начала XXI века

(В это время настал вечер, и собрание разошлось).

 

...

магистрант исторического факультета МПГУ

Современное общество характеризуется беспрецедентными темпами научно-технического прогресса, нарастающим ценностным плюрализмом, крупномасштабными процессами интеграции и транснационализации. Исследователи пытаются описать это состояние с помощью таких броских метафор, как «великий разрыв», «ускользающий мир», «текучая современность», «эпоха неопределенности», «конец знакомого мира». Как образно отмечает Э. Гидденс, «мир в котором мы живем сегодня, вышел из-под контроля – мир ускользает из рук[1]». Социокультурная динамика приобретает все более противоречивый характер. C одной стороны, сложные для восприятия человеком процессы провоцируют болезненную ломку сознания, дискредитируют привычные нормы и стереотипы социального поведения, размывают культурные коды и паттерны. По сути, происходит глубокая деформация всего психологического строя личности. Утрата четких границ «своего» социокультурного и геополитического пространства приводит к кризису идентичности – феномен, который «представляет собой комбинированное переживание ненадежности, неуверенности и отсутствия безопасности своего “Я”[2]». С другой стороны, именно это «текучее» и «ускользающее» многообразие нынешнего мира создает уникальные условия для всесторонней реализации человеческих возможностей. Экспансия глобального информационного пространства, стирающего границы государств и культур, транснационализация образовательных систем, развитие социальных сетей, формирующих новую коммуникативную среду, виртуализация самых разнообразных социальных практик – все это предоставляет возможность для активного формирования своего «Я», свободного конструирования собственной идентичности.

«Текучий» характер современности зачастую воспринимается как проявление деструктивных и предельно опасных для социума тенденций. Однако с точки зрения теории синергетики и в целом постнеклассической методологии научного анализа речь идет о свойствах общества как сложной саморазвивающейся системы. Множественность современного социального пространства создает впечатление хаоса и провоцирует драматическое ощущение «смуты», нагромождения «рисков» и «вызовов». Однако в действительности речь идет скорее о том, что общественное развитие утрачивает привычные очертания «исторического прогресса». Многие события и процессы, волнующие наших современников, невозможно описать в категориях линейной каузальности и объяснить с точки зрения «исторических закономерностей». Современный мир все более наглядно демонстрирует черты синергетической эволюции, которая определяется сочетанием флуктуационных (колебательных) отклонений от «нормы» и бифуркационных (кризисных) обновлений[3].

Признание современного общества сложной саморазвивающейся системой синергетического типа приводит к внешне парадоксальному предположению: попытки обеспечить социальную гармонию, искоренить любые «нелинейные» социальные явления, исключить из общественной жизни протестные социально-политические движения будут иметь в перспективе все меньше шансов на успех. Разумеется, общество нуждается в особых мерах по укреплению гражданского мира и смягчению разрушительных, откровенно опасных тенденций. Но эта проблема не имеет однозначного и однонаправленного решения: качественный результат может быть достигнут только в том случае, если совершенствование институциональной структуры будет опираться не на отторжение альтернативных форм социального поведения и коммуникации, а на включение их в пространство общенационального дискурса. Более того, устойчивая дихотомия созидательных и деструктивных тенденций оказывается важным фактором динамичного развития социума, а не препятствием, подлежащим искоренению.

