Затеев Ырысту Петрович 10 страница

– Обрабатывал?

– Ты не придурок и не вампироман, а выжившая невольная жертва нападения. Я тебя уговаривал, пока не уговорил. Такова легенда.

– А такое бывало по-настоящему? – спросила я.

– Ты имеешь в виду, приводил ли я им кого-нибудь?

– Да.

Он хрипло хмыкнул:

– Невысокого ты обо мне мнения, правда?

А что мне было сказать – “нет, высокого”?

– Если мы любовники, нам придется изображать это целый вечер.

Он улыбнулся. И улыбка была другой – предвкушающей.

– Сукин ты сын!

Он пошевелил шеей, будто у него плечи затекли.

– Я не собираюсь бросать тебя на пол и овладевать тобой, если это тебя волнует.

– Что ты не собираешься сегодня это делать, я знаю.

Хорошо, что он не знает, что у меня есть оружие. Не знает, что в этом случае я могла бы его приятно удивить.

Он нахмурился:

– Делай, как я. Если что-то, что я делаю, тебе не понравится, обсудим потом.

– Никаких обсуждений. Ты тут же прекратишь.

Он пожал плечами:

– Ты можешь разрушить нашу легенду, и тогда мы погибнем оба.

Машину наполняла жара. По его лицу скатилась бусинка пота. Я открыла дверцу и вышла. Жара облегала, как вторая кожа. Высоко и пронзительно трещали в деревьях цикады. Ах, лето! Цикады и жара.

Филипп обошел машину, хрустя ботинками по гравию.

– Крест тебе стоило бы оставить в машине, – сказал он.

Я ожидала этого, хотя и не была обязана отнестись к этому с восторгом. Я положила распятие в бардачок, заползши для этого на сиденье. Закрыв дверцу, я тронула себя за шею. Без цепочки было очень непривычно.

Филипп протянул руку, и я после секундного колебания ее взяла. Рука его была чашей тепла, чуть влажной в центре.

Задняя дверь была прикрыта белой решетчатой аркой. С одной стороны она заросла густыми лозами ломоноса. В проникавшем сквозь листву деревьев солнечном свете горели пурпурные цветы размером с мою ладонь. В тени двери стояла женщина, не видная соседям и проезжающим машинам, На ней были черные чулки, держащиеся на поясе с подвязками. Ансамбль из лифчика и сиреневых трусов оставлял открытым почти все бледное тело. От пятидюймовых каблуков ее ноги казались длинными и изящными.

– Я слишком одета, – шепнула я Филиппу.

– Это может быть ненадолго, – выдохнул он мне в ухо.

– Не ручайся головой, – сказала я ему, глядя на него в упор, и увидела, как в его лице выразилось смущение, но это было очень коротко. Появилась улыбка, мягкий изгиб губ. Наверное, так змий улыбался Еве. А у меня для тебя есть вот это вкусное яблочко. Девочка, хочешь конфетку?

Филипп может продавать что хочет – я не покупаю. Он обнял меня за талию, проводя пальцами по шрамам на моей руке, чуть на них нажимая. Испустил легкий вздох. Господи Иисусе, во что это я вляпалась?

Женщина улыбалась мне, но глаза ее не отрывались от руки Филиппа, играющей с моими шрамами. Язык ее быстро облизнул влажные губы. Я видела, как вздымается и опускается ее грудь.

– “Заходите ко мне в гости”, – муху приглашал паук.

– Что ты говоришь? – спросил Филипп.

Я покачала головой. Вряд ли он знает этот стих. Я все равно не помню, как он кончается. Не помню, удрала ли муха. Диафрагму у меня сводило напряжением, и когда Филипп провел рукой по моей голой спине, я вздрогнула.

Женщина рассмеялась высоким, громким и слегка пьяноватым смехом. Поднимаясь по ступенькам, я шептала слова мухи:

– Нет, просить меня напрасно, кто по лестнице поднялся, никогда уж не спускался.

Никогда уж не спускался. Что-то в этом было зловещее.

