Смертельный урок музыки
Олов’яний брусок об’ємом 100 см3 і свинцевий брусок об’ємом 200 см3 розплавили та виготовили сплав. Яка густина сплаву? VІ. Домашнє завдання: Вивчити § Вивчити матеріал конспекту
Роберт Лоуренс Стайн Смертельный урок музыки
Ужастики – 13
«Смертельный урок музыки»: «Росмэниздат»; Москва; 1999 ISBN 5‑8451-0058‑5 Оригинал: R. L. Stine, “Piano Lessons Can Be Murder” Перевод: Т. Покидаева
Учись играть… пока не упадёшь замертво…
Джерри нашел на чердаке старое пианино. Оказалось, что оно вполне исправное. И даже очень хорошее. Родители предложили Джерри научиться на нем играть. И Джерри решил, что это будет классно. Вот только учитель музыки, доктор Визк, был каким‑то странным. Действительно, очень странным. Иногда Джерри просто не понимал, что тот пытается ему втолковать. А потом Джерри кое‑что рассказали. Про музыкальную школу доктора Визка. Про учеников, которые приходили в школу… и не возвращались назад.
Роберт Лоуренс Стайн Смертельный урок музыки
На самом деле я не хотел переезжать. Я думал, что сразу возненавижу наш новый дом. Но все получилось очень даже весело. Я замечательно прикололся над родичами. Может быть, это была не совсем удачная шутка, но мне понравилось. Впрочем, все по порядку. Мама с папой застряли в холле с грузчиками. Распоряжались, куда нести мебель и все коробки. И пока они там возились, я отправился на разведку И нашел очень даже симпатичную комнату рядом со столовой. Это был здоровенный зал в два окна. Окна выходили на задний двор. Солнечный свет озарял зал, и поэтому здесь было гораздо светлее и веселее, чем в других комнатах старого дома. Там, надо сказать, было слегка мрачновато. Я сразу подумал, что здесь надо будет устроить семейную комнату отдыха. Ну, знаете, с телевизором, стереопроигрывателем и, может быть, даже со столом для пинг‑понга и прочими интересными штуками. Я уже представлял себе, как все это будет. Но пока в комнате было пусто. Только в углу одиноко катались два серых шарика пыли. Они‑то и подали мне идею. Посмеиваясь про себя, я присел на корточки и слепил шарики пыли в два тугих комочка. Потом я вскочил и принялся орать дурным голосом: – Мыши! Мыши! Спасите! Там мыши! Родичи ворвались в комнату с таким видом, как будто меня тут резали. У них челюсти поотвисали, когда они заметили в углу двух серых мышек из пыли. Я продолжал вопить: – Мыши! Мыши! Я изо всех сил старался изобразить панический страх. Якобы жутко боюсь мышей. Мама остановилась в дверях. Она так и стояла с открытым ртом. Я даже испугался, как бы у нее зубы не выпали! Вообще‑то мама у нас – само спокойствие. А вот папа вечно паникует и напрягается. Он схватил прислоненную к стене швабру и принялся бешено колотить ею по бедным, ни в чем не повинным пылевым мышкам. Я больше уже не мог сдерживаться. Я ржал, как взбесившийся бегемот. Папа ошалело уставился на шарик пыли, прилипший к швабре. И тут наконец до него дошло, что это был просто прикол. Он аж побагровел. А я испугался, что у него глаза выскочат из‑под очков. – Очень смешно, Джером, – спокойно проговорила мама, страдальчески закатив глаза. (Вообще‑то все меня называют Джерри. Но когда мама сердится, она называет меня Джеромом). – Мы с папой ценим твою заботу о нас. Конечно, с твоей стороны очень мило напугать нас до полусмерти, когда мы оба устали и все на нервах из‑за этого переезда. Мы очень рады, что ты развлекаешься, пока мы стараемся тут все устроить. Мама всегда так язвит. Наверняка свое чувство юмора я унаследовал от нее. Папа задумчиво почесал лысину на затылке. – Они были в точности как мыши, – пробормотал он. Я понял, что он не сердится. Он уже привык к моим шуточкам. Они оба привыкли. Мама покачала головой: – Ты ведешь себя как ребенок! – А я и есть ребенок, – гордо заявил я. – Ведь мне двенадцать. По‑моему, самый что ни на есть подходящий возраст для того, чтобы куролесить, прикалываться над родичами и выдумывать всякие штуки. – Не умничай, – насупился папа. – И вообще… Знаешь, Джерри, тут работы непочатый край. Мы с мамой уже умотались. Мог бы помочь, между прочим. Он попытался всучить мне швабру. Но я отскочил, выставив руки перед собой, как будто защищался от страшной опасности. – Папа, ну ты же знаешь! У меня аллергия! – Аллергия на пыль? – язвительно уточнил он. – Нет. На работу! Я думал, что родичи рассмеются, но они вместо этого пулей вылетели из комнаты, чертыхаясь себе под нос. – Хотя бы за Плюшкой присмотри! – крикнула мне мама из коридора. – Чтобы она не вертелась у грузчиков под ногами. – Ага, присмотрю! – крикнул я в ответ. Плюшка – это наша кошка. Вот уж точно приплюснутое животное. Абсолютно рехнувшийся зверь. За ней присматривать – себе дороже. Все равно, если ей что‑то втемяшится в голову, ее ничто не остановит. Я хочу сразу сказать, что у нас с Плюшкой не самые теплые отношения. На самом деле я стараюсь держаться подальше от этой придурочной кошки. Вообще‑то считается, что кошки – это милые домашние звери. Вот только Плюшка об этом не знает. Ей никто этого не объяснил. Наоборот. Она ощущает себя маленьким, но кровожадным тигром. Или летучей мышью‑вампиром. Ее любимое развлечение – забраться повыше, к примеру на спинку кресла или на книжную полку, и сигануть оттуда тебе на плечо. Обязательно выпустив когти. Без когтей – это уже не развлечение. Я давно перестал считать, сколько футболок она мне изодрала. Между прочим, хороших футболок. И сколько крови я потерял. Это не кошка, а просто стихийное бедствие. Она вся‑вся черная. Только на лбу одно белое пятнышко и второе – вокруг правого глаза. Родичи обожают ее до беспамятства. Вечно сюсюкаются: «Хорошая киса, славная киса…» Постоянно берут ее на руки, чешут за ушком и говорят, какая она вся из себя замечательная. Обычно Плюшка кусает их и царапается до крови. Но они почему‑то ничему не учатся на своих ошибках. Когда мы переезжали сюда, я очень надеялся, что Плюшка потеряется где‑нибудь по дороге. Не тут‑то было. Мама лично проследила за тем, чтобы Плюшка села в машину первой. На заднем сиденье, рядом со мной. И конечно же, эту притыренную кошатину стошнило. Вы когда‑нибудь встречали кошку, которую укачивает в машине?! Она сделала это нарочно. Просто из вредности. В общем, как вы понимаете, мамину просьбу насчет присмотреть за Плюшкой я с чистой совестью пропустил мимо ушей. Вместо этого я пошел на кухню и открыл заднюю дверь в надежде, что Плюшка убежит на улицу и все‑таки потеряется. Потом я снова пошел на разведку. Наш прежний дом был совсем‑совсем маленьким. Зато новым. А этот дом был ужасно старым. Древним, можно сказать. Здесь все скрипело и трещало. Половицы, оконные рамы, двери… Как будто это сам дом вздыхал и кряхтел от старости. Но в то же время он был