У. Томас, Ф. Знанецкий

Методологические заметки ¹

¹ Thomas W., ZnanieckiF. Methodological Note. Публикуемый материал представляет собой сокращенное введение к кн.: Thomas W., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America. Boston, 1918—1920. Vol. 1. Primary-Group Organization. P. 1—86. (Перевод С. Татарниковой).

Одной из наиболее существенных особенностей социальной эволюции является растущая значимость, которую приобретает в общественной жизни рациональная и сознательная техника. У нас остается все меньше и меньше склонности позволять социальным процессам протекать без нашего активного вмеша­тельства. Мы чувствуем все больше и больше недовольства, когда любое активное вмешательство основано на простой прихоти человека или социального организма, или на предвзятых фило­софских, религиозных или нравственных обобщениях.

Поразительные результаты, достигнутые рациональной техникой в сфере материальной действительности, побуждают нас применить некоторые аналогичные процедуры к социальной действительности. Наш успех в контроле над природой убеждает что со временем мы будем способны в такой же мере контролиро­вать мир социума. Наше нынешнее бессилие в этом деле проистекает не из какой-либо существенной ограниченности разума, а из того простого исторического факта, что объективное отношение к социальной действительности есть недавнее приобре­тение. (...)

Такое требование рационального контроля порождено возра­стающей скоростью социальной эволюции. Старые формы контро­ля основывались на допущении сущностной стабильности всей социальной конструкции и были действенны в той мере, в какой эта стабильность была реальна. В стабильной социальной организации существует достаточно времени, чтобы развиваться чисто эмпирическим путем, путем бесчисленных проб и ошибок. (...)

Но когда благодаря разрушению групповой изоляции, благо­даря контактам группы с более сложным и изменчивым миром социальная эволюция убыстряется, а кризисы учащаются и разно­образятся, тогда не остается времени для подобной постепенной, эмпирической, систематической выработки приблизительно адек­ватных средств контроля... Замена полуосознанной рутины сознательной техникой стала, таким образом, общественной необходимостью, хотя и очевидно, что развитие этой техники может быть только постепенным. (...)

Старейшей, но самой устойчивой формой социальной техники является «предписание и запрещение», т. е. противопоставление кризису произвольного акта воли, предписывающего исчезновение нежелательных или появление желаемых явлений, и использова­ние произвольного физического действия для реализации предпи­сания. Этот метод в точности соответствует магической фазе натуральной техники². В обоих случаях существенные средства достижения обусловленного следствия более или менее сознатель­но мыслятся присущими акту воли, посредством которого следствие объявляется желательным, при этом действие оказыва­ется всего лишь необходимым средством или инструментом; в обоих случаях процесс, посредством которого причина (акт воли или физическое действие), как полагают, приводит свое следствие к реализации, остается за рамками исследования; наконец, в обоих случаях, если результат не достигнут, взамен попытки найти и устранить помехи предпринимается новый акт воли с новыми материальными добавлениями. Хорошим примером этого в социальной сфере является типичная законодательная процеду­ра наших дней.

² В отличие от социальной.— Прим. перев.

 

И в магической и в предписывающе-запрещающей технике часто случается так, что средства, способствующие осуществле­нию акта воли, действительно эффективны, в силу чего и достига­ется результат. Но так как процесс каузации, будучи неизвестен, не может контролироваться, то успех всегда более или менее случаен и зависим от стабильности общих условий; если они изменяются, предполагаемый эффект не достигается, а субъект оказывается не в состоянии объяснить причины неудачи и может лишь попытаться наугад использовать какие-то другие средства. Поэтому еще чаще случайного успеха бывает так, что действие приносит некий результат, но отнюдь не тот, что хотели.

На самом деле существует одно различие между магией и предписывающе-запрещающей техникой. В социальной жизни выраженный акт воли может быть иногда реальной причиной, в том случае, когда человек или социальный организм, от которого он исходит, имеет определенный авторитет в глазах тех, к кому применяется запрещение или предписание. Это обстоятельство не изменяет природу техники как таковой. Престиж правителей, духовников и законников был при старых режимах условием, делающим акт воли действенной причиной, но он теряет свою ценность в современных частично или полностью республикан­ских организациях.