 

 

Женщина прижалась к стене, пропуская нас, и закрыла за нами дверь. Я ждала, что она ее запрет, чтобы мы не могли удрать, но она не заперла. Я оттолкнула руку Филиппа от моих шрамов, и он обвился вокруг моей талии и повел меня по длинному узкому коридору. В доме было прохладно, мурлыкал кондиционер. Арочный проем выводил из коридора в комнату.

Это была гостиная со всем, что полагается, – диваном, креслом на двоих, двумя стульями, растениями, свисающими с эркерного окна, послеполуденных теней на ковре. Домашний уют. Посреди комнаты стоял мужчина с бокалом в руке. Вид у него был такой, будто его только сняли с витрины магазина кожаных изделий. Кожаные ленты переплетали его грудь и руки – голливудское представление о суперсексуальном гладиаторе.

Надо было отдать должное Филиппу – он был одет очень консервативно. Хранительница счастливого домашнего очага вошла за нами в своем пурпурном белье и положила руку Филиппу на рукав. Ногти у нее были окрашены темно-алым, почти черным. Они проскребли по руке Филиппа, оставляя красноватые следы.

Филипп вздрогнул рядом со мной, рука его напряглась у меня на талии. Это его представление о развлечении? Хотелось верить, что это не так.

С дивана поднялась высокая черноволосая женщина. Ее довольно обильные груди угрожали вырваться из плетеного лифчика. Алая юбка, где отверстий было больше, чем ткани, свисала от лифчика вниз и двигалась, когда женщина шла, открывая промельки темного тела. Могу поспорить, под юбкой у нее ничего не было.

На запястье и на шее у нее были розоватые шрамы. Новичок-вампироманка, почти свеженькая. Она обошла вокруг нас, будто нас выставили на продажу и она хотела рассмотреть, что покупает. Она провела рукой по моей спине, и я отступила от Филиппа и повернулась к ней лицом.

– Что это за шрам у тебя на спине? – спросила она. – Это не укус вампира.

У нее был слишком низкий для женщины голос, вроде контртенора.

– Острый кусок дерева, который мне всадил в спину прислужник.

Я не стала уточнять, что этим куском дерева был осиновый кол, который я с собой принесла, или что этого прислужника я убила после в ту ночь.

– Меня зовут Рошель, – сказала она.

– Анита.

Милая хозяйка подошла ко мне и погладила меня по руке. Я отступила, ее пальцы скользнули по моей коже. Ногти оставили красные следы. Я подавила желание их почесать. Я – железный вампироборец, и царапины меня не беспокоят. Беспокоил меня взгляд этой женщины. Она смотрела так, будто решала, какова я на вкус и надолго ли меня хватит. Никогда раньше женщины на меня так не смотрели, и мне это не очень понравилось.

– Я Мэдж, а это мой муж Харви, – сказала она, показывая на кожаного человека, который подошел и встал рядом с Рошель. – Добро пожаловать. Филипп нам много о вас рассказывал, Анита.

Харви попытался подойти ко мне сзади, но я отступила к дивану, чтобы остаться к нему лицом. Они пытались окружить меня, как акулы. Филипп смотрел на меня очень пристально. Правда, мне полагалось веселиться, а не вести себя так, будто тут у всех какая-то зараза.

Так, где же меньшее зло? Вопрос на сто тысяч долларов. Мэдж облизала губы, медленно, многозначительно. По ее глазам было видно, что ее обуревают шаловливые мысли обо мне – и о себе. Ну, уж нет. Рошель подняла юбку, обнажив бедро слишком высоко. Я была права – там ничего не было надето. Черта с два. Лучше сдохну.

Таким образом, оставался Харви. Его небольшие кисти с тупыми пальцами играли с кожаными и металлическими украшениями короткого килта, в который он был одет. Перебирали и перебирали. А, черт.

Я просияла своей самой профессиональной улыбкой, не соблазнительной, но все же лучше, чем угрюмая морда. Глаза его открылись шире, и он шагнул ко мне, протягивая руки к моему левому локтю. Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание, а улыбка примерзла к губам.