В ряду тех общественных явлений, которые позволяют наглядно представить дихотомическую синергию современного мира, особое место занимает процесс европейской интеграции. Противостояние европеизма и национализма, столкновение интеграционных и центробежных тенденций как на властном, так и на гражданском уровнях, является примером неоднозначности и внутренней противоречивости социальных практик. С одной стороны, за свою более чем полувековую историю Единая Европа прошла путь от регионального экономического объединения до одного из ключевых акторов мировой политики. «Европейский Союз представляет собой наиболее амбициозную с точки зрения целей и эффективную с точки зрения достигнутых ре­зультатов интеграционную организацию, полноценных аналогов которой пока не создано в других регионах Земного шара[4]». С другой стороны, усиление работы наднациональных институтов нередко расценивается как посягательство на национальный суверенитет. Недовольство внутренней политикой своих правительств, неумение справиться с экономическими трудностями и урегулировать социальные конфликты перерастают в протестные выступления против политики руководящих институтов ЕС[5]. Примеры такого «евроскептицизма» сопровождали всю историю Европейского Союза – от столкновения федералистских и межгосударственных проектов в период создания ЕОУС и краха проекта Европейского оборонного сообщества до провала Евроконституции и кризиса еврозоны в 2000-х гг. Причем, евроскептические настроения провоцировались не только вспышками национализма и ксенофобии, но и институциональными противоречиями в развитии Единой Европы (например, «кризис пустого кресла», «особая позиция» Великобритании).

На наш взгляд, дихотомия еврооптимизма и евроскептицизма является перманентной составляющей динамичного развития Единой Европы. В целом, под «еврооптимизмом» следует понимать комплекс тенденций и действий, направленных на укрепление наднациональной составляющей развития европейских стран, а под «евроскептицизмом» – широкий спектр общественных реакций, связанных с критическим отношением к европейской интеграционной модели. Важно отметить, что «евроскептицизм» не является синонимом «протеста». В число евроскептиков входят не только непримиримые противники интеграционной политики, но и сторонники ее альтернативных стратегий. К тому же в современных условиях дискуссия еврооптимистов и евроскептиков уже вышла за пределы дилеммы «Европа Отечеств» и «Отечество Европа», сформулированной в эпоху де Голля^[6]. В начале XXI в. еврооптимизм и евроскептицизм превратились в самостоятельные общественные дискурсы, принципиально значимые для осмысления самых разнообразных проявлений современности, в том числе множественности социального пространства и нелинейности общественного развития. Еврооптимизм представляет собой в этом отношении не только стратегию последовательного совершенствования интеграционной системы Европейского Союза, но и философию политического прогрессизма, целостную парадигму мультикультурного мышления. Евроскептицизм, напротив, является общественным феноменом рефлексивной природы. Евроскептицизм выражается, прежде всего, в форме «настроений», критических реакций, сомнений и фобий. В этом плане он тесно связан не столько с дискуссиями о реформах Европейского Союза, сколько с глубинными особенностями современного общественного сознания. «Характерной чертой современности является не неприятие нового просто в силу его новизны, а презумпция всеобщей рефлексивности... В сердцевине своей современность оказывается загадочной и, судя по всему, эта загадка не может быть “преодолена” никакими способами. Мы останавливаемся с вопросами там, где, как нам кажется, у нас были ответы. Общее сознание этого феномена просачивается в страхи, которые давят на каждого... Признание всепроникающей, имеющей определяющий характер рефлексивности вводит нас в мир нового, выводящего из равновесия опыта[7]». Таким образом, дихотомия еврооптимизма и евроскептицизма имеет более глубокую историческую природу, нежели столкновение различных интеграционных стратегий или противостояние принципов интернационализма и национализма. Более того, евроскептицизм можно рассматривать и как самостоятельное проблемное поле научного анализа, отражающее характер «рефлексирующей современности».