Более эффективная техника, основанная на «здравом смысле» и представленная «практической» социологией, естественным образом возникла на тех направлениях социального действия, в которых либо не было места для законодательных мер, либо принцип «Hoc volo, sic jubeo»³ показал себя слишком не­эффективным в бизнесе, благотворительности и филантропии, дипломатии, частном объединении. Здесь он в самом деле был признан неэффективным в управлении каузальным процессом, и ищутся действительные причины каждого явления; при этом предпринимается попытка контролировать следствия, воздействуя на причины. Несмотря на нередкие частичные успехи в этой технике, неявно присутствует множество ошибок; в ней все еще слишком много моментов беспланового эмпиризма...

³ Так я хочу, так я велю.— Прим. перев.

 

Первая из этих ошибок демонстрировалась достаточно часто. Она состоит в скрытом или явном предположении, что мы знаем социальную действительность потому, что живем в ней и что мы можем предполагать очевидность вещей и отношений на основа­нии нашего эмпирического знакомства с ними. Этот подход весьма близок предположению древних о том, что мы знаем физический мир потому, что живем и действуем в нем и, следовательно, имеем право обобщения без специального и тщательного исследования, просто на основе «здравого смысла». История физической науки дает нам много хороших примеров тех результатов, к которым может привести здравый смысл, таких, как геоцентрическая система в астрономии или средневековые идеи относительно движения. Легко показать, что даже широчайшее индивидуальное знакомство с социальной реальностью, даже наиболее очевидные успехи индивидуальной адаптации к этой реальности не могут дать никакой серьезной гарантии обоснованности обобщений здравого смысла.

В самом деле, сфера индивидуального практического знаком­ства с социальной действительностью, сколь обширна ни была бы она в сравнении с такой же сферой других людей, всегда ограничена и составляет только малую часть всей совокупности социальных фактов⁴. Она обычно распространяется на одно общество, часто только на один класс этого общества; мы можем назвать это внешним ограничением. Но существует еще и ограни­чение внутреннее, еще более важное, связанное с тем фактом, что среди всех случаев, которые индивид встречает в сфере своей социальной жизни, большая — возможно, большая,— часть оста­ется незамеченной, никогда не выступая основой для обобщений здравого смысла. Такой отбор случаев есть результат индивиду­ального темперамента, с одной стороны, и индивидуального интереса — с другой. В любом случае — действуют ли склонности темперамента либо практические соображения — отбор оказыва­ется субъективным, т. е. обоснованным только для этого определенного индивида в этой определенной социальной позиции и тем самым совершенно несоизмеримым с отбором, который относительно той же информации осуществляет ученый с объ­ективной, безличной точки зрения.

⁴ Здесь и далее «социальный факт» — синоним «социального явления».— Прим. перев.

 

Практический успех индивида в сфере его деятельности тоже не является гарантией того, что ему действительно известны взаимосвязи между социальными феноменами, которые он способен контролировать. Разумеется, в его схемах социальных фактов должна быть некая объективная валидность — в против­ном случае он не смог бы жить в обществе,— но правильность этих схем есть всегда лишь грубое приближение, смешанное с огромным количеством ошибок. Когда мы допускаем, что успешная адаптация индивида к его окружению есть доказатель­ство того, что он досконально знает свое окружение, мы забываем, что существуют степени успешности, что стандарт успеха в значительной степени субъективен... В любой адаптации обнаруживаются различные пропорции двух элементов — дей­ствительного контроля над окружением и требований, для удовлетворения которых служит этот контроль. Адаптация может быть совершенной либо из-за чрезвычайно успешного и широкого контроля, либо из-за чрезвычайно ограниченных требований.

Так, знание индивидом своего окружения может рассматри­ваться как действительное только в тех отдельных случаях, когда он действительно контролирует это окружение. Его схемы могут быть верны в той степени, в какой они абсолютно успешны. А если мы вспомним, сколь многие практические успехи обязаны простому случаю или удаче, тогда даже это ограниченное количество истин становится сомнительным. (...)

Таким образом, знакомство с социальными фактами и знание социальных отношений, которое мы приобретаем на практике, всегда более или менее субъективно ограничены как в количе­ственном отношении, так и в степени общности. Поэтому все обобщения, составляющие социальную теорию здравого смысла и основывающиеся на индивидуальном опыте, несущественны и подвержены неисчислимым исключениям. Приемлющая их социология с необходимостью обрекает себя на пребывание на одной методологической стадии; практика, основывающаяся на них, должна быть столь же незащищенной и полной ошибок, как и деятельность любого индивида.

