Жемчужина

 

Пока шел вышеприведенный разговор, Ла Моль и Коконнас стояли у дверей на часах, Ла Моль – немного грустный, Коконнас – немного встревоженный.

У Ла Моля было время поразмыслить, а у Коконнаса – как нельзя лучше помочь ему.

– Что ты думаешь обо всем этом, друг мой? – спросил Ла Моль.

– Я думаю, – отвечал пьемонтец, – что это какая-то дворцовая интрига.

– А если придется, ты примешь в ней участие?

– Дорогой мой, – отвечал Коконнас, – выслушай меня внимательно и постарайся извлечь пользу из того, что я тебе скажу. Во всех интригах разных принцев, во всех королевских кознях мы можем, особенно мы с тобой, только промелькнуть, как тени; там, где король Наваррский потеряет кусок пера от шляпы, а герцог Алансонский – лоскут плаща, мы с тобой потеряем жизнь. Для королевы ты лишь прихоть, а королева для тебя – мечта, не больше. Сложи голову за любовь, мой дорогой, но не за политику.

Совет был мудрый. Ла Моль выслушал его печально, как человек, который чувствует, что, стоя на распутье между рассудком и безрассудством, он изберет путь безрассудства.

– Для меня королева – не мечта, Аннибал, я люблю ее, и – к счастью или к несчастью – люблю всей душой. Ты скажешь, что это безрассудство! Да, я безумец, согласен! Но ты, Коконнас, человек благоразумный, и ты не должен страдать из-за моих глупостей и моей злой судьбы. Ступай к нашему герцогу и не бросай на себя тень.

Коконнас, поразмыслив с минуту, поднял голову.

– Дорогой мой, – заговорил он, – все, что ты говоришь, совершенно справедливо; ты влюблен, ну и веди себя как влюбленный. Я же честолюбив и, как честолюбец, считаю, что жизнь дороже поцелуя женщины. Когда мне придется рисковать жизнью, я поставлю свои условия. И ты, бедный мой Медор,^[39] постарайся поставить свои.

С этими словами Коконнас протянул Ла Молю руку и ушел, обменявшись с товарищем улыбкой и взглядом.

Минут через десять после того, как он покинул свой пост, дверь отворилась, из двери осторожно выглянула Маргарита, взяла Ла Моля за руку и, не говоря ни слова, отвела его в самую дальнюю комнату, собственноручно и весьма тщательно затворяя двери, что свидетельствовало о серьезности предстоящего разговора.

Войдя в комнату, она остановилась, потом села на стул черного дерева и, взяв за руки Ла Моля, привлекла его к себе.

– Теперь, мой милый друг, когда мы одни, поговорим серьезно, – сказала она.

– Серьезно, государыня? – переспросил Ла Моль.

– Или любовно! Да, да, так вам больше нравится? Серьезные вопросы могут быть и в любви, особенно если это любовь королевы.

– В таком случае поговорим о предметах серьезных, но с условием, что вы, ваше величество, не будете сердиться на меня, если я заговорю с вами безрассудно.

– Я буду сердиться только в том случае, Ла Моль, если вы будете говорить мне «государыня» или «ваше величество». Для вас, дорогой, я просто Маргарита.

– Да, Маргарита! Да, жемчужина моя!^[40] – страстно глядя на королеву, воскликнул молодой человек.

– Так-то лучше! – сказала Маргарита. – Итак, вы ревнуете, мой красавец?

– О, до потери рассудка!

– А еще как?..

– До безумия, Маргарита!

– К кому же вы ревнуете?

– Ко всем.

– А все-таки?

– Прежде всего к королю.

– По-моему, после того, что вы видели и слышали, на этот счет вы можете быть спокойны.

– Затем к этому де Муи, которого я впервые видел сегодня утром и который уже сегодня вечером стал довольно близким вам человеком.

– К де Муи?

– Да.

– Откуда у вас такие подозрения?

– Выслушайте меня… Я узнал его по росту, по цвету волос, по бессознательному чувству ненависти! Ведь это он сегодня утром был у герцога Алансонского?

– Хорошо, но какое же это имеет отношение ко мне?

– Герцог Алансонский – ваш брат, и, говорят, вы очень его любите; вы, вероятно, намекнули ему на потребности вашего сердца, а он, по придворному обычаю, отнесся к вашему желанию благосклонно и ввел к вам де Муи. Было ли только счастливой для меня случайностью то, что король Наваррский оказался здесь одновременно с ним? Не знаю. Но, во всяком случае, будьте со мной откровенны, государыня: такая любовь, как моя, сама по себе имеет право требовать откровенности как награды. Видите, я у ваших ног. Если ваше чувство ко мне – мимолетная прихоть, я возвращаю вам ваше слово, ваше обещание, вашу любовь, возвращаю герцогу Алансонскому его милости и мою должность дворянина из его свиты и иду искать смерти под стенами осажденной Ла-Рошели, если любовь не убьет меня раньше, чем я туда попаду!

Маргарита с улыбкой слушала эти исполненные очарования слова, любуясь его движениями, исполненными изящества; потом задумчиво склонила красивую голову на свои горячие руки.

– Вы любите меня? – спросила она.

– О государыня! Больше жизни, больше спасения моей души, больше всего на свете! А вы, вы… меня не любите.

– Несчастный безумец! – прошептала она.

– Да, да! – стоя на коленях, воскликнул Ла Моль. – Я говорил вам, что я безумец!

– Итак, дорогой Ла Моль, главная цель вашей жизни – любовь?

– Одна-единственная, государыня.

– Хорошо, пусть будет так! Все остальное я постараюсь сделать дополнением к этой любви. Вы меня любите, вы хотите остаться при мне?

– Я молю Бога только об этом – никогда не разлучать меня с вами.

– Хорошо! Вы не расстанетесь со мной, Ла Моль, – вы мне необходимы.

– Я вам необходим? Солнцу необходим светляк?

– А если я вам скажу, что я люблю вас, – будете ли вы всецело мне преданы?

– А разве я уже не всецело вам предан?

– Да, но у вас, прости меня, Господь, все еще есть какие-то сомнения.

– О, я виноват, я неблагодарен, или, вернее, – как я уже сказал, а вы согласились, – я безумец! Но зачем господин де Муи был у вас сегодня вечером? Почему я его видел сегодня утром у герцога Алансонского? Зачем этот вишневый плащ, это белое перо, это стремление подражать моим манерам? Ах, не вам я не верю, а вашему брату!

– Несчастный! – сказала Маргарита. – Да, несчастный, если вы думаете, будто герцог Франсуа простирает свою любезность до того, что подсылает вздыхателей к своей сестре! Вы безумец: вы говорите, что вы ревнивы, а вы попросту недогадливы! Так знайте, Ла Моль, что герцог Алансонский завтра же убил бы вас своими руками, если бы узнал, что сегодня вечером вы были у меня, у моих ног, а я, вместо того чтобы выгнать вас вон, говорила: Ла Моль, останьтесь, потому что я люблю вас, красивый юноша! Понимаете? Я вас люблю! И я повторяю, что он вас убил бы!

– Великий Боже! – воскликнул Ла Моль, отшатываясь и с ужасом глядя на Маргариту. – Неужели это возможно?

– Все возможно, друг мой, в наше время и при таком дворе. И еще одно: не ради меня явился в Лувр де Муи, надев ваш плащ и скрыв лицо под вашей шляпой, а ради герцога Алансонского. Но ввела его сюда я, приняв за вас. Он знает нашу тайну, Ла Моль, и его надо пощадить.

– Я предпочел бы убить его, – заметил Ла Моль, – это проще и надежнее.

– А я, мой храбрый друг, – возразила королева, – предпочитаю, чтобы он был здрав и невредим, а вы узнали бы все, ибо его жизнь не только полезна нам, но и необходима. Выслушайте меня и хорошенько подумайте, прежде чем ответить: так ли вы меня любите, Ла Моль, чтобы порадоваться, когда я стану настоящей королевой, иными словами, властительницей действительно существующего королевства?

– Увы, государыня, я люблю вас достаточно сильно, чтобы каждое ваше желание стало моим, хотя бы оно составило несчастье всей моей жизни!

– Хорошо! Хотите помочь осуществить мое желание и обрести еще большее счастье?

– Тогда я потеряю вас! – воскликнул Ла Моль, закрывая лицо руками.

– Вовсе нет! Напротив: из первого моего слуги вы станете моим первым подданным. Вот и все.

– Здесь не место выгодам… не место честолюбию! Не унижайте сами того чувства, какое я питаю к вам, государыня… Только преданность, одна преданность – и больше ничего!

– Благородная душа! – сказала Маргарита. – Хорошо! Я принимаю твою преданность и сумею отплатить за нее.

Она протянула обе руки Ла Молю – тот покрыл их поцелуями.

– Так как же? – спросила Маргарита.

– Сейчас отвечу, – сказал Ла Моль. – Да, Маргарита, я начинаю понимать тот смутный для меня проект, о котором шла речь среди нас, гугенотов, еще до дня святого Варфоломея; ради его осуществления и меня в числе многих, более достойных, отправили в Париж. Вы хотите создать настоящее Наваррское королевство вместо мнимого; к этому вас побуждает король Генрих. Де Муи в заговоре с вами, так ведь? Но при чем тут герцог Алансонский? Где для него трон? Я его не вижу. Неужели герцог Алансонский столь преданный вам… друг, что помогает вам, ничего не требуя в награду за опасность, какой он себя подвергает?

– Друг мой, герцог участвует в заговоре ради самого себя. Пусть заблуждается: он будет отвечать своею жизнью за нашу жизнь.

– Но я состою при нем, разве я могу предать его?

– Предать? А где же тут предательство? Что он вам доверил? Не он ли вас предал, когда отдал де Муи ваш плащ и шляпу, чтобы тот мог свободно проходить к нему? Вы говорите: «Я состою при нем»! Но при мне вы состояли раньше, чем при нем, мой милый друг! И разве он доказал вам свою дружбу, а не я – свою любовь?

Ла Моль вскочил, бледный, как будто пораженный громом.

– О-о! Коконнас предсказывал мне это, – прошептал он. – Интрига обвивает меня своими кольцами… и задушит!

– Так как же? – спросила Маргарита.

– Вот мой ответ, – сказал Ла Моль. – Там, на другом конце Франции, где ваше имя прославлено, где всеобщая молва о вашей красоте дошла до меня и пробудила в моем сердце смутное желание неизвестного, – там говорят, что вы любили не один раз и что каждый раз ваша любовь оказывалась роковой для тех, кого вы любили, – их уносила смерть, словно ревнуя к вам.

– Ла Моль!..

– Не перебивайте, дорогая Маргарита, жемчужина моя! Говорят еще, будто сердца верных вам друзей вы храните в золотых ларчиках,^[41] иногда благоговейно смотрите на печальные останки и с грустью вспоминаете о тех, кто вас любил. Вы вздыхаете, моя дорогая королева, глаза ваши туманятся, значит, это правда. Так пусть я буду самым любимым, самым счастливым из ваших возлюбленных. Всем остальным вы пронзили только сердце, и вы храните их сердца; у меня вы берете больше – вы кладете мою голову на плаху… Поклянитесь же, Маргарита, поклянитесь мне жизнью здесь же, что если я умру за вас, как говорит мне мрачное предчувствие, и палач отрубит мне голову, вы сохраните ее и иногда коснетесь ее губами. Поклянитесь, Маргарита, и за обещание такой награды от моей королевы я буду нем, стану, если потребуется, изменником и подлецом, иными словами, буду предан вам беззаветно, как подобает вашему возлюбленному и сообщнику.

– О, какая скорбная, безумная мечта, мой дорогой! – сказала Маргарита. – Какая роковая мысль, мой любимый!

– Клянитесь же…

– Вы хотите, чтобы я поклялась?

– Да, вот на этом серебряном ларчике с крестом на крышке. Клянитесь!

– Хорошо! – сказала Маргарита. – Если, не дай Бог, твои мрачные предчувствия осуществятся, любимый мой, клянусь тебе этим крестом, что, пока я жива, ты, живой или мертвый, будешь со мной; если я не спасу тебя от гибели, которая тебя настигнет из-за меня, – да, я знаю, только из-за меня, – я дам твоей бедной душе это утешение, которого ты требуешь и которого заслуживаешь.

– Еще одно, Маргарита. Теперь я могу спокойно умереть, но я могу и не погибнуть – ведь наше дело может увенчаться успехом, и тогда король Наваррский станет королем, а вы – королевой. Тогда король увезет вас с собой, и ваш договор о раздельной супружеской жизни нарушится, а это повлечет за собой нарушение нашего договора. Слушайте же, моя милая, моя горячо любимая Маргарита: одно ваше слово успокоило меня на случай моей смерти, а теперь успокойте меня на случай, если я останусь жив.

– О нет, не бойся, я твоя душой и телом! – воскликнула Маргарита, снова протягивая руку к ларчику и кладя ее на крест. – Если отсюда уеду я, со мной уедешь и ты; если король откажется взять тебя с собой, я с ним не поеду.

– Но вы не решитесь ему противиться!

– Мой любимый Гиацинт,^[42] ты не знаешь Генриха! Генрих сейчас думает только о троне, а ради этого он готов пожертвовать всем, чем обладает, и уж подавно тем, чем не обладает. Прощай!

– Вы меня гоните? – с улыбкой спросил Ла Моль.

– Час поздний, – ответила Маргарита.

– Да, но куда же мне идти? У меня в комнате де Муи и герцог Алансонский!

– Ах да, верно, – с обаятельной улыбкой сказала Маргарита. – Да и мне надо еще многое рассказать вам о заговоре.

С этой ночи Ла Моль стал уже не просто фаворитом королевы: он получил право высоко нести голову, которой было уготовано, и живой и мертвой, такое сладостное будущее.

Но временами голова клонилась долу, лицо бледнело, и горькое раздумье прокладывало борозду между бровями молодого человека, некогда веселого – теперь счастливого!