Его пальцы слегка коснулись сгиба моей руки, пощекотали кожу, и я поежилась. Харви принял это за приглашение и придвинулся ближе, наши тела почти соприкоснулись. Я положила руки ему на грудь, чтобы он не придвинулся еще ближе. Черные волосы у него па груди густо курчавились. Я не поклонница волосатых грудей, нет, вы мне дайте голую и гладкую кожу. Рука Харви скользнула мне за спину, и я не знала, что делать. Если шагнуть назад, мне придется сесть на диван – не очень удачная мысль. Ступить шаг вперед – значит прижаться к этой кожаной одежде и его собственной коже.

Он улыбнулся.

– Я просто умирал с вами познакомиться.

Слово “умирал” он произнес так, будто это было неприличное слово или какая-то шутка в своем кругу. Остальные засмеялись – все, кроме Филиппа. Он взял меня за руку и оттащил от Харви. Я прислонилась к Филиппу, обхватив его за талию. До того мне не приходилось обнимать мужчину в сетчатой рубашке. Это было интересное ощущение.

– Не забывайте, что я вам говорил, – сказал Филипп.

– Конечно, конечно, – ответила Мэдж. – Она твоя и только твоя, никаких групп и половинок. – Она подошла к нему, будто крадучись, раскачивая бедрами в кружевных трусах. Стоя на каблуках, она могла заглянуть ему в глаза. – Ты можешь охранить ее от нас, но когда придут большие парни, тебе придется с ними поделиться. Они тебя заставят.

Он пристально посмотрел ей в глаза, пока она не отвела взгляд.

– Я ее сюда привез, и я ее отвезу домой.

Мэдж подняла бровь:

– Ты будешь с ними спорить? Филипп, мой мальчик, она наверняка сладкий кусочек, но ни одна постельная грелка не стоит того, чтобы сердить больших ребят.

Я шагнула от Филиппа, приложила ладонь ей к животу и толкнула тихо, чтобы она отступила всего на шаг. Каблуки мешали ей держать равновесие, и она чуть не упала.

– Давайте выясним кое-что прямо сейчас, – сказала я. – Я ничего не кусочек, и я не постельная грелка.

– Анита... – начал Филипп.

– Ну и ну, у нее, оказывается, характер. Где ты ее нашел, Филипп? – спросила Мэдж.

Уж если я чего не люблю, так это если кому-то забавно, когда я злюсь. Я шагнула к ней, и она улыбнулась мне сверху вниз.

– А вы знаете, – спросила я, – что когда вы улыбаетесь, у вас появляются морщины в углах губ? Ведь вам уже за сорок?

Она ахнула, набрав воздуху и отступила от меня назад.

– Ах ты, сучка!

– Не называй меня больше сладким кусочком, милая Мэдж.

Рошель беззвучно рассмеялась, и ее существенная грудь затряслась коричневым желе. Харви стоял с тупой мордой. Я думаю, улыбнись он только – и Мэдж ему бы врезала. Глаза его сияли, но в губах не было и намека на улыбку.

Где-то в доме открылась и закрылась дверь в коридоре. В комнату вошла женщина лет около пятидесяти или сорока, но преждевременно состарившаяся. Пухлое лицо обрамляли очень светлые волосы. Пятьдесят на пятьдесят, что цвет волос имел бутылочное происхождение. Пухлые ручки сияли кольцами с настоящими камнями. До пола спадало длинное черное неглиже. Плоская спинка неглиже щадила ее фигуру, но недостаточно. Она была похожа на члена родительского комитета, на руководительницу герлскаутов, на кондитершу, на чью-нибудь мамочку. И вот она стоит в дверях, уставившись на Филиппа.

Тихо пискнув, она побежала к нему. Я успела убраться с дороги, чтобы меня не затоптали. Филипп только успел сгруппироваться, прежде чем она обрушила свой заметный вес ему в руки. Минуту мне казалось, что он сейчас свалится на пол, а она сверху, но спина его выпрямилась, ноги напряглись, и он смог выпрямиться, поставив ее на пол.

