Мстительные замыслы
Генрих, воспользовавшись короткой передышкой, которую он получил благодаря своей выдержке на допросе, забежал к г-же де Сов. Здесь он застал Ортона, уже совсем оправившегося от своего обморока. Ортон мог рассказать только то, что какие-то люди ворвались к нему и что их командир оглушил его, ударив эфесом шпаги. Участь Ортона никого тогда не беспокоила. Екатерина, увидав его распростертым на полу, подумала, что он убит. Но Ортон пришел в себя как раз в промежуток времени между уходом королевы-матери и появлением командира ее охраны, которому было приказано очистить комнату, и нашел убежище у г-жи де Сов. Генрих попросил Шарлотту приютить у себя юношу до получения вестей от де Муи, который не мог не написать ему из тех мест, где он скрывался. Тогда он отправит с Ортоном свой ответ де Муи и, таким образом, сможет рассчитывать не на одного, а на двух преданных ему людей. Этот план был принят, и Генрих вернулся к себе; рассуждая сам с собой, он принялся ходить взад и вперед по комнате, как вдруг дверь отворилась и вошел король. – Ваше величество! – воскликнул Генрих, бросаясь к нему навстречу. – Собственной персоной… Честное слово, Анрио, ты отличный малый, я начинаю любить тебя все больше и больше. – Ваше величество, вы слишком добры ко мне, – ответил Генрих. – У тебя только один недостаток, Анрио. – Какой? – спросил Генрих. – Может быть, вы, ваше величество, имеете в виду, что я предпочитаю соколиной охоте охоту с гончими? В этом вы не раз меня упрекали. – Нет, нет, Анрио, я говорю не об этом недостатке, а о другом. – Если вы, ваше величество, объясните мне, в чем дело, я постараюсь исправиться, – отвечал Генрих, увидав по улыбке Карла, что он в хорошем расположении духа. – Дело в том, что глаза у тебя хорошие, а видишь ты ими плохо. – Может быть, государь, я, сам того не замечая, стал близорук? – Хуже, Анрио, хуже: ты ослеп. – Ах, вот оно что! – сказал Беарнец. – Но, быть может, это несчастье случается со мной, когда я закрываю глаза? – Вот, вот! Именно так с тобой и случается, – сказал Карл. – Как бы то ни было, я их тебе открою. – «И сказал Бог: да будет свет, и был свет». Вы, ваше величество, являетесь представителем Бога на земле, – следовательно, вы можете сотворить на земле то, что Бог творит на небе. Я слушаю. – Когда вчера вечером Гиз сказал, что встретил твою жену с каким-то дамским угодником, ты не хотел верить! – Государь, – отвечал Генрих, – как же я мог поверить, что сестра вашего величества способна поступить столь опрометчиво? – Когда же он сказал тебе, что твоя жена отправилась на улицу Клош-Персе, ты опять не поверил! – Но как же я мог предполагать, что принцесса крови рискнет своим добрым именем? – Когда мы осаждали дом на улице Клош-Персе и в меня попали серебряным кувшином, Анжу облили апельсиновым компотом, а Гиза угостили кабаньим окороком, неужели ты не видел там двух женщин и двух мужчин? – Государь, я ничего не видел. Вы, ваше величество, наверно, помните, что в это время я допрашивал привратника. – Да, но зато я, черт возьми, видел! – А-а! Если вы, ваше величество, видели сами, тогда, конечно, дело другое! – Да, я видел двух мужчин и двух женщин. И уж теперь я не сомневаюсь, что одной из этих женщин была Марго, а одним из мужчин – Ла Моль. – Однако если Ла Моль был на улице Клош-Персе, значит, его не было здесь, – возразил Генрих. – Нет, нет, здесь его не было, – согласился Карл. – Но сейчас дело не в том, кто был здесь, – это мы узнаем, когда болван Морвель сможет говорить или писать. Дело в том, что