огромным. Я обнаружил множество разных комнат, кладовых и чуланов. Один чулан на втором этаже был размером с мою старую комнату. Моя новая комната располагалась в самом дальнем конце коридора на втором этаже. Здесь было еще три комнаты и ванная. Интересно, а что мама с папой собирались делать с тремя остальными комнатами? Я хотел предложить, чтобы одну из них оборудовали под домашний зал видеоигр. Здесь можно будет поставить большой телевизор и подключить к нему игровую приставку. Я обожаю видеоигры. Могу часами играть. И как было бы круто заиметь собственный игровой зал! Надо будет уговорить родичей. Обязательно. Настроение у меня понемногу улучшалось. Не то чтобы оно было совсем уж плохим… Но мне все‑таки было как‑то грустно. Переезжать всегда грустно. И особенно в другой город, где ты никого не знаешь. Я вообще‑то никогда не реву. Но честно сказать, когда узнал, что мы навсегда уезжаем из Седарвилля, то едва не расплакался. Мне действительно было грустно, когда я прощался с друзьями. И особенно с Шоном. Шон – классный парень. Родичам он не очень нравится. Потому что он шумный и громко рыгает за столом. Но все равно Шон – мой лучший друг. То есть он был моим лучшим другом. Здесь, в Нью‑Гошене, у меня пока не было никаких друзей. Мама сказала, что Шон может приехать к нам летом и погостить пару недель. С ее стороны это был настоящий подвиг. Особенно если учесть, как ее бесит, когда Шон рыгает за столом. Но настроение у меня все равно было кислым. Однако сейчас я немного приободрился. Мне ужасно понравился новый дом. Я решил, что в соседней с моей комнате можно будет устроить спортивный зал. Я буду не я, если не уговорю папу с мамой купить несколько тренажеров – из тех, что всегда рекламируют по телевизору. Я не мог пойти к себе в комнату, потому что там были грузчики. Они как раз заносили мебель. Поэтому направился в самый дальний конец коридора. Там была еще одна дверь. Наверное, в очередную кладовку. Однако за дверью я обнаружил узкую деревянную лестницу. Возможно, на чердак. Подумать только, чердак! Раньше у нас никогда не было чердака. Видимо, там полно всяких старых вещей… А среди старого хлама иногда попадаются очень классные штуки. А вдруг те люди, которые жили тут прежде, оставили на чердаке свою коллекцию старых комиксов?! Я устремился наверх, подпрыгивая от восторга. Когда я был уже на середине лестницы, снизу раздался папин голос: – Джерри, куда ты идешь? – Наверх, – отозвался я. Хотя и так было ясно, куда я иду. – Не стоит тебе подниматься туда одному, – сказал папа. – Почему? Там что, привидения водятся? Я был уже наверху. Папа поднялся следом. Деревянные ступеньки натужно скрипели под его ногами. – Ну и жара здесь! – Папа поправил очки на носу. – Духота. Он потянул за цепочку, свисающую с потолка. Зажегся свет. Лампочка явно была не из самых мощных, но все равно стало хоть что‑то видно. Я огляделся. Это была здоровенная комната с низким скошенным потолком. Я вообще‑то не очень высокий, но, встав на цыпочки, даже я сумел дотянуться до потолка. Здесь были и окна – по одному крошечному круглому окошку на передней и задней стене. Но они были такие пыльные, что совершенно не пропускали света. – Здесь пусто, – пробормотал я, ужасно разочарованный. А вот папа, наоборот, воодушевился: – Вот сюда‑то мы и отнесем весь ненужный хлам, который жалко выбрасывать. – Эй, посмотри… что это там? У дальней стены я разглядел что‑то большое и темное. Я пошел туда. Старые половицы отчаянно скрипели. Что там такое? Действительно, что‑то большое, накрытое серым мятым покрывалом. Может, что‑нибудь наподобие сундука с сокровищами? Воображение у меня богатое. Сам иногда удивляюсь. Я попытался стянуть покрывало. Тяжелое, черт… Пришлось взяться за него обеими руками. Я даже зажмурился в предвкушении того, что я сейчас увижу. Но чего я действительно не ожидал найти, так это черное сияющее пианино. А это было именно пианино. – Ничего себе! – Папа даже присвистнул от удивления. Он подошел ко мне и встал рядом, почесывая лысину на затылке. Это у него такая привычка. Когда папа чем‑нибудь недоволен или удивлен, он всегда чешет лысину. – Ничего себе! Почему, интересно, его здесь оставили? Я пожал плечами. – С виду оно совсем новое. – Я на пробу постукал по клавишам указательным пальцем. – И звучит хорошо. Папа тоже потюкал по клавишам. – Вполне нормальное пианино, – заметил он. – Очень хорошее пианино. Даже странно. Зачем его затащили сюда на чердак?… – Здесь какая‑то страшная тайна, – объявил я замогильным голосом. Тогда я еще не знал, что это действительно страшная тайна. В ту ночь я не мог заснуть. Не то чтобы мне не хотелось спать – просто что‑то все время мешало. Я лежал на своей старой кровати из бывшего дома. Но кровать стояла головой не в том направлении. И не у той стены. И свет от фонаря на заднем крыльце у соседей падал прямо в окно. Окно дребезжало на ветру. А по потолку пробегали тени. Туда‑сюда. Туда‑сюда. Я долго ворочался и наконец понял, что никогда не смогу заснуть в этой новой комнате. Здесь было все по‑другому. Она была слишком большой. И даже немножечко жутковатой… Очевидно, спать я не буду уже никогда в своей жизни. Я лежал, глядя на тени, пляшущие на потолке. И наконец расслабился и даже, кажется, задремал… Но тут я услышал музыку. Кто‑то играл на пианино. Сначала я решил, что музыка доносится с улицы. Но потом до меня дошло, что звук идет сверху. С чердака! Я сел на постели и прислушался. Да, кто‑то там наверху играл на пианино. Какую‑то классическую музыку. Я отшвырнул одеяло и опустил ноги на пол. Интересно, кому взбрело в голову подняться на чердак и играть на пианино посреди ночи?! Это точно не папа. Папа и ноты‑то правильно не сыграет. А мама умеет играть только «Собачий вальс», да и то с пятого на десятое. Может быть, это Плюшка? Я встал с кровати и замер, прислушиваясь. Кто‑то там наверху продолжал играть. Очень тихо. Но я все равно различал мелодию. Каждую ноту. Я направился к двери и в темноте налетел на коробку с вещами, которую еще не успели распаковать. И больно ударился большим пальцем. – У‑я! Я схватился руками за ушибленную ногу и держал ее так, пока боль не прошла. Я знал, что родичи меня не услышат. Их спальня была на первом этаже. Я снова прислушался, затаив дыхание. Музыка наверху продолжала звучать. Я вышел из комнаты в коридор. Теперь я старался идти осторожно, чтобы во что‑нибудь не врезаться опять. У меня под ногами тихонько поскрипывали половицы. Пол был холодным как лед. А я был босиком. Но я не стал возвращаться за тапками. Я осторожно приоткрыл дверь на чердак и заглянул в темноту. Музыка доносилась сверху. Такая печальная музыка. Очень тихая. Очень грустная. – Кто… кто там? – выдавил я.