Силач Филипп, способный двумя руками поднять ожиревшую нимфоманку.

– Это Кристол, – сказал Харви.

А Кристол уже целовала Филиппа в грудь, пухлые ручки пытались вытащить рубашку из штанов, чтобы добраться до обнаженного тела. Она резвилась, как щенок в тепле.

Филипп старался поставить ее на место, но без особого успеха. Он бросил на меня долгий взгляд. И я вспомнила, как он сказал, что перестал ходить на эти вечеринки. Из-за вот такого? Кристол и ей подобных? Мэдж с острыми ногтями? Я заставила его привести меня, но при этом заставила и самого прийти.

В том, что Филипп был здесь, была моя вина. Черт, я у него в долгу.

Я потрепала тетку по щеке – слегка. Она заморгала на меня, и я подумала, нет ли у нее близорукости.

– Кристол, – сказала я, улыбаясь своей самой ангельской улыбкой. – Кристол, я не хочу быть грубой, но ты лапаешь моего кавалера.

У нее отвалилась челюсть, бледные глаза вытаращились.

– Кавалера! – передразнила она. – На вечеринках кавалеров нет.

– Ну, я здесь новичок и еще не знаю правил. Но там, откуда я родом, женщины не пристают к чужим кавалерам. Подожди хотя бы, пока я отвернусь, о'кей?

У нее задрожала нижняя губа, и глаза стали наполняться слезами. Я обошлась с ней очень мягко, даже по-доброму, и все равно она собирается плакать. Что она делает среди этих людей?

Подошла Мэдж, обняла Кристол за талию и повела прочь, приговаривая что-то утешительное и поглаживая по черной шелковой спине.

– Холодно что-то, – сказала Рошель. Она отошла от меня к бару с бутылками у стены.

Харви тоже отошел вслед за Мэдж и Кристол, даже не оглянувшись.

Можно подумать, я щенка ногой пнула. Филипп тяжело вздохнул и сел на диван, опустив меж колен сцепленные руки. Я села рядом, подоткнув юбку вокруг ног.

– Кажется, я не могу, – шепнул он.

Я коснулась его руки. Он дрожал непрестанной дрожью, которая мне совсем не понравилась. Я не понимала, чего ему стоило прийти сюда сегодня, но теперь до меня начало доходить.

– Можем уйти, – сказала я.

Он медленно повернулся и посмотрел на меня.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что мы можем уйти.

– Ты ушла бы прямо сейчас, ничего не узнав, потому что у меня проблемы? – спросил он. – Скажем так, что ты в качестве самоуверенного ловеласа нравишься мне больше. Ты веди себя естественно, а я буду смущаться. Если у тебя не получится, мы можем уйти.

Он глубоко вздохнул и встряхнулся, как вылезшая из воды собака.

– Справлюсь. Раз у меня есть выбор, я справлюсь.

Тут уж настала моя очередь пялиться на него.

– А почему у тебя раньше не было выбора?

Он смотрел в сторону.

– У меня было такое чувство, что я должен тебя привести, раз ты хочешь.

– Врешь, совсем не в этом дело. – Я взяла его за лицо и повернула к себе. – Тебе ведь кто-то приказал прийти ко мне на следующий день? Это ведь было не только, чтобы узнать про Жан-Клода?

Глаза его расширились, и у меня под пальцами забился пульс.

– Чего ты боишься, Филипп? Кто отдает тебе приказы?

– Анита, не надо, пожалуйста, я не могу.

Моя рука упала на колени.

– Что тебе приказали, Филипп?

Он сглотнул слюну; я смотрела, как шевелится его горло.

– Обеспечить здесь тебе безопасность – это все.

Его пульс бился под посиневшим укусом на шее. Он облизал губы, не соблазнительно, а нервно. Он лгал. Вопрос только в том, насколько лгал и о чем.

Из коридора донесся голос Мэдж, жизнерадостно-соблазнительный. Что за чудо-хозяйка! Она ввела в комнату еще двоих. Одна была женщина с короткими темно-каштановыми волосами и чересчур густо намазанными глазами. Вторым был Эдуард, улыбающийся своей самой очаровательной улыбкой, обнимающий Мэдж за обнаженную талию. Он шептал ей на ушко, а она смеялась глубоким горловым смехом.