Марго тебя обманывает. – Пустяки! Не верьте злым языкам, государь, – сказал Генрих. – Говорят тебе, что ты не близорук, а просто слеп! Тысяча чертей! Поверь мне хоть раз в жизни, упрямец! Говорят тебе, что Марго тебя обманывает, и сегодня вечером мы задушим предмет ее любви! Генрих подскочил от неожиданности и с изумлением посмотрел на шурина. – Признайся, Генрих, что в глубине души ты не против этого. Марго, конечно, раскричится, как сто тысяч ворон, но, честное слово, тем хуже для нее. Я не хочу, чтобы ты страдал. Пусть Анжу наставляет рога принцу Конде, – тут я закрываю глаза: Конде – мой враг, а ты – мой брат, больше того – мой друг. – Но, государь… – Я не желаю, чтобы тебя унижали, чтобы над тобой издевались; довольно ты служил мишенью для всяких волокит, которые приезжают сюда из провинции, чтобы подбирать крошки с нашего стола и увиваться за нашими женами. Пусть только посмеют явиться сюда или, вернее, появиться снова, черт бы их всех побрал! Тебе изменили, Анрио, – это может случиться со всяким, – но, клянусь, ты получишь сногсшибательное удовлетворение, и завтра люди скажут: «Тысяча чертей! Должно быть, король Карл очень любит своего брата Анрио, если ночью заставил Ла Моля вытянуть язык!». – Государь! Значит, это и впрямь дело решенное? – спросил Генрих. – Это продумано, решено и подписано. Этому щеголю не придется жаловаться на судьбу! В поход отправимся я, Анжу, Алансон и Гиз: король, два принца крови и владетельный герцог, не считая тебя. – Как – не считая меня? – Ну да, ты-то ведь будешь с нами! – Я?! – Да. Мы будем душить этого молодчика, а ты пырни его кинжалом, да хорошенько пырни, по-королевски! – Государь, я смущен вашей добротой, – отвечал Генрих, – но откуда вы все это знаете? – А-а? Ни дна ему, ни покрышки! Наверное, этот бездельник сам похвалялся! Он бегает к ней то в Лувре, то на улицу Клош-Персе. Они вместе сочиняют стихи, – хотел бы я почитать стихи этого франтика: верно, какие-нибудь пасторали; они болтают о Бионе и Мосхе, толкуют то о Дафнисе, то о Коридоне.[54] Так вот, возьми-ка у меня кинжал получше. – Государь, поразмыслив… – начал Генрих. – Что еще? –..вы, ваше величество, поймете, почему я не могу принять участие в этом походе. Мне кажется, что мое участие будет неприличным. Я – лицо слишком заинтересованное в этом деле, и мое вмешательство люди истолкуют как чрезмерную жестокость. Вы, ваше величество, мстите за честь сестры фату, оклеветавшему женщину своим хвастовством, – это понятно всякому, и Маргарита, невинность которой для меня, государь, несомненна, не будет обесчещена. Но если вмешаюсь я, дело примет совсем другой оборот; мое участие превратит акт правосудия в акт мести. Это будет уже не казнь, а убийство, и моя жена окажется женщиной не оклеветанной, но виновной. – Черт возьми! Генрих, ты златоуст! Я только что говорил матери, что ты умен, как дьявол. Карл одобрительно посмотрел на зятя, который ответил на этот комплимент поклоном. – Как бы то ни было, ты доволен, что тебя избавят от этого франтика? – продолжал Карл. – Что ни сделает ваше величество – все благо, – ответил король Наваррский. – Ну и отлично, предоставь мне сделать это дело за тебя, и, будь покоен, оно будет сделано не хуже. – Полагаюсь на вас, государь, – ответил Генрих. – Да! А в котором часу он обычно бывает у твоей жены? – Часов в девять вечера. – А уходит от нее? – Раньше, чем прихожу к ней я, судя по тому, что я ни разу его не застал. – Приблизительно?.. – Часов в одиннадцать. – Хорошо! Сегодня ступай к ней в полночь; все уже будет