Всякий раз, когда такая «практическая» социология вместо того, чтобы полагаться на индивидуальный опыт, делает усилие подняться над уровнем расхожих обобщений путем исследования социальной действительности, она по-прежнему пользуется тем же методом, что и индивид в своем размышлении: исследование всегда протекает в непосредственной соотнесенности с практиче­скими целями, а стандарты желательного и нежелательного есть та основа, на которой зиждется подход к теоретическим проблемам... Пример физической науки и материальной техники давно должен был показать нам, что только научное исследова­ние, исключительно свободное от всякой зависимости от практики, может стать практически полезным в своих положениях. Конечно, это не означает, что ученый не должен отбирать для исследования проблемы, решение которых имеет практическую важность... Однако из метода изучения как такового необходимо исключить все практические соображения, если мы хотим иметь валидные результаты. Это еще не было осознано практической социоло­гией... Нет сомнения в том, что применение норм к действительно­сти имело историческую важность, таким образом инициировав исследование, и «анормальное» стало объектом эмпирического изучения... Однако, отделяя анормальное от нормального, мы лишаем себя возможности изучать их в их взаимосвязи, в то время как только в такой взаимосвязи их изучение может быть в полной мере плодотворным. В конкретной жизни не существует разрыва в движении от нормального к анормальному, который позволил бы какое-то четкое разделение соответствующих масси­вов материала, а природа нормального и анормального, как она определена теоретической абстракцией, может быть полностью понята лишь с помощью сравнения.

Но есть и другие последствия этой ошибки. Когда норма есть не результат, а исходная точка исследования, как в рассматривае­мом случае, то любой практический обычай, любой нравственный, политический, религиозный взгляд провозглашает себя нормой и рассматривает как анормальное все, что не согласуется с ним. Результат пагубен как для практики, так и для теории.<...>

Третья ошибка социологии здравого смысла есть имплицитное допущение, что любая группа социальных фактов может рассмат­риваться как теоретически, так и практически в произвольной изоляции от остальной жизни данного общества. Это допущение, вероятно, невольно выведено из общей формы социальной организации, в которой действительная изоляция определенных групп фактов есть результат требований практической жизни... Фабрика и армейский корпус — типичные примеры таких органи­заций. Здесь действительно и практически осуществлена изоляция группы фактов от остальной социальной жизни. Задача социаль­ной теории и социальной техники лежит вне этих систем, она начинается, скажем, всякий раз, когда в систему вводятся внешние тенденции, не гармонирующие с организованными действиями, когда рабочие на фабрике начинают забастовку или солдаты поднимают мятеж. Тогда изоляция исчезает, система вступает посредством своих членов в отношения со всей социальной жизнью в целом.

Это отсутствие реальной изоляции, которое характеризует систему организованной деятельности только в моменты кризиса, является постоянной чертой всех искусственных, абстрактно сформированных групп фактов, таких, как «проституция», «пре­ступность», «образование», «война» и т.д. Каждый единичный факт, включенный в эти обобщения, неисчислимыми нитями связан с неопределенным числом других фактов, принадлежащих к различным группам, и эти отношения придают каждому факту иной характер... Это означает не то, что такие группы фактов невозможно изолировать для теоретического исследования или практической деятельности, а просто то, что такая изоляция должна стать не априорной, а апостериорной, так же как и различение нормального и анормального.

Есть еще две ошибки в социальной практике, хотя практически социология уже от них отреклась. Причина их постоянного присутствия в практике заключается в том, что хотя ошибочность старых предположений и была признана, на их место не были выдвинуты никакие работающие идеи. Эти предположения заключаются в следующем: 1) что люди реагируют одним и тем же образом на одни и те же воздействия вне зависимости от своего индивидуального или социального прошлого, и, следова­тельно, возможно вызвать у разных индивидов идентичное поведение идентичными средствами; 2) что люди развивают спонтанно, без внешнего воздействия тенденции, позволяющие им извлекать выгоду однообразным способом в имеющихся условиях, и поэтому достаточно создать благоприятные или устранить неблагоприятные условия для того, чтобы породить или подавить данные тенденции.

Предположение об идентичности реакций на идентичные воздействия обнаруживается в самых различных рядах традиционной социальной деятельности. Для примера достаточно приве­сти судебную практику и образование.<..>Предположение о самопроизвольном развитии тенденций на основе данных матери­альных условий происходит из преувеличенного значения, прида­ваемого социальными реформаторами изменению материальной среды, и непосредственных выводов о ментальности и характере индивидов и групп... Без сомнения, материальные условия в значительной мере развивают или тормозят соответствующие линии поведения, но только в том случае, если тенденция уже существует, так как то, каким образом они будут использоваться, зависит от людей, их использующих...