Я на секунду застыла. Это было так неожиданно, что я застыла. Вытащи он пистолет, он мог бы пристрелить меня, пока я так бы и сидела с отвисшей челюстью. Какого черта ему здесь надо?

Мэдж отвела его и женщину к бару. Он оглянулся на меня через плечо и улыбнулся мне тонкой улыбкой, а его голубые глаза были пусты, как у куклы.

Я знала, что мои двадцать четыре часа еще не истекли. Знала. Эдуард решил прийти в поисках Николаос. Он следовал за нами? Услышал сообщение Филиппа у меня на автоответчике?

– Что случилось? – спросил Филипп.

– Что случилось? – переспросила я. – Ты получаешь от кого-то приказы, наверное, от вампира...

– И закончила я это предложение уже мысленно: “А Смерть вальсирует у дверей, изображая из себя придурка и разыскивая Николаос”. Эдуард мог искать определенного вампира только по одной причине. Он собирался убить ее, если получится.

Может быть, этот убийца, наконец, встретил достойного противника. Мне хотелось быть поблизости, когда Эдуард, наконец, потерпит поражение. Хотелось видеть, что это за дичь, которую Смерти не проглотить. Дичь эту я видела, близко и лицом к лицу. Если Николаос встретится с Эдуардом и хотя бы заподозрит, что я приложила к этому руку... Черт, черт, черт!

Мне следовало выдать Эдуарда. Он мне угрожает, и угрозу эту выполнит. Он будет меня пытать, чтобы добыть информацию. Разве я что-нибудь ему должна? Но я не могла этого сделать и не сделала бы. Человек не может выдать другого человека чудовищам. Ни по какой причине.

Моника нарушила это правило, и за это я ее презирала. Я считаю, что для Эдуарда я была ближе всего к тому, что можно назвать другом. Мне он нравился независимо от того, кем он был. Несмотря даже на то, что я знала, что он-то меня убил бы, будь он на моем месте? Да, даже так. Если посмотреть беспристрастно, в этом мало было смысла. Но моральные качества Эдуарда меня не волновали. Единственный человек, на которого мне приходится смотреть в зеркале, – это я. И моральные дилеммы я тоже могу разрешать только свои.

Я смотрела, как Эдуард охмуряет Мэдж. Актер из него куда лучше, чем из меня. И врать он тоже умеет не в пример лучше.

Я не выдам, и Эдуард знал, что я не выдам. По-своему он тоже меня хорошо знал. Он поставил свою жизнь на мои моральные принципы, и это меня злило. Терпеть не могу, когда мной манипулируют. Моя добродетель была карой для себя самой.

Но, быть может, я еще не знаю, что смогу использовать Эдуарда точно так же, как он меня. Может быть, я смогу использовать его бессовестность, как он – мою совестливость.

Всегда есть вероятность.

 

 

Темно-рыжая женщина, пришедшая с Эдуардом, хлопнулась Филиппу на колени, захихикала, обхватила его за шею, слегка дрыгая ножками. Руки ее вниз не полезли, и она не стала его раздевать. Эдуард появился вслед за ней, как светловолосая тень. У него в руке был бокал, а на лице – безобидная улыбка.

Если бы я его не знала, никогда бы я не могла сказать, что вот он, вот он, опасный человек. Хамелеон Эдуард. Он уселся на подлокотник дивана позади женщины и почесал ей плечо.

– Анита, это Дарлин, – сказал Филипп.

Я кивнула. Она хихикнула и дрыгнула ножкой.

– А это Тедди. Правда, лапочка?

Тедди? Лапочка? Я заставила себя улыбнуться, а Эдуард поцеловал ее в щечку. Она прильнула к его груди, продолжая одновременно ерзать у Филиппа на коленях. Отличная координация движений.

– Дай-ка мне попробовать, – попросила Дарлин, прихватывая нижнюю губу верхними зубами и медленно вытаскивая.

