ГЛАВА IV. ПОДРАЖАНИЕ

Прежде чем перейти к исследованию социальных при­чин самоубийства, надо рассмотреть влияние еще одного психологического фактора, которому приписыва­ется особо важное значение в генезисе социальных факторов вообще, самоубийства в частности. Мы гово­рим о подражании.

Подражание есть, бесспорно, явление чисто психо­логическое; это вытекает уже из того обстоятельства, что оно возникает среди индивидов, не связанных меж­ду собою никакими социальными узами. Человек об­ладает способностью подражать другому человеку вне всякой с ним солидарности, вне общей зависимости от одной социальной группы, и распространение подра­жания само по себе бессильно создать взаимную связь между людьми. Чихание, пляска св. Витта, страсть к буйству могут передаваться от одного индивида к другому при наличности только временного и прехо­дящего соприкосновения между ними; нет необходи­мости, чтобы среди них возникала какая-либо мораль­ная или интеллектуальная связь или обмен услуг, нет надобности даже, чтобы они говорили на одном языке; взаимно заражаясь, перенимая что-либо друг у друга, люди вовсе не становятся ближе, чем были раньше. В общем, тот процесс, посредством которого мы под­ражаем окружающим нас людям, служит нам и для воспроизведения звуков природы, форм вещей, движе­ния тел. Так как ничего социального нет во втором случае, то его также нет и в первом. Источник подра­жания заложен в известных свойствах представляющей деятельности нашего сознания,— в свойствах, которые вовсе не являются результатом коллективного влия­ния. Если бы было доказано, что подражание может служить определяющей причиной того или иного про­цента самоубийств, то тем самым пришлось бы признать, что число самоубийств — всецелр или только отчасти, но во всяком случае непосредственно — зави­сит от индивидуальных причин.

I

Однако, прежде чем рассматривать факты, надо усло­виться относительно самого смысла слов. Социологи настолько привыкли употреблять термины, не опреде­ляя их значения, т. е. не очерчивая методически пре­делов той группы объектов, которую они в том или другом случае имеют в виду, что без их ведома выра­жение, передававшее первоначально одно понятие или по крайней мере стремившееся к этому, сливается за­частую с другими, смежными определениями. При та­ких условиях любая идея получает настолько неоп­ределенный смысл, что теряется возможность даже спорить о ней. При отсутствии точно определенных очертаний каждое понятие может, смотря по надоб­ности, преобразовываться почти произвольно, и ника­кая критика не в состоянии заранее предвидеть, с ка­ким именно из тех видоизменений, которые оно способ­но принять, ей придется иметь дело. Как раз в таком положении и находится вопрос о так называемом ин­стинкте подражания.

Слово это служит одновременно для обозначения следующих 3 групп фактов.

1) Внутри одной и той же социальной группы, все элементы которой подчинены действию одной и той же причины или ряда сходных причин, наблюдается некоторого рода нивелировка сознания, в силу чего все думают и чувствуют в унисон. Очень часто на­зывают подражанием ту совокупность действий, из которой вытекает эта согласованность. При таком по­нимании слово это обозначает способность состояний сознания, одновременно переживаемых некоторым числом разных индивидов, действовать друг на друга и комбинироваться между собой таким образом, что в результате получается известное новое состояние. Употребляя слово в этом смысле, тем самым говорят, что комбинация эта объясняется взаимным подража­нием каждого всем и всех каждому. «Лучше всего,— говорит Тард,— такого рода подражания обнаружива­ют свой характер в шумных собраниях наших городов,в грандиозных сценах наших революций». Именно при таких обстоятельствах лучше всего можно видеть, как люди, собравшись вместе, преображаются под взаим­ным влиянием друг на друга.

2) То же самое название дается заложенной в чело­веке потребности приводить себя в состояние гармо­нии с окружающим его обществом и с этою целью усваивать тот образ мыслей и действий, который в этом обществе является общепризнанным. Под вли­янием этой потребности мы следуем модам и обыча­ям, а так как обычные юридические и моральные нормы представляют собою не что иное, как опреде­ленные и укоренившиеся обычаи, то мы чаще всего подчиняемся влиянию именно этой силы в своих мо­ральных поступках. Каждый раз, когда мы не видим смысла в моральной максиме, которой повинуемся, мы подчиняемся ей только потому, что она обладает социальным авторитетом. В этом смысле подражание модам отличается от следования обычаям лишь тем, что в одном случае мы берем за образец поведение наших предков, в другом — современников.