кончено. Сердечно пожав руку Генриху и еще раз пообещав ему свою дружбу, Карл вышел, насвистывая любимую охотничью песенку. – Господи Иисусе Христе, – сказал Беарнец, провожая Карла глазами. – Или я глубоко заблуждаюсь, или весь этот дьявольский замысел исходит от королевы-матери. В самом деле, она только и думает о том, как бы поссорить нас с женой, а ведь мы такая прелестная пара! И Генрих рассмеялся, как смеялся лишь тогда, когда его никто не видел и не слышал. Часов в семь вечера, после того как произошли все эти события, красивый молодой человек принял ванну, выщипал волоски между бровями и, напевая песенку, стал весело прогуливаться перед зеркалом в одной из комнат Лувра. Рядом спал или, вернее сказать, потягивался на кровати другой молодой человек. Первый был тот самый Ла Моль, о котором днем так много говорили, второй – его друг, Коконнас. В самом деле: страшная гроза прошла над головой Ла Моля так незаметно, что он не слышал раскатов ее грома, не видел сверкания молний. Возвратясь домой в три часа утра, он до трех часов дня пролежал в постели: то спал, то мечтал и строил замки на том зыбучем песке, который зовется будущим; наконец он встал, провел час у модных банщиков, пообедал у Ла Юрьера и по возвращении в Лувр закончил свой туалет, намереваясь, как всегда, нанести визит королеве Наваррской. – Так ты говоришь, что уже пообедал? – зевая спросил Коконнас. – Пообедал, право, с большим аппетитом. – Почему же ты не взял меня с собой, эгоист? – Ты так крепко спал, что, по правде говоря, мне не хотелось тебя будить. А знаешь что? Поужинай вместо обеда. Главное, не забудь спросить у Ла Юрьера того легкого анжуйского вина, которое он получил на днях. – Хорошее? – Одно могу сказать: прикажи, чтобы его подали. – А ты куда? – Я, – спросил Ла Моль, донельзя удивленный, что его друг задает ему этот вопрос. – Как куда? Ухаживать за моей королевой! – Постой, постой! – сказал Коконнас. – А не пойти ли мне пообедать в наш домик на улицу Клош-Персе? Пообедаю остатками от вчерашнего, и кстати, там есть аликантское вино, которое хорошо подбадривает. – Нет, Аннибал, после того, что произошло ночью, это будет неосторожно, мой Друг! А кроме того, с нас взяли слово, что одни мы туда ходить не будем!.. Дай-ка мне мой плащ! – Верно, верно, я и забыл, – согласился Коконнас. – Но куда к черту запропастился твой плащ?.. А-а! Вот он. – Да нет. Ты даешь мне черный, а я прошу вишневый. В нем я больше нравлюсь королеве. – Честное слово, его нигде нет, – оглядевшись по сторонам, сказал Коконнас. – Ищи сам, я не могу его найти. – Как не можешь? Куда же он девался? – спросил Ла Моль. – Может быть, ты его продал… – Зачем? У меня осталось еще шесть экю. – Ну, надень мой. – Вот так так! Желтый плащ и зеленый камзол! Я буду похож на попугая. – Честное слово, на тебя трудно угодить! Делай как знаешь. Но в ту самую минуту, когда Ла Моль, перевернув все вверх дном, начал сыпать проклятиями по адресу воров, проникающих даже в Лувр, вошел паж герцога Алансонского с драгоценным и вожделенным плащом в руках. – Ага! Вот он! Наконец-то! – воскликнул Ла Моль. – Это ваш плащ, сударь? – спросил паж. – Да?.. Его высочество герцог посылал взять его у вас, чтобы убедиться, каков оттенок вашего плаща, по поводу которого он держал пари. – Мне он был нужен только потому, что я собираюсь уходить, но если его высочеству угодно оставить его у себя еще на некоторое время… – Нет, граф, все уже ясно. Паж вышел; Ла Моль застегнул плащ. – Ну как? Что ты решил? – спросил Ла Моль. – Понятия не имею. – А я