У Филиппа перехватило дыхание, и он прошептал:

– Да.

Я подумала, что мне это не понравится.

Дарлин обхватила ручками его руку выше локтя и поднесла к губам. Она начала с осторожного поцелуя шрамов, потом пропихнула свои ноги меж его колен, вставая на колени у его ног, при этом, не выпуская его руки. Широкая юбка развевалась у нее вокруг талии, накрывая его ноги. На ней были красные кружевные трусы и подвязки под цвет. И сочетание цветов хорошее.

У Филиппа стало пустое лицо. Он глядел на нее, а она тащила его руку к своему рту. Тонкий розовый язычок лизал шрамы, мокрый, быстрый, и тут же прятался. Она подняла на Филиппа темные наполненные глаза. Наверное, ей понравилось то, что она увидела, потому что начала теперь лизать его шрамы настойчивей, как кот лакает сливки. И глаза ее не отрывались от его лица.

Филипп затрясся, спину его свело судорогой. Он закрыл глаза и откинулся головой на спинку дивана. Руки ее легли к нему на живот, она ухватилась за сетку и потянула. Сетка выскользнула из брюк, и руки ее стали гладить обнаженную грудь.

Он дернулся, широко раскрыв глаза, и поймал ее руки. Потряс головой.

– Нет, нет.

Его голос был хрипл и слишком глубок.

– Ты хочешь, чтобы я перестала? – спросила Дарлин. Глаза ее были прикрыты в щелочки, она глубоко дышала, полные губы были полны ожидания.

Он пытался сказать что-нибудь осмысленное.

– Если мы это будем делать... Анита останется одна. Так нечестно. Ее первая вечеринка.

Дарлин поглядела на меня – быть может, в первый раз.

– Это с такими-то шрамами?

– Шрамы от настоящего нападения. Я ее уговорил сюда прийти. – Он вытащил ее руки у себя из-под рубашки. – Не могу ее бросить. – Глаза его снова стали обретать фокус. – Она не знает правил.

– Прошу тебя, Филипп, – сказала Дарлин. – Я так по тебе скучала.

– Ты же знаешь, что они с ней сделают.

– Тедди с ней побудет для охраны. Он правила знает.

– Вы уже бывали на вечеринках? – спросила я.

– Да, – ответил Эдуард. И выдержал мой взгляд, пока я пыталась представить себе его на других вечеринках. Вот, значит, где он получал свою информацию о мире вампиров. От придурков.

– Нет, – сказал Филипп. Он встал, поднимая Дарлин на ноги, все еще держа ее за предплечья. – Нет.

И голос его звучал уже достаточно уверенно. Он отпустил ее и протянул мне руку. Я ее взяла. А что было делать?

Рука его была горячей и влажной от пота. Он широким шагом вышел из комнаты, и мне на каблуках пришлось бежать, чтобы не отстать от собственной руки.

Он провел меня по коридору к ванной, и мы вошли. Он запер дверь и прислонился к ней. На лице у него выступил пот, глаза были закрыты.

Я огляделась, на чем тут можно сесть, и выбрала край ванны. Это было не очень удобно, но казалось меньшим из двух зол. Филипп жадно глотал ртом воздух и, наконец, повернулся к умывальнику. Он пустил воду громкой плещущей струей, сунул в нее руки и снова закрыл ими лицо, и из-под них капала вода. На волосах и ресницах у него повисли капельки. Он помигал своему отражению в зеркале над умывальником. Вид у него был встрепанный, глаза вытаращены.

Вода капала ему на шею и на грудь. Я встала и протянула ему полотенце с вешалки. Он не реагировал. Я промокнула ему грудь мягкими ароматными складками полотенца.

Наконец, он взял его у меня и вытерся. Волосы вокруг лица у него намокли и потемнели. Высушить их было нечем.

– Я смог, – сказал он.

– Да, ты смог, – подтвердила я.

– Я чуть не поддался.

– Но ведь не поддался, Филипп. Чуть не считается.

Он резко кивнул, почти затряс головой.