3) Наконец, может случиться, что мы воспроизво­дим поступок, совершившийся у нас на глазах или дошедший до нашего сведения, только потому, что он случился в нашем присутствии или доведен до нашего сведения. Сам по себе поступок этот не обладает ника­кими внутренними достоинствами, ради которых стои­ло бы повторять его. Мы копируем его не потому, что считаем его полезным, не для того, чтобы последовать избранному нами образцу, но просто увлекаемся самим процессом копирования. Представление, которое мы себе об этом поступке создаем, автоматически опреде­ляет движения, которые его воспроизводят. Мы зеваем, смеемся, плачем именно потому, что мы видим, как другие зевают, смеются, плачут. Таким же образом мысль об убийстве проникает иногда из одного созна­ния в другое. Перед нами подражание ради подражания.

Эти три вида фактов очень разнятся друг от друга. И прежде всего первый вид нельзя смешивать с последующими, так как он не заключает в себе никакого восп­роизведения в полном смысле этого слова, а представ­ляет синтез sui generis различных или, во всяком слу­чае, разнородных по происхождению состояний. Слово «подражание» в качестве определения этого понятия не имеет никакого смысла.

Проанализируем более тщательно это явление. Не­которое число собравшихся вместе людей воспринима­ют одинаково одно и то же обстоятельство и замечают свое единодушие благодаря идентичности внешних знаков, которыми выражаются чувства каждого из них. Что же тогда происходит? Каждый присутству­ющий смутно представляет себе, в каком состоянии находятся окружающие его люди. В уме накопляются образы, выражающие собою всевозможные проявле­ния внутренней жизни, исходящие от различных элеме­нтов данной толпы со всеми их разнообразными от­тенками. До сих пор мы не видим еще ничего такого, что бы могло было быть названо подражанием; снача­ла мы имеем просто воспринимаемые впечатления, затем ощущения, совершенно однородные с теми, ко­торые вызывают в нас внешние тела. Что происходит затем? Пробужденные в моем сознании, эти различные представления комбинируются между собою, а также с тем представлением, которым является мое собствен­ное чувство.

Таким путем образуется новое состояние, которое уже нельзя назвать моим в той степени, как предыду­щее, которое уже менее окрашено индивидуальной особностью и посредством целого ряда последователь­ных повторных переработок, вполне аналогичных с первоначальной, в состоянии еще более освободиться от того, что в нем еще носит слишком частный харак­тер. Квалифицировать эти комбинации как факты подражания можно только в том случае, если во­обще условиться называть этим именем всякую интел­лектуальную операцию, где два или несколько подо­бных состояний сознания вызывают друг друга в силу своего сходства, затем сливаются вместе и образу­ют равнодействующую, которая всех их поглощает в себе и в то же время отличается от каждого из них в отдельности. Конечно, допустимо всякое слово­употребление. Но нельзя не признать, что в дан­ном случае оно было бы в особенности произволь­ным и могло бы стать только источником путаницы, ибо здесь слово совершенно лишается своего обыч­ного значения. Вместо «подражания» тут было бы уместнее говорить о «созидании» ввиду того, что при данном сочетании сил получается нечто новое. Для нашего интеллекта это единственный способ что-либо создать.

Могут на это возразить, что подобное творчество ограничивается только тем, что увеличивает интенсивность начального состояния нашего сознания. Но во-первых, всякое количественное изменение есть все же внесение чего-то нового; а во-вторых, количество ве­щей не может изменяться без того, чтобы от этого не переменилось и их качество; какое-либо чувство, ста­новясь вдвое или втрое сильнее, совершенно изменяет свою природу. Ведь та сила, с которой собравшиеся вместе люди взаимно влияют друг на друга, может зачастую превратить безобидных граждан в отврати­тельное чудовище. Поистине странное «подражание», раз оно производит подобного рода превращение! Ес­ли в науке пользуются такой неточной терминологией для обозначения этого явления, то это происходит, без сомнения, потому, что исходят из смутного пред­ставления, будто каждое индивидуальное чувство есть как бы копия чувств другого человека. Но на самом деле не существует ни образцов, ни копий. Мы имеем здесь слияние, проникновение некоторого числа состо­яний данного сознания в глубь другого, отличающего­ся от них; это будет новое коллективное состояние сознания.