Специфика предметного поля изучения евроскептицизма позволяет использовать различные методы научного анализа. На наш взгляд, наиболее эффективным является сочетание методологии неоинституционализма и социального конструктивизма (в том числе теорий символического интеракционизма и фреймов). Неоинституциональный анализ ориентирован на структурно-функциональное моделирование и проектирование систем, выявление факторов их динамичности, изменчивости во времени[8]. Синтез символического интеракционизма и теории фреймов позволяет исследовать социетальные явления, обеспечивающие системность и целостность личностных форм социального поведения[9]. Символический интеракционизм связан с изучением рефлексивной природы человеческой личности и выявлением тех механизмов, которые придают ей социальное значение[10]. Фрейм же – это схема восприятия определенных ситуаций, их символической интерпретации и соответствующего выбора модели поведения. Социальные фреймы обеспечивают фоновое понимание событий, в которых участвуют воля, целеполагание и разумность – живая деятельность, воплощением которой является человек, а их системы обеспечивают преемственность социального опыта в обществе, возможность ситуативного взаимопонимания[11]. Таким образом, если неоинституциональный анализ позволяет выявить сам «сбой» в системе политических отношений, определить те институциональные противоречия, которые порождают волну скептицизма и протестные настроения, то методология символического интеракционизма и теория фреймов позволяют понять те глубинные изменения, которые происходят в системе социальных отношений и самой структуре личности под воздействием подобного кризиса. Гипотетически можно предположить, что в условиях кризисного развития происходит не только деформация привычных стереотипов и «разрыв» традиций. Протест сам становится новой «нормой» социального поведения, преобразуясь в ряд устойчивых фреймов – например, «бунтаря-террориста» (выражающего свой протест посредством агрессивных действий вплоть до террористических актов) и «революционера-консерватора» (пытающегося вернуть политический процесс к неким «исконным», более естественным формам).

Закрепление фреймов «евроскептицизма» как устойчивой модели оценочных реакций и социального поведения ставит проблему их возможной институционализации в рамках политико-правового и информационного пространства Европейского союза. Примером такой тенденции является многолетняя «особая позиция» Великобритании. Английский евроскептицизм – это не только явление социально-политической рефлексии, но и преемственная правительственная стратегия. В данный момент невозможно предугадать, будет ли этот процесс иметь место в континентальной Европе, а, если это произойдет, то в какой мере и к каким это приведет последствиям. Но гипотетически можно предположить, что «легализация» евроскептицизма, его масштабное включение в институциональную структуру Европейского Союза будет способствовать снятию противоречий между различными группами государств ЕС (такое развитие событий способно, например, в значительной степени сгладить остроту «греческого вопроса»). На социетальном уровне институционализированный фрейм «скептицизма» может стать ключом к смягчению общественных противоречий. Принятие протеста в качестве одной из «легальных» форм социального взаимодействия вместо непримиримой борьбы с ним не усугубит «взрывоопасность» общественно-политических отношений, а, наоборот, возведет их на новый уровень. Более того, институционализация евроскептицизма на уровне устойчивых фреймов поведения и коммуникации может придать процессу развития ЕС синергетический характер, присущий современному обществу.

[1] Гидденс Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. – М.: Весь мир, 2004. – С. 18.

[2] Бауман З. Текучая современность. – СПб.: Питер, 2008. – С. 173.

[3] См. Николис Г., Пригожин И. Познание сложного. – М.: УРСС, 2003. – С. 88–91.

[4] Европейский Союз: Основополагающие акты в редакции Лиссабонского договора с комментариями / Под ред. С.Ю. Кашкина. – М.: Инфра-М, 2008. – С. 15.

[5] Социальная Европа в XXI веке / Под ред. М.В. Каргаловой. – М.: Весь мир, 2011. – С.11.

[6] См. Сиджански Д. Федералистское будущее Европы. От Европейского сообщества до Европейского союза. – М.: РГГУ, 1998. – С. 60–68.

[7] Гидденс Э. Последствия современности. – М.: Праксис, 2011. – С. 156, 169, 173.

[8] См. Нуреев Р. М. Очерки по истории институционализма. – М.: Содействие – XXI век, 2010.

[9] См. Вахштайн В. В. Социология повседневности и теория фреймов. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2011.

[10] Джордж Герберт Мид и методология «понимающего» исследования [Электронный ресурс]. URL: library.sociology.kharkov.ua/books/empir_soc1/chapter4.html (дата обращения: 19.05.2011)

[11] Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. – М.: Институт социологии РАН, 2003. – С. 62.