Эти ошибки социологии здравого смысла не всегда обязаны своим существованием недостатку теоретических способностей или серьезного научного отношения у людей, занимающихся исследованиями. Они являются неизбежным следствием необходи­мости сразу и непосредственно сталкиваться с действительными ситуациями. Общественная жизнь протекает непрерывно и должна контролироваться в каждый момент времени. Бизнесмен или политик, педагог или благотворитель постоянно сталкиваются с новыми социальными проблемами, которые они должны разрешать, как бы несовершенны и временны ни были его решения,— поток развития не будет их дожидаться. Они должны иметь немедленные результаты, и это их заслуга, если они стремятся примирить требования актуальности и научной объ­ективности настолько, насколько они вообще могут быть совмеще­ны, и пытаются понять социальную действительность столь же хорошо, как они могли это сделать до начала своих действий.

Конечно, социальная жизнь улучшается даже под таким контролем, как тот, что способна дать социология здравого смысла; конечно, никакие усилия не должны отвергаться, так как конечный результат обычно оказывается благоприятным. Но в общественной деятельности, даже более чем в деятельности материальной, метод здравого смысла оказывается наиболее расточительным, и постепенная замена его более эффективным методом окажется хорошим приложением усилий. Это значит, что нам необходима точная эмпирическая социальная наука, готовая для возможного применения. Такая наука может быть построена только в том случае, если мы видим цель в ней самой, а не представляем ее средством для чего-либо иного, если мы дадим ей время и возможность развиться во всех возможных направлениях исследования, даже тогда, когда мы не видим возможных применений для тех или иных ее результатов.<;...>

Разумеется, это не означает, что существующая социальная техника должна ждать до тех пор, пока не конституируется наука; какая бы она ни была, она несравнимо лучше, чем ничего. Но так же как и в материальной технике, сразу после достижения научного открытия необходимо искать сферу его практического применения, и если эта сфера найдена, новая техника должна заменить в ней старую.

Даже если никакие практические цели не были изначально заложены в научное исследование, социальная практика имеет тем не менее право требовать от социальной теории по крайней мере того, чтобы хоть некоторые из ее результатов могли быть применены и чтобы число и значимость этих результатов постоянно возрастали. По выражению одного из прагматиков, практическая жизнь может и должна будет давать кредит науке, но рано или поздно наука должна будет отдать долг, причем чем дольше отсрочка, тем больше процент. Это требование конечной практической применимости равно важно и для науки и для практики; это проверка не только практической, но и теоретиче­ской ценности науки.<…>

Если мы попытаемся сейчас определить, что может быть предметом и методом социальной теории, которая была бы способна удовлетворить требованиям современной социальной практики, станет очевидно, что главным объектом исследования должно оказаться существующее цивилизованное общество в полном своем развитии и со всей сложностью ситуаций, так как именно контроль за существующим цивилизованным обществом есть то, что пытается обрести в своих попытках рациональная практика. Но здесь, как и во всякой другой науке, определенная масса материала приобретает свое полное значение только в том случае, если мы можем свободно пользоваться сравнением с целью отделения существенного от случайного, простого от сложного, первичного от вторичного. К счастью, социальная жизнь создает нам благоприятные условия для сравнительных исследований, в особенности на нынешней стадии эволюции, когда существует определенное количество цивилизованных обществ, достаточно схожих в своих фундаментальных культурных пробле­мах, чтобы сделать сравнение возможным, и достаточно отличаю­щихся друг от друга в традициях, обычаях и общем национальном духе, чтобы сделать сравнение плодотворным. Из числа этих обществ никоим образом не должны исключаться такие неевро­пеоидные общества, как, например, китайское, чьи организации и установки глубоко отличны от наших, но которые интересуют нас и как социальные эксперименты и как ситуации, с которыми мы должны согласовывать наше собственное будущее.