Конечно, не было бы никакой неточности, если бы подражанием стали называть причину, производящую это состояние, если бы всегда делалось допущение, что подобное настроение духа внушено толпе каким-нибудь вожаком, но — помимо того, что это утверждение решительно ничем не обосновано и находится в пол­ном противоречии с множеством фактов, где мы мо­жем наблюдать, что руководитель явно выдвигается самой толпою, вместо того чтобы быть ее движущей силой,— даже помимо этого случаи, где доминиру­ющее влияние вожака носит реальный характер, не имеют ничего общего с тем, что называется взаимным подражанием, ибо здесь подражание проявляется од­носторонне, и потому мы оставим его пока в стороне. Прежде всего надо старательно избегать тех смеше­ний, которые уже в достаточной мере затемнили занимающий нас вопрос.

Если бы кто-нибудь высказал мнение, что в каж­дом собрании людей всегда имеются индивидуумы, разделяющие общее мнение не по свободному убеж­дению, а подчиняясь авторитету, то это было бы неоспоримой истиной. Мы даже думаем, что в такихслучаях всякое индивидуальное сознание в боль­шей или меньшей степени испытывает подобного рода принуждения. Но если оно имеет своим источником силу sui generis, которой облечены общие действия и верования, когда они прочно установились, то оно относится ко второй категории отмеченных нами фак­тов. Рассмотрим эту категорию и прежде всего спро­сим себя, в каком смысле ее можно назвать подража­нием.

Категория эта отличается от предыдущей тем, что она не предполагает воспроизведения какого-либо образца. Когда следуют известной моде или соблюдают известный обычай, то поступают в этом случае так, как поступали и поступают ежедневно другие люди. Но уже из самого определения следует, что это повторение не может быть вызвано тем, что называется инстинктом подражания; с одной стороны, оно является как бы симпатией, которая заставляет нас не оскорб­лять чувства окружающих нас людей, дабы не испор­тить хороших отношений с ними; с другой стороны, оно порождается тем уважением, которое нам внушает образ мыслей и действий коллектива, и прямым или косвенным давлением, которое оказывает на нас кол­лектив, дабы предупредить с нашей стороны всякое диссидентство и поддержать в нас это чувство уважения. В данном случае мы не потому воспроизводим тот или иной поступок, что он был совершен в нашем присутствии, что мы получили о нем сведения, и не потому, что нас увлекает воспроизведе­ние само по себе, но потому, что он представляется нам обязательным и в известной степени полезным. Мы совершаем этот поступок не потому просто, что он был раз осуществлен, а потому, что он носит на себе печать общественного одобрения, к которому мы привыкли относиться с уважением и противиться кото­рому значило бы обречь себя на серьезные неприят­ности.

Одним словом, поступать в силу уважения к обще­ственному мнению или из страха перед ним не значит подражать. От такого рода поступков не отличаются по существу и те образцы, которыми мы руководствуемся, когда нам приходится делать что-либо новое. В самом деле, лишь в силу особого, присущего им характера признаем мы их за то, что должно быть сделано.

Но если мы даже начинаем бороться против обыча­ев, вместо того чтобы следовать им, это вовсе не значит, что картина совершенно изменилась; раз мы исповедуем какую-нибудь новую идею, увлекаемся чем-либо оригинальным, значит, данное новшество имеет свои внутренние качества, заставляющие нас признать его заслуживающим одобрения. Без сомне­ния, руководящие нами мотивы в этих двух случаях неоднородны, но психологический механизм тождест­вен там и здесь. Между представлением о действии, с одной стороны, и осуществлением его—с другой, происходит интеллектуальный акт, состоящий в ясном или смутном, беглом или медленном постижении определяющего характера данного поступка, каков бы он ни был. Способ нашего подчинения нравам и модам своей страны не имеет ничего общего с машинальным подражанием, заставляющим нас воспроизводить дви­жения, свидетелями которых мы являемся. Между этими двумя способами действий лежит вся та про­пасть, которая отделяет разумное и обдуманное пове­дение от автоматического рефлекса. Первое имеет свои основания даже тогда, когда они не высказаны в отчет­ливо формулированных суждениях. Второй лишен ра­зумных оснований; он непосредственно обусловливает­ся созерцанием данного акта без всякого участия ра­зума.

