История обществ

 

Свое понимание человека как воспитателя и воспитуемого педагогическая антропология черпает из истории человечества.

История — едва ли не главная лаборатория педагогической антропологии. Вслушаемся, вживемся в раздумчиво неторопливые рассказы истории и извлечем из них уроки для настоящего и будущего. Учиться у истории — совсем не то же, что изучать историю. Приходится не столько запоминать, сколько задаваться вопросами типа: «А что это значит для воспитания? — В какой мере ход событий мог зависеть от воспитанности их участников? — Как воспитывались и чему учились эти люди? — Есть ли современные аналогии этих событий? — Что нужно исправить в воспитании, чтобы в будущем дела шли лучше?».

История как наука, как область исследований — ценнейший источник антропологического знания, так как ее предмет составляет природа человека. История показывает, как раскрывалась внутренняя природа человека в общении с людьми и естественной средой, как человечество развертывало свои силы и осознавало, познавало их.

Раскрывая природу человека с разных сторон, историческая наука дает воспитателю необходимый ему материал о гибельных и спасительных человеческих свойствах, при таком-то и таком-то стечении обстоятельств приводящих к таким-то последствиям, а при другом — к существенно иным.

В основе поведения личности лежат интересы, потребности, «страсти». Это, в частности, означает, что ход мировой истории зависит от воспитания чувств, становления мотивов, развития структуры потребностей и укоренившихся интересов, от того, какие именно цели будет преследовать человек в жизни и какие выбирать средства для их достижения. В большей или меньшей степени сознательно добиваясь этих целей, люди чаще всего бессознательно творят свою и общечеловеческую историю, от содержания и хода которой, в свою очередь, зависит судьба каждого из них.

Опыт, знания, потребности, привычки, житейские удобства, улучшающие частную личную жизнь отдельного человека и одновременно устанавливающие и совершенствующие общественные отношения, обладают свойством накапливаться в историческом процессе. Они изменчивы, пластичны, воспитуемы. Культура, постепенно создаваемая историей, в свою очередь продолжает и даже создает историю: ведь успехи людского общежития зависят от приобретения культуры, и воспитание обладает свойством изменять лицо мира. При этом ясно, что и история культуры, и историческая социология как области знания выступают и как важная составная часть содержания воспитания, образования, обучения.

 

I

 

В социальных институтах и в материальном производстве проявлены и воплощены идеи, дух, мышление, все продуктивные психические способности людей. Поэтому история промышленности и общественных установлений есть раскрытая книга истории личности, основание для классификации и типологии личности, для ее феноменологии, для изучения исторически преходящего в личности и вечно сохраняющегося, хотя и видоизменяющегося в ней.

Вот почему и свобода как цель и необходимое условие прогрессивного развития нуждается в осознании себя — иначе она недостижима. Не дадут народам свободы ни революции, ни войны, ни экономические достижения, ничто на свете, кроме образования: воспитания и обучения в их единстве. Духовность не возникает спонтанно — для ее воспроизведения нужны школы, преемственность, образцы, деятельность, все, что можно назвать духовно-образовательной работой общества.

Ближайшим и непосредственным образом педагогическая антропология черпает свой материал из истории педагогики и истории детства.

История педагогики отправляет наряду с образовательными и теоретико-эвристические функции, которые позволяют педагогической антропологии опереться на ее материалы и выводы.

История педагогики представляет собой полигон для познания природы человека. Образование сильно влияет на характер народов, который нельзя понять, не изучая историю воспитания. Воспитывающие воздействия на каждого члена общества оказывают все формы жизни — материальные условия, религия, обычаи, политика, искусство, наука, нравы, трудовая деятельность, традиции. Поэтому история педагогической практики и теории неотрывна от образа культурной жизни людей.

От нее зависит, произойдут ли гибельные или животворные изменения в судьбе людей. Без нее нет переработки наличного бытия, т.е. возможности извлекать уроки из истории, учиться на ошибках, накапливать лучшее и совершенствовать жизнь.

 

II

 

Наряду с педагогическими уроками, которые дает нам всеобщая история, т.е. изучение общей истории человечества, существует и очень важная научная цель специального изучения истории одной какой-либо страны, какого-либо отдельного народа.

Для получения столь важных знаний необходимо изучение как можно большего числа так называемых местных историй, поскольку только из разнообразия проявлений одних и тех же всеобщих человеческих качеств и страстей, например зависти или соперничества, можно составить себе представление и о единстве, и о многообразии (вариативности) природы человека.

Если цели и задачи изучения истории какой-то одной страны или народа должны быть выведены из задач изучения общей истории человечества, то и задачи национального воспитания могут быть поняты только в контексте мировой педагогики.

Исторический процесс вскрывается в явлениях человеческой жизни, известия о которых сохранились в исторических памятниках или источниках. В постоянно меняющейся истории есть нечто устойчивое: это — известный житейский порядок, строй людских отношений, интересов, понятий, чувств, нравов. Сложившегося порядка люди держатся, пока непрерывное движение исторической драмы не заменит его другим.

Накопление опытов, знаний, потребностей, привычек, житейских удобств улучшает, с одной стороны, частную личную жизнь отдельного человека, а с другой — устанавливает и совершенствует общественные отношения между людьми, вырабатывает человека и человеческое общежитие. Степень этой выработки, достигнутую тем или другим народом, обыкновенно называют его культурой, или цивилизацией. Признаки, по которым историческое изучение определяет эту степень, составляют содержание особой отрасли исторического ведения, истории культуры, или цивилизации.

Другой предмет исторического наблюдения — это природа и действие исторических сил, строящих человеческие общества. Это свойства тех многообразных нитей, материальных и духовных, с помощью которых случайные и разнохарактерные людские единицы с мимолетным существованием складываются в стройные и плотные общества, живущие целые века. Историческое изучение строения общества, организации людских союзов составляет задачу особой отрасли исторического знания, которую можно назвать философией истории. Отличие ее от истории цивилизации в том, что содержание последней составляют результаты исторического процесса, а в первой наблюдению подлежат силы и средства его достижения, так сказать, его кинетика.

Успехи людского общежития, приобретения культуры, или цивилизации, которыми пользуются в большей или меньшей степени отдельные народы, не суть плоды только их деятельности. Они созданы совместными усилиями всех культурных народов. Ход их накопления не может быть изображен в тесных рамках какой-либо местной истории, которая может только указать связь местной цивилизации с общечеловеческой, участие отдельного народа в общей культурной работе человечества или, по крайней мере, в плодах этой работы.

Сменялись народы и поколения, перемещались сцены человеческой жизни, изменялись порядки общежития, но нить исторического развития не прерывалась. Народы и поколения звеньями смыкались в непрерывную цепь, цивилизации чередовались последовательно, как народы и поколения, рождаясь одна из другой и порождая третью. Постепенно накоплялся известный культурный запас. То, что отложилось и уцелело от этого многовекового запаса, — это дошло до нас и вошло в состав нашего существования, а через нас перейдет к тем, кто придет нам на смену.

Когда особо изучается история отдельного народа, кругозор изучающего ограничивается самым предметом изучения. Здесь наблюдению не подлежит ни взаимодействие народов, ни их сравнительное культурное значение, ни их историческая преемственность. Преемственно сменявшиеся народы здесь рассматриваются сами в себе, как отдельные этнографические особи. Постепенные успехи общежития в связи причин и следствий наблюдаются на ограниченном поле, в известных географических и хронологических пределах. Мысль сосредоточивается на других сторонах жизни, углубляется в самое строение человеческого общества, в то, что производит эту причинную связь явлений, т.е. в самые свойства и действие исторических сил, строящих общежитие. Изучение местной истории дает готовый и наиболее обильный материал для исторической социологии.

Мы хотим знать, как раскрывалась внутренняя природа человека в общении с людьми и природой. Хотим видеть, как в явлениях, составляющих содержание исторического процесса, человечество развертывало свои скрытые силы. Следя за необозримой цепью исчезнувших поколений, мы хотим исполнить заповедь древнего оракула — познать самих себя, свои внутренние свойства и силы, чтобы по ним устроить свою земную жизнь.

Но по условиям своего земного бытия человеческая природа, как в отдельных лицах, так и в целых народах, раскрывается не вся вдруг, целиком, а частично и прерывисто, подчиняясь обстоятельствам места и времени. По этим условиям отдельные народы, принимавшие наиболее видное участие в историческом процессе, особенно ярко проявляли ту или другую силу человеческой природы. Греки, раздробленные на множество слабых городских республик, с непревзойденной силой и цельностью развили в себе художественное творчество и философское мышление, а римляне, основавшие небывалую военную империю из завоеванного ими мира, дали ему удивительное гражданское право.

В том, что сделали оба этих народа, видят их историческое призвание. Но было ли в их судьбе что-либо роковое? Была ли предназначена в удел Греции идея красоты и истины, а Италии — чутье правды? История отвечает на это отрицательно.

Древние римляне были посредственные художники-подражатели. Но потомки их, смешавшиеся с покорившими их варварами, потом воскресили древнее греческое искусство и сделали Италию образцовой художественной мастерской для всей Европы, а родичи этих варваров, оставшиеся в лесах Германии, спустя века особенно усердно реципировали римское право. Между тем Греция с преемницей павшего Рима, Византией, тоже освеженная наплывом варваров, после Юстинианова кодекса и Софийского собора не оставила памятных образцов ни в искусстве, ни в правоведении.

Возьмем пример из новейшего времени. В конце XVIII и в начале XIX в. в Европе не было народа более мирного, идиллического, философского и более пренебрегаемого соседями, чем немцы. А менее чем сто лет спустя после появления Вертера этот народ провозгласил право силы как принцип международных отношений и поставил под ружье все другие народы мира.

Значит, тайна исторического процесса, собственно, не в странах и народах, по крайней мере, не исключительно в них самих. Она — в тех многообразных и изменчивых счастливых или неудачных сочетаниях внешних и внутренних условий развития, какие складываются в известных странах для того или другого народа на более или менее продолжительное время. Эти сочетания — основной предмет философии истории.

Все исторически слагавшиеся общества — все различные местные сочетания разных условий развития. Следовательно, чем больше изучим мы таких сочетаний, тем полнее узнаем свойства и действие этих условий. Этим путем удается выяснить, например, почему в одних случаях капитал убивает свободу труда, не усиливая его производительности, а в других — помогает труду стать более производительным, не порабощая его. Изучая местную историю, мы познаем состав людского общежития и природу составных его элементов.

Историческому наблюдению доступны конкретные виды или формы, какие принимает человеческий дух в совместной жизни людей: это индивидуальная человеческая личность и человеческое общество. Люди живут вместе и в этой совместной жизни оказывают влияние друг на друга. Это взаимное влияние образует в общежитии особую стихию. Лица, составляющие общество, сами по себе каждое — далеко не то, что все они вместе, в составе общества. Здесь они усиленно проявляют одни свойства и скрывают другие; развивают стремления, которым нет места в одинокой жизни, посредством сложения личных сил производят действия, непосильные для каждого в отдельности. Известно, какую важную роль играют в людских отношениях пример, подражание, зависть, соперничество, а ведь эти могущественные пружины общежития вызываются к действию общежитием.

Элементами общежития людей являются: свойства и потребности физической и духовной природы; стремления и цели, рождающиеся из этих свойств и потребностей при участии внешней природы и других людей, т.е. общества; наконец, отношения, которые возникают между людьми из их целей и стремлений. Ими завязываются и держатся людские союзы. Отсюда — колоссальное, историческое значение воспитания этих потребностей, стремлений и целей.

Общежитие складывается из своих элементов и поддерживается двумя средствами: общением и преемственностью. Чтобы стало возможно общение между людьми, необходимо что-либо общее между ними. Это общее возможно при двух условиях: чтобы люди понимали друг друга и чтобы нуждались друг в друге, чувствовали потребность один в другом. Эти условия создаются двумя общими потребностями: разумом, действующим по одинаковым законам мышления и в силу общей потребности познания, и волей, вызывающей действия для удовлетворения потребностей.

Так создается взаимодействие людей, возможность воспринимать и сообщать действие. Благодаря обмену действиями отдельные лица, обладающие разумом и волей, становятся способными вести общие дела, смыкаться в общества. Без общих понятий и целей, без разделяемых всеми или большинством чувств, интересов и стремлений люди не могут составить прочного общества. Чем больше возникает таких связей, тем общество становится прочнее. Упрочиваясь со временем, эти связи превращаются в нравы и обычаи.

В силу тех же условий общение возможно не только между отдельными людьми, но и между целыми чередующимися поколениями: это и есть историческая преемственность. Она состоит в том, что достояние одного поколения, материальное и духовное, передается другому. Средствами передачи служат наследование и воспитание. Время закрепляет усваиваемое наследие новой нравственной связью — историческим преданием. Действуя из поколения в поколение, оно претворяет наследуемые от отцов и дедов заветы и блага в свойства и наклонности потомков.

Преемственной связью поколений вырабатывалась цепь союзов, все более усложнявшихся. На физиологических основах кровной связи строилась первобытная семья. Семьи, пошедшие от одного корня, образовывали род. Этот кровный союз уже имеет в своем составе религиозные и юридические элементы, почитание родоначальника, авторитет старейшины, общее имущество, круговую самооборону. Род разрастается в племя, а из племени или племен посредством разделения, соединения и ассимиляции составляется народ. У народа к этническим связям присоединяется нравственная, сознание духовного единства, воспитанное общей жизнью и совокупной деятельностью, общностью исторических судеб и интересов. Наконец народ становится нацией, или страной. Здесь чувство национального единства получает выражение в политических связях, в единстве верховной власти и закона. В нации (стране) народ становится не только политической, но и исторической личностью с более или менее ясно выраженным национальным характером и сознанием своего мирового значения.

Бесконечное разнообразие союзов, из которых слагается человеческое общество, происходит оттого, что основные элементы общежития в разных местах и в разные времена приходят в различные сочетания. Разнообразие этих сочетаний создается, в свою очередь, не только количеством и подбором составных частей, большею или меньшею сложностью людских союзов, но и различным соотношением одних и тех же элементов, например преобладанием одного из них над другими. В этом разнообразии самое важное то, что элементы общежития в различных сочетаниях и положениях обнаруживают неодинаковые свойства и действия.

Социальный состав, уровень образованности и нравственное настроение общества в той или иной стране определяют собой, как видоизменяется, например, начало кооперации в семье, в артели, в торговой компании, в товариществе. Или как изменяется образ действий государственной власти от состояния общества в разные периоды государственной жизни: она действует то независимо от общества, то в живом единении с ним, то закрепляет существующие неравенства и даже создает новые, то уравнивает классы и поддерживает равновесие между общественными силами.

Еще пример. Труд — нравственный долг и основа нравственного порядка. Но труд труду рознь. Известно, что труд подневольный, крепостной, производит далеко не то же действие на хозяйственный и нравственный быт народа, как труд вольный: он убивает энергию, ослабляет предприимчивость, развращает нравы и даже портит расу физически. В последние десятилетия перед освобождением крестьян в России стал прекращаться естественный прирост крепостного населения, т.е. начинала вымирать целая половина сельской России, так что отмена крепостного права переставала быть вопросом только справедливости или человеколюбия, а становилась делом стихийной необходимости.

Последний пример. Известно, что в первобытном кровном союзе личность исчезала под гнетом старшего, и ее высвобождение из-под этого гнета надобно считать значительным успехом в ходе цивилизации, необходимым для того, чтобы общество могло устроиться на началах равноправности и личной свободы. Но прежде чем успели восторжествовать эти начала, свобода предоставленного самому себе одинокого человека по местам содействовала успехам рабства, вела к развитию личной кабалы, иногда более тяжкой сравнительно с гнетом старинных родовых отношений. Значит, личная свобода при известном складе общежития может вести к подавлению личности, и когда мы читаем статью Уложения царя Алексея Михайловича, которая грозит кнутом и ссылкой на Лену свободному человеку, вступившему в личную зависимость от другого, мы не знаем что делать, сочувствовать ли эгалитарной мысли закона или скорбеть о крутом средстве, которым он одно из самых ценных прав человека превращал в тяжкую государственную повинность.

Если тайна исторического процесса заключена в сочетаниях внешних и внутренних условий развития, значит людей надобно научить распознавать благоприятные и неудачные сочетания с тем, чтобы избегать опасных совпадений и максимально использовать счастливые.

Здесь мы наблюдаем полную аналогию с явлениями, методами, приемами, видами и типами воспитания: как это неоспоримо было показано еще К.Д. Ушинским, одно и то же педагогическое средство в одних случаях, т.е. при одном сочетании внутренних и внешних факторов, полезно, в других — вредно, в третьих — нейтрально. Эта аналогия обращает наше внимание на проблему многофакторности воспитания. Педагогике необходим многофакторный анализ педагогических ситуаций, позволяющий отчленить их внутренние условия от внешних и найти оптимальное сочетание тех и других.

Понять человека и начертать план воспитательной помощи ему — прежде всего значит выявить ситуационную игру внутренних и внешних элементов, составляющих траекторию его развития.

 

III

 

Рассмотрим педагогические значимые процессы исторического творчества на примере Древней Греции.

Природным элементом в человеке являются сердце, склонность, страсть, темпераменты. Именно эта природная сторона духовно развивается в свободную индивидуальность.