По контрасту с таким изучением различных современных цивилизованных обществ направления, по которым велась до настоящего времени большая часть чисто социологических исследований, т.е. этнография примитивных обществ и социальная история, имеют вторичное, хотя и отнюдь не пренебрежимо малое, значение.<...>Во всех попытках понять и истолковать прошлое и первобытное мы должны пользоваться, сознательно или нет, нашим знанием нашей теперешней цивилизованной жизни, которая всегда остается основой для сравнения, рассматриваются ли прошлое и первобытное как нечто схожее или как нечто отличающееся от настоящего и цивилизованного. Чем менее объективно и критично наше знание настоящего, тем более субъективно и неметодично наше толкование прошлого и перво­бытного; не будучи способны увидеть относительный и ограни­ченный характер той культуры, в которой мы живем, мы неосознанно сводим всякое незнакомое явление к ограниченностям нашей собственной социальной личности. Следовательно, действительно объективное понимание истории и этнографии можно ожидать только как результат систематического знания существующих культурных обществ.

Рассматривая вопрос о предмете социальной теории, надо подчеркнуть необходимость брать в расчет всю полноту жизни данного общества, а не произвольный отбор и предварительную изоляцию неких отдельных групп фактов. Мы уже видели, что противоположная процедура составляет одну из ошибок социоло­гии здравого смысла.... Все мы более или менее повинны в этой ошибке, но мы предпочитаем относить ее главным образом к Г. Спенсеру.

Открыто только два возможных пути для того, чтобы избежать произвольных ограничений и субъективных толкований. Мы можем монографически изучать все конкретные общества со всей сложностью проблем и ситуаций, составляющих их культурную жизнь; или же мы можем работать над специальными социальны­ми проблемами, исследуя проблемы в определенном ограниченном количестве социальных групп и изучая ее в каждой группе, принимая во внимание те конкретные формы, которые она приобретает под влиянием преобладающих в этом обществе условий, беря в расчет сложное содержание, которое конкретный культурный феномен имеет в определенном культурном окруже­нии.

Мы имеем две фундаментальные практические проблемы, составлявшие ядро рефлексирующей социальной практики во все времена. Это: 1) проблема зависимости индивида от социальной организации и культуры и 2) проблема зависимости социальной организации и культуры от индивида.<…>

Если социальная теория должна стать основой социальной техники и действительно разрешить эти проблемы, то очевидно, что она должна включить оба задействованных в них вида данных, а именно объективные культурные элементы социальной жизни и субъективные характеристики членов социальной группы и что эти два вида данных должны быть взяты как коррелирую­щие. Для этих данных сейчас и далее мы будем использовать термины «социальные ценности» (или просто «ценности») и «лич­ностные установки».

Под социальной ценностью мы понимаем любой факт, имеющий доступные членам некой социальной группы эмпириче­ское содержание и значение, исходя из которых он есть или может стать объектом деятельности....Каждая из них имеет содержание либо чувственное (как в случае с продуктами питания, углем, инструментом); либо частично чувственное, частично воображае­мое (как в случае со стихотворением, содержание которого не конституируется не только написанными или произносимыми словами, но также и образами, которые они вызывают, или в случае с университетом, содержание которого есть целый комплекс людей, зданий, материальных принадлежностей и обра­зов, представляющих их деятельность); либо, наконец, только воображаемое (как в случае с мифологической личностью или
с научной теорией). Значение этих ценностей становится экспли­цитным, когда мы берем их в связи с другими человеческими действиями Социальная ценность, таким образом, противоположна естественной вещи, которая имеет содержание, но как
часть природы не имеет значения для человеческой деятельности и считается "бесценностной", но когда естественная вещь приобретает значение, она становится за счет того социальной ценностью. Естественно, общественная ценность может иметь много значений, соотносясь с разными видами деятельности.

Под установкой мы понимаем процесс индивидуального сознания, определяющий реальную или возможную активность индивида в социальном мире... Установка, таким образом, является индивидуальным, двойником общественной ценности: деятельность в любой своей форме является связующим звеном между ними. Через свое отношение к деятельности и тем самым к индивидуальному сознанию ценность отлична от природной вещи. Через свое отношение к деятельности и тем самым к социальному миру установка отлична от физического состояния....Психологический процесс есть установка, трактуемая как объект в себе, изолированный рефлексирующим актом внимания и взятый прежде всего в связи с другими состояниями этого же индивида. Установка есть психологический процесс, трактуемый как изна­чально проявляющийся в соотнесенности g социальным миром и взятый прежде всего в связи с некоторой общественной ценностью. Индивидуальная психология может впоследствии восстановить связь между психологическим процессом и объ­ективным миром, разорванную этой рефлексией; она может исследовать психологические процессы как обусловленные факта­ми внешнего мира. Таким же образом социальная теория может впоследствии связать воедино различные установки индивида и определить его социальный характер. Но именно оригинальные (и обычно неосознанно занимаемые) позиции определяют после­дующие методы этих двух наук. Психологический процесс остается всегда главным образом состоянием кого-то; установка остается всегда главным образом установкой на что-то.<…>