Теперь понятно, какие могут произойти ошибки, если соединять под одним и тем же названием факты двух столь различных порядков. Когда говорят о под­ражании, то подразумевают под этим явление зараже­ния и переходят, не без некоторого, впрочем, основа­ния, от первого понятия ко второму с величайшей легкостью. Но что же есть заразительного в факте выполнения этических норм или подчинения авторите­ту традиции или общественного мнения? На самом деле, вместо того чтобы привести одну реальность к другой, только смешивают два совершенно различ­ных понятия. В патологической биологии говорят, что болезнь заразительна, когда она всецело или почти всецело зависит от развития зачатка, извне введенного в организм. Наоборот, поскольку этот зачаток мог» развиться только благодаря активному содействию почвы, на которую он попал, понятие заразы уже неприменимо в строгом смысле этого слова. Точно так же, для того чтобы поступок можно было приписать нравственной заразе, недостаточно, чтобы мысль о нем была внушена нам однородным поступком. Кроме того, надо еще, чтобы, войдя в наше сознание, эта мысль самостоятельно и автоматически преврати­лась в акт; только тогда действительно можно гово­рить о наличности заражения, потому что здесь внеш­ний поступок, проникнув в наше сознание в форме представления, сам воспроизводит себя. В этом случае мы имеем также и подражание, так как новый посту­пок всецело является продуктом того образца, копией которого он является. Но если то впечатление, которое этот последний производит на нас, проявит свое дейст­вие только при помощи нашего на то согласия и благо­даря нашему соучастию, то о заражении можно гово­рить только фигурально, а в силу этого и неточно. В этом случае определяющими причинами нашего дей­ствия являются известные основания, а не имевшийся у нас перед глазами пример. Здесь мы сами являемся виновниками нашего поступка, хотя он и не представ­ляет собою нашего измышления. Следовательно, все так часто повторяемые фразы о распространенности подражания, о силе заражения не имеют значения и должны быть отброшены в сторону; они извращают факты, а не объясняют их, затемняют вопрос, вместо того чтобы осветить его.

Одним словом, если мы желаем устранить всякие недоразумения, мы не должны обозначать одними и теми же словами и тот процесс, путем которого среди человеческого общества вырабатывается кол­лективное чувство, и тот, который побуждает людей подчиняться общим традиционным правилам поведе­ния, и тот, наконец, который заставил Панургово ста­до броситься в воду только потому, что один баран сделал это. Совершенно разное дело чувствовать сооб­ща, преклоняться перед авторитетом общественного мнения и автоматически повторять то, что делают другие.

В фактах первого порядка отсутствует всякое вос­произведение; в фактах второго порядка оно является простым следствием тех явно выраженных или подра­зумеваемых суждений и заключений, которые состав­ляют существенный элемент данного явления; поэтому воспроизведение не может служить определяющим признаком этого последнего. И только в третьем слу­чае воспроизведение играет главную роль, занимаетсобой все, так что новое действие представляет лишь эхо начального поступка. Здесь второй поступок бук­вально повторяет первый, причем повторение это вне себя самого не имеет никакого смысла, и единственной его причиной оказывается совокупность тех наших свойств, благодаря которым мы при известных обстоятельствах делаемся подражательными существами. Поэтому, если мы хотим употреблять слово «подража­ние» в его точном значении, мы должны применять его исключительно к фактам этой категории; следователь­но, мы назовем подражанием акт, которому непосред­ственно предшествует представление сходного акта, ранее совершенного другим человеком, причем между представлением и выполнением не происходит ника­кой— сознательной или бессознательной — умственной работы, относящейся к внутренним свойствам воспро­изводимого действия.

Итак, когда задается вопрос о том, какое влияние имеет подражание на процент самоубийств, то это слово надо брать именно в указанном смысле. Придер­живаться иного понимания — значит удовлетворяться чисто словесным объяснением. В самом деле, когда о каком-нибудь образе мыслей и действий говорят, что он является подражанием, то полагают, что этим вол­шебным словом все сказано. В действительности же этот термин применим только к случаям чисто автома­тического воспроизведения. Здесь для объяснения достаточно одного слова «подражание», так как все про­исходящее в этом случае есть продукт заражения подражанием.