Греческий дух проявил себя как пластический художник, создающий из природного элемента художественное произведение. В греческой красоте чувственное является лишь знаком, выражением, оболочкой, в которых обнаруживается дух.

Дух народа образует три типа «художественного произведения»: субъективное — сам человек; объективное — мир богов; наконец, политическое — строй государства и общества.

Человек с его потребностями практически относится к внешней природе и удовлетворяет при ее посредстве свои потребности. Он играет при этом роль посредника. Предметы, существующие в природе, неподатливы и оказывают разнообразное сопротивление. Чтобы преодолеть сопротивление материалов, человек использует другие предметы, существующие в природе.

Следовательно, он пользуется природой против самой природы и изобретает орудия для достижения своих целей. Эти человеческие изобретения принадлежат духу, и такое орудие следует ставить выше, чем предмет, существующий в природе. И мы видим, что греки умеют особенно ценить их. Уже у Гомера находим характерное выражение чувства радости, вызываемое ими в человеке. По поводу скипетра Агамемнона подробно рассказывается о его происхождении. С удовольствием говорится о дверях, поворачивающихся на петлях, об оружии и об утвари. Часть человеческих изобретений, способствующих покорению природы, приписывается богам.

После того как благодаря щедрости природы были обеспечены безопасность и досуг греческого образа жизни, мирное состояние способствовало развитию в греках чувства собственного достоинства, самоуважения. Радостное чувство собственного достоинства по отношению к чувственной естественности и потребность не только забавляться, но и показать себя, заслужить почет главным образом благодаря этому и находить в этом удовольствие составляют главное определение и главное занятие греков. Подобно тому как птица свободно поет в воздухе, человек выражает здесь только то, что содержится в его человеческой природе, чтобы проявить себя таким образом и добиться признания со стороны других. Таково субъективное начало греческого искусства, в котором человек вырабатывает из своей телесности, в свободном красивом движении и с мощным искусством, художественное произведение. Греки сперва сами преобразовали себя в прекрасные формы, а затем объективно выражали их в мраморе и на картинах.

Мирные состязания на играх, на которых каждый показывает, каков он, очень древни. Гомер превосходно описывает игры, устроенные Ахиллесом в честь Патрокла. У Гомера игры состоят в борьбе и кулачном бою, в простом беге и беге в колесницах, в бросании диска и дротика и в стрельбе из лука. С этими упражнениями соединяются пляска и пение для выражения общего веселья, и эти искусства также процветали в изящных формах. На щите Ахиллеса Гефест между прочим изобразил, как прекрасные юноши и девушки совершают переимчивыми ногами движения столь же быстрые, как движения гончара, вращающего свой круг. Стоящая вокруг них толпа любуется этим, божественный певец поет и играет на арфе, и два главных танцора кружатся среди хоровода.

Эти игры и упражнения в искусствах с доставляемыми ими наслаждениями и почетом стали со временем национальным делом и были приурочены к определенным эпохам в определенных местах. Кроме олимпийских игр, устраиваемых в священной области — Элиде, в других местностях праздновались еще истмийские, пифийские и пемейские игры.

Что касается внутренней природы этих игр, то прежде всего игра противополагается серьезному труду и нужде. Такая борьба, такой бег, такие состязания не были серьезным делом; не нужно было непременно обороняться, не существовало потребности в борьбе. Серьезен труд по отношению к потребности: мне или природе нужно погибнуть; если одно должно существовать, другое должно пасть. Но по сравнению с этой серьезностью игра все-таки оказывается более возвышенным серьезным делом, так как в ней природа служит материалом для воображения. И хотя дух не дошел в этих состязаниях до высшей серьезности мысли, однако в этих упражнениях человек проявляет свою свободу, а именно в том, что он выработал из тела орган духа.

В одном из своих органов, в голосе, человек непосредственно имеет такой элемент, который допускает более широкое содержание, чем простую чувственную наличность, и требует этого более широкого содержания. Мы видели, что песня сопровождает пляску и служит ей. Но затем песня становится самостоятельной и нуждается в аккомпанементе музыкальных инструментов; тогда она не остается такой бессодержательной песней, как модуляции птицы, которые, правда, могут выражать ощущение, но не имеют объективного содержания; наоборот, она требует содержания, которое порождается из представления и духа, а затем формируется в объективное художественное произведение.

Для греческого духа религия означает не что иное, как природную мощь, которая преобразуется в духовную мощь. Из этого природного элемента как начала в представлении духовной мощи сохраняется лишь аналогичный отголосок, так как греки почитали бога как духовное начало.

В понятии греческого духа два элемента, природа и дух, находятся друг к другу в таком отношении, что природа является лишь исходным пунктом. Это унижение природы выражается в греческой мифологии как поворотный пункт в развитии целого, как война богов, как низвержение титанов потомством Зевса. Титаны являются природным началом, силами природы, которых лишают власти. Правда, им еще поклоняются и впоследствии, но не как правителям, потому что они изгнаны на край земли. Титаны суть силы природы: Уран, Гея, Океан, Селена, Гелиос и т.д. Кронос есть господство абстрактного времени, которое пожирает своих детей. Дикая производительная сила сдерживается, и Зевс выступает как глава новых богов, которые имеют духовное значение и сами являются духом. Нельзя выразить этого перехода определенней и наивней, чем это делается здесь; новое царство богов возвещает, что их собственная природа духовна.

Новые боги сохраняют в себе природные моменты, а следовательно, и определенное отношение к силам природы.

В руках Зевса находятся молнии и облака, а Гера порождает природное, порождает становящуюся жизненность; но затем Зевс является политическим богом, охраняющим нравственное начало и гостеприимство. Гелиос есть солнце как природный элемент. Этот свет, по аналогии с духовным, преобразуется в самосознание, и Аполлон получился из Гелиоса. Аполлон является богом пророчествующим и знающим, все освещающим светом; затем исцеляющим и укрепляющим; искупляющим и очищающим. Точно так же наяды обратились в муз.