Музыка продолжала играть. Казалось, она плывет сквозь кромешную тьму вниз по лестнице – плывет прямо ко мне. – Кто там? – повторил я уже смелее, хотя у меня все равно дрожал голос. Но мне снова никто не ответил. Я встал на нижнюю ступеньку лестницы и задрал голову, вглядываясь в темноту. – Мама, это ты? Папа? В ответ ни слова… Только музыка плыла в темноте, тихая и печальная. Я и сам толком не понял, как так получилось, что я стал подниматься по лестнице. Я понял это, лишь услышав гулкий скрип ступеней у себя под ногами. Наконец я поднялся наверх. Здесь было жарко и очень душно. Теперь музыка окружала меня со всех сторон. Казалось, что она доносилась отовсюду. – Кто здесь? Я очень старался, чтобы мой голос звучал спокойно, но у меня не очень‑то получилось. Я и сам не узнал свой голос – таким он был жалким и тоненьким. Наверное, мне было немножечко страшно. Самую малость. – Кто здесь? Что‑то холодное прикоснулось к моему лицу. Я аж подскочил на месте. И только потом до меня дошло, что это цепочка выключателя. Я потянул за цепочку. Зажегся свет – совсем тусклый. Но все‑таки лучше, чем ничего. Музыка оборвалась. – Кто здесь? Я прищурился, чтобы лучше разглядеть пианино у дальней стены. Никого. Вообще никого. За пианино никто не сидел. Я сделал шаг вперед. Тишина. Только противный скрип половиц у меня под ногами. Я подошел к пианино и встал, не сводя глаз с клавиш. Сам не знаю, чего я высматривал и чего ожидал увидеть. Я хочу сказать… ведь кто‑то же играл на пианино. И прекратил играть в тот момент, когда я включил свет. Так куда же он делся? В воздухе растворился? Я нагнулся и заглянул под пианино. Понимаю, это глупо. Под пианино и Плюшка бы не пролезла. Но тогда я вообще ничего уже не соображал. Сердце у меня билось так, что казалось, сейчас разорвется. А в голову лезли всякие сумасшедшие мысли. Одна другой нелепее. Я склонился над клавишами и очень внимательно их осмотрел. А что, если это такое старинное механическое пианино… ну знаете… которое играет само по себе. Пианола, кажется, называется. В мультфильмах такие бывают. И в старых фильмах. Но ничего особенного я не заметил. Пианино как пианино. Самое что ни на есть обычное. Я присел на табурет. И тут же вскочил как ужаленный. Табурет был теплым! Как будто на нем только что сидели! – Что? Как? Я в изумлении уставился на табурет. Потом потрогал его рукой. Да. Точно, теплый. Но тут я сообразил, что на чердаке вообще очень жарко. Гораздо теплее, чем в доме. Нас в школе учили, что теплый воздух поднимается наверх. Наверное, он поднимается сюда, на чердак, и здесь и скапливается. Я снова присел на табурет и стал дожидаться, пока у меня не успокоится пульс. «Что здесь происходит?» – думал я, не отрывая взгляда от пианино. Его черная отполированная поверхность была такой гладкой, что я видел свое отражение. Даже при тусклом свете единственной лампочки. И мое отражение выглядело встревожено и испуганно. Я опустил глаза и несколько раз тюкнул пальцем по клавишам. Еще пару минут назад кто‑то играл на пианино. Кто‑то прикасался пальцами к тем же клавишам. И куда же он делся потом? Ведь когда я включил свет, здесь уже не было никого… Я снова ударил по клавише. Потом еще по одной. И еще… В пустом помещении каждая нота отдавалась долгим звенящим эхом. И тут раздался громкий треск. Снизу. Откуда‑то с лестницы. Я оторвал руки от клавиш и замер. Снова послышался треск. Шаги. Я встал с табурета. Ноги дрожали. Я так напряженно прислушивался, что, казалось, улавливал движение воздуха. Шаги приближались. Кто‑то поднимался по лестнице. Сюда, на чердак. Ко мне.
Ступени трещали. Кто‑то ко мне поднимался. Кто‑то большой. У меня перехватило дыхание. Мне казалось, что я сейчас задохнусь. Я замер на месте, лихорадочно соображая, куда бы спрятаться. Но укрыться тут было негде. Ступени трещали все громче. Над ступенями уже показалась чья‑то темная голова. Я мало что соображал от ужаса. Но мне все же хватило ума дождаться, пока темная фигура не выступит на свет. – Папа! – радостно завопил я. – Джерри, что ты тут делаешь? Вид у отца был прикольный. Его редеющие темные волосы стояли на голове дыбом. Пижамные штаны задрались до колен. Он был без очков и смотрел на меня прищурившись и смешно сморщив нос. – Папа… а я думал… я думал… – промямлил я. Да. Я знаю, что выглядел со стороны как полнейший придурок. Но и вы меня тоже поймите. Я был напуган до полусмерти. – Знаешь, сколько сейчас времени? – Папа сердито дернул рукой и хотел было посмотреть на часы. Но часы он забыл в спальне. – Уже первый час ночи, Джерри! – Да, папа. Я знаю. Я потихонечку отходил. Теперь я уже и сам не понимал, чего так сильно перепугался. Я подошел к папе. – Я услышал, что кто‑то играет на пианино. И я подумал… – Что ты сказал? – Папа вытаращился на меня, как на умалишенного. – Я услышал, как кто‑то играет на пианино, – повторил я терпеливо. – Здесь, на чердаке. Поэтому я поднялся сюда и… – Джерри! – Папа страдальчески закатил глаза. Его лицо побагровело и стало похоже на свеклу. – Опять твои шуточки! Я все понимаю, но не в первом же часу ночи! – Но, папа… – начал было я, но он не дал мне договорить: – Мы с мамой едва доползли до кровати. Мы столько всего переделали за сегодняшний день! Мебель двигали, разбирали вещи. Весь день провозились. – Он устало вздохнул. – Наверное, можно было бы сообразить, что нам сейчас не до веселья. Тебе, конечно, не приходило в голову, что мне завтра с утра на работу идти. И что мне хотелось бы выспаться. – Прости, пожалуйста, папа, – пробормотал я. Я уже понял, что доказывать ему что‑либо бесполезно. Он все равно мне не поверит. – Я знаю, что ты возбужден переездом. – Папа положил руку мне на плечо и повел меня к лестнице. – Но давай мы сейчас пойдем спать. Тебе, кстати, тоже надо отдохнуть. Я оглянулся на пианино. Оно тускло поблескивало в рассеянном свете лампы. Как будто дышало. Как будто было живым. Мне представилось, как оно подбирается ко мне. Как несется за мной по ступенькам… Я тряхнул головой. Бред какой‑то. Совсем крыша съехала. Наверное, я действительно слишком перевозбудился за сегодняшний день. – А ты не хотел бы научиться на нем играть? – вдруг спросил папа. – Что? – Я даже растерялся. Его вопрос застал меня врасплох. – Хочешь, найдем тебе учителя? Будешь с ним заниматься, научишься играть на пианино. Пианино поставим в гостиной. Там места много. – Ну… может быть, – протянул я. – Да. Наверное, это будет прикольно. Папа убрал руку с моего плеча. Одернул задравшиеся пижамные штаны. И пошел вниз по лестнице. – Я поговорю с мамой. Уверен, ей будет приятно. Ей всегда очень хотелось, чтобы у нас в семье кто‑то играл на каком‑нибудь инструменте. Не забудь выключить свет, ага? Я послушно дернул за цепочку, выключил свет… и невольно вздрогнул. Вообще‑то я не боюсь темноты. Но когда свет погас, меня окружила полная чернота. Я поспешил следом за папой. Когда я снова лег в постель, то натянул одеяло до самого подбородка. В комнате было прохладно. За окном завывал зимний ветер. Окно тряслось и дрожало под ветром, как будто в ознобе. Я думал о том, что действительно было бы круто научиться играть на пианино. Только не эту нудную и заунывную классику, а настоящую рок‑музыку. Может быть, через три‑четыре урока я упрошу родичей купить мне синтезатор. И две‑три разные клавиатуры, которые подключаются к компьютеру. Тогда я смогу сам сочинять и записывать разные композиции. Может, найду ребят и сколочу с ними рок‑группу. Вот это будет действительно круто. Я закрыл глаза. Окно снова задребезжало. Где‑то раздался протяжный скрип, как будто это стонал сам дом. «Ну, ничего, – сказал я себе. – Со временем я привыкну к этому старому дому. Ко всем этим странным звукам. Еще две‑три ночи, и я вообще перестану их слышать». Я уже засыпал, когда снова услышал музыку. Всё ту же тихую и печальную. Кто‑то вновь играл на пианино.