Но когда мы следуем какому-нибудь обычаю или придерживаемся правил морали, то внутренние свой­ства этого самого обычая, те чувства, которые он внушает нам, и служат объяснением нашего ему под­чинения. Когда по поводу такого рода поступков гово­рят о подражании, то в сущности не объясняют реши­тельно ничего; нам говорят только, что совершенный нами поступок не содержит ничего нового, т. е. что он является только воспроизведением, но нам не дают объяснений ни того, почему люди поступают именно так, а не иначе, ни того, почему мы повторяем их действия. Еще менее путем слова «подражание» можно исчерпать анализ сложного процесса, результатом ко­торого являются коллективные чувства и которому выше мы могли дать только приблизительное и предварительное определение. Неточное употребление это­го термина может создать иллюзию, будто с помощью его найдено решение самого вопроса, тогда как на самом деле нет ничего, кроме игры словами и самооб­мана.

Только определив подражание указанным нами способом, мы будем иметь право считать его психологическим фактором самоубийства. В действительности то, что называют взаимным подражанием, есть явле­ние вполне социальное, так как мы имеем здесь дело с общим переживанием общего чувства. Точно так же следование обычаям, традициям является результатом социальных причин, ибо оно основано на их обязатель­ности, на особом престиже, которым пользуются кол­лективные верования и коллективная практика в силу того только, что они составляют плод коллективного творчества. Следовательно, поскольку можно допу­стить, что самоубийство распространяется по одному из этих путей, оно зависит не от индивидуальных условий, а от социальных причин. Установив таким образом границы данной проблемы, займемся рассмотрением фактов.

II

Не подлежит никакому сомнению, что мысль о само­убийстве обладает заразительностью. Мы уже говори­ли о коридоре, где последовательно повесились 15 ин­валидов, или о той известной часовой будке в булонс-ком лагере, которая на протяжении нескольких дней послужила местом нескольких самоубийств. Факты этого рода часто наблюдались в армии: в 4-м стрел­ковом полку в Провансе в 1862 г.; в 15-м пехотном в 1864 г.; в 41-м сначала в Монпелье, а потом в Ниме в 1868 г. и т. д. В 1813 г. в маленькой деревушке St. Pierre Monjau повесилась на дереве одна женщина, и в течение небольшого промежутка времени несколь­ко других повесились там же. Пинель рассказывает, что по соседству с Etampes повесился священник; через несколько дней на том же месте повесились еще два духовных лица, а вскоре затем их примеру последо­вали несколько светских людей. Когда лорд Кэстльри бросился в кратер Везувия, несколько человек из его спутников последовали за ним. Дерево Тимона-Мизантропа сделалось историческим. В домах заключениямногочисленными наблюдениями также подтвержда­ются случаи психического заражения.

Тем не менее установилось обыкновение относить к области подражания целый ряд фактов, которые, на наш взгляд, имеют совсем иное происхождение. Это те случаи, которые носят название самоубийств «одержимых». В «Истории войны евреев с Римом» Жозеф рассказывает, что во время осады Иерусалима некото­рое число осажденных лишило себя жизни. В частно­сти, 40 евреев, спасшихся в подземелье, решили уме­реть и убили друг друга. «Осажденные Брутом ксан-тийцы,— говорит Монтэнь,— были охвачены все, муж­чины, женщины и дети, непобедимым желанием умереть и с такою страстностью искали смерти, с ка­кою люди обыкновенно защищают свою жизнь. Бруту едва удалось спасти немногих из них». Нет никакого основания предполагать, что эти случаи массового самоубийства происходят от одного или двух индиви­дуальных случаев, являясь только повторением их; здесь мы имеем скорее результат коллективного ре­шения, настоящего социального «consensus», чем простого влияния заразительной силы. В данном случае идея не рождается в отдельности у каждого субъекта, чтобы затем охватить сознание других лю­дей, но вырабатывается всей группой в совокупности, причем группа эта, попав в безвыходное положение, коллективно решает умереть. То же самое случается каждый раз, когда какое бы то ни было социальное целое реагирует сообща под влиянием одного и того же обстоятельства. Соглашение по природе своей оста­ется тем же, что и было, независимо от того, что действие происходит в порыве страсти; оно оста­лось бы без всяких изменений, даже если бы проис­ходило методически и более обдуманно. Поэтому бы­ло бы совершенно неправильно говорить здесь о под­ражании.

