Бисмарк – личность, эпоха, символ

Бисмарк – личность, эпоха, символ

(проблемы имагологической реконструкции)

Исторический образ Отто фон Бисмарка является одним из наиболее востребованных в свете социал-консервативной «волны» начала XXI века. Помимо традиционного интереса к «великой личности» сказывается и привлекательность исторического опыта «консервативной модернизации», и возможность увидеть в образе «железного канцлера» черты немецкого «национального духа», и реконструкция его образа как специфического компонента коллективной исторической памяти европейских народов, и перспективы дискурсивного осмысления «наследия Бисмарка» представителями современного интеллектуального «истеблишмента» и профессиональной исторической науки. Многообразие этих задач наглядно доказывает возможность изучения казалось бы хрестоматийных исторических фигур в совершенно новом методологическом русле.

Исследование роли личностного фактора в истории является знаковым направлением для исторической науки. Еще со времен Плутарха «деяния великих» приковывают к себе особый интерес – в них раскрывается подлинная драматургия исторического процесса, ярко проявляется историческая обусловленность мировоззренческого выбора и социального действия человека. Особое значение эта проблемная область приобретает при изучении переходных периодов развития, когда трансформации общественных институтов и социальных практик наглядно демонстрируют диалектику всеобщего и частного, созидания и разрушения, закономерности и случайности. Как следствие, нарратив «реформ и революций», созданный многими поколениями исследователей, предельно персонифицирован, наполнен «жизнеописаниями» личностей, «возвышающихся над толпой». В нравственных поисках этих людей и их «великих деяниях» историки искали проявления подлинно человеческого и исторического. Рефлексивную основу такой позиции емко охарактеризовал Томас Карлейль: «Уважение к героям является душой отношений между людьми, и способ выражения этого уважения служит истинным масштабом для оценки степени нормальности или ненормальности господствующих в мире отношений. Богатство мира состоит именно в оригинальных людях. Благодаря им и их творениям мир есть мир, а не пустыня. Воспоминание о [таких] людях и история их жизни – священная собственность на вечные времена»[1]. Впрочем рассуждения того же Карлейля о «великих людях как вождях тупоумной толпы» показывают и возможность гораздо более упрощенного взгляда на эту проблему.

Современная историческая наука в значительной степени преодолела наследие мифа о «героях и толпе». «Антропологический поворот» в методологии гуманитарных исследований и становление «новой социальной истории» заставили переосмыслить саму суть концепта «роль личности в истории». На смену изучению «великих деяний» пришел интерес к «человеку историческому». «Сложилось историографическое поле, включающее историю ментальностей, историческую антропологию, микроисторию, историю повседневности и новую культурную историю,... общей задачей которых стало «собирание» человека в его исторической целостности»[2]. Показательно также, что по мере становления этого исследовательского направления интерес к «структурам повседневности» как контексту, формирующему «человека исторического», сменился обращением к самой фигуре человека, через деятельность которого осуществляется исторический процесс. Подобный ракурс можно считать некоторым упрощением историко-антропологической парадигмы, но важно, что в центре исследования появляется «не абстрактный человек в истории, а конкретные индивиды и сообщества, их жизненные стратегии в конкретных обстоятельствах»[3]. Не случайно, что в последние годы среди широкого спектра направлений «новой исторической науки» особое место заняла «новая персональная история». Как отмечает Л.П. Репина, «биографический элемент в истории не только повысил свой статус, но и обрел новое качество: не забывая о «внешней», «публичной», «профессиональной», или «карьерной», биографии, историки стали все больше внимания уделять изучению частной, приватной, интимной, эмоционально-чувственной, внутренней жизни – «истории души» своего героя»[4]. Причем такой, казалось бы, очевидный акцент на микроисторическую проблематику открывает совершенно новые возможности и для реконструкции исторических процессов: «Постоянно возникающая у исследователя необходимость ответить на ключевые вопросы: чем обуславливался, ограничивался, направлялся выбор решений, каковы были его внутренние мотивы и обоснования, как соотносились массовые стереотипы и реальные действия индивида, как воспринималось расхождение между ними, насколько сильны и устойчивы были внешние факторы и внутренние импульсы – настоятельно «выталкивает» историка из уютного гнездышка микроанализа в то исследовательское пространство, где царит макроистория»[5].

Развитие историко-биографических исследований в русле «новой персональной истории» позволяет поставить проблему роли личности в истории в совершенно новом смысловом контексте. Жизненный путь исторического деятеля рассматривается как множество ситуаций выбора и коммуникативного взаимодействия, в которых, с одной стороны, прослеживается многогранное влияние социально-исторического контекста, а с другой, наглядно представлен механизм индивидуального мышления, мировоззренческого самоопределения и социального действия. Тем самым, реконструкция личностных характеристик исторического деятеля становится особым способом понимания самой исторической реальности, а портрет «человека исторического» превращается в портрет исторической эпохи.