тебя застану здесь вечером? – Что я могу тебе ответить? – Так ты не знаешь, что будешь делать через два часа? – Я прекрасно знаю, что буду делать я, но не знаю, что мне прикажут делать. – Герцогиня Неверская? – Нет, герцог Алансонский. – В самом деле, – сказал Ла Моль, – я заметил, что с некоторого времени он стал к тебе чрезвычайно благосклонен. – Чрезвычайно, – подтвердил Коконнас. – В таком случае, твое будущее обеспечено, – со смехом сказал Ла Моль. – Фу! Младший сын! – воскликнул Коконнас. – У него столь страстное желание сделаться старшим, что небо, может быть, и совершит для него чудо, – возразил Ла Моль. – Итак, ты не знаешь, где будешь вечером?». – Нет. – Тогда иди к черту… или, лучше сказать, ну тебя к Богу! «Этот Ла Моль – ужасный человек, – сам с собой рассуждал Коконнас, – вечно он требует, чтобы ты сказал, где будешь вечером! Разве можно это знать заранее? А впрочем, похоже на то, что мне хочется спать». И Коконнас опять улегся в постель. А Ла Моль полетел к покоям королевы. В уже знакомом нам коридоре он встретил герцога Алансонского. – А-а! Это вы, господин де Ла Моль? – спросил герцог. – Да, ваше высочество, – почтительно кланяясь, отвечал Ла Моль. – Вы уходите из Лувра? – Нет, ваше высочество, я иду засвидетельствовать мое почтение ее величеству королеве Наваррской. – А в котором часу вы уйдете от нее, господин де Ла Моль? – Вам угодно что-нибудь мне приказать, ваше высочество? – Нет, не сейчас. Мне надо будет поговорить с вами вечером. – В котором часу? – Приблизительно между девятью и десятью. – Буду иметь честь явиться в этот час к вашему высочеству. – Хорошо, я полагаюсь на вас. Ла Моль раскланялся и пошел своей дорогой. «Иногда этот герцог вдруг бледнеет, как мертвец… Странно!..» – подумал он. Он постучал в дверь к королеве; Жийона, словно поджидавшая его прихода, провела его к Маргарите. Маргарита сидела за какой-то работой, видимо, очень утомительной; перед ней лежала бумага, пестревшая поправками, и том Исократа.[55] Она сделала Ла Молю знак не мешать ей дописать раздел; довольно быстро его закончив, она отбросила перо и предложила молодому человеку сесть рядом с нею. Ла Моль сиял. Никогда еще не был он таким красивым, никогда не был таким веселым. – Греческая! – бросив взгляд на книгу, воскликнул он – Торжественная речь Исократа! Зачем она вам понадобилась?.. Ага! вижу на бумаге латинское заглавие: «Ad Sarmatiae legates reginae Margaritae concio!».[56] Так вы собираетесь держать перед этими варварами торжественную речь на латыни? – Ничего не поделаешь: ведь они не знают французского, – ответила Маргарита. – Но как вы можете готовить ответную речь, не зная, что скажут они? – Женщина более кокетливая, чем я, ввела бы вас в заблуждение и сказала бы, что она импровизирует, но вас, мой Гиацинт, я обмануть не способна: мне заранее сообщили их речь, и я на нее отвечаю. – А разве польские послы приедут так скоро? – Они не приедут, они уже приехали утром. – И об этом никто не знает? – Они приехали инкогнито. Их торжественный въезд в Париж перенесен, кажется, на послезавтра. Во всяком случае, то, что я сделала сегодня вечером, – сделала в духе Цицерона, – вы услышите, – продолжала Маргарита с легким оттенком педантического удовлетворения. – Но оставим эти пустяки. Поговорим лучше о том, что было с вами. – Со мной? – Да, с вами. – А что со мной было? – Вы напрасно храбритесь, я вижу что вы слегка побледнели. – Вероятно, я слишком много спал, и в этой вине я чистосердечно раскаиваюсь. – Полно, полно! Не прикидывайтесь, я все