Государство, политическое художественное произведение, соединяет обе выше рассмотренные стороны субъективного и объективного художественного произведения.

Для этого государства был пригоден лишь демократический строй.

На Востоке мы видим развитие деспотизма как формы, соответствующей восточному миру; точно так же демократическая форма является всемирно-историческим определением в Греции. Именно в Греции существует свобода индивидуума; в ней индивидуальная воля свободна во всей своей жизненности, и со стороны своей индивидуальности она оказывается обнаружением субстанциального. Наоборот, в Риме мы увидим суровое господство над индивидуумами, точно так же как в германском мире — монархию, в которой индивидуум имеет отношение ко всей монархической организации.

Демократическое государство не патриархально, оно не основано на еще не развившемся доверии, но для него нужны законы, равно как и сознание правовой и нравственной основы, а кроме того нужно, чтобы эти законы признавались положительными.

В эпоху царей в Элладе еще не существовало политической жизни. А следовательно, существовали лишь зачатки законодательства. Но между Троянской войной и эпохой Кира обнаружилась потребность в законодательстве. Первые законодатели известны под именем семи мудрецов. Это были практические политические деятели. Афиняне поручили Солону составить для них законы, так как они не удовлетворялись существовавшими у них. Солон установил для афинян такой государственный строй, благодаря которому все получили одинаковые права.

Главным моментом демократии является нравственный образ мыслей. Добродетель есть основа демократии, говорит Монтескье; это изречение настолько же важно, насколько оно истинно по отношению к тому представлению, которое обыкновенно составляют себе о демократии. Здесь для индивидуума существенное значение имеет основополагающая идея права, государственного дела, всеобщего интереса.

Закон существует по своему содержанию как закон свободы и как разумный закон. Он дан в форме естественной необходимости.

Таково истинное положение демократического строя: его правомерность и абсолютная необходимость основана на еще имманентной объективной нравственности.

В связи с демократией, в том виде, как она существовала только в Греции, находятся оракулы. Для самостоятельных решений нужна выработавшаяся субъективность воли, определяемой вескими основаниями; но у греков еще не было этой мощи и силы воли. Предпринимая колонизацию, при введении культа чужеземных богов, когда полководец желал дать сражение, — всякий раз обращались с вопросом к оракулу. Перед битвой при Платее Павзаний гадал по жертвенным животным и получил от прорицателя Тизамена разъяснение в том смысле, что жертвы предвещают результат, благоприятный для греков в том случае, если они останутся по эту сторону Азопа, и неблагоприятный, если они переправятся через эту реку и начнут сражение. Поэтому Павзаний ожидал нападения. Точно так же и в своих частных делах греки не принимали решения самостоятельно, а скорее руководились в своих решениях чем-либо иным.

При дальнейшем развитии демократии мы видим, как в важнейших делах уже не обращались с вопросами к оракулам, но выражались особые мнения народных ораторов, и они имели решающее значение. Как в эту эпоху Сократ следовал внушениям своего демона, так руководители народа и народ принимали решения по собственному почину. Но в то же время начались упадок, расстройство и непрерывное изменение государственного строя.

Второй особенностью, на которую здесь следует обратить внимание, является рабство. Оно являлось необходимым условием демократии, при которой всякий гражданин имел право и был обязан произносить и выслушивать на площади речи об управлении государством, принимать участие в гимнастических упражнениях и в празднествах. Для этого было необходимо, чтобы гражданин был освобожден от ремесленных трудов и чтобы, следовательно, повседневные работы, которыми у нас занимаются свободные граждане, выполнялись рабами.

Рабство прекращается только тогда, когда появляется бесконечная рефлексия воли, когда право мыслится как принадлежащее свободному человеку. А свободным является человек по своей общей природе как одаренный разумом. Но здесь мы еще стоим на точке зрения такой нравственности, которая является лишь привычкой и обычаем.

В-третьих, следует еще заметить, что такой демократический строй возможен лишь в небольших государствах, площадь которых немного превышает размеры города. Все государство афинян сосредоточивалось в одном городе. Лишь в таких городах интерес в общем может быть одинаков, между тем как в больших государствах, наоборот, оказываются различные интересы, противоречащие друг другу. Совместная жизнь в одном городе, то обстоятельство, что граждане ежедневно видят друг друга, делают возможными общую культуру и жизненную демократию.

В демократии важнее всего то, чтобы характер гражданина был пластичен, отличался цельностью. Он должен присутствовать на совещании, имеющем решающее значение; он должен участвовать в принятии решения не одним только голосованием, а с увлечением побуждая других и будучи побуждаем другими, причем этот процесс всецело захватывает страсть и интерес человека, и в нем проявляется пыл, свойственный решению.

То понимание, до которого следует довести всех, должно быть внушаемо путем возбуждения индивидуумов речью. Если бы это производилось письменно, абстрактно и безжизненно, то индивидуумы не воспламенялись бы, увлекаясь общим интересом, и чем они многочисленнее, тем меньше значения имел бы единичный голос. В большом государстве можно, конечно, спрашивать всех, собирать голоса во всех общинах и подсчитывать результаты, как это делал французский Конвент. Но это по существу дела мертвенно, и при этом мир уже превращается в какой-то бумажный мир и становится мертвенным. Поэтому республиканская конституция никогда не осуществлялась во французской революции как демократия, и под маской свободы и равенства выступала тирания, деспотизм.

В Афинах Перикл сделал государственный строй еще более демократическим, так как он значительно ограничил власть ареопага и передал дела, которые до сих пор разбирал ареопаг, народу и судам.

Перикл был государственный деятель, отличавшийся пластическим античным характером. Посвятив себя государственной деятельности, он отказался от частной жизни, не принимал участия ни в каких празднествах и пиршествах, и неуклонно стремился к своей цели быть полезным государству.

Благодаря этому он достиг такого влияния, что Аристофан называет его афинским Зевсом. Мы не можем не восхищаться им в высшей степени. Он стоял во главе легкомысленного, но чрезвычайно утонченного и вполне культурного народа; он достиг власти над этим народом и его уважения исключительно благодаря своим личным свойствам и благодаря внушаемому им убеждению в том, что он — человек вполне благородный, думающий лишь о благе государства, и в том, что он превосходит остальных умом и познаниями. Мы не можем указать ни одного государственного деятеля, который равнялся бы ему по мощи своей индивидуальности.

При демократическом строе вообще открывается наибольший простор для развития сильных политических характеров; ведь этот строй не только дозволяет индивидуумам проявлять свои дарования, но и особенно побуждает их к этому; но в то же время отдельное лицо может выдвинуться лишь в том случае, если оно способно доставлять удовлетворение как духу и взглядам, так и страсти и легкомыслию культурного народа.

В Афинах существовали живая свобода и живое равенство в быту и духовном развитии, и если было неизбежно имущественное неравенство, то оно не доходило до крайностей. Наряду с этим равенством и при этой свободе всякая неодинаковость характера и дарований, всякие индивидуальные различия могли в высшей степени свободно проявляться и находить в окружающем обильнейшие побуждения к развитию, потому что, в общем, моментами афинского характера являлись независимость отдельных лиц и культурность, проникнутая духом красоты.

По инициативе Перикла были созданы те вечные памятники скульптуры, немногие остатки которых вызывают восхищение потомства; перед этим народом ставились на сцене драмы Эсхила и Софокла, а позднее — и драмы Эврипида, которые, однако, уже не имели такого же пластического нравственного характера и в которых уже более сказывается начало упадка.

Перед этим народом произносились речи Перикла, из него произошел круг людей, которые стали классическими для всех веков, потому что к числу их кроме вышеупомянутых принадлежат Фукидид, Сократ, Платон, далее Аристофан, который в эпоху упадка сохранил в себе всю политическую серьезность своего народа и писал, и творил, вполне серьезно заботясь о благе отечества.

Мы находим у афинян оживленную деятельность, развитие индивидуальности в сфере нравственного духа. Среди них Перикл является Зевсом в божественном кругу афинских индивидуумов. Фукидид приписывает ему наиболее глубокую характеристику Афин в речи, произнесенной по поводу торжественного погребения воинов, убитых во второй год Пелопонесской войны. Он говорит, что хочет показать, за какой город, и ради каких интересов они умерли (таким образом, оратор тотчас же переходит к существенному). Затем он характеризует Афины и то, что он говорит, в высшей степени глубокомысленно, правильно и истинно.

Мы любим прекрасное, говорит он, но без хвастовства, без расточительности; мы философствуем, не делаясь вялыми и недеятельными (потому что, когда люди увлекутся своими мыслями, они перестают заниматься практическим делом, общественной деятельностью). Мы храбры и настойчивы и при своем мужестве отдаем себе отчет в том, что мы предпринимаем (мы относимся к этому сознательно); у других, наоборот, мужество вытекает из недостаточной культурности; мы лучше всего можем судить о том, что приятно и что тяжело, и тем не менее мы не уклоняемся от опасностей. Таким образом, Афины являлись государством, по существу жившим для прекрасного, вполне сознательно относившимся к серьезным общественным делам и к интересам человеческого духа и жизни и соединявшим с этим мужество и практически действенный смысл.

 

IV

 

В Спарте мы, наоборот, находим суровую добродетель, жизнь для государства, но в таком виде, что активность, свобода индивидуальности отодвигаются на задний план. В основе государственного строя Спарты лежат такие учреждения, в которых вполне выражаются интересы государства, но целью которых является лишь бессмысленное равенство, а не свободное движение.

Уже первоначальная история Спарты весьма отличается от первоначальной истории Афин. Доряне с гераклидами вторглись в Пелопоннес, покорили туземные племена и обратили их в рабство, так как илоты несомненно были туземцы. Участь илотов впоследствии постигла и мессенцев, потому что такая бесчеловечная жестокость была свойственна характеру спартанцев.

В то время как у афинян существовала семейная жизнь, в то время как рабы были у них домашней прислугой, спартанцы относились к порабощенному населению с еще большей жестокостью, чем турки к грекам. В Лакедемоне всегда существовало военное положение. При вступлении в должность эфоры прямо объявляли войну против илотов, и последние постоянно обрекались в 'жертву занимавшимся военными упражнениями молодым спартанцам. Несколько раз илоты были освобождаемы и боролись против врагов, и в рядах спартанцев они проявляли чрезвычайную храбрость; но когда они возвращались, их гнуснейшим и коварнейшим образом убивали. Как на судне для перевозки невольников экипаж постоянно вооружен и соблюдается величайшая осторожность, чтобы предотвратить восстание, так и спартанцы всегда внимательно следили за илотами, всегда находились на военном положении, как против врагов.

Земельная собственность была, как повествует Плутарх, разделена уже Ликургом на равные участки. В то же время для сохранения равенства было постановлено, что земельные участки не могут продаваться. Другой особенностью законодательства Ликурга является то, что он воспретил всякие деньги кроме железных, и это неизбежно сделало невозможным всякую промышленную деятельность и внешнюю торговлю. У спартанцев не было флота, который только и мог поддерживать торговлю и способствовать ей, и, когда они нуждались во флоте, то обращались к персам.

Равенству в быту и близкому знакомству между гражданами должно было особенно способствовать то, что спартанцы имели общий стол; но благодаря этой общности семейная жизнь отступала на задний план; ведь еда и питье являются частным и, следовательно, домашним делом. Так было у афинян. У них общение было не материальным, а духовным, и даже пиры, как мы видим из их описаний у Ксенофонта и Платона, имели духовный характер. Наоборот, у спартанцев издержки на общий стол покрывались взносами отдельных лиц, и тот, кто был слишком беден, чтобы произвести взнос, исключался вследствие этого.

Так как дух лакедемонян был направлен исключительно на государство, образованность, искусство и наука не привились у них. Спартанцы казались другим грекам упрямыми, неповоротливыми и неловкими людьми, которые не могли заниматься сколько-нибудь сложными делами или, по крайней мере, оказывались при этом очень беспомощными. Известно, что в Спарте (как и в Египте) присвоение необходимых вещей было в известных отношениях дозволено, только вор должен был не попадаться.

Таким образом, эти два государства — Афины и Спарта — противоположны друг другу. Нравственность одного их них заключается в неуклонной направленности духа на государство, в другом можно найти как такое нравственное отношение, так и развитое сознание, и бесконечную деятельность, выражающуюся в перерождении прекрасного, а затем и в установлении истинного.

 

V

 

Свобода исторического творчества имеет свои границы. Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, страстей, интересов, характеров и способностей и притом таким образом, что побудительными мотивами в этой драме являются лишь эти потребности, страсти, интересы и лишь они играют главную роль.

Ничто никогда не осуществлялось без интереса тех, которые участвовали в истории своей деятельностью, и так как мы называем интерес страстью, то должны вообще сказать, что ничто великое в мире не совершалось без страсти.

Мы наблюдаем эту игру страстей и видим последствия их неистовства, неблагоразумия, примешивающегося не только к ним, но и главным образом даже к благим намерениям, к правильным целям. Мы видим происходящие благодаря этому бедствия, зло, гибель процветавших государств, созданных человеческим духом. Мы можем лишь чувствовать глубокую печаль по поводу этого непостоянства, а так как эта гибель вызвана волей человека, то в конце концов подобное зрелище нас морально огорчает и возмущает.

Эта грусть не вызвана личными потерями и непостоянством личных целей, но является бескорыстной грустью о гибели блестящей культурной человеческой жизни. Но и тогда, когда мы смотрим на историю как на такую бойню, на которой приносятся в жертву счастье народов, государственная мудрость и индивидуальные добродетели, то перед мыслью необходимо возникает вопрос: для кого, для какой конечной цели были принесены эти чудовищнейшие жертвы?

В наш предмет входят, во-первых, идея, во-вторых, человеческие страсти. Первая составляет основу, вторые являются утком великого ковра развернутой перед нами всемирной истории. Конкретным центральным пунктом и соединением этого выступает нравственная свобода исторического творчества людей.

Свобода заключает в себе необходимость осознать себя и тем самым становиться действительной, потому что она есть знание о себе, является для себя целью, и притом единственною. Эта конечная цель есть то, к чему направлялась работа, совершавшаяся во всемирной истории. Ради нее приносились в течение долгого времени всевозможные жертвы на обширном алтаре земли. Одна лишь эта конечная цель осуществляет себя, лишь она остается постоянной при изменении всех событий и состояний, и она же является в них истинно деятельным началом. Мы говорим об идее свободы как о природе духа и абсолютной конечной цели истории.

Какими же средствами пользуется свобода для своего осуществления? Деятельностью людей, обусловленной частными интересами, специальными целями или, если угодно, эгоистическими намерениями.

Ведь человек таков, каким он конкретно существует: не человек вообще, а определенный человек. Он проявляется в действии и деятельности, которые пробуждаются к жизни страстями. Под выражением «страсть» здесь понимаются особая определенность характера, структура и содержание мотивов и побудительных причин действий. Страсть есть прежде всего субъективная энергия, воля к деятельности, личная убежденность, личное разумение и личная совесть.

Всегда дело сводится к тому, каково содержание моего убеждения, какова цель моей страсти, истинны ли та или другая по своей природе.

Всемирная история не начинается с какой-нибудь сознательной цели, как это бывает у отдельных групп людей. Сознательною целью простого стремления их к совместной жизни является уже обеспечение безопасности их жизни и собственности, а когда осуществляется эта совместная жизнь, эта цель расширяется. Этой целью является внутреннее, сокровеннейшее, бессознательное стремление, и все дело всемирной истории заключается, как уже было упомянуто, в том, чтобы сделать это стремление сознательным.

Но в самом всемирно-историческом процессе как в процессе, который еще продолжает развиваться, последняя цель истории еще не стала содержанием потребности и интереса всех людей. Поясним это на примерах.

Постройка дома прежде всего является внутренней целью и намерением. Этой внутренней цели противополагаются как средства материалы — железо, дерево, камни. Стихиями пользуются для того, чтобы обработать этот материал: огнем — для плавления железа, воздухом — для раздувания огня, водою — для приведения в движение колеса, распиливания дерева и т.д. В результате этого в построенный дом не могут проникать холодный воздух, потоки дождя, и, поскольку он огнеупорен, он не подвержен гибельному действию огня. Камни и бревна подвергаются действию силы тяжести, давят вниз, и посредством их возводятся высокие стены. Таким образом, стихиями пользуются сообразно с их природой, и благодаря их совместному действию образуется продукт, которым они ограничиваются.

Подобным же образом удовлетворяются страсти: они разыгрываются и осуществляют свои цели сообразно своему естественному определению и создают человеческое общество, в котором дают праву и порядку власть над собой.

Во всемирной истории, благодаря действиям людей вообще получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают. Они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется еще и нечто большее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не сознавалось ими и не входило в их намерения.

Как на подходящий пример можно указать на действия человека, который из мести за несправедливо нанесенную ему обиду поджигает дом другого человека. Это действие как таковое состоит, может быть, в поднесении огонька к небольшой части бревна. Остальное происходит само собой: загоревшаяся часть бревна сообщается с его другими частями, бревно — со всеми балками дома, а этот дом — с другими домами, и возникает большой пожар, уничтожающий имущество не только тех лиц, против которых была направлена месть, но и многих людей, причем пожар может даже стоить жизни многим людям.