На первый взгляд, подобный методологический подход можно признать наиболее эффективной основой для изучения политического лидерства как исторического феномена – на смену упрощенному концепту «герой и толпа» приходит понимание глубокой социально-исторической природы лидерства, обусловленной теснейшей взаимосвязью системных контекстных факторов и уникальных личностных проявлений. Однако при этом прослеживается заметное влияние социетальных подходов, популярных еще в середине ХХ в., в том числе парадигмы «социальных факторов», которая сводит социальную реальность к взаимодействию структур и институтов, парадигмы «социального действия», берущей начало в бихевиористской (поведенческой) социологии и характеризующей поведение человека как реакцию на определенные внешние и внутренние стимулы. С точки зрения современной науки подобное пространство анализа выглядит не вполне целостным – вне поля зрения исследователей оказываются те факторы лидерства, которые имеют знаково-символическую природу. Между тем, методологическое наследие «лингвистического поворота» в гуманитарной науке заставляет обратить особое внимание именно на эти аспекты межличностного взаимодействия, то есть увидеть в лидерстве, как и в других социально-исторических практиках, «символическую программу человеческого бытия», раскрытую в языке как «смыслообразующей сфере коммуникаций», задающей стандарты «логического прояснения мыслей» в определенном знаково-символическом контексте[6].

Важно также отметить, что историко-семантическая методология тесно связана с конструктивистским взглядом на исследовательскую деятельность. От историка требуется не только «обнаружить» исторические факты, но и «сконструировать» образ исторической реальности, привнося собственное понимание в знаково-символическое пространство этой реальности. Историк, оперирующий категориями исторического образа, становится подлинным соавтором воссоздаваемой картины прошлого, поскольку активно включается в процесс ее «коннотации» («означивания»). В ходе исследования происходит «декодирование» системы мышления и мировосприятия людей прошлого, распознание их социального и культурного «словаря». От историка требуется авторская интерпретация тех смысловых подтекстов, которые заложены в коммуникативную практику исторических деятелей, нашли отражение в их рефлексии и позиционировании себя в обществе. Тем самым, история приобретает «живой характер», становится фактором интенсивной рефлексии и социокультурной самоидентификации самого историка.

Итак, построение проблемного поля для исследования роли личности в истории возможно как на основе социетальных парадигм, акцентирующих внимание на «действии» и «контексте», так и в русле историко-семантического подхода, когда предметом исследования становится образ исторического деятеля как знаково-символическая модель исторической реальности. Первый из этих подходов, при всем новаторском потенциале «новой персональной истории», тесно связан с классическими традициями каузального (причинно-следственного) анализа – он призван позволить историку заглянуть «за кулисы истории». Второй направлен на имагологическую реконструкцию, позволяющую историку воспринимать прошлое в контексте собственной знаково-символической культуры, то есть вступить в живой диалог с историей.

Понятие «имагология» происходит от латинского imago (изображение, образ, отражение). Как научная дисциплина имагология сформировалась сравнительно недавно и первоначально имела весьма узкую исследовательскую «нишу» – предметом изучения считались образы «других», то есть «чужих» наций, стран, культур, инородных для воспринимающего субъекта. «Образ «чужого» рассматривается при этом как стереотип национального сознания, то есть устойчивое, эмоционально насыщенное, обобщенно-образное представление о «чужом», сформировавшееся в конкретной социально-исторической среде»[7]. Проблемное поле, создаваемое концептом «свои – чужие», придает имагологическим исследованиям вполне актуальный и значимый характер. Но гораздо важнее тот факт, что имагология не только раскрывает образ «чужого», но и позволяет исследовать саму природу образов как знаково-символических феноменов, тесно связанных с когнитивными аспектами мировосприятия и коммуникативными социальными практиками. Именно эта позиция и создала парадигмальную основу неклассической имагологии как междисциплинарного исследовательского направления, сформировавшегося в русле «лингвистического поворота». Сторонники его считают, что историческая наука, как и литература, «предлагает читателю образы, а не точные копии (отражения) реальной действительности», и такие образы имеют одну общую цель – содействуют познанию человеком окружающего мира, утверждению в нем»[8]. Поэтому в основе изучения истории лежит не столько установление «точных научных фактов», сколько сочетание «аналитических методов и интуитивных инсайтов» – через изучение образов историки пытаются создать «коллаж» исторического прошлого, объединяя опыт критического анализа, интерпретации, понимания и рефлексии, то есть интегрируя все структуры исторической памяти[9].

Изучение фигур политических лидеров прошлого имеет особое значение в контексте задач исторической имагологии. Базовый уровень реконструкции таких образов предполагает соотнесение политической деятельности «героя» с его личными качествами, убеждениями, взглядами, ценностями, а также контекстными историческими реалиями, включающими самые разнообразные, но значимые для «героя» события, процессы и явления, факты биографии, опыт коммуникации в его «ближнем» и более широком окружении. Кроме того, следует учесть, что реконструкция образа политического деятеля возможна при условии учета рефлексии не только «продуцента», но и «реципиентов», в роли которых выступают современники «героя». В этом плане политическое лидерство представляет собой феномен гораздо более многогранный, нежели «деяния великих личностей». Образ признанного лидера фокусирует в себе ожидания и тревоги, стереотипы и фобии, опыт и надежды множества людей. Поэтому образ государственного деятеля, способного справиться с ролью «исторической личности», приобретает в общественном сознании совершенно особый статус. И если в обычной ситуации он еще «затмевается» институциональной системой и социокультурной традицией, но в переходные эпохи приобретает едва ли не ключевое значение, превращаясь в мощный фактор социально-политической самоидентификации и мобилизации общества.