знаю. – Будьте добры, жемчужина моя, объяснить мне, в чем дело, потому что я ничего не знаю. – Скажите откровенно: о чем вас расспрашивала королева-мать? – Королева-мать? Меня?! Разве она собиралась говорить со мной? – Как?! Разве вы с ней не виделись? – Нет. – Ас королем Карлом? – Нет. – Ас королем Наваррским? – Нет. – Но с герцогом Алансонским-то вы виделись? – Да, сию минуту я встретился с ним в коридоре. – И что он вам сказал? – Что ему нужно отдать мне какие-то распоряжения между девятью и десятью часами вечера. – И это все? – Все. – Странно! – Что же тут странного, скажите мне наконец! – Странно то, что вы не слыхали никаких разговоров. – Да что случилось? – А случилось то, несчастный, что сегодня вы весь день висели над пропастью. – Я? – Да, вы! – Но почему же? – Слушайте. Вчера ночью де Муи застали в покоях короля Наваррского – его хотели арестовать; де Муи убил трех человек и убежал; его не узнали, но обратили внимание на пресловутый вишневый плащ. – И что же? – А то, что этот вишневый плащ, который однажды ввел в заблуждение меня, теперь ввел в заблуждение и других; вас подозревают и даже обвиняют в этом тройном убийстве. Утром вас хотели арестовать, судить и, быть может, – кто знает? – приговорить к смертной казни; ведь вы, чтобы спасти себя, не признались бы, где вы были, не правда ли? – Сказать, где я был? – воскликнул Ла Моль. – Выдать вас, мою прекрасную королеву! О, вы совершенно правы: я умер бы, распевая песни, ради того, чтобы ваши прекрасные глаза не уронили ни одной слезинки! – Увы, несчастный граф! Мои прекрасные глаза плакали бы горько! – Но почему же утихла эта гроза? – Догадайтесь. – Откуда же мне знать? – Была только одна возможность доказать, что вы не были в комнате короля Наваррского. – Какая? – Сказать, где вы были. – И что же? – Я и сказала. – Кому? – Моей матери. – И королева Екатерина… – Королева Екатерина знает, что вы мой любовник. – Ваше величество! После того, что вы для меня сделали, вы можете требовать от меня, вашего слуги, чего угодно! Маргарита, ваш поступок воистину прекрасен и велик! Маргарита, моя жизнь принадлежит вам! – Надеюсь: ведь я вырвала ее у тех, кто хотел отнять ее у меня. Но теперь вы спасены. – И спасен вами! Моей обожаемой королевой! – воскликнул молодой человек. В это мгновение громкий треск заставил их вздрогнуть. Ла Моль, охваченный безотчетным страхом, отпрянул. Маргарита вскрикнула и замерла на месте, неотрывно глядя на разбитое окно. Камень величиной с яйцо пробил стекло, влетел в комнату и покатился по паркету. Ла Моль тоже увидел разбитое стекло и понял, почему раздался такой треск. – Кто этот наглец? – крикнул он и бросился к окну. – Одну минуту, – сказала Маргарита. – По-моему, к этому камню что-то привязано. – В самом деле, что-то, похожее на бумагу, – заметил Ла Моль. Маргарита подбежала к странному метательному снаряду и сорвала тонкий листок бумаги, сложенный в узенькую ленточку и опоясывавший камень. Бумага была прикреплена ниткой, кончик которой уходил за окно сквозь пробитую дырку. Маргарита развернула письмо и прочла его. – Ах, несчастный! – воскликнула она и протянула записку Ла Молю, бледному и неподвижному, стоявшему, как статуя Страха. Со сжавшимся от тяжелого предчувствия сердцем Ла Моль прочитал следующие строки: «В коридоре, который ведет к герцогу Алансонскому, длинные шпаги ждут господина де Ла Моля. Может быть, он предпочтет выпрыгнуть из окна и присоединиться в Манте к де Муи…». – Э, их шпаги не длиннее моей! – прочитав записку, сказал Ла Моль. – Да, но их может быть