Но когда мы говорим, что данные социальной теории есть ценности и установки, здесь еще нет достаточного определения объекта этой науки; сфера, таким образом очерченная, охватыва­ла бы всю человеческую культуру и включала бы предметы философии и экономики, теории искусства, теории науки и т. д. Необходимо, следовательно, более точное определение с целью отграничения социальной теории от других наук, давно сформировавшихся и имеющих собственные методы и собственные цели. (...)

Но когда мы изучаем жизнь конкретной социальной группы, мы находим некую весьма важную сторону этой жизни, которую социальная психология не в состоянии соответствующим образом принять во внимание, которую ни одна из специальных наук о культуре не считает собственным предметом, которая в течение последних 50 лет составила главную область интереса для различных изысканий и которая именуется социологией. Некото­рые из преобладающих в группе установок выражают себя только в индивидуальных действиях, единообразных или многообразных, изолированных или комбинированных. Но есть и другие уста­новки, обычно, хотя и не всегда, наиболее общие, которые как и первые, прямо выражаются в действиях, но, кроме того, обнаруживают также непрямое проявление в более или менее эксплицитных и формальных правилах поведения, посредством которых группа стремится сохранить, отрегулировать и сделать наиболее общим и повторяющимся соответствующий тип действий среди своих членов... Их можно рассматривать и как действия, как проявления установок, как индексы, показывающие, что если группе требуется определенный вид действий, то установка, которая, как предполагается, проявляет себя в этих действиях, разделяется всеми, кто придерживается данного правила. Но в то же время само существование правила поведения говорит о том, что есть некоторые, пусть слабые и изолированные, установки, которые не сочетаются полностью с установкой, выраженной в правиле, и что группа чувствует необходимость предотвратить переход этих установок в действия... В таком аспекте правила и действия, рассмотренные не с точки зрения установок, выраженных в них, а с точки зрения установок, вызвавших их, вполне аналогичны любым другим ценностям — экономическим, художественным, научным, религиозным и т. д.... Такие ценности не могут, следовательно, быть предметом социальной психологии; они составляют особую группу объективных культурных данных наряду со специальными областями других наук о культуре, таких, как экономика, теория искусства, филология и т. д. Прави­ла поведения и действия, рассматриваемые как соответствующие или нет этим правилам, составляют по отношению к их объ­ективному значению определенное число более или менее связанных и гармоничных систем, могущих в целом быть названными социальными институтами, а тотальность институтов, обнаруживаемая в конкретной социальной группе, составляет социальную организацию этой группы. При изучении социальной организации как таковой мы должны подчинять личностные установки социальным ценностям, как мы делаем это в других специальных науках о культуре, по той причине, что установки имеют для нас значение только как влияющие и изменяющие правила поведения и социальные институты.

Социология как теория социальной организации есть, таким образом, специальная наука о культуре, подобная экономике или филологии и, таким образом, противостоящая социальной психо­логии как общей науке о субъективной стороне культуры... Следовательно, социальная психология и социология могут быть отнесены к общему рангу социальной теории, поскольку обе они занимаются отношениями индивида и конкретной социальной группы, хотя их платформы на этой общей почве вполне противостоят друг другу, хотя их области не равно широки: социальная психология включает в себя установки личности в отношении всех культурных ценностей данной социальной группы, в то время как социология может изучать только один тип этих ценностей — социальные правила — в их связи с индивиду­альными установками.

Мы увидели, что главная сфера интересов социальной психологии включает в себя наиболее общие и наиболее фундаментальные культурные установки, обнаруживающиеся в конкретных обществах. Точно так же существует и главная сфера, образующая методологический центр социологического интереса. В него входят те правила поведения, которые непосред­ственно связаны с активными отношениями членов группы друг с другом, а также каждого члена и группы в целом. И в самом деле, именно эти правила, выражающиеся в нравах, законах, групповых идеалах, систематизированные в таких институтах, как семья, племя, сообщество, свободная ассоциация, государство и т. д., составляют центральную часть социальной организации и обеспечивают посредством этой организации существенные условия жизнедеятельности группы как определенной культурной целостности, а не просто скопления индивидов. Следовательно, все другие правила, которые данная группа может разