделанной красной краской: «Отомстим!»

Охрим сорвал листовку и сунул ее подошедшему полицаю.

— Смотри, что у тебя под носом!..

Люди, стоявшие у столба, исчезли, будто их и не было вовсе. Полицай с остервенением рвал листовку, ругаясь:

— Подлюги!.. Мало им!.. Все мало им!..

Охрим отошел от него и за перекрестком увидел на заборе такую же листовку с такой же перечеркнутой краской надписью: «Отомстим!»

За углом в пустынном переулке Алик и Костя едва не столкнулись с Охримом. Алик торопливо запахнул свой пиджак…

 

Ночью транспортный самолет на большой высоте пересек линию фронта с востока на запад. В салоне, заваленном грузами, на скамье вдоль борта сидели парашютисты. Звание и возраст трудно было определить из-за шлемов и комбинезонов, в которые они были одеты. У самой кабины пилота сидела Зина. Она немного нервничала, но улыбалась.

Моторы самолета сбавили обороты. Вспыхнула надпись: «Приготовиться!»

Внизу под самолетом засветились тремя веселыми точками условные костры партизан.

В ночном небе над лесом повисли купола парашютов. У костра ждал приземления людей и грузов Горшков со своими бойцами. К первым тюкам, упавшим неподалеку, успели добежать как раз в тот момент, когда Зина «свалилась» с неба. И, еще не освободившись от парашютных лямок, она кинулась на шею Горшкову.

— Леня, Ленчик! Дай я тебя расцелую!..

— Зина?! — Горшков обрадовался и смутился.

— А кто еще здесь? Иван Петрович здоров? Без меня никого тут не ранило? — забросала его Зина вопросами.

К Горшкову подбежал Сашка Полищук.

— Товарищ лейтенант, там один приземлился неудачно… Тю! Это ж Зина! — узнал Сашка. — Ты очень кстати. Идем!

Один из парашютистов опустился на корни старого пня, вывороченного из земли давнишним взрывом бомбы или снаряда. Уже освобожденный от парашюта, он лежал на боку и, прикусив губу, смотрел туда, где ноги его застряли между корнями. Несколько фонариков освещали его.

Горшков присел рядом, сокрушенно покачал головой.

— Как же это тебя угораздило, парень?

— Я вам не парень, лейтенант, — сказал сквозь стиснутые зубы раненый парашютист. — Я — подполковник Федоров.

— Извиняюсь… — Горшков поднялся, крикнул во тьму: — Носилки! Живо!

Зина и Полищук осторожно высвободили подполковника из цепких корней. Десантным ножом распоров штанину комбинезона, Зина сказала:

— Перелом у вас, товарищ подполковник. А вы еще брать меня не хотели…

 

Сашка Полищук крутил патефон, Алеша держал пластинки. Песня в исполнении Утесова «Парень я молодой, а хожу-то с бородой» вызывала бурный восторг у бойцов, набившихся до отказа в землянку. Особенно тесно было вокруг стола. На нем кроме патефона был еще мешок со всякой всячиной, которую Зина привезла с Большой земли для товарищей.

— Это вам от рабочих Урала, ребята, — говорила Зина, пытаясь отобрать у Алеши пластинки. — Лешка, разобьешь!

— Ну дай подержать… — молил Алеша.

Кто-то из бойцов спросил:

— Как ты сама не разбила их с такой высоты?

— Ты спроси, как сама не разбилась, — смеясь, ответила Зина и, достав из мешка целлулоидный подворотничок, протянула его бойцу. — Вот тебе, любознательный, вечный подворотничок. Носи сто лет…

— Спасибо!

— А это, — Зина вынула толстую пачку писем, перевязанную резинкой, — батыру Бейсамбаеву.

— Здесь! — выглянул из-за спин бойцов Бейсамбаев и потянулся к письмам. Но пачку перехватили, и чья-то рука высоко подняла ее над головами.

— Сколько писем!

— Вот это девушка любит!

— Да это от всего аула небось…

— Пляши, командир!

Бейсамбаев сказал:

— Дай, пожалуйста, я почитаю, потом спляшу.

— Морозов! — Вязаный шарфик Зина протянула бойцу, протиснувшемуся вперед. — Вам от дочки…

Морозов, Немолодой уже человек, шмыгнул носом, вытер кончиком шарфа набежавшие слезы и, смутившись, поспешил укрыться за спины товарищей.

А у Зины в руках был уже кисет.

— Возьми, Сокнрко. — Она отдала кисет молодому бойцу. — Девчата с патронной фабрики просили передать самому храброму или самому красивому. А ты ведь у нас и то и другое, а? Ну что покраснел? Адрес девушек там, внутри, между прочим… Юрченко! — Зина подняла маленький сверток.

В землянке стало тихо…

Зина встревоженно оглядела бойцов.

— Нету Юрченко, — глухо сказал Сашка. — Убит.

Тяжело вздохнув, Зина отложила сверточек.

— От жены…

В землянку вошел Ерофеев.

— Лешка! — позвал он.

— Ерофеич! — воскликнула Зина обрадованно и стала торопливо рыться в мешке.

— Да не надо мне ничего, — сказал Ерофеев, хмурясь по своей всегдашней привычке.

Но Зина уже развернула перед ним толстые шерстяные носки.

— Вот.

Ерофеев был не в силах от них отказаться.

— Ну спасибо.

— А то у тебя ноги мерзнут, потому ты и злой.

— Ничего у меня не мерзнет, — ответил Ерофеев, не понимая юмора Зины. — Лешка, иди к командиру. Не хватало мне тебя еще бегать искать…

Алеша с сожалением оторвался от патефона и медленно стал пробираться к дверям.

— Обожди! — окликнула Зина. — Мишутка тебе передал. — Она отдала Алеше финку с наборной ручкой.

— Ох ты!

— Ну вот и все, — сказала Зина.

Рядом обиженно сопел Полищук, делая вид, что ничего, кроме патефона, его не интересует. Зина улыбнулась лукаво и достала настоящую матросскую тельняшку.

— Чуть не забыла совсем… Возьми от меня, матрос, — передала она тельняшку онемевшему от восторга Полищуку.

Он зарылся в нее лицом.

— Тельник!.. Морем пахнет, братва…

Зина тем временем выбралась из землянки.

 

Зина шла по лесу, жадно вдыхая весенний воздух и улыбаясь чему-то.

Около землянки, неподалеку от сторожки, в которой был штаб отряда, Зина увидела девушку, стиравшую что-то в тазике.

— Эй! — окликнула Зина. — Здравствуй! А Наташка дежурит, что ли?

— Спит она.

— Вечно спит! Сколько можно? А ну вставай, поднимайся, рабочий народ! — И прежде чем девушка успела что-то сказать, Зина решительно спустилась к дверям землянки и толчком распахнула ее. — Ох, извини, ради бога!..

Наташа была не одна. Испуганно глядя на Зину, она сидела на нарах, подтянув к подбородку одеяло, из-под которого сбоку выглядывала стриженая голова Бондаренко.

— Зиночка, я сейчас… — пробормотала смущенно Наташа.

— Прости, подружка. Вот тебе с мужем на счастье! — Зина бросила на одеяло сверток и быстро вышла из землянки.

Пока Наташа разворачивала сверток, Бондаренко влюбленно смотрел на нее. Из свертка выпал маленький детский чепчик и распашонка.

— Ой, Сенечка… — Наташа счастливо рассмеялась.

— Откуда ж она узнала? — недоуменно спросил Бондаренко, гладя Наташины волосы.

 

В комнате для тяжелораненых лежал подполковник Федоров, поглаживая ногу, которая покоилась на лотке из дощечек. Напротив, на свободной конке, сидел майор Млынский. За перегородкой звякали инструменты, и доносились оттуда приглушенные женские голоса.

Подполковник нервно курил и ругался сквозь зубы:

— Какая нелепость!.. У меня девятьсот прыжков. На лес, на воду, на скалы!..

— Что же поделаешь? — посочувствовал Млынский.

— Заварил эту кашу, а мне приказали расхлебывать. Чего это вдруг ты стал сомневаться? Ведь что получается? Я же смотрел материалы: Хорн, несомненно, полезет в центре. Ясно как божий день. Так нет же: давай, давай! Вот тебе и давай…

— Значит, кто-то пойдет вместо вас.

— Кто? — Подполковник придвинулся к краю койки, поближе к Млынскому, и понизил голос. — У меня документы подполковника Бютцова…

— Фридриха фон Бютцова?

— Да. Инспекционная поездка, только что из Берлина… Человека для этого надо готовить не меньше двухтрех недель… Да и где его взять, этого человека? Черт! — Подполковник в сердцах ударил по дощечкам лотка и застонал от боли.

— А ваши люди?

— Они со мной. Мой шофер, мой денщик… Все документы подлинные, отметки проставлены самые последние, тут нашармака не проскочишь, ты знаешь…

— И все же попробуем…

— Только сами не вздумайте пробовать. Засыпетесь — чихнуть не успеете, и ребят моих под монастырь подведете…

Дверь приоткрыла Зина.

— У нас все готово к операции. Извините, товарищ майор!

Млынский поднялся, посмотрел на часы.

— Я сейчас информирую Центр о случившемся…

 

Охрим Шмиль сидел в легковой машине рядом с шофером, а на заднем сиденье ехал Занге.

Колонна грузовиков с солдатами, в центре которой была легковая машина, на рассвете подходила к деревне… Половина солдат была в форме СС, другая — в крепких полушубках и меховых шапках. На рукавах полушубков белели повязки…

Деревня, в которую въезжали грузовики, знакома нам по недавним событиям — Селищи.

Легковая машина свернула к дому Павлушкина, стоявшему на отшибе. Ворота, сбитые из толстых жердин, были распахнуты, и на лай рассвирепевшего пса из дома никто не вышел.

Занге и Охрим вылезли из машины.

Отсюда, с пригорка, деревня была как на ладони. Колонна грузовиков вытянулась во всю длину улицы и остановилась.

Четко повинуясь приказам своих командиров, солдаты, выпрыгнув из машин, сразу же направились группами к каждому дому… Загрохотали приклады по дверям.

Солдаты вломились в дом к той женщине, которую недавно выбрали председателем сельсовета. Она едва успела накинуть платок на плечи. Ее и двух ее ребятишек вытолкнули на улицу…

Учительница спала, когда ворвались в дом. Сбросили одеяло. Девушка пронзительно закричала, забилась в угол, к ней потянулись руки, порвали рубашку…

На карателей накинулись трое мальчишек лет по двенадцати. Они дрались с солдатами, как волчата, зубами и ногтями защищая свою учительницу. Одного мальчишку выбросили в окно — раздался звон разбитого стекла и треск выбитой рамы. Остальных, избитых, и учительницу выволокли во двор…

Из окон полетели книги, классная доска, сшитые из обоев тетради и глобус, тут же расколовшийся пополам…

Разгромили все в доме женщины, помогавшей Ирине Петровне при родах…

И у Анны Лосенковой хозяйничали оккупанты. Ничего не позволив взять, кроме грудного ребенка из люльки, ее и девочек, полуодетых, вышвырнули из дома.

 

Заливались отчаянным лаем собаки. Грохнул выстрел— и лай сменился пронзительным визгом. Панически кудахтали редкие куры…

Людей — а это были женщины, старики и дети — прикладами гнали по улице к полуразрушенной церкви.

На дальнем краю деревни загорелись дома…

Занге, наблюдавший за разгоравшимся пожаром, обернулся к Охриму и по-русски спросил:

— В таком освещении узнаешь майора Млынского?

— Узнаю, — кивнул Охрим.

 

В тот же день в Тарасевичах, в доме Маши, которая когда-то спрятала у себя раненого Алика, командир отряда «За Родину» Высокий сидел не снимая кожаной куртки, со стаканом давно остывшего свекольного чая.

Поставив стакан, Высокий проговорил, обращаясь к Косте и Алику:

— Спасибо за помощь. Без связей с подпольем нам туго пришлось бы… Вы молодцы!

Костя смущенно улыбнулся и ответил:

— Алик смелый парень…

— Ну хорошо, друзья, — сказал Высокий и обратился к Маше, которая все это время влюбленно смотрела на Алика, а теперь собралась было уйти. — Останься, Машенька, у нас от тебя секретов нет. Дело, ребята, серьезное, и время не терпит: каратели зверствуют. Напали на ту деревню, в которой недавно был Млынский. Грабят, жгут дома, людей согнали и заперли в церкви…

— Ужас какой! — с болью сказала Маша.

Костя сжал зубы.

— Отомстим…

— Само собой, отомстим, — подтвердил Высокий. — Но людей еще можно спасти.

— Вы думаете? — посмотрел на Высокого Алик.

— Я уверен. Если внезапно ударить сейчас по деревне, можно спасти людей. Вот только сил у нас маловато…

У Кости глаза горели от возбуждения.

— Млынский поможет. Я к самому Семиренко пойду!

— Тут, ребята, некогда формализм разводить, — жестко произнес Высокий. — Надо действовать немедленно!

— Тогда мы сразу отправимся к Млынскому! — сказал Костя.

— Это другое дело. — Высокий поднялся.

— А мне с вами можно? — робко спросила Маша.

Алик посмотрел на Высокого. И тот подтвердил:

— Конечно. Чем представительнее, тем лучше… И передайте майору — на рассвете мы выступаем и ждем его помощи…

 

— Ты не имеешь права идти! — говорил сквозь зубы Федоров. Нога его, забинтованная и вытянутая, с подвешенной гирей, после операции нестерпимо болела.

Млынский стоял напротив в шинели, с оружием, готовый к походу.

— Там люди сгорят…

— Ты командир Особого отряда, а не начальник пожарной команды, — жестко сказал подполковник. — Думай лучше, как проникнуть в закрытую зону квадрата 27. Расстрелять нас мало, если не сделаем этого…

— Я никогда не прощу себе, если в этой деревне погибнут женщины, старики и дети. Я обязан спасти этих людей…

— Вся наша война за людей, майор, — сказал Федоров, — за кого же еще мы воюем? Пошли две роты, а сам не ходи. Как старший по званию, я запрещаю, все! — И подполковник устало откинулся на подушку.

 

Роты Бондаренко и Бейсамбаева выстроились на краю поляны. С левого фланга стояли Костя и Алик с винтовками. Из землянки вышел майор. Командиры сразу подобрались, повернулись к нему.

— Командуйте, Хват! — сказал отрывисто Млынский.

— Есть! По местам, товарищи командиры!

— Горшков! — обратился к лейтенанту Млынский. — Ты должен остаться.

— Слушаюсь, — нехотя подчинился Горшков. Млынский повернулся к Зине.

— Так и не успели поговорить…

— Еще наговоримся, Иван Петрович, — улыбнулась Зина. — Счастливо оставаться!

Зина бегом заняла свое место в строю.

Хват уже дал команду:

— Равняйсь! Смирно! Напра-аво! Шагом марш!

Алик на ходу обернулся и увидел смотревших им вслед Горшкова и Млынского.

— Млынский остался!

— Эй! Разговорчики! — прикрикнул Хват. — Шире шаг!

Грохотал ресторанный оркестр. Музыканты были в поту от духоты и усердия. В чадной атмосфере царило какое-то исступление. На тесном «пятачке» больше толкались, чем танцевали.

Райснер с трудом пробрался к столику, за которым сидел подполковник, начальник его отдела.

— Куда ты пропал? — громко спросил подполковник. Он вынужден был из-за шума кричать.

— Я вообще не хотел идти. Здесь нечем дышать… Надоело!..

— Брось хандрить…

— Все надоело! Я хочу проветриться, Вальтер.

— Хочешь на фронт?

— Здесь фронт везде… Завтра идет машина с подарками к пасхе для офицеров дивизии «Викинг»… Разреши мне поехать.

— Кельнер! Два коньяка! Ты отличный товарищ, Георг, для тебя я готов на все.

— Ну спасибо…

 

На стук к дверям подошел Алеша. Приоткрыл и, увидев немецкого офицера, сразу попытался захлопнуть. Райснер успел подставить ногу…

— Матвей Егорович дома? — спросил он.

Алеша, услышав русскую речь, растерялся. Дед Матвей ему крикнул, приподнявшись с постели:

— Впусти, Алешка!

Алеша отступил от двери, и Райснер, отстранив его, прошел прямо в комнату, к постели Матвея Егоровича.

— Дед, что с тобой? Почему не пришел?

— Плохо, старость… Не вовремя. Новости вот из леса принес. — Дед Матвей кивнул на Алешу.

— Велено вам передать на словах, — сказал Алеша. — Федорову нужна замена.

— Так, — кивнул Георг Райснер, глядя, как Алеша прячет за голенище сапога Мишуткин подарок. — А ну дай сюда!

— Зачем?

— Дай сюда! — резко повторил Райснер. — Тебе Иван Петрович разрешил его взять?

— Это мое оружие…

— Это оружием было в лесу, а здесь это пропуск в рай… — Отобрав финку, Райснер улыбнулся. — Отправляйся немедленно назад и передай Ивану Петровичу: буду в срок в условленном месте. А это, — он подкинул финку на ладони, — при случайном обыске заберут, и все дело завалишь. На, спрячь, дед. — Увидев, что Алеша расстроился, он добавил: — Тоже мне, предводитель коман-чей…

Дед спрятал нож под подушку.

— Матвей Егорович, — продолжал Райснер, — если к тебе кто-нибудь подойдет и спросит, где ты купил овес в прошлую пятницу, скажи, что взял его в долг, и доверяй этому человеку, как мне.

— Понятно…

— Поправляйся, нужен вот так!

 

Перед рассветом роты вышли к опушке леса и залегли против деревни Селищи.

Хват, наблюдавший в бинокль за деревней, от которой тянуло гарью, обернулся.

— Где этот хлопец? — И сразу увидел Алика, бывшего неподалеку. — Где твой отряд? Связь, быстро!

— Есть! — Алик, подхватив карабин, сказал Косте, который было двинулся следом: — Я сам.

Почти тотчас же со стороны деревни появились фигуры людей — это вернулись из разведки Полищук и его товарищи.

— Люди в церкви, товарищ старший лейтенант, — сказал еще не отдышавшийся Полищук. — Левую сторону — над рекой — выжгли дочиста…

— Охрана церкви?

— Двое.

— Пулеметы?

— Есть. На бронетранспортерах. И вот там, в обгоревшем сарайчике, у мельницы и у дороги. Шесть грузовиков и легковая машина в деревне.

— Так. — Хват задумался на секунду. — Зина! Организуешь приемку людей в лесу.

— Хорошо.

— Возьми человек двенадцать у Бондаренко… И давайте, хлопчики, действуйте! А мы подстрахуем. Все.

Зина, Полищук и часть людей, которых взял с собой Бондаренко, скрылись бесшумно в сумерках.

Бойцы Бондаренко ползли огородами в сторону церкви.

Пулеметный расчет карателей настороженно прислушивался к тишине.

 

В отряд Алик вернулся с Высоким и его помощником, молчаливым человеком с угрюмым лицом.

— Высокий, командир отряда «За Родину», — отрекомендовался Высокий.

— Капитан Хват. Ваши люди готовы?

— Что же это, товарищ Хват? Видно, Млынский посчитал это дело не очень важным?.. — недовольным тоном сказал Высокий.

— Вы пришли сюда воевать? — оборвал его Хват.

— Воевать, — хмуро ответил Высокий. — Здесь же две роты карателей…

— Ну, у страха глаза велики…

— А у вас всего шестьдесят активных штыков…

— И отлично, — смягчился Хват. — Нужно вдвое больше грузовиков, чем в деревне, чтобы привезти две роты карателей. Ясно?.. Я дам тебе еще взвод… Бейсамбаев, с ними пойдешь!

 

В доме Павлушкина Занге не спал. Света не было. Занге сидел на скамье у окна и вглядывался в сумрак за ним. В углу, под иконами, привалившись к стене, дремал Охрим.

Жена Павлушкина осторожно встала с кровати и без шума, боком вдоль стены постаралась пробраться к двери.

— Стой! Ты куда? — остановил ее Занге.

— Я? — растерялась она. — На минутку…

— На место!

В это время, едва постучавшись, ввалился унтер-офицер с человеком в черном полушубке, с белой повязкой на рукаве.

— От гауптштурмфюрера Кляйна!

— Наконец-то! — Занге поднялся навстречу.

Пользуясь секундной заминкой, жена Павлушкина выскользнула из комнаты…

 

Бойцы во главе с Бондаренко продолжали ползти, медленно продвигаясь к церкви. На фоне предрассветного неба хорошо была видна церковь и силуэты часовых, которые шли навстречу друг другу.

Полищук шепнул лежавшему рядом товарищу:

— Когда сойдутся!..

Солдаты сошлись, и тотчас мелькнули тени. Два удара— и снова тихо.

Двое метнулись к широким дверям. Полищук просунул дуло автомата в петли. Казалось, скрип разнесся по всей деревне… Двери церкви наконец поддались и раскрылись. За ними был темный и, казалось, пустой подвал.

Бондаренко негромко позвал:

— Товарищи! Живы?

Сначала было тихо, только слышался какой-то невнятный шорох.

— Не бойтесь! Мы за вами от Ивана Пе