десять против одной! – Но кто мог прислать записку? Кто этот друг? – спросил Ла Моль. Маргарита взяла ее у молодого человека и внимательно посмотрела на нее горящими глазами. – Почерк короля Наваррского! – воскликнула она. – Если предупреждает он, значит, действительно есть опасность! Бегите же, Ла Моль, бегите, прошу вас! – А как мне бежать? – спросил Ла Моль. – В окно! В ней же говорится – из окна! – Приказывайте, моя королева, я готов повиноваться, я прыгну, хотя бы мне двадцать раз предстояло разбиться! – Постойте, постойте! – сказала Маргарита. – Мне кажется, к этой нитке что-то прикреплено. – Посмотрим, – молвил Ла Моль. Подтянув предмет, Ла Моль и Маргарита, к несказанной своей радости, увидели конец лестницы, сплетенной из конского волоса и шелка. – Вы спасены! – воскликнула Маргарита. – Это чудо, ниспосланное небом! – Нет, это доброе дело короля Наваррского. – А если, напротив, ловушка? – спросил Ла Моль. – Если эта лестница порвется подо мной? А ведь сегодня вы сами признались, что любите меня! Маргарита, на лице которой заиграл было румянец радости, снова смертельно побледнела. – Вы правы, это возможно, – ответила она и бросилась к двери. – Куда вы? Зачем вы туда бежите? – крикнул Ла Моль. – Хочу убедиться своими глазами, что вас подстерегают в коридоре. – Ни в коем случае! Ни за что на свете! Чтобы они выместили свою злобу на вас?! – Что могут сделать, по-вашему, принцессе крови? Я вдвойне неприкосновенна – как женщина и как королева! Королева произнесла эти слова с таким достоинством, что Ла Моль убедился и в ее полной безопасности и в необходимости предоставить ей свободу действий. Охранять Ла Моля Маргарита поручила Жийоне. Полагаясь на его сообразительность и предоставив возможность в зависимости от обстоятельств решать самому – бежать или ждать ее возвращения, она вышла в коридор, одно из ответвлений которого вело к библиотеке и к нескольким гостиным и шло все дальше и дальше к покоям короля, королевы-матери и к потайной лесенке, по которой поднимались к покоям герцога Алансонского и Генриха. Хотя пробило только девять часов, все лампы были потушены, так что в коридоре была кромешная тьма и лишь из ответвления чуть брезжил слабый свет. Королева Наваррская шла твердым шагом. Но не успела она пройти и трети коридора, как услыхала тихие голоса; стремление людей приглушить голоса придавало их шепоту таинственный и жуткий характер. Но в ту же минуту голоса как по команде затихли, даже чуть брезживший свет померк, и все погрузилось во мрак. Маргарита продолжала свой путь прямо туда, где ее могла ждать опасность. С виду она была спокойна, но судорожно стиснутые руки говорили о страшном нервном напряжении. По мере того как она продвигалась вперед, зловещая тишина становилась все более глубокой, и какая-то тень, похожая на тень руки, заслонила тусклый мерцающий источник света. Когда она подошла к ответвлению коридора, тень мужчины внезапно сделала два шага вперед, открыла серебряный, вызолоченный фонарик, осветила себя и крикнула: – Вот он. Маргарита лицом к лицу столкнулась с братом Карлом. Позади него стоял герцог Алансонский, державший в руке шелковый шнурок. Еще дальше в непроглядной тьме стояли рядом две тени, освещенные лишь отблеском на их обнаженных шпагах. Маргарита в мгновение ока охватила всю картину. Сделав над собой огромное усилие, она с улыбкой обратилась к Карлу: – Государь, вы хотели сказать: «Вот она!» Карл сделал шаг назад. Все остальные продолжали стоять неподвижно. – Так это ты, Марго! Куда ты идешь так поздно? – спросил