На следующий день, в понедельник, я проснулся очень рано. Мои настенные часы в виде пузатого кота с маятником‑хвостом и вращающимися глазами были еше не распакованы. Но, судя по бледному, серому свету в окне, было действительно очень рано. Я быстро оделся. Взял чистые джинсы и темно‑зеленый пуловер, который был не особенно мятым. Сегодня мой первый день в новой школе. Я даже немножечко волновался. И с волосами я провозился дольше, чем обычно. Волосы у меня темные. Очень густые и очень кудрявые. А я ненавижу кудрявые волосы. Я люблю, когда они гладко прилизаны. Вот поэтому мне и приходится каждый день их мочить водой и распрямлять. Наконец я управился с волосами и вышел в коридор. В доме было темно и тихо. Я направился было к главной лестнице, но тут заметил, что дверь на чердак распахнута настежь. Разве я вчера ее не затворил, когда мы с папой спустились вниз? Ну, нет. Я же помню, как я ее закрывал. И вот теперь она была открыта. По спине пробежал холодок. Я подошел, захлопнул дверь и даже специально послушал, чтобы она щелкнула. «Не сходи с ума, Джерри, – сказал я себе. – Может быть, замок слабый. Возможно, эта дверь постоянно распахивается сама собой. Ведь это совсем старый дом». Ночная музыка никак не шла у меня из головы. Но, наверное, и этому было какое‑то объяснение. Может быть, струны у пианино дрожали от ветра или что‑нибудь в этом роде… Вероятно, там в окне есть какая‑то дырка. И туда задувает ветер, от которого и возникают звуки, похожие на музыку. И поэтому кажется, что на пианино кто‑то играет. Мне очень хотелось поверить в то, что печальная, тихая музыка, которую я слышал ночью, это просто какое‑то непонятное явление. Скорее всего, из‑за ветра. Я просто принял это на веру. Я еще раз подергал дверь, чтобы убедиться, что она закрыта плотно, и пошел вниз на кухню. Мама с папой еще возились у себя в спальне. Я слышал, как они одеваются. В кухне было темно и прохладно. Я хотел включить обогреватель, но не нашел, где находится термостат. Вчера родичи не успели все распаковать. Коробки с посудой и прочей кухонной утварью так и стояли в углу. Я услышал шаги в коридоре. У холодильника стояла большая пустая коробка. Она‑то и подала мне идею. Посмеиваясь про себя, я забрался в коробку и прикрыл ее. Я ждал, затаив дыхание. Шаги приближались к кухне. Я так и не смог разобрать, кто это был: папа или мама? Я боялся дышать. Я знал, что если я сделаю вдох, то просто не выдержу и рассмеюсь. Кто‑то вошел в кухню. Прошел мимо моей коробки. Остановился у раковины. Я услышал шум воды. Тот, кто вошел, наполнял чайник. Потом он подошел к плите. Я не мог больше ждать. – Сюрприз! – заорал я и выскочил из коробки. Папа испуганно вскрикнул и уронил чайник. Чайник упал ему на ногу, отскочил и покатился по полу. Вода, естественно, пролилась. Папа стоял прямо посреди лужи и выл дурным голосом, держась обеими руками за ушибленную ногу. Я хохотал, как безумный. Надо было видеть папину физиономию, когда я выскочил из коробки! Такого я даже в мультиках не видел. Мама влетела в кухню, застегивая на ходу пуговицы на рукавах. – Что здесь такое?! – завопила она с порога. – Джерри снова решил пошутить, – прорычал папа. – Джером, – укоризненно проговорила мама, глядя на лужу на линолеуме. – Может быть, сделаешь перерыв на пару дней? Мы как раз отдохнем от твоих приколов. – Просто хотел помочь вам проснуться, – расплылся я в улыбке. Мама с папой еще побурчали немного. Но это так, для порядка. Они давно уже привыкли к моему извращенному чувству юмора. В ту ночь я снова услышал музыку. Это явно был не ветер. Я узнал ту же самую мелодию. И она доносилась сверху. С чердака, где было пианино. И на нем явно кто‑то играл. Кто бы это мог быть? Я собрался было встать и пойти посмотреть. Но в комнате было холодно. И потом, я действительно очень устал. Ведь это был мой первый день в новой школе. Поэтому я натянул одеяло на голову, чтобы не слышать музыки. И уснул как убитый. – Ты ничего не слышала ночью? – спросил я у мамы за завтраком. – Кто‑то играл на пианино. – Ешь свои кукурузные хлопья, – сказала мама. Я недовольно помешал ложкой в миске: – А почему кукурузные хлопья? – Ты знаешь правила, – нахмурилась мама. – Сладкие хлопья только по воскресеньям. – Глупое правило, – буркнул я. – Кукурузные хлопья – это те же самые сладкие хлопья. Только невкусные. – Прекрати ныть. – Мама сморщилась и потерла руками виски. – У меня голова болит. Все утро. – Может быть, это из‑за того, что всю ночь кто‑то играл на пианино? – спросил я. – Какое еще пианино? – раздраженно проговорила мама. – Чего ты все про пианино талдычишь? Кто там на нем играл? – А ты разве не слышала? Пианино на чердаке. Ночью кто‑то на нем играл. Мама резко встала из‑за стола: – Джерри, я тебя очень прошу: прекрати надо мной издеваться. У меня голова болит. – О чем разговор? – Папа вошел в кухню, держа под мышкой утреннюю газету. – О пианино, я слышу? Я уже договорился. Сегодня после обеда придут рабочие и перенесут его в гостиную. – Он улыбнулся мне: – Будешь разминать пальцы, Джерри. Мама подошла к стойке и налила себе чашку кофе. – Ты действительно хочешь учиться играть на пианино? – Она скептически прищурилась. – Будешь сидеть, заниматься часами и все такое? – Ну да, – отозвался я. – Может быть. Когда я вернулся домой из школы, рабочие уже были у нас. Я думал, придут этакие здоровенные дяди. Но они были не такими уж и крупными. Зато сильными. Я поднялся на чердак, чтобы посмотреть, как они будут тащить пианино. Мама осталась в гостиной. Она передвигала коробки, чтобы освободить место. Грузчики притащили с собой веревки и какую‑то специальную штуку типа тележки, только без стенок. Сначала они наклонили пианино набок, а потом водрузили его на тележку. Тащить тележку по узкой лестнице было не просто. Хотя они старательно придерживали пианино, оно все равно несколько раз стукнулось о стену. В общем, когда рабочие наконец затащили пианино в гостиную, они оба были красные, точно вареные раки. Пот лил с них градом. Я все время был рядом с ними. Мне было интересно. Мама уже убрала коробки и пошла на кухню. Но когда грузчики начали устанавливать пианино на место, она тоже пришла посмотреть. Она встала в дверях, держа руки в задних карманах джинсов. Рабочие сняли пианино с тележки. В ярком солнечном свете его черные отполированные стенки блестели, как зеркало. Они начали опускать его на пол… И тут мама как заорет…
– Кошка! Кошка! – Мама кричала так, что у меня заложило уши. Вы уже поняли. Плюшка стояла как раз на том месте, куда рабочие собирались поставить пианино. Пианино тяжело грохнуло о пол. В последний момент Плюшка успела из‑под него выскочить. «Жалко, – подумал я. – А то получилась бы настоящая плюшка. В конце концов, должна же когда‑нибудь восторжествовать справедливость». Рабочие засмущались ужасно. Они принялись извиняться. При этом они вытирали лоб и пытались отдышаться. Но мама их даже не слышала. Она бросилась к Плюшке и подхватила ее на руки. – Бедная ты моя киса!… «Бедная киса» впилась когтями маме в рукав и выдрала несколько ниток из свитера. Мама уронила ее на пол. Плюшка возмущенно мяукнула и пулей вылетела из комнаты. – Она еще не освоилась в новом доме, – сказала мама рабочим. – Да нет, – вставил я. – Она всегда такая придурочная. Рабочие ушли. Мама пошла к себе в комнату, чтобы закрепить нитки на изодранном свитере. Я остался в гостиной один. Вместе со своим пианино. Я присел на табурет и принялся вертеться на нем туда‑сюда. Табурет был отполированным и гладким. И ужасно скользким. Я уже представлял себе, как когда‑нибудь повеселю родичей, когда они попросят меня сыграть что‑нибудь для них. Я сяду за пианино, якобы мне самому не терпится им похвастать своими достижениями. И начну играть. Вот только этот идиотский табурет… он такой скользкий. Я постоянно с него сползаю. И падаю на пол. Я немножечко потренировался в сползаниях и падениях. Мне было весело. Падать откуда‑нибудь – это, можно сказать, мое хобби. И это не так легко, как кажется. Падать тоже надо уметь. А мастерство достигается путем долгих тренировок. Наконец мне надоело плюхаться на пол. Теперь я просто сидел на табурете и смотрел на клавиши. Потом я попытался подобрать одну простенькую песенку. Я тыкал в клавиши наугад, пока не находил нужной ноты. Я думал о том, что это будет действительно классно – научиться играть. Я считал, что это будет ужасно прикольно. Но я ошибался. Сильно ошибался.