То же самое мы можем сказать о других фактах этого же рода. Эскироль передает нам следующее. «Историки уверяют,— говорит он,— что перуанцы и мексиканцы, придя в отчаяние от уничтожения их религиозного культа, лишали себя жизни в таком гро­мадном количестве, что их гораздо больше погибло от самоубийств, чем от огня и меча жестоких завоева­телей». Вообще, для того чтобы иметь право говорить о подражании, недостаточно констатировать, что значительное количество самоубийств было произведено одновременно и в одном и том же месте; самоубийства в этом случае могут зависеть от одного и того же состояния данной социальной среды, которое опреде­ляет коллективное предрасположение группы, выража­ющееся в виде умножившегося числа самоубийств. В конце концов, может быть, будет небесполезно для большей точности терминологии различать духовные эпидемии от духовного заражения; эти два слова, употребляемые без различия одно вместо другого, в дейст­вительности обозначают совершенно разнородные яв­ления. Эпидемия — явление социальное, продукт со­циальных причин; заражение состоит всегда только из ряда более или менее часто повторяемых индивидуаль­ных фактов.

Это различие, будучи установлено раз навсегда, имело бы, конечно, своим результатом уменьшение числа самоубийств, приписываемых подражанию; не­сомненно, однако, что даже и в этом случае эти последние оказались бы весьма многочисленными. Нет, может быть, другого, настолько же заразительного явления. Даже импульс к убийству обладает меньшей способностью передаваться; случаи, где наклонность к убийству распространялась автоматически, менее ча­сты, и в особенности роль, выпадающая здесь на долю подражания, значительно меньше; можно сказать, что вопреки общему мнению инстинкт самосохранения слабее укореняется в человеческом сознании, чем ос­новы нравственности, ибо под действием одних и тех же сил первый оказывается менее способным к со­противлению. Но, признав существование этих фактов, мы все же оставляем открытым тот вопрос, который мы себе поставили в начале главы. Из того обсто­ятельства, что стремление к самоубийству может пе­реходить от одного индивида к другому, еще не сле­дует a priori, чтобы эта заразительность вызывала со­циальные последствия, т. е. чтобы она влияла на со­циальный процент самоубийств, на единственное ин­тересующее нас в данный момент явление. Как бы бесспорна она ни была, но вполне возможно, что по­следствия ее могут носить, во-первых, только инди­видуальный характер, а во-вторых, проявляться то­лько спорадически. Предшествующие замечания не разрешают вопроса, но они лучше оттеняют его зна­чение. В самом деле, если подражание, как говорят,представляет собой первоначальный и особенно мощ­ный источник социальных явлений, то свою силу оно должно было бы прежде всего проявлять по отношению к самоубийству, так как не существует другого факта, над которым оно в этом случае могло бы иметь больше власти. Таким образом, самоубий­ство поможет нам проверить путем решающего опыта реальность этой приписываемой подражанию чудес­ной силы.

III

Если это влияние действительно существует, то оно должно было бы особенно сильно проявиться в географическом распределении самоубийств. В некоторых случаях мы должны были бы наблюдать, что характер­ное для данной страны число самоубийств, так ска­зать, передается и соседним областям. Некоторые авторы усматривали подражание каждый раз, когда в двух или нескольких департаментах наклонность к самоубийству проявлялась с одинаковой интен­сивностью. Между тем эта равномерность внутри одной и той же области может зависеть исключитель­но от того, что известные причины, благоприятные для развития самоубийства, одинаково распростране­ны в ней, другими словами, от того, что в данной области социальная среда всюду одна и та же. Для того чтобы увериться в том, что наклонность или идея распространяются путем подражания, надо про­следить, как они выходят из той среды, где заро­дились, и захватывают другие сферы, которые по при­роде своей не могли бы сами их вызвать. Мы уже показали, что о распространении подражания можно говорить лишь постольку, поскольку имитируемый факт сам по себе, без помощи других факторов, автоматически вызывает воспроизводящие его дейст­вия. Следовательно, чтобы определить роль, выполняемую подражанием в интересующем нас в данный момент явлении, надо установить критерий более сложный, чем тот, которым обыкновенно довольст­вуются.

