Из записок доктора Ивана Стрельцова. От слов « два миллиона долларов и бразильские паспорта» я очнулся — и секунд тридцать чувствовал себя нормально
От слов «…два миллиона долларов и бразильские паспорта» я очнулся — и секунд тридцать чувствовал себя нормально. Очень болела шея, чуть меньше — ребра, но в голове вдруг оказался полный порядок. Чуть расщепив веки, я смотрел через комнату на связанного человека, который несколько веков назад пытался убить меня, — и не испытывал к нему никаких чувств. Он сидел на моем любимом зеленом диване, под картиной, купленной на Арбате за двести долларов и изображающей старинный корабль: обросший каким‑то темно‑зеленым, с прозолотью, мочалом, — в свете полной луны. Пока я лежал и считал, сколько таких картин можно купить на два миллиона, дед Грицька заткнул Ященке рот полотенцем, а потом, когда Ираида вышла, обронил: — Де два, там и пять. Пизнише обговоримо. На меня будто полили из горячего чайника. Но надо было стерпеть, не заорать и даже не шевельнуться. Что я и смог — кое‑как… А потом опять накатила волна мутного киселя, в котором я захлебнулся. Все время, пока в квартире покойного Сильвестра шел осмотр места происшествия, пока обмеряли и рисовали комнаты, фотографировали трупы — самого Сильвестра и епископа‑армагеддонянки Екатерины, — пока все посыпали черньм порошком в поисках необычных следов и отпечатков, — барон Хираока провел в состоянии полного расслабления, и поэтому на него не обращали никакого внимания. Несколько раз занятые милиционеры будто бы натыкались на что‑то, всматривались с недоумением — и бежали дальше, тут же забыв обо всем, что ухитрялись заметить… Он ровно смотрел на убитых, на живых, в окна, залитые внезапным дождем, на ветви рябины, вздрагивающие под ударами крупных капель. Сами собой приходили стихи. Летней бабочки след Повис над цветком. Не кончается миг Барон редко записывал свои стихи, а последние годы все чаще забывал те, что держал в памяти. Стоило ли жалеть? Деление бытия на земное и возвышенное все меньше волновало его. Предпринятая им и Грицьком экспедиция, возможно, так ничем и не кончится, лишь путь домой — а домом барон по‑настоящему считал Чижму и свой лесной дворец на тайной поляне — окажется длиннее остатка жизни. Что делать… Грицько пришел к нему взволнованный месяц назад. Оказывается, чижмарский колдун Святослав Логинович, не сказавшись никому, по первоводью уплыл к потаенной деревушке Предтеченке, которую какие‑то беззаконные сожгли дотла два года назад. Вернулся же колдун в большом недоумении, потому что из найденных под кузнею записных книг узнал, что собирались предтеченцы именно в нынешнем году, осенью, отправиться наконец в Беловодье, страну справедливости и счастья. Но для того им предстояло прибыть зачем‑то в Москву, одолеть в сражении легионы Сатаны, а уж затем следовать на север, к великим лесам, озерам и пещерам… Грицьку — теперь уже атаману Грицьку — понадобилось немного дней, чтобы сманить в Беловодье полтора десятка охотников, заскучавших новыми малоосмысленными временами, и с ними немалый обоз. Пока основные силы готовились (исполняя в основном приятный, но утомительный обряд «проводины»), сам атаман и барон отправились в дозор и разведку. И вот — сразу, без особых поисков, попали на место, отмеченное когтем Сатаны. Это немедленное попадание было знаком, тайно свидетельствующим, что пока все делалось и делается правильно, — и нужно только не останавливаться, не застревать мыслью и делом на деталях и частностях, а продолжать начатое однажды движение… Барон последние дни довольно часто видел Сатану во сне. Сатана представал в образе лоснящейся краснокожей мускулистой женщины с необъятной задницей, огромными витыми рогами, мужским удом причудливой винтообразной формы, да еще стоящей на четырехпалых когтистых птичьих ногах. Барон пытался анализировать свой сон по «Чжуан‑цзы» и по Фрейду, но к определенному выводу так и не пришел. Более всего смущала четырехпалость — вместо обязательной для птиц трехпалости… Он так глубоко погрузился в размышления, что чуть было не остался заперт в квартире. В последнюю минуту, проскользнув между людьми, одетыми в одежду странно‑синего, не встречающегося в природе цвета, он бегом спустился вниз — и успел придержать дверь автомобиля, в котором приехал сюда. — Ох, простите, — воскликнула Хасановна. — Мы и забыли про вас… Барон широко улыбнулся ей и вежливо кивнул. — Я думаю, они просто идут по следу каду‑цея, — сказал Панкратов. — Видимо, этот священник брал его в руки. Боюсь, что нынешние владельцы кадуцея подвергают себя огромной опасности. Огромной. — Про этих псов вы говорили… тогда? — спросил Крис, не оборачиваясь. — Во всяком случае, подобных. Антон в предпоследние