Делу, а не лицам

Немцы как рыцари личного долга – из Тацита и Кардини как служители конунга, а не отечества. Самый крутой конунг – император: сначала римский, затем российский. Программа Чацкого: «кто служит делу, а не лицам» – не только антифеодальная, но и антинемецкая. Кстати, соответствующие места из Слёзкина.

В 1-ю главу ТИМ, в этнологию (лекция о диаспоре) и в магистерские лекции.

Но, разумеется, самыми главными меркурианцами Российской империи были немцы, которые со времен Петра Великого играли ключевую роль в имперской бю­рократии, экономике и профессиональной жизни (подоб­но грекам-фанариотам и армянам в Османской империи). Опираясь на этническую и религиозную автономию, вы­сокий уровень грамотности, сильные общинные институ­ты, чувство культурного превосходства, международные родственные связи и множество специально культивиру­емых технических и лингвистических навыков, немцы были лицом (настоящим, из плоти и крови) бесконечной российской модернизации. Мало того, что пропорцио­нальное представительство балтийских немцев империи в университетах было наивысшим в Европе (около 300 на 100 000 населения в одном только Дерптском универси­тете в 1830 году); немцы составляли примерно 38% вы­пускников Царскосельского лицея и сравнимую долю выпускников Императорского училища правоведения. С конца XVIII до начала XX века на долю немцев прихо­дилось от 18 до 33% высшего чиновничества, в особен­ности при императорском дворе, в офицерском корпусе, на дипломатической службе, в полиции и в провинциаль­ной администрации (включая многие вновь присоединен­ные территории). Согласно Джону А. Армстронгу, в XIX веке немцы «ведали примерно половиной всех внешних сношений империи. Не менее показателен и тот факт, что даже в 1915 году (в пору антигерманизма Первой миро-

вой войны) 16 из 53 высших чиновников Мининдела носили немецкие фамилии». Как один из них писал в 1870 году, «мы внимательно следили за успехами российской политики в Европе, ибо почти все наши посланники в самых важных странах были дипломатами, с которыми мы были на "ты"». В Санкт-Петербурге в 1869 году 20% всех чиновников Департамента полиции Министерства внут­ренних дел числились немцами. В 1880-е годы российс­кие немцы (1,4% населения) занимали 62% высших по­стов в Министерствах почт и коммерции и 46% в Военном министерстве. Многие из тех, которые сами не были чле­нами элиты, служили российской землевладельческой элите в качестве учителей, экономов и финансистов. Роль немца-управляющего среднерусским поместьем мало чем отличалась от роли еврея-арендатора в черте оседлости¹². Не все преторианские гвардии — или «имперские ма­мелюки», как назвал российских немцев один славяно­фил, — состоят из меркурианцев, и, разумеется, не все меркурианцы состоят в мамелюках (хотя многие могли бы, поскольку главным требованием к мамелюкам являет­ся демонстративная чуждость и внутренняя сплоченность). Меркурианцами не были ни жившие у себя дома остзей­ские бароны, ни немецкие купцы немецкого города Риги, ни многочисленные немецкие крестьяне, импортирован­ные во внутренние районы России. Очевидно, однако, что «немцы», знакомые большинству российских горожан, были типичными меркурианскими посредниками и по­ставщиками услуг: ремесленниками, предпринимателями и профессионалами. В 1869 году 21% всех немцев Санкт-Петербурга был занят в металлообработке, 14% были ча­совщиками, ювелирами и другими квалифицированными ремесленниками; а 10—11% — булочниками, портными и сапожниками. В том же году на долю немцев (составляв­ших около 6,8% населения города) приходилось 37% пе­тербургских часовщиков, 25% булочников, 24% владель-

цев текстильных фабрик, 23% владельцев предприятий по обработке металлов, 37,8% администраторов крупных предприятий, 30,8% инженеров, 34,3% врачей, 24,5% школьных учителей, 29% воспитателей и гувернеров. Немки составляли до 20,3% «среднего медицинского пер­сонала» (акушерки, сестры милосердия, хозяйки и работ­ницы аптек), 26,5% школьных учительниц, 23,8% класс­ных дам и гувернанток и 38,7% учительниц музыки и пения. В 1905-м на долю немецких подданных русского царя приходилось 15,4% корпоративных управляющих Москвы, 16,1% — Варшавы, 21,9% — Одессы, 47,1% — Лодзи и 61,9% — Риги. В 1900-м по империи в целом российские немцы (1,4% населения) составляли до 20,1% основателей компаний и 19,3% их управляющих (самые высокие относительные показатели среди всех этничес­ких групп). Важнейшие научные учреждения (включая Академию наук) и профессиональные ассоциации России изначально комплектовались немцами и — до середины XIX века, а иногда и позже — пользовались немецким языком в качестве основного¹³.

Используемые как меркурианцы, они, естественно, и воспринимались как таковые. В то время как русский фольклор предпочитает вспоминать сражения со степны­ми кочевниками («татарами»), главными чужаками высо­кой культуры XIX века были, безусловно, немцы: не те, что жили в Германии и производили тексты, вещи и пес­ни, которые следовало усвоить и превзойти, а свои, внут­ренние чужеземцы, которые служили России и отдельно взятым русским как портные, ученые, учителя, врачи, гробовщики и губернаторы и которые играли, mutatis mutandis, роль головы при русском сердце, разума при русской душе, сознательности при русской стихийности. Они олицетворяли расчетливость, распорядительность и дисциплину, чистоплотность, брезгливость и трезвость, бесцеремонность, бестактность и энергичность, сентимен-

тальность, семейственность и отсутствие мужественности (или мужественность, нелепо преувеличенную). Они были полномочными послами современности, «homines rationalistici artificiales», которых, в зависимости от обстоя­тельств, следовало опасаться, уважать или высмеивать. В двух плодотворнейших противопоставлениях русской вы­сокой культуры сонный Кутузов восстанавливает истинный «мир», игнорируя военную эрудицию своих немецких со­ветников, а спящий Обломов сохраняет ложный мир, ус­тупая любовь всей своей жизни (и в конечном счете, саму жизнь) жизнерадостно трудолюбивому Штольцу. Кутузов с Обломовым и Штольц с немецкими генералами — одни и те же люди. Ни те ни другие (ни «русские», ни «нем­цы») не могут существовать без своего зеркального отра­жения. Современное российское государство и русская национальная мифология XIX века были построены на этом противопоставлении и неизменно обсуждались в его терминах. Насколько парадоксальным бы это ни казалось в свете того, что произошло в XX веке, немцы были, по роду их занятий и символическому значению, евреями Центральной России (а также значительной части Восточ­ной Европы). Или, вернее, русские немцы были для Рос­сии тем, чем немецкие евреи для Германии — только в гораздо большей степени. Немецкие меркурианцы сыгра­ли такую важную роль в формировании русского культур­ного самовосприятия, что и их существование, и их вне­запное и полное исчезновение воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Отсутствие меркурианцев пред­ставляется столь же естественным и постоянным, сколь искусственным и временным кажется их присутствие¹⁴.