– Наверное, так.

Он все еще не мог перевести дыхание.

– Давай вернемся в комнату.

Он кивнул. Но остался стоять, где стоял, слишком глубоко дыша, будто ему не хватало кислорода.

– Филипп, ты как?

Дурацкий вопрос, но ничего другого не пришло мне на ум.

Он только кивнул. Разговорчивый.

– Хочешь уйти? – спросила я.

Тогда он, наконец, посмотрел на меня.

– Ты это предлагаешь уже второй раз. Почему?

– Что почему?

– Почему ты хочешь меня освободить от моего обещания?

Я пожала плечами и охватила себя руками.

– Потому что... потому что тебе это вроде как больно. Потому что ты – наркоман, пытающийся избавиться от привычки, то есть вроде этого, и я не хочу тебе в этом мешать.

– Это очень... очень порядочно с твоей стороны.

Он так сказал “порядочно”, как будто это слово было у него не употребительно.

– Ты хочешь уйти?

– Да, но нам нельзя.

– Ты это уже говорил. Почему нельзя?

– Не могу я, Анита, не могу.

– Можешь. От кого ты получаешь приказы, Филипп? Скажи. Что происходит?

Я почти касалась его, выбрызгивая каждое слово ему в грудь, глядя вверх в его лицо. Это всегда нелегко – быть жестокой, глядя человеку в глаза. Но мне приходилось тренироваться всю жизнь, а упражнение ведет к совершенству.

Его рука обняла меня за плечи, я отодвинулась, и его руки сомкнулись у меня на спине.

– Филипп, прекрати.

Я уперлась ладонями ему в грудь. Рубашка на нем была мокрая и холодная. Я сглотнула слюну и сказала:

– У тебя рубашка мокрая.

Он так резко меня отпустил, что я пошатнулась назад. Он одним плавным движением стянул рубашку через голову. Ну, у него была большая практика по раздеванию. Какая у него была бы красивая грудь, если бы не эти шрамы.

Он шагнул ко мне.

– Стой, где стоишь, – сказала я. – Что это за внезапные перемены настроения?

– Ты мне нравишься, – сказал он. – Разве этого мало?

Я покачала головой:

– Мало.

Он выпустил рубашку из рук на пол, и я смотрела ей вслед, как будто это было важно. Два шага – и он уже был рядом со мной. Тесные строят ванные. Я сделала единственную вещь, которая пришла мне в голову, – шагнула в ванну. На каблуках такое движение трудно сделать с достоинством, но зато я не была прижата к груди Филиппа. Любое улучшение ситуации приветствуется.

– За нами кто-то наблюдает, – сказал он.

Я медленно повернулась, как в плохом фильме ужасов. На той стороне занавесок горел тусклый свет, и из темноты выступало чье-то лицо. Харви, кожаный. Окно было слишком высоко, чтобы он мог стоять на земле. Подставил ящик? А может быть, возле окон были сделаны помосты, чтобы не пропустить спектакль.

Я позволила Филиппу помочь мне вылезти из ванны и шепнула:

– Он нас слышит?

Филипп покачал головой. Его руки снова медленно скользнули мне за спину.

– Считается, что мы любовники. Ты хочешь, чтобы Харви перестал в это верить?

– Это шантаж.

Он ослепительно улыбнулся жутко сексуальной улыбкой. Я невольно напряглась. Он наклонился, и я его не останавливала. Поцелуй был именно такой, каким обещался быть – полные мягкие губы, прижимающиеся к моей коже, горячее давление. Его руки сомкнулись на моей голой спине, пальцы разминали мои мышцы, пока они не расслабились.

Он поцеловал меня в мочку уха, согревая кожу теплым дыханием. Его язык затанцевал вдоль моей челюсти, рот нашел пульс на горле, язык уперся в него, будто он вплавлялся в мою кожу. Чуть царапнули зубы. Они сжались туго, больно.

Я его отпихнула назад, прочь.

– Гад! Ты меня тяпнул.

Его глаза смотрели мутно, затуманенно. С нижней губы упала алая капля.

