О ПРИНЦИПАХ И НАЧАЛАХ

Сказания древних о Купидоне, или Амуре [...]. Мифы гово­
рят, что этот Амур является наиболее древним из всех богов
и, следовательно, из всего существующего, за исключением
Хаоса, который одних лет с ним..

f...] Этот Хаос, который был сверстником Купидона, обозна­чал нерасчлененную массу, или кучу материи. Сама же мате­рия, а также ее сила и природа — словом, принципы вещей были символически изображены в образе самого Купидона. [...] Эта первичная материя и ее специфические силы и действие не могут иметь никакой естественной причины (бога мы всегда исключаем), ибо до них ничего не было. Поэтому не было ни­какой производящей их причины и ничего более первичного в природе. Следовательно, ни рода, ни формы. Вот почему, что бы ни представляли собой эта материя и ее силы и действие, она является чем-то данным и необъяснимым и должна быть взята так, как мы ее находим, и мы не должны судить о ней на основании предвзятого понятия. Ибо, хотя мы можем по­знать вид и способ действия этой материи, мы, однако, не мо­жем это познать через познание ее причины, так как непо-

средственно после бога она сама является причиной всех при­чин, не будучи сама обусловлена никакой причиной. Дело в том, что цепь причин в природе имеет несомненный и опре­деленный предел и исследовать или воображать себе какую-нибудь причину там, где мы дошли до последней силы и поло­жительного закона природы, является в такой же мере нера­зумной и поверхностной философией, как не искать причины •в подчиненных явлениях. Вот почему Купидон представлен древними мудрецами иносказательно как не имеющий родите­лей, т. е. как не имеющий причины, — идея, имеющая немало­важное значение, едва ли не величайшая из всех когда-либо высказанных. Ибо ничто так не способствовало искажению фи­лософии, как эти поиски родителей Купидона, т. е. как то об­стоятельство, что философы не брали принципы вещей так, как они находятся в природе, воспринимая их как положительное учение, основанное на опыте, а скорее выводили их из законов спора, из диалектических и математических умозаключений, из общих понятий и подобных заскоков ума за пределы при­роды. Вот почему философ, для того чтобы его разум не блуж­дал в дебрях фикций, должен неустанно напоминать себе, что Купидон не имеет родителей, ибо человеческий разум не знает удержу в этих общих понятиях, искажает природу вещей и себя самого, и, стремясь к далекому, он всякий раз оказывается где-нибудь поблизости (стр. 11—14).

[...] Древние представляли себе первичную материю (такую, которая может быть принципом всех вещей) как имеющую форму и качества, а не как абстрактную, возможную и бесфор­менную. И конечно, такая лишенная всяких качеств и форм и пассивная материя является, по-видимому, совершеннейшей фикцией человеческого разума, обусловленной склонностью этого разума считать наиболее реальным то, что он сам наибо­лее охотно впитывает в себя и чем он чаще всего афицируется. Из этой склонности проистекает то представление, что формы (как их обычно называют) есть нечто более реальное, чем ма­терия или действие, так как материя скрыта, а действие измен­чиво, материя не оказывает сильного воздействия на разум, действие же есть нечто преходящее. Формы же, напротив, пред­ставляются явными и постоянными. Отсюда возникает пред­ставление, будто первичная и всеобщая материя есть лишь придаток в виде опоры к форме, а действие, какого бы харак­тера оно ни было, есть лишь эманация формы, и, таким обра­зом, первое место было отведено формам. Отсюда, по-видимому, возникло представление о сущем как о царстве форм и идей с прибавлением (так сказать) некоторого рода фантастической материи. [...] Всякий, не зараженный предрассудками, легко может видеть, насколько противоречит разуму принять за прин­цип абстрактную материю. Ибо реальное существование само­стоятельных, не связанных с материей форм признавалось мно­гими, реальное же существование самостоятельной материи не признавалось никем, не исключая даже тех, которые принимали такую материю за принцип. [...] Почти все древние мыслители,

как Эмпедокл, Анаксагор, Анаксимен, Гераклит и Демокрит,' хотя и расходились между собой во многих других пунктах,: касающихся первичной материи, тем не менее сходились в том, что все они определяли материю как активную, как имеющую некоторую форму, как наделяющую этой формой образованные из нее предметы и как заключающую в себе принцип движения. Да и никто не может мыслить себе иначе, если он не желает совершенно покинуть почву опыта. Поэтому.: все указанные мыслители подчинили свой разум природе ве­щей, между тем как Платон подчинил мир мыслям, а Аристо­тель подчинил мысли словам [...]. Эта абстрактная материя есть материя дискуссий, а не материя Вселенной. Но тому, кто пра­вильно и систематически философствует, следует анализиро­вать природу, а не абстрагировать ее (те же, которые не же­лают анализировать, вынуждены абстрагировать), и первичную материю следует вообще рассматривать как неразрывно связан­ную с первичной формой и с первичным принципом движения, как мы это находим. [...] Что первичная материя имеет некото­рую форму, демонстрируется в мифе тем, что он делает Купи­дона лицом, однако этот же миф говорит о том, что материя как целое, или масса материи, была некогда без формы, ибо хаос лишен.формы. И это согласуется с тем, что говорится в Священном писании, ибо там не сказано, что бог вначале сотворил материю, а лишь что он сотворил небо и землю. В том же месте Священного писания дается некоторое описание состояния Вселенной до акта творения в течение шести дней, и в этом описании имеется ясное упоминание о земле и воде, которые являются названиями форм, однако в целом масса материи была еще бесформенной (стр. 20—24).

[...] Эти древние философы, [Фалес, Анаксимен, Гераклит], прл исследовании следовали не очень совершенной системе. Они лишь выискивали среди видимых и явных тел то, которое им казалось наиболее превосходным, и это они провозглашали принципом всех вещей, и провозглашали его таким как бы по праву его превосходства, а не потому, что оно на самом деле и действительно таково. Ибо они полагали, что такое тело является единственным, о котором можно сказать, что оно есть то, чем оно кажется; другие тела, как они полагали, имеют ту же природу, хотя это не согласуется с их внешним видом. Таким образом, они, по-видимому, или выражались иносказа­тельно, или говорили под влиянием ослепления: более сильное впечатление покрыло собой все остальное.

[...] Они наталкиваются на те же трудности, в которые по­падают сторонники абстрактной материи, ибо если последние вводят совершенно потенциальную и фантастическую материю, то отчасти делают то же и первые. Больше того, они делают ма­терию оформленной и актуальной в отношении одной вещи (именно в отношении своего принципа), но потенциальной в отношении всего другого. [···] Однако факт таков, что в это время не началось еще царство «категорий», где этот абстракт­ный принцип мог бы укрыться под покровительством _и защи-

той категорий субстанции, и поэтому никто не осмелился из­мыслить совершенно воображаемую материю, а за принцип принималось нечто, что может быть воспринято чувством, не­что реально существующее, и лишь способ действия этого прин­ципа оставался воображаемым (ибо в этом отношении они себе позволили большую вольность). [...] Мы наблюдаем в мире огромную массу противоположностей, как противоположность плотного и редкого, горячего и холодного, света и тьмы, оду­шевленного и неодушевленного, противоположности, которые враждебно сталкиваются и попеременно разрушают друг друга; и если предположить, что эти противоположности проистекают как из своего источника из одной материальной субстанции, и при этом не показать, каким образом это может совершиться, есть очевидное проявление путаной мысли и отсутствия иссле­дования (стр. 33—35).

[...] Среди древних философов Парменид принимал два принципа вещей — огонь и землю или небо и землю. Ибо он утверждал, что солнце и звезды представляют собой реальный огонь, чистый и светлый, а не выдохшийся, как наш земной огонь, который подобен Вулкану, сброшенному с неба и по­лучившему увечье при падении. Все эти взгляды Парменида в наше время возродил Телезио — человек способный и хорошо знакомый с воззрениями перипатетиков (если они имеют какую-либо ценность), которые он также обратил против них, но пу­таный в своих собственных построениях и более сильный в раз­рушении, чем в построении. О взглядах самого Парменида до нас дошли скудные и смутные сведения. [...] Взгляды этого направления сводятся к следующему.

Первыми формами, первыми активными принципами бытия и поэтому и первыми субстанциями являются тепло и холод. Но эти факторы, однако, бестелесны. Они лишь имеют своей основой пассивную и потенциальную материю, которая снаб­жает их телесной массой и одинаково восприимчива к обеим этим формам, но сама совершенно не способна к действию (стр. 37—38).

Таковы взгляды Телезио, а может быть, и Парменида отно­сительно принципов вещей, за исключением того, что Телезио прибавил кое-что свое относительно пассивной материи, будучи введен в этом отношении в заблуждение теориями перипате­тиков.

[...] О системе мира он говорит достаточно хорошо, но о принципах в высшей степени неудачно. [...] Ибо всякая фи­лософия—будь то философия Телезио,'или перипатетиков, или любая другая, которая предполагает систему мира, в такой мере организованную, уравновешенную и охраняемую, что может быть отброшена мысль о ее возникновении из хаоса, — всякая такая философия малоценна и является плодом субъективного измышления. В самом деле, tjt, кто философствует в соответ­ствии с чувственным опытом, будет утверждать вечность мате-· рии, но отрицать вечность мира (такого, как мы его видим теперь), и таково было воззрение как древней мудрости, так

и того мыслителя, который наиболее близко подошел к ней, — именно Демокрита. То же самое говорится и в Священном пи­сании с той лишь разницей, что последнее представляет и ма­терию как созданную богом, первые же считают ее существую­щей изначально. Ибо в отношении нашего вопроса имеются, очевидно, три символа веры. Во-первых, что материя создана из ничего. Во-вторых, что развитие системы Вселенной про­изошло по слову всемогущего, а не так, что будто материя сама развилась из хаоса до настоящего строения. В-третьих, что это строение (до грехопадения) было наилучшим из тех, которые материя (как она была создана) была способна принять. Но это были учения, до которых прежние системы философии не могли подняться. Творение из ничего они не могут переварить, а отно­сительно-существующего строения мира они полагают, что оно развилось из многих окольных и подготовительных процессов материи, а насчет того, чтобы она была лучшей из возможных, они мало беспокоятся, так как мы видим, что они считают ее тленной и изменчивой. Поэтому в этих вопросах мы должны держаться учения религии и твердо стоять на этом. А вопрос о том, могла ли бы материя при той силе, которая была в нее вложена, сложиться и оформиться в течение веков в это совер­шенное устройство (как она это сделала сразу без всяких око­личностей по повелению бога), является, пожалуй, праздным вопросом.

[...] С неизбежной необходимостью, таким образом, челове­ческая мысль (если она желает быть последовательной) при­ходит к атому, который является реальным существом, обла­дающим материей, формой, измерением, местом, силой сопро­тивления, стремлением (appetitum), движением и эманациями и который также при разрушении всех естественных тел остает-ся непоколебленным и вечным (стр. 63—65).

[...] О самом Телезио я имею хорошее мнение и признаю в нем искателя истины, полезного для науки, реформатора не­которых воззрений и первого мыслителя, проникнутого духом современности; кроме того, я имею с ним дело не как с Теле-зио, а как с восстановителем философии Парменида, к кото­рому мы обязаны питать большое уважение (стр. 71).

[...] Телезио, как и Демокрит, признает существование без-
граничного сплошного, пустого пространства, благодаря кото-
рому отдельные реальные существа могут отказаться, а иногда
даже и совершенно отделиться от всего соприкасающегося;
с ними (как Телезио и Демокрит выражаются) насильно и
против их воли, т. е. 'если они побеждены и принуждены
к этому большей силой (стр. 73—74). |