Это не заключалось в общем действии и не входило в намерения того, кто начал его. Соответственно цели действующего лица действие являлось лишь местью, направленной против одного индивидуума и выразившейся в уничтожении его собственности. Но, кроме того, оно оказывается еще и преступлением, и в нем содержится наказание за него. Виновник, может быть, не сознавал и еще менее желал этого, но таков субстанциальный элемент этого действия, который создается им самим.

В этом примере следует обратить внимание именно только на то, что в непосредственном действии может заключаться нечто, выходящее за пределы того, что содержалось в воле и сознании виновника. Однако, кроме того, этот пример свидетельствует еще и о том, что действие обращается против того, кто совершил его; оно становится по отношению к нему обратным ударом, который сокрушает его.

У действующих лиц имеются конечные цели, частные интересы в их деятельности, но эти лица должны быть знающими, мыслящими. Содержание их целей обязано проникнуться существенными определениями права, добра, обязанности и т.д. Ведь дикость и грубость желаний лежат вне арены и сферы исторического прогресса.

Если хотят действовать, следует не только желать добра, но и знать, является ли то или иное добром. А то, какое содержание хорошо или нехорошо, правомерно или неправомерно, определяется для обыкновенных случаев частной жизни в законах и нравах государства. Знать это не очень трудно. Если для обыкновенных частных действий признают столь затруднительным выбрать, что правомерно и хорошо, и если считают превосходной моралью именно то, что в этом находят значительное затруднение и мучаются сомнениями, то это скорее следует приписывать злой воле, которая ищет лазеек для уклонения от своих обязанностей, знать которые ведь вовсе нетрудно, или, по крайней мере, эти сомнения следует считать праздным времяпрепровождением.

Признаком абсолютного определения человека является то, что он знает, что хорошо и что дурно, и что именно это определение является хотением добра или зла, — одним словом, что человек может быть виновным. Только животное в самом деле невинно.

При рассмотрении участи, выпадающей в истории на долю добродетели, нравственности и религиозности, мы видим, что добрым и благочестивым часто, или даже в большинстве случаев, приходится плохо, а злые и дурные, наоборот, благоденствуют. Но, когда жалуются на это, под благоденствием часто разумеют весьма различные вещи, в их числе богатство, почести и т.п. На поверку оказывается, что за этим недовольством стоит элементарная зависть. И такое мироотношение весьма опасно.

Лицам, предъявляющим эти претензии, легко не только стать недовольными состоянием мира, но и восстать против него. Восстать, разрушить до основания. И на обломках построить казарму.

Легче обращать внимание на недостатки в индивидуумах, в государствах, в управлении миром, чем на их истинное содержание. Ведь лица, выражающие уничтожающее порицание, относятся к делу свысока и с важным видом, не вникнув в него, т.е. не поняв его самого, его положительных сторон. Философия истории должна, в противоположность одностороннему подходу, рассеять иллюзию, будто мир есть безумный, нелепый процесс.

Изменения, которые совершаются в истории, давно уже были поняты в том смысле, что в них вместе с тем заключается переход к лучшему, к более совершенному. Доброе и истинное не исчезают бесследно.

При всем бесконечном многообразии изменений, совершающихся в природе, в них обнаруживается лишь круговращение, которое вечно повторяется. В природе ничто не ново под луной. Лишь в изменениях, совершающихся в духовной сфере, появляется новое.

Это явление, совершающееся в духовной сфере, позволяет обнаружить в человеке действительную способность к изменению, и притом к лучшему — стремлению к совершенствованию. Оно совершается при посредстве сознания и воли. Дух сам противопоставляет себя самому себе. Ему приходится преодолевать себя как истинное препятствие самому себе.

Во всемирной истории есть несколько больших периодов, которые прошли таким образом, что развитие, по-видимому, не подвигалось вперед, а, напротив того, все огромные культурные приобретения уничтожались. После этого, к несчастью, приходилось начинать опять сызнова, чтобы с помощью хотя бы сохранившихся остатков вышеупомянутых сокровищ, ценою новой громадной затраты сил и времени вновь достигнуть такого уровня культуры, который уже давно был достигнут.

Но есть и периоды развития, результаты которых продолжают существовать как богатые памятники всесторонней культуры и системы, построенные из особого рода элементов.

Поскольку то, что отложилось и уцелело от культурного запаса истории, вошло в состав нашего существования, а через нас перейдет и тем, кто нас сменит, постольку воспитывать надобно так, чтобы люди не разбазаривали полученное наследство и не пренебрегали бы им, а приумножали его. Надобно научить людей умной бережливости в отношении к культуре и способам сохранять и совершенствовать лучшее в ней.

 

VI

 

Судьбы мира — в руках воспитателя, а не политика или полководца. Политик и полководец суть продукты воспитания вообще, и способности к сознательному творчеству — в особенности, воспитания, включающего в себя самовоспитание.

Чем лучше осознал отдельный человек конечную цель мировой истории, законы ее движения, опасности на многотрудном пути к цели и чем глубже запечатлелось это сознание в культуре данного народа, тем этот человек и этот народ будут ответственнее относиться к воспитанию.

Границу свободе исторического творчества людей ставит их способность осознавать свободу, правильно понимать ее внутреннюю связь с необходимостью — необходимостью внутренних духовных процессов по осознанию самой себя. Чтобы научить людей понимать, ценить свободу и правильно пользоваться (не злоупотреблять) ею, необходимо направлять их внимание на содержащийся во всех их частных целях и стремлениях живой и всеобщий элемент свободы. Надобно учить умению и терпению подчинять свой произвол законам мира — природы и истории. Искусство рефлективно отслеживать и осознавать не только ближайшие, но и отдаленные последствия собственных действий в масштабах от сугубо местных до вселенских, есть важнейшая цель воспитания.