Прежде всего нет подражания там, где нет образ­ца; нет заражения без очага, из которого оно мог­ло бы распространяться и где оно, естественно, проявляло бы максимум своей интенсивности. Таким об­разом, только тогда можно предположить, что само­убийство сообщается от одного общества другому, если наблюдения подтвердят существование некото­рых центров излучения. Но по каким признакам мож­но их узнать?

Прежде всего эти центры должны отличаться от всех соседних пунктов большею наклонностью к самоубийству; на карте они должны быть окрашены более темной краской, чем окружающая их среда. Вви­ду того что подражание оказывает там свое влияние одновременно с причинами, действительно произво­дящими самоубийства, общее число случаев не может не возрасти. Во-вторых, для того, чтобы эти центры могли играть приписываемую им роль, и для того, чтобы иметь право отнести на счет этого их влияния происходящие вокруг них явления, надо, чтобы ка­ждый из них был в некотором роде точкой прицела для соседних стран. Ясно, что подражать данному явлению возможно лишь в том случае, если оно всегда имеется на виду; если же внимание обращено не на этот центр, то, несмотря на то что случаи самоубий­ства в нем очень многочисленны, они не будут играть никакой роли, так как останутся неизвестными и, сле­довательно, не будут воспроизводиться. Но население может фиксировать свое внимание только на таком центре, который занимает в областной жизни важное место. Другими словами, явления заражения более всего должны быть заметны кругом столиц и боль­ших городов. Мы тем скорее можем рассчитывать констатировать эти явления, что в данном случае распространяющаяся сила подражания подкрепляет­ся и усиливается еще другими факторами, особенно моральным авторитетом больших центров, благо­даря которому все, освященное практикой крупных городов, находит себе самое рабское поклонение. Именно здесь подражание должно вызывать социаль­ные результаты, если только оно вообще в состоянии их вызывать. Наконец, так как, согласно всеобщему признанию, влияние какого бы то ни было примера ослабляется с расстоянием, то окружающие области должны по мере удаления их от очага заразы все слабее подвергаться заражению, и наоборот. Таковы те три минимальных условия, которым должна удо­влетворять карта самоубийств, для того чтобы хотьчастично можно было приписать подражанию ее внеш­ний вид. И если бы даже эти предварительные условия оказались выполненными, остается еще открытым во­прос, не зависит ли данная карта от соответствующего распределения тех жизненных условий, которыми не­посредственно вызываются самоубийства. Установив эти правила, применим их на деле.

Что касается Франции, то существующие сведения, где процент самоубийств указан обыкновенно только по департаментам, не могут удовлетворить нас в этом смысле. И действительно, они не позволяют нам на­блюдать возможные результаты подражания там, где они должны были бы быть всего чувствительнее, т. е. между различными частями одного и того же депар­тамента. Более того, присутствие округа, очень сильно или очень мало затронутого, может искусственно по­высить или понизить среднее число целого департаме­нта и создать, таким образом, мнимую грань между другими округами или, наоборот, стушевать действи­тельно существующую разницу. Наконец, влияние боль­ших городов настолько сглаживается, что его нелегко заметить. Что раньше всего бросается в глаза, так это то, что наиболее темное пятно находится на севере, главной своей частью охватывает старинный Jle-de-France, пробирается довольно далеко в Шампань и до­ходит вплоть до Лотарингии. Если бы количество самоубийств зависело от подражания, то фокус его должен был бы находиться в Париже, который являет­ся единственным крупным центром в пределах всей этой области. И действительно, Парижу обыкновенно приписывается здесь определяющая роль. Герри гово­рит даже, что если подвигаться к столице от любой точки периферии страны (исключая Марсель), то по мере приближения к Парижу мы будем наблюдать непрерывное возрастание числа самоубийств. Но если карта, составленная по департаментам, дает види­мость правдоподобия такому пониманию интересу­ющего нас явления, то карта округов совершенно опровергает его. Оказывается, что в действительности в Seine процент самоубийств меньше, чем в соседних округах; в первом насчитывается всего 471 случай на 1 млн жителей, тогда как в Coulommiers — 500, в Vesaille — 5\4, Melun — 518, Меаих — 525, Corbeil— 559, Pontoise — 561, Provins — 562; даже округа в Шам­пань значительно превышают по числу самоубийствближайшие к Сене местности; в Реймсе насчитывается 501 случай, в Епегпау — 537, в Arcis-sur-Acube — 548; в Chateau-Thierry — 623. Уже доктор Leroy в своем труде «Les suicide en Seine-et-Marne» с удивлением за­метил, что в округе Меаих число самоубийств относи­тельно больше, чем в Seine. Вот цифры, которые он нам дает.