он. – Так поздно? А разве уже такой поздний час? – спросила она. – Я тебя спрашиваю, куда ты идешь! – Взять книгу речей Цицерона – по-моему, я забыла ее у матушки. – Идешь так, без света? – Я думала, что коридор освещен. – Ты из своих покоев? – Да. – А что ты делаешь вечером? – Готовлю торжественную речь польским послам. Ведь совет соберется завтра, и мы условились, что каждый из нас представит свою речь вашему величеству. – В этом тебе никто не помогает? Маргарита собрала все свои силы. – Мне помогает господин Де Ла Моль, он человек очень образованный. – Настолько образованный, – вмешался герцог Алансонский, – что я просил его, когда он кончит заниматься с вами, сестра, прийти ко мне и помочь советом: ведь я отнюдь не так образован, как вы. – Так это его вы ждали здесь? – самым естественным тоном спросила Маргарита. – Да, – с раздражением ответил герцог Алансонский. – Тогда я сейчас пришлю его к вам, брат мой, – сказала Маргарита. – Мы уже кончили. – А ваша книга? – спросил Карл. – Я пошлю за ней Жийону. Братья переглянулись. – Идите, – сказал Карл, – а мы продолжим обход. – Обход! – повторила Маргарита. – А кого вы ищете? – Красного человечка, – ответил Карл. – Разве вы не знаете красного человечка, который иногда приходит в древний Лувр? Брат Алансон уверяет, что видел его, и мы идем его разыскивать. – Желаю удачи! – сказала Маргарита. Возвращаясь к себе, она оглянулась. На стене коридора она увидела четыре тени, которые, видимо, совещались. В одну секунду она очутилась у своей двери. – Открой, Жийона, открой! – сказала она. Жийона открыла дверь. Маргарита вбежала к себе в комнату и увидела Ла Моля; он ждал ее со шпагой в руке, решительный, спокойный. – Бегите, бегите, не теряя ни минуты! – сказал; она. – Они ждут вас в коридоре и хотят убить. – Вы приказываете? – спросил Ла Моль. – Я требую! Чтобы нам увидеться потом, сейчас мы должны расстаться. Пока Маргарита ходила на разведку, Ла Моль успел прикрепить лестницу к железному пруту в окне; теперь он сел верхом на подоконник, но прежде чем поставить ногу на первую ступеньку, нежно поцеловал руку королевы. – Если эта лестница – ловушка и я умру за вас, Маргарита, не забудьте ваше обещание! – Это не обещание, это клятва, Ла Моль! Не бойтесь ничего. Прощайте! Ободренный этими словами, Ла Моль не слез, а соскользнул по лестнице. В ту же минуту раздался стук в дверь. Маргарита следила за опасным приключением Ла Моля и обернулась лишь тогда, когда своими глазами убедилась, что Ла Моль коснулся земли. – Ваше величество, ваше величество! – повторяла Жийона. – Что такое? – спросила Маргарита. – Король стучится в дверь! – Откройте. Жийона открыла дверь. Четверо принцев, которым, конечно, надоело ждать, стояли на пороге. Карл вошел в комнату. Маргарита с улыбкой направилась к брату. Король быстрым взглядом оглядел комнату. – Что вы ищете, брат мой? – спросила Маргарита. – Я ищу… ищу… А, чтоб! Ищу господина де Ла Моля! – ответил Карл. – Господина де Ла Моля? – Да! Где он? Маргарита взяла брата за руку и подвела к окну. В это время два всадника уже галопом скакали прочь, приближаясь к деревянной башне; один из них снял с себя шарф, и белый атлас в знак прощания зареял в ночи; эти два человека были Ла Моль и Ортон. Маргарита показала Карлу на этих двух человек. – Что это значит? – спросил король. – Это значит, – отвечала Маргарита, – что герцог Алансонский может спрятать в карман свой шелковый шнурок, а господа Анжу и Гиз – вложить шпаги в ножны: господин де Ла Моль сегодня ночью не пойдет по коридору!
|