Я коснулась шеи и отняла руку в крови.

– Будь ты проклят!

Он слизнул с губ мою кровь.

– Кажется, Харви поверил представлению. Теперь ты отмечена. У тебя есть доказательство того, кто ты такая и зачем сюда пришла. – Он вздохнул глубоко и прерывисто. – Мне сегодня больше не придется тебя трогать. И я прослежу, чтобы никто другой этого тоже не делал. Клянусь.

В шее пульсировала боль. Укус, укус придурка!

– Ты знаешь, сколько у человека во рту микробов?

Он улыбнулся; у него в глазах еще было немного мути.

– Нет.

Я оттолкнула его с дороги и плеснула на рану водой. Да, это зубы человека. Не настоящий укус-метка, но очень похоже.

– Будь ты проклят.

– Надо идти, чтобы ты могла искать информацию. – Он подобрал с пола рубашку и держал ее в опущенной руке. Голая загорелая грудь, кожаные штаны, полные губы, будто он кого-то высасывал. Меня.

– У тебя вид, как у дорогого жиголо, – сказала я.

Он пожал плечами:

– Ты готова?

Я все еще трогала рану. Старалась рассердиться и не могла. Я боялась. Я боялась Филиппа и того, что он собой представлял и что не представлял. Я этого не ожидала. Прав ли он? Буду ли я в безопасности всю остальную ночь? Или он просто хотел узнать, какова я на вкус?

Он открыл дверь, пропуская меня вперед. Я вышла. И по дороге сообразила, что Филипп отвлек меня от моего вопроса. На кого он работает? Я так и не узнала.

И чертовски меня смущало, что всякий раз, как он снимает рубашку, мой разум берет обеденный перерыв. Но нет, хватит: Филипп со многими шрамами нанес мне свой первый и последний поцелуй. С этой минуты я – стальной вампироборец, и меня не отвлечь играющими мускулами и красивыми глазами.

Я коснулась пальцами следа от укуса. Больно. Хватит, больше в пай-девочку не играю. Если Филипп еще раз сунется, я ему сделаю больно. Да, но, зная Филиппа, можно догадаться, что ему это будет в кайф.

 

 

В коридоре нас остановила Мэдж и протянула руку к моему горлу. Я перехватила ее за запястье.

– Смотри, какая недотрога! Только не говори мне, что ты уже месяц с Филиппом и он ни разу не попробовал тебя на вкус.

Она оттянула лифчик, обнажая верхнюю часть груди. На бледной плоти четко выделялись следы укусов.

– Это же фирменное клеймо Филиппа, разве ты не знаешь?

– Нет, – сказала я, протолкнулась мимо нее и повернула в гостиную. К моим ногам упал мужчина, которого я не знала. На нем верхом сидела Кристол, прижимая к полу. Он был молод и слегка перепуган. Я думала, он сейчас позовет на помощь, но Кристал запечатала его размашистым и глубоким поцелуем, будто хотела выпить его всего, начиная ото рта. Его руки стали поднимать шелковые складки ее юбки. Бедра у нее были неимоверно белые, как брюхо выброшенных на берег китов.

Я резко повернулась и пошла к двери. Каблуки деловито и уверенно зацокали по твердому паркету. Кто не понимает сказал бы, что я бежала. Но я-то понимаю. Я не бежала. Я шла очень быстро.

Филипп догнал меня у двери и загородил ее рукой. Я сделала глубокий, успокаивающий вдох. Я не выйду из себя. Пока что.

– Прости, Анита, но так лучше. Теперь ты в безопасности – от людей.

Я подняла глаза и покачала головой.

– Ты просто не понял, Филипп. Мне надо глотнуть свежего воздуха. Я не ухожу насовсем, если ты этого боишься.

– Я выйду с тобой.

– Нет. Это противоречит моей цели. Потому что ты – одна из вещей, от которых мне нужно передохнуть.

Он опустил руку, пряча глаза. Почему это задело его чувства? Я не знала и не хотела знать.

Я открыла дверь, и жара охватила меня меховым одеялом.