Период 1851 — 1863 гг. 1865—1866 гг.
Округ Меаих 1 случай на 2418 жит. 1 с. на 2547 жит.
» Сена 1»» 2750» 1»» 2822»

И округ Меаих не является единственным в своем роде. Тот же автор называет нам имена 166 коммун того же самого департамента, где было больше случа­ев самоубийства, чем в Париже. Странную роль в ка­честве главного очага играет в таком случае Париж, если уровень его значительно ниже второстепенных очагов, которые он по назначению своему должен питать. Тем не менее если оставить в стороне Сену, то невозможно заметить и никакого другого центра, так как еще труднее заставить Париж тяготеть к Corbeit или к Pontoise.

Немного далее на север замечается другое пятно, не столь густое, но все-таки очень темного цвета,— оно падает на Нормандию. Если бы количество само­убийств зависело от силы заражения, то оно должно бы начинаться около Руана, столицы этой провинции и вообще крупного города. А между тем два пункта этой области, где всего сильнее наблюдается явление самоубийства,— это округа Neufchatel (509 случаев) и Pont Audemer (537 на 1 млн), причем они даже и не смежны между собою. И однако, несомненно, что мо­ральная физиономия провинции отнюдь не определя­ется их влиянием.

Совсем на юго-востоке, вдоль берега Средиземного моря, мы находим обширную территорию, внешней границей которой являются с одной стороны устье Роны, а с другой — Италия; в ней также наблюдается большое количество самоубийств. На этой территории истинной метрополией является Марсель, и, кроме того, мы имеем здесь большой центр светской жиз­ни— Ниццу; наиболее страдают от самоубийства округа Тулон и Форкалькье, но никто не скажет, что Марсель оказывает на них влияние. То же самое мы видим на западе; темным пятном выделяется Rochelort на непрерывно светлом фоне обеих Charentes, хотяв этой области есть более значительный город — Angouleme. Вообще существует большое количество департаментов, где не главный округ занимает на шка­ле самоубийств главное место. В департаменте Vosges перевес имеет Remiretnont, а не Epinal; в Haute-Sadne — Gray, умирающий и почти опустевший город, а не Versoul; в Doube —Dols и Poligny, а не Besancon; в Gironde не Bordeau, a la Reole и Bazas; в Maine-et-Loire — Saumar, а не Angerg; в Santhe — Saint-Calais, а не Le Mans; на севере — Avesne вместо Lille и т. д. Таким образом, ни в одном из этих случаев округ, имеющий перевес, не содержит самого важного города в департаменте.

Подобное сравнение желательно было бы произ­вести не только по округам, но и по коммунам. К не­счастью, нельзя составить коммунальной карты само­убийств на всем протяжении Франции; но в своей интересной монографии доктор Leroy сделал эту рабо­ту по отношению к департаменту Seine-et-Marne. Клас­сифицировав все коммуны этого департамента соглас­но проценту совершаемых в них самоубийств, начиная с тех, где он наиболее высок, он получил следующие результаты: «La Ferte-sour-Jouare (4482 жит.), пер­вый значительный город этого района, стоит на 127-м месте; Meaux (10762 жит.) — на 130-м месте; Provins (7347 жит.) — на 135-м месте; Coulommiers — (4628 жит.)—на 138-м месте. Близость мест, занима­емых этими городами, очень знаменательна, так как можно предположить, что они находятся под каким-нибудь общим влиянием. Lagnu (3468 жит.), находя­щийся так близко от Парижа, занимает едва 219-е место; Montereau-Faut-Yonne (6217 жит.) — 245-е; Fontainebleau (11939 жит.) — 247-е. Наконец, Melun (11 170 жит.) — главный город департамента — занима­ет только 279-е место. Наоборот, если рассмотреть 25 коммун, занимающих первые места в данном спис­ке, то, за исключением двух, они имеют незначитель­ное население».

Выйдя из пределов Франции, мы можем констати­ровать идентичные явления. Из всех стран Европы число самоубийств всего выше в Дании и центральной Германии. В этой обширной зоне первое место, высоко над всеми другими странами, занимает Королевство Саксония (311 случаев на 1 млн жителей). Непосред