***
Прошла неделя. После обеда в субботу я направился в гостиную и встал у окна. День выдался серым и пасмурным. Я был уверен, что ближе к вечеру пойдет снег. Я увидел, как к нашему дому подходит мой учитель музыки. Он пришел точно в назначенное время. Ровно в два. Я прижался лбом к стеклу, чтобы получше его рассмотреть. Он был таким здоровенным, упитанным дяденькой. Даже толстым, я бы сказал… В длинном красном пальто. Со взлохмаченными белыми волосами. Издалека он был немного похож на Санта‑Клауса. Он шел как‑то странно. На прямых ногах. Как будто у него болели коленки. «Должно быть, артрит или что‑нибудь в этом роде», – подумал я. Папа нашел его по объявлению в местной газете. Он мне его показал и зачитал вслух. Такое крошечное объявление на самой последней странице:
«Музыкальная школа Визка. Новые методы обучения игры на фортепьяно».
Папа туда позвонил в тот же день. Все равно это было единственное объявление по поводу музыкальных уроков. И вот сейчас родичи встречали учителя в коридоре и помогали ему снять тяжелое красное пальто. Потом они все втроем вошли в гостиную. – Вот, Джерри, знакомься. Это доктор Визк, твой учитель музыки. – Папа сделал мне знак, чтобы я отошел от окна. Доктор Визк улыбнулся мне: – Здравствуй, Джерри. Он действительно был похож на Санта‑Клауса. Только без бороды. Но зато с роскошными седыми усами. У него были круглые, очень румяные щеки и хорошая, сердечная улыбка. Когда он улыбался, его голубые глаза как будто искрились. Одет он был в мешковатые серые брюки и свободную белую рубашку, натянутую на его здоровенном пузе, как на барабане. Я подошел к нему и пожал протянутую мне руку. Рука была красной и какой‑то уж слишком мягкой. Как будто это была не рука, а какая‑то губка. – Рад познакомиться с вами, доктор Визк, – вежливо сказал я. Мама с папой переглянулись с довольной улыбкой. Они всегда обалдевают, когда я веду себя вежливо. Я понимаю, им сложно в это поверить. Но когда я хочу, я могу быть очень вежливым мальчиком. Доктор Визк потрепал меня по плечу: – Я знаю, фамилия у меня смешная. «Визк» и «визг» произносятся одинаково. – Он хихикнул. – Может, мне стоило бы сменить фамилию. Но с другой стороны, согласись, она сразу же запоминается. С первого раза. Мы все рассмеялись. А потом доктор Визк вдруг посерьезнел: – Ты раньше играл на каком‑нибудь инструменте, Джерри? Я задумался. – У меня было когда‑то казу. Знаете, дудка такая. Все опять рассмеялись. – Пианино – это немножко не то, что казу, – заявил доктор Визк, все еще продолжая посмеиваться. – Давай‑ка посмотрим на твой инструмент. Родичи извинились в том смысле, что у них куча дел, и ушли наверх распаковывать вещи, до которых раньше не доходили руки. Доктор Визк внимательно изучил клавиши. Потом приподнял заднюю панель и взглянул на струны. – Замечательный инструмент, – похвалил он. – Очень хороший. – Мы нашли его здесь, – сказал я. Доктор Визк удивленно оттопырил губу. – Вы его нашли? – Ага. Здесь, в доме. На чердаке. Кто‑то его там оставил. – Странно… – Он поскреб пятерней подбородок, потом расправил пальцем усы и снова уставился на клавиши. – А тебе не было интересно, кто играл на этом пианино до тебя? – спросил он очень тихо. – Чьи пальцы касались вот этих самых клавиш? – Ну… – Я не знал, что сказать. – Тут какая‑то тайна, – прошептал он, а потом как будто встряхнулся и указал мне рукой на табурет. Я послушно сел. Меня подмывало устроить маленькое представление и соскользнуть с табурета на пол. Но я решил отложить это на потом. Я ведь не знал, как доктор Визк относится ко всяким дурачествам. Вот когда мы узнаем друг друга получше, тогда я и буду над ним прикалываться. Вообще‑то он производил впечатление человека веселого. Но не хотелось, чтобы он подумал, будто я несерьезно отношусь к его урокам. Он опустился на табурет рядом со мной. Мне пришлось сдвинуться к самому краешку. – А мы будем заниматься у нас дома? Вы будете приходить к нам раз в неделю? – спросил я, ерзая на табурете. Я никак не мог устроиться поудобнее. Доктор Визк занимал почти весь табурет. – Сначала мы позанимаемся у вас дома, – ответил он. – А если у тебя будет получаться, тогда ты сможешь ходить ко мне в школу, Джерри. Я собрался было что‑то сказать, но тут он схватил меня за запястья и поднес мои руки едва ли не к самому носу: – Дай‑ка я посмотрю. Сначала он долго разглядывал мои кисти с тыльной стороны, потом перевернул их и уставился мне на ладони. После чего внимательно изучил мои пальцы. – Какие красивые руки! – воскликнул он со странным таким придыханием. – Изумительные руки! Я тупо уставился на свои руки. Ничего особенного я в них не видел. Руки как руки. – Изумительные руки! – повторил доктор Визк и бережно опустил мои руки на клавиши. Он показал мне ноты. До, ре, ми и так далее. И научил играть каждую ноту определенным пальцем. – На той неделе мы начнем заниматься по‑настоящему, – объявил он и поднялся с табурета. – Сегодня я хотел просто с тобой познакомиться. Он полез к себе в сумку, достал какую‑то книжку и протянул ее мне. Это был учебник игры на пианино: «Играем на фортепьяно: пособие для начинающих». – Полистай этот учебник, Джерри. Попробуй выучить ноты со страниц два и три. Я проводил доктора Визка в прихожую. – До свидания, – сказал я. – Увидимся в следующую субботу. Я был немного разочарован. Не ожидал, что мой первый урок будет таким коротким. Я‑то думал, что уже сегодня смогу сыграть какую‑нибудь крутую рок‑композицию. Доктор Визк натянул свое красное пальто. – Я думаю, что ты будешь хорошим учеником, Джерри, – улыбнулся он. Я только буркнул «Спасибо» – и тут с удивлением заметил, что он смотрит на мои руки и что‑то бормочет себе под нос. Что‑то типа: «Замечательные. Изумительные». Меня вдруг пробрал озноб. Мне не понравилось то жадное выражение, с которым он рассматривал мои руки. «Да что в них такого, в моих руках?! – удивился я про себя. – Чего он к ним привязался?!» Все это было странно. Очень странно. Но тогда я еще не знал, что странности только начинаются.