Следует также учесть, что в роли своеобразного «реципиента» выступает и ученый-историк, который преломляет в своем сознании образ исторического деятеля, отраженный в исторических источниках. Причем «на реконструкцию образа в сознании реципиента-исследователя оказывают влияние те же группы факторов, что и на его создание в сознании продуцента: окружающая его действительность, включающая в себя разнообразные исторические события, процессы и т.д., социокультурный контекст, язык и личностные факторы»[10]. По сути речь идет о сообразном диалоге двух эпох, где образ исторического деятеля выступает в роли политического символа, имеющего актуальное значение и для современного общества.

Итак, реконструкция исторического образа политического лидера приводит к созданию интеллектуального конструкта, фактически состоящего из нескольких образов или «представлений». К их числу относится личный опыт самоидентификации и рефлексии «героя» (своего рода «автопортрет» исторического деятеля), и образ лидера, сложившийся у современников (в том числе в контексте бинарной системы «свой – чужой»), и интеллектуальный конструкт, порожденный профессиональными действиями историков в сочетании с их собственной социокультурной рефлексией и исторической памятью. В таком многогранном качестве образ исторического деятеля становится не только персонифицированным «портретом эпохи», но и настоящим дискурсом для современного общественного сознания. Однако следует признать, что полноценная реализация подобной исследовательской программы возможна только при условии адекватного выбора эмпирической основы. И если в рамках «новой персональной истории» предметом изучения может стать и вполне рядовой исторический персонаж, то методология имагологической реконструкции требует обращения к знаковым историческим фигурам. И особую актуальность в современных условиях приобретают образы политиков, подобно Бисмарку связанных с реализацией социально-консервативных реформаторских стратегий.

По своей исторической природе и идеологической направленности социальный консерватизм ориентирован на поиск устойчивого общенационального консенсуса, опирающегося на культурные традиции и исторический опыт нации, воссоздающего органическую взаимосвязь «души народа» и его актуального социального бытия. «Идеал социальных консерваторов – это единая нация, осознающая свою историческую судьбу (миссию), обладающая собственным геополитическим пространством, сплоченная перед внешними угрозами и устремленная в великое будущее. Поэтому социальный консерватизм наиболее востребован в ситуации, когда общество ощущает «разрыв времен», испытывает нарастающую потребность в прочной коллективной идентичности»[11]. Образ национального лидера выполняет роль одного из ключевых знаково-символических «маркеров» подобной идейно-политической программы – идет ли речь о современных политиках или государственных деятелях прошлого. Отто фон Бисмарк является одним из тех людей, чей образ соединил исторические эпохи и создал возможность для диалога исторической памяти людей совершенно разных поколений.

[1] Карлейль Т. Этика жизни (Трудиться и не унывать!) // Карлейль Т. Теперь и прежде. – М.: Республика, 1994. – С. 329.

[2] Орлов И.Б. «Человек исторический» в системе гуманитарного знания. – М.: Высшая школа экономики, 2012. – С. 36.

[3] Там же. – С 41.

[4] Репина Л.П. «Персональная история»: биография как средство исторического познания // Репина Л.П. Историческая наука на рубеже XX-XXI вв.: социальные теории и историографическая практика. – М.: Круг, 2011. – С. 289-290.

[5] Там же.

[6] Фазылова Е.Р. Лингвистический поворот и его роль в трансформации европейского самосознания XX века. Дисс. … кандидата философских наук. – Казань, 2008 [Электронный ресурс]. URL: http://cheloveknauka.com/lingvisticheskiy-povorot-i-ego-rol-v-transformatsii-evropeyskogo-samosoznaniya-xx-veka (дата обращения: 12.02.2015).

[7] Папилова Е.В. Имагология как гуманитарная дисциплина // Вестник МГГУ им. М.А. Шолохова. Серия «Филологические науки». – 2011. – № 4. – С. 31.

[8] Леонтьева О. Б. Историческая память и образы прошлого в российской культуре XIX – начала ХХ вв. – Самара: Книга, 2011. – С. 12.

[9] Ковтунова Ю.Р. Образ как объект исторического исследования // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия: Социально-гуманитарные науки. – 2014. – Выпуск № 4 (Т. 14). – С. 91-92.

[10] Денисов Ю.П. К проблеме изучения образа политического деятеля в исторической и историографической традиции // Омский научный вестник. 2007. – № 4 (58). – С. 48.

[11] Пономарев М.В. Социальный консерватизм и проблемы развития современного конституционализма // Вестник Московского городского педагогического университета. Серия: Юридические науки. – 2012. – № 1. – С. 71-72.