годы стал… как бы сказать… избыточен. — Из‑за этого вы его и прикрыли? — Да. Неконтролируемый рост опасен. Особенно когда речь идет о таких материях, как управление массовым сознанием… — Интересно, а он знает, что расправа с «Шуйцей» — вашей десницы дело? — Знает, конечно. Он просто не знает, что все предыдущее — тоже наших рук… Ну что? Вы меня отпускаете? — Конечно. Вы же парламентер. — Мое предложение остается в силе. Рекомендую воспользоваться. Настоятельно. Мало того что вы никогда не пожалеете об этом… — Послушайте, Панкратов! — Крис наконец обернулся. — Я знаю, что у вас очень много денег. Безумно много. Я знаю, что у вас в руках огромная и изощренная власть. Но я знаю еще и то, что с вами на одном гектаре я срать не сяду. Вы меня поняли? Панкратов коротко кивнул. Потом полез в карман. Достал малиновое кожаное портмоне. — Возьмите вот это, — сказал он. — Как пользоваться, разберетесь. Дора научит. Потом еще поговорим. Ну и… В общем, я хотел бы получить Ященко… хотя бы к утру. Можно мертвого. Мне все равно. Остановите вон там… — А по частям? — мрачно спросил Коломиец. Панкратов не ответил. Когда секьюрити подобрали своего принципала и тяжелый серый джип резко ушел на левый поворот, подрезав встречный поток машин, Крис вдруг издал негромкий, сдержанный, но от этого не менее торжествующий вопль. — Есть! — И лицо его обрело выражение, которого окружающие давно не видели: это был Крис, Настигающий Добычу. — Женя, гони на Чистые пруды! Ха‑ха! Наверное, придется подраться, но совсем чуть‑чуть… Крис ошибся: драться не пришлось вообще. Вход со двора, неряшливое здание, вход с вертушкой и пустой застекленной будкой вахтера, где разложены для продажи: кувалда, шарнир для дивана‑кровати, дверной засов, домкрат, ступа и пестик. Пустой и гулкий холл, воняет непонятно чем, соляркой? Лестница, залитая чем‑то липким. Хода на второй этаж нет, дверь вообще забита накрест. На третьем — ряд одинаковых железных дверей, где: продажа видеокассет оптом, кухонная мебель, обои и кафель, ремонт телевизоров и видеомагнитофонов… Крис бежит впереди всех большими шагами и, наверное, не замечает, как сам показывает себе дорогу пальцем. Дверь вообще без вывески. Комнатка об одном окне, да еще разделена пополам полуперегородкой. Два молодых человека, один чем‑то похож на исхудавшего Пьера Ришара в ранней юности, а второй — типичный крутоплечий качок, шеи нет, короткая стрижка и маленькие внимательные глазки — нависают над столом, на котором разложены части какого‑то устройства. Крис отстраняет их легким жестом — и они повинуются! — и проходит к окну. На подоконнике лежит потертый кейс… Качок будто бы хочет достать что‑то из‑за пояса, но оседает под пристальным взглядом Коломийца. Крис, зажав кейс под мышкой, выходит… а Коломиец, воровато на него оглянувшись, быстро и коротко стукает молодых людей лбами и опускает на стулья. Обратным движением руки выдирает несколько проводов из того, что разложено на столе, сует их в карман и выходит следом. Крис отошел всего лишь шагов на пять. На лестнице им попадается навстречу еще один качок — с картонной упаковкой пивных бутылочек в руке. Он даже (в несвойственной людям подобного типа манере) уступает дорогу и некоторое время смотрит вслед диковинной компании. Потом — идет дальше. Зеленому БМВ, возникшему за эти три минуты у входа, барон кинжалом прорезает оба передних колеса. Поднимает вой сирена. Плевать. «Волга», за рулем которой Коломиец, выкатывается из двора на бульвар, вливается в железный поток — и несется в сторону Покровки, налево — а‑ля джип Панкратова подрезав с визгом встречный ряд — по Покровке, еще раз налево… — Кристофор Мартович, — подала голос Хасановна. — Позвольте посмотреть, что вам Панкратов сунул. — Да‑да, — вспомнил Крис. — Где оно?.. А, вот. Хасановна осторожно взяла портмоне, взвесила в руках, поднесла к лицу, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь… — С ума сойти, — сказала она и раскрыла портмоне. — Просто не могу поверить. — Что это? — спросил Крис. — С помощью этой штучки Панкратов заглядывал в будущее, — сказала Хасановна. — Самая ценная вещь, которая у него была. И он ее отдал. Просто так. Не понимаю. — Что значит — заглядывал? — Вот сюда — видите, внутри тут зеркальце вклеено? — надо смотреть одним глазом. Через какое‑то время… в общем, становится понятно, что будет с каким‑то местом, или человеком, или… Он говорил, что с помощью этого зеркальца во время гражданской избежал десятка расстрелов. Во время нэпа деньги добывал: лотерей тогда было множество… — Действительно, странно, — сказал Крис. — А вы этим зеркальцем пользовались, Хасановна? — Выезжала несколько раз по заданию. — Хасановна поджала губы. — Либо эта вещь ему уже не нужна, либо… — Либо он уверен, что вместе с нею заполучит и нас, — закончил мысль Крис. — Хасановна, а что бы вы сказали по этому поводу? Принять нам его предложение? — Я так и не поняла до конца, в чем оно состоит, — вздохнула Хасановна. — Отправиться в далекое доисторическое прошлое и зажить там новой жизнью. — И все? — Этого не так уж мало. — Я о другом. Мне не верится, что Панкратов способен так резко изменить себе. Что он стремится всего лишь тихо жить где‑то вдали от цивилизации. Нет. Тут что‑то большее. — Мне тоже так показалось, — тихо сказал барон. — Скажите, Дора Хасановна‑сан, он очень властолюбив? — Не думаю. Власть для него — один из инструментов, вот и все. Он умеет пользоваться этим инструментом, заботится о нем… И то же самое касается денег. — А в чем вы видите его настоящую цель? — Я задаю себе этот вопрос уже семьдесят лет… — Послушайте, — подал голос Коломиец. — Ведь если он создал что‑то в далеком прошлом — то хоть что‑то должно остаться? На раскопках там… — Конечно, осталось, — сказал Крис рассеянно. — Вся мифология, например. Боги, титаны, асы, ваны… герои, чтоб им пусто было. Огонь дарили, огнем жгли… — Так этот наш Илья Кронидович — он что, получается — Илья‑пророк, что ли? — с каким‑то быстрым ужасом в глазах взглянул на Криса Коломиец. — С гранатометом?.. Крис помедлил. Потом пожал плечами. Потом — кивнул. И снова пожал плечами. — То есть они и есть — боги? Такие... А впрочем… — Коломиец с шипением втянул воздух через уголок рта. — Гады.
Альберт Мартович, он же «братец Майкрофт», появился собственной персоной вечером, где‑то в начале седьмого. Такой же поджарый, как Крис, но сутуловатый, по‑генеральски коротко стриженный, с морщинистым лбом и тяжелыми воспаленными веками, он казался старше моложавого Криса не на шесть, а на все тридцать шесть лет. Возможно, обстановка в квартире, где он бывал нечасто (но иногда задерживался надолго) и где он привык видеть абсолютную расслабленность и необязательность, удивила его — однако виду он не подал. В конце концов, что такого особенного в плотном запахе кофе, табака, виски (Коломиец смахнул локтем на кафельный пол плохо стоявшую бутылку) и ружейного масла? В скоплении знакомых между собой людей — пусть даже вооруженных? В общем состоянии тревоги, ожидания и взвинченности — в наше‑то забавное время? Словом, Альберт Мартович не моргнул глазом, поприветствовал всех, а потом попытался увлечь Криса на пару слов тет‑а‑тет… и оказалось, что уединиться практически негде. В комнате Ираиды лежали, ошеломленные случившимся, Даша, племянница епископа Екатерины Максимовны, и овдовевшая попадья Софья Сергеевна — о них вспомнил и за ними слетал Коломиец. В комнате Криса отдыхали перед ночным бдением Рифат и Павлик, за минувшую ночь облысевший абсолютно, вплоть до бровей и ресниц (на что Рифат, проведя лапой по собственной бритой голове, заметил: «Меня передразнивает…»). Железная женщина Хасановна не выдержала в конце концов такого напряжения и теперь тоже спала, успев лишь переодеться в свою пижаму, но уже не в силах расстелить постель — а потому поверх покрывала. На кухне курили Коломиец, молодая женщина в камуфляже, негр Вася и низенький, но широкий в кости японец. Доктора в комнату Ираида даже заглянуть не пустила… — Ладно, — усмехнулся наконец Альберт, усаживаясь на стул Хасановны за широкий ее стол и жестом предлагая Крису занять гостевое кресло. — Поговорим, брат… — Что случилось? — почти равнодушно спросил Крис. — А случилось плохое. Сегодня Альберта Мар‑товича вызвал министр и тихо и приватно объяснил, что, даже прекрасно относясь к Альберту Мартовичу и ценя его вклад в криминалистическую теорию и практику, ценя достижения Кристофора Мартовича в деле раскрытия нескольких преступлений и предупреждения еще большего их числа, он, министр, уже больше не в состоянии покрывать очевидные нарушения законности работниками агентства «Аргус» — и кое‑что было тут же перечислено, а кое‑что другое, видимо, лежало в большой красной папке, по которой министр поколачивал костяшками пальцев, — и потому министр вынужден, просто‑таки принужден к тому, что он в последний, ну в самый наипоследнейший раз закрывает глаза на шалости известного лица, а там — всё, и даже простой переход улицы на красный свет светофора повлечет самые тяжкие последствия, самые… вы меня поняли? — И мы его поняли? — спросил Крис. — Поняли, — сказал Альберт. — Написал я рапорт, бросил на стол и ушел. Так что… — Зря, — сказал Крис. — Наверное. Жалеть буду. Все равно… Но во всем есть свои плюсы. Теперь вот — ручки‑то развязаны! — И Альберт действительно показал свои развязанные руки. — И что ты ими будешь делать? — Систематизировать. Ребята вы тут хорошие, но работать не умеете ни хрена.
|