До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до… Я играл ноты со страниц два и три. В учебнике было показано, каким пальцем надо играть каждую ноту. Это был очень хороший учебник. Подробный. «Ничего сложного в этом нет, – думал я, тюкая пальцами по клавишам. – Абсолютно ничего. Когда же я наконец начну изучать настоящую музыку? Рок‑н‑ролл, например, или что‑нибудь из тяжелого?!» Я все еще тренировался играть ноты, когда в гостиную заглянула мама. Ее длинные волосы выбились из‑под косынки, которой она повязала голову. На щеке у нее я заметил грязное пятно. – А что, доктор Визк уже ушел? – удивись она. – Ага. Сказал, что сегодня он хотел просто со мной познакомиться. А заниматься по‑настоящему мы начнем со следующей субботы. И еще он сказал, что у меня замечательные руки. – Правда? – Мама откинула волосы, лезшие ей в глаза. – Тогда, может быть, ты спустишься в подвал и поможешь разобрать вещи? Заодно и посмотрим, какие у тебя замечательные руки и как они изумительно распаковывают коробки. – О, нет! – Я страдальчески закатил глаза, соскользнул с табурета и плюхнулся на пол. Мама даже не улыбнулась. В ту ночь я снова услышал музыку. Я сел на постели, прислушиваясь. Теперь музыка доносилась снизу. Из гостиной. Я встал с постели. Тапки опять куда‑то подевались. Пол под босыми ногами был просто‑напросто ледяным. Вообще‑то у меня должен был быть ковер. Но у папы пока не хватило времени его положить. В доме было тихо. За окном шел снег. На фоне черного ночного неба снежинки казались серыми. – Кто‑то играет на пианино, – произнес я вслух и сам испугался собственного голоса, сдавленного и хриплого со сна. – Кто‑то там внизу играет на моем пианино. Я подумал, что родичи тоже не могут не слышать музыку. Их спальня располагается в самом дальнем крыле дома. Но тоже на первом этаже. Так что они должны слышать музыку. Я осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Все та же тихая, печальная мелодия. Сегодня за обедом я как раз ее напевал. Мама еще спросила, что это за мелодия. А я не смог вспомнить. Я напряженно прислушивался. Кровь стучала в висках и мешала мне слушать. Но я все равно различал каждую ноту. Кто там играет? Кто? Я должен был это выяснить. Я решительно пошел к лестнице. В коридоре было темно, и мне приходилось держаться за стену. У лестницы папа поставил ночник, но я всегда забываю его включать. Я спускался вниз, опираясь обеими руками о перила и делая по шагу за раз, чтобы подо мной не скрипели ступени. Я старался не шуметь. Я не хотел раньше времени вспугнуть того, кто играл на пианино. Ступеньки все же поскрипывали у меня под ногами. Но музыка продолжала играть. Тихая и печальная. Очень и очень грустная. По коридору первого этажа я шел на цыпочках, затаив дыхание. Для того чтобы попасть в гостиную, надо было пройти через зал и столовую. В зал падал свет от уличных фонарей. За окном по‑прежнему шел снег. Я засмотрелся в окно и налетел на нераспакованную коробку с мамиными вазочками, которая уже неделю стояла у кофейного столика. Я бы, наверное, упал. Но, к счастью, рядом был диван, и я ухватился за его спинку. Музыка на мгновение затихла. А потом заиграла снова. Я налег грудью на спинку дивана, дожидаясь, пока мой взбесившийся пульс не придет в нормальное состояние. А где, интересно, родичи? Я внимательно вгляделся в сумрак коридора, который вел в их спальню. Неужели они не слышат, что кто‑то играет на пианино? Неужели им совсем не любопытно, кто это может быть? Кто посреди ночи сидит в гостиной за пианино и наигрывает такую печальную музыку? Я сделал глубокий вдох, на миг задержал дыхание и оторвался от спинки дивана. Медленно и осторожно я прокрался в столовую. Здесь было темнее, чем в зале. Окна выходили на задний двор, и сюда не проникал свет фонарей с улицы. Я пошел еще медленнее, чтобы случайно не налететь на какой‑нибудь стул. Наконец я приблизился к двери в гостиную. Музыка стала громче. Я сделал еще один шаг. И еще один. Мне повезло. Дверь в гостиную была открыта. Я замер на пороге, напряженно вглядываясь в темноту. Кто там? Кто? Но я не сумел ничего рассмотреть. У меня за спиной раздался жуткий, пронзительный вопль. Кто‑то набросился на меня сзади и повалил на пол…
Я упал и больно ушибся коленками и локтями. Вопль раздался снова. Прямо мне в ухо. Плечо пронзила острая боль. Зажегся свет. – Плюшка! – заорал я дурным голосом. Кошка спрыгнула с моего плеча и умчалась из комнаты, задрав хвост. – Джерри… что происходит? Что ты здесь делаешь? – рассерженно выпалила мама, вбегая в комнату. – Что здесь за вопли? Папа появился сразу за мамой. Он близоруко щурился. Без очков он почти ничего не видит. – Плюшка опять на меня наскочила! – Я так и стоял на полу на четвереньках. – Ой, мое плечо! Эта дурацкая кошка снова меня поцарапала! – Но, Джери… – Мама нагнулась, чтобы помочь мне встать. – Идиотская кошка! – Я продолжал бушевать. – Придурочное животное! Она прыгнула на меня с полки. Она меня напугала до полусмерти! И посмотри… посмотри. Она продрала мне пижаму! И не только пижаму. Она мне все плечо исполосовала. – Она тебя поцарапала? У тебя кровь? Мама сдвинула пижамную куртку с моего плеча, чтобы посмотреть, что там у меня. – Джерри прав, – задумчиво пробормотал папа. – Пора что‑то делать с этим животным. Иначе она нас всех сожрет. Мама тут же бросилась на защиту Плюшки: – Просто она испугалась. Наверное, приняла Джерри за какого‑нибудь грабителя. – Какого еще грабителя?! – пронзительно завопил я. – Она что, не видела, что это я?! По‑моему, кошки видят в темноте. – Ладно, Джерри. А что ты вообще тут делал? – спросила мама, поправляя на мне пижаму. Она погладила меня по плечу. Как будто это могло помочь. – Да, – поддакнул ей папа, – чего ты тут ходишь посреди ночи? Он прищурился. Как я уже говорил, без очков папа вообще ничего не видит. – Я хожу! – Теперь уже и я рассердился. – Я услышал, что кто‑то играет на пианино, и… – Что ты услышал? – Мама не дала мне договорить. – Как кто‑то играет на пианино. В гостиной. И я спустился сюда посмотреть, кто это может быть. Родичи уставились на меня, как на какого‑то идиота, на которого даже нельзя сердиться. Потому что ну что взять с убогого?! – А разве вы ничего не слышали? – спросил я. Они молча покачали головой. Я обернулся и посмотрел на пианино. Разумеется, там никого не было. Я подошел и потрогал рукой табурет. Он был теплым. – Здесь только что кто‑то сидел, – сказал я. – Честное слово. – Не смешно, – сморщилась мама. – Не смешно, – повторил за ней папа. – Опять твои идиотские шуточки, Джерри. Сколько можно?! – Никаких шуточек, – заявил я. – Только не строй из себя святую невинность, Джером. – Мама страдальчески закатила глаза. – Уж мы тебя знаем. Ты вечно что‑то придумываешь. А мы с папой потом еще дня три отходим. – Но я не шучу, – с жаром проговорил я. – слышал музыку. Кто‑то играл… – Кто бы это мог быть? – ехидно осведомился папа. – Может быть, Плюшка, – в тон ему проговорила мама. Папа рассмеялся. Но мне было не до смеха. – Так в чем был прикол? – Папа опять повернулся ко мне. – Раз уж он не удался, мо‑сет, ты скажешь нам с мамой, что ты собирался проделать на этот раз? – Надеюсь, ты ничего не хотел сделать с пианино? – Мама смотрела на меня так пристально, что я едва ли не чувствовал на себе ее взгляд. – Это очень дорогой инструмент. Я устало вздохнул. Я понимал, что доказывать им что‑либо бесполезно. Меня бесило собственное бессилие. Хотелось вопить, кричать и потрясать кулаками. И может быть, даже швырнуть в родичей чем‑нибудь тяжелым. – Это заколдованное пианино! – завопил я. – Бывают дома с привидениями, а это пианино с привидениями! Представляю, как это смотрелось со стороны. Но мне было уже все равно. – Что? – Теперь уже папа пристально уставился на меня. – Пианино. Оно с привидениями! – У меня дрожал голос. – Оно играет. Само! – Всё. С меня хватит! – Мама тряхнула головой. – Я иду спать. – С привидениями, говоришь? – Папа задумчиво почесал подбородок, подошел ко мне и наклонил голову набок. Я уже знаю: если папа вот так наклоняет голову, значит, он собирается изречь что‑то очень глубокомысленное. – Послушай, Джерри. Я все понимаю. Это очень старый дом. Наверное, здесь иногда жутковато. И я знаю, как тяжело тебе было расставаться с друзьями. Человеку всегда тяжело уезжать навсегда из какого‑то места, к которому он привык. – Папа, пожалуйста… – перебил я. Но он продолжал говорить: – Но это обыкновенный дом, Джерри. Пусть даже и очень старый. И наверное, немного запущенный. Но это не значит, что здесь обязательно водятся привидения. Твои привидения – это просто страхи. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Папа у нас психолог по образованию. – Давай не будем сейчас читать лекции, – сказал я. – Я пошел спать. – Хорошо, Джерри. – Папа погладил меня по плечу. – Но помяни мое слово: через пару недель от всех твоих страхов не останется и следа. И ты еще сам посмеешься над этими глупыми разговорами про привидения. Вот увидишь. Как потом выяснилось, из него получился плохой провидец.
***
Смех, голоса, вопли и крики разносились по длинному школьному коридору звенящим эхом. Я запер свой шкафчик и начал натягивать куртку. В пятницу после обеда в школе всегда очень шумно. Все уроки закончились. Впереди целых два выходных! – Э‑э, чем это так воняет? – Я сморщил нос. У соседнего шкафчика стояла на коленях какая‑то девочка. Она сосредоточенно разбирала мусор на полу своего шкафа. – А я все никак не могла понять, куда подевалось это проклятое яблоко! – заявила она в полный голос. Она поднялась на ноги, держа в ладони гнилое яблоко. Кислый запах ударил мне в ноздри. Честное слово, меня едва не стошнило! Должно быть, лицо у меня в тот момент было прикольным, потому что девочка рассмеялась. – Хочешь яблочка? – Она сунула яблоко мне под нос. – Нет, спасибо. – Я отвел ее руку подальше. – Кушай сама. Она опять рассмеялась. Она была ничего себе… симпатичная. У нее были длинные, черные волосы и зеленые глаза. Она бросила яблоко на пол. – Ты новенький, да? А меня Ким зовут, Ким Ли Чин. Я назвал свое имя и добавил: – Я тебя помню. Мы с тобой в одном классе по математике и физике. Ким опять повернулась к своему шкафчику и принялась перебирать вещи. – Ага, я тебя тоже запомнила. Ты упал со стула, когда мисс Клейн вызвала тебя к доске. – Это я просто прикалывался, – объяснил я. – На самом деле я не упал. – Я знаю, – серьезно кивнула Ким. Она достала толстый шерстяной свитер и натянула его поверх своего легкого свитерка. А потом взяла из шкафа черный футляр для скрипки. – Это что у тебя? Коробка с завтраком? – пошутил я. – Это я занимаюсь на скрипке. И как раз опаздываю на урок. – Ким захлопнула дверцу шкафчика. – Я тоже музыкой занимаюсь. Только на пианино. – Я немного замялся. – Но я пока только начал. Почти ничего не умею. – Знаешь, – сказала Ким, – я живу прямо напротив. На той же улице. Я видела, как вы въезжали в дом. – Правда? – переспросил я удивленно. – Это здорово. Может быть, как‑нибудь в гости зайдешь? Мы бы с тобой поиграли вместе. Я имею в виду музыку. Я раз в неделю пока занимаюсь. По субботам. Беру уроки у доктора Визка. Ким уставилась на меня с таким видом, как будто я сказал что‑то ужасное. – Что ты делаешь? – выдохнула она. – Учусь играть на пианино. Беру уроки у доктора Визка, – повторил я. – Ой! – вырвалось у нее. Она резко развернулась и побежала к выходу. – Эй, Ким! – крикнул я ей вдогонку. – Постой. Что с тобой? Но она уже выбежала на улицу.
– Замечательные руки! Удивительные! – объявил доктор Визк. – Спасибо, – смущенно промямлил я. Я сидел за пианино, держа пальцы на клавишах. Доктор Визк стоял у меня за спиной и не отрываясь смотрел на мои руки. – А теперь сыграй это еще раз, – сказал он, поднимая на меня свои лучистые голубые глаза. До этого он улыбался, но теперь вдруг посерьезнел. – Только играй внимательно. Медленно и внимательно. Сосредоточься на пальцах. И помни, что каждый палец живой. Живой! Повтори: «Мои пальцы живые». – Мои пальцы живые, – послушно повторил я, глядя на свои руки. А про себя я подумал, что это уже полный бред. Я начал сосредоточенно играть, глядя на лист, закрепленный на нотной подставке. Это была очень простая мелодия. Что‑то из Баха. Для начинающих пианистов. Мне показалось, что я играю вполне прилично. – Пальцы! Пальцы! – воскликнул доктор Визк и склонился над клавишами так, что его лицо оказалось вровень с моим. – Не забывай: твои пальцы живые! «Он какой‑то сдвинутый на пальцах», – подумал я. Я закончил отрывок и повернулся к доктору Визку. Тот нахмурился. – Хорошо, Джерри, – пробормотал он. – Очень хорошо. А теперь попробуем чуть быстрее. – Я там в середине сбился, – признался я. – Ты просто отвлекся. Потерял концентрацию. – Доктор Визк взял мои руки и поставил их на клавиши. – А теперь еще раз. Только быстрее. И сосредоточься как следует. Сосредоточься на своих руках. Я сделал глубокий вдох и начал играть. На этот раз сбился сразу. И начал по новой. Теперь у меня все получилось. Только в самом конце я пару раз запнулся. «Интересно, а слышат ли родичи, как я играю?» – подумал я и только тогда вспомнил, что они умотали в магазин. Мы с доктором Визком были в доме одни. Я закончил отрывок и со вздохом уронил руки на колени. – Неплохо. А теперь еще быстрее, – попросил доктор Визк. – Может, возьмем что‑нибудь другое? – предложил я. – А то этот отрывок мне уже надоел. – На этот раз еще быстрее, – повторил доктор Визк, пропустив мои слова мимо ушей. – Руки, Джерри. Не забывай про руки. Они живые. Дай им волю. Дай им дышать! Дать им дышать? Я уставился на свои руки, как будто видел их первый раз. Словно ждал, что сейчас они со мной заговорят. И чего только в голову не придет?! – Начинаем, – твердым голосом проговорил доктор Визк. – Только быстрее. Я вздохнул и начал играть. Все тот же уже надоевший отрывок. – Быстрее! – подгонял меня доктор Визк. – Быстрее, Джерри! Я заиграл быстрее. Мои пальцы буквально летали над клавишами. Я пытался сосредоточиться на нотах. Но я играл так быстро, что уже не успевал следить за руками. – Быстрее! – Доктор Визк не на шутку разволновался, он склонился над клавишами и принялся повторять, как заведенный: – Вот так, Джерри. Вот так. Только еще быстрее! Я уже не различал своих пальцев. Они слились в какое‑то смазанное пятно. – Быстрее! Быстрее! Правильно я играл или нет? Нужные ноты или совсем другие? Я уже не разбирал. Я играл слишком быстро. Так быстро, что просто не слышал отдельных нот. – Быстрее, Джерри! – Теперь доктор Визк просто орал во весь голос. – Быстрее! Твои руки живые! Живые! – Я не могу! – выкрикнул я. – Пожалуйста… – Быстрее! Быстрее! – Я не могу! Для меня это было действительно очень быстро. Слишком быстро, чтобы играть. Слишком быстро, чтобы просто слышать. Я попытался остановиться. Но не смог. Мои руки продолжали играть. Как будто сами по себе. – Хватит! – в ужасе закричал я. – Хватит! – Быстрее! Еще быстрее! Доктор Визк пришел в жуткое возбуждение. Он был весь красный. Глаза горели каким‑то безумным огнем. – Твои руки живые! – Нет… пожалуйста. Хватит! – кричал я, обращаясь к своим рукам. – Хватит играть! Уже хватит! Остановитесь! Но мои руки действительно были живыми. И они не хотели останавливаться. Пальцы летали по клавишам. Поток безумных стремительных нот, казалось, заполнил собой всю гостиную. – Быстрее! Быстрее! – кричал доктор Визк. И мои руки с радостью повиновались ему. Они играли. Быстрее, еще быстрее… Они продолжали играть. И я ничего не мог сделать. Разве что только вопить от ужаса.
Все быстрей и быстрей. Мне казалось, что меня закружило б вихре безумной музыки, из которой уже не вырваться. Я задыхался на самом деле. Эта музыка душила меня. Я пытался остановить руки. Но они больше меня не слушались. Они летали по клавишам и играли. Все громче и громче. Руки болели. Пальцы горели от боли. И все равно продолжали играть. Все быстрее. И громче. Я закричал из последних сил… и проснулся. Я рывком сел на постели. И только потом до меня дошло, что я сижу на своих руках. Они затекли. Впечатление было такое, что их колят иголками. Мои руки заснули… «Стоп, – сказал я себе. – Что за бред?! Я спал. И мне снился сон про урок музыки. Странный сон, я согласен. Настоящий кошмар». – Сейчас еще только пятница, – сказал я вслух. Звук собственного голоса помог мне проснуться окончательно. Руки покалывало. Это было больно и неприятно. Я энергично потряс ими, чтобы восстановить кровообращение. На лбу выступил пот. Холодный пот. И если бы только на лбу… Я весь вспотел. Весь. Пижамная куртка прилипла к спине. Я невольно поежился. Меня бил озноб. Это был просто сон. Идиотский сон. Но тут я вдруг понял, что музыка продолжает играть. Я прислушался, затаив дыхание. Да. Музыка тихо плыла в темноте. Не безумный круговорот оглушительных нот из моего сна, а все та же тихая и печальная мелодия, которую я слышал раньше. Я поднялся с кровати. Меня все еще трясло. Я никак не мог прийти в себя после страшного сна. Музыка доносилась из гостиной. Такая тихая, такая печальная… Кто‑то играл на пианино. Но кто? Кто? Я выглянул в коридор и прислушался. Я опять не нашел в темноте тапки, и ногам было холодно. Руки все еще покалывало. Мелодия закончилась и началась снова. «Сегодня я разрешу эту загадку», – сказал себе и решительно вышел в коридор. Сердце бешено колотилось в груди. Теперь уже все тело покалывало, а не только руки. B спину как будто вонзились тысячи иголок. Мне было страшно. Ужасно страшно. Но я пересилил свой страх и пошел по коридору к лестнице. Я снова забыл зажечь свой ночник, но внизу горел свет. В бледном свечении тусклой лампочки моя тень была просто огромной. Она поднималась до самого потолка. В первый момент я испугался и невольно отпрянул от собственной тени. Но потом взял себя в руки и спустился вниз, опираясь о перила, чтобы подо мной не скрипели ступени. Я прошел через темную столовую. Здесь музыка звучала громче. «Сегодня я найду разгадку, – твердо сказал я себе. – Сегодня ничто меня не остановит. Ничто. Сегодня я наконец узнаю, кто играет на моем пианино». Музыка продолжалась. Тихая и печальная. Я на цыпочках прошел через зал и встал у двери в гостиную. Музыка все играла. Теперь – погромче. Все та же мелодия. Снова и снова. Я шагнул через порог в темноту. Один шаг. Еще один. Я замер в трех‑четырех шагах от пианино. Музыка звучала так ясно, так чисто.. Так близко… Но я не видел, чтобы за пианино кто‑то сидел. Я вообще ничего не видел. Но кто же тогда играет? Кто играет эту печальную музыку в темноте? Меня била дрожь. Я сделал еще один шаг вперед. Потом еще один. – Кто здесь? – выдавил я хриплым шепотом. Я замер на месте, сжав от напряжения кулаки. Я пристально вглядывался в темноту, стараясь хоть что‑нибудь разглядеть. Музыка продолжала играть. Я слышал, как чьи‑то пальцы скользят по клавишам. Слышал, как кто‑то переставляет ноги, нажимая на педали. Но я ничего не видел. – Кто здесь? – У меня дрогнул голос. И вдруг я с ужасом осознал, что там не было никого. Вообще никого. Пианино играло само по себе. А потом темнота словно сдвинулась и задрожала, и я увидел, как за пианино начала возникать призрачная фигура. Медленно, очень медленно… Это было похоже на то, как в ночном небе собирается серая туча.
Поначалу я различал только смутные контуры – бледные серые линии, проступающие в темноте. Я судорожно вдохнул воздух. Сердце билось так сильно, что я испугался, что оно сейчас разорвется. Постепенно призрачные контуры обрели форму и начали заполняться серым туманом. Я застыл, парализованный ужасом. Я был так напуган, что не мог сдвинуться с места. Я даже не мог отвернуться, чтобы не видеть всю эту жуть. Призрачная, словно сотканная из тумана фигура обернулась женщиной. Я не мог разобрать, молодая она или старая. Она сидела за пианино, низко наклонив голову и зажмурив глаза. Она была полностью сосредоточена на игре. У нее были длинные, пышные волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам. На ней была блузка с короткими рукавами и длинная юбка. Ее лицо, ее волосы, ее кожа – все было серым. Женщина продолжала играть, как будто не замечая, что я стою рядом. Ее глаза были закрыты. На губах – печальная улыбка. Я вдруг понял, что она была очень красивая. Очень… Но мне все равно было страшно. Ведь эта женщина была призраком. И этот призрак сидел посреди ночи у нас в гостиной и играл на пианино. – Кто вы? Что вам здесь нужно? Слова вырвались сами, помимо моей воли. Я и сам испугался того, как жалко и тоненько прозвучал мой голос. Женщина прекратила играть и открыла глаза. Она повернулась ко мне. Ее улыбка померкла. Она смотрела на меня. Внимательно, пристально. Ее лицо не выражало вообще ничего. Никаких чувств, никаких эмоций. Я тоже смотрел на нее, не в силах отвести взгляд. Смотрел прямо в серое марево. Словно пытаясь разглядеть сквозь пелену густого тумана. Теперь, когда музыка прекратилась, в доме стало тихо. Это была нехорошая тишина. Жуткая и гнетущая. – Кто… кто вы? – повторил я сдавленным шепотом. Она прищурилась. Она заговорила с такой горечью, с такой печалью: – Это мой дом… Ее тихий шепот был похож на шелест сухих, мертвых листьев. От него веяло смертью. – Это мой дом. Ее голос звучал так тихо, как будто доносился откуда‑то издалека. Я даже не был уверен, что не ослышался. – Я… я не понимаю, – выдавил я, холодея от страха. – Что вам здесь нужно? – Мой дом, – услышал я в ответ. – Мое пианино. – Но кто вы? – спросил я настойчиво. – Вы привидение? Она тяжко вздохнула. Ее лицо, сотканное из серого тумана, дрогнуло, поплыло и начало изменяться. Призрачные глаза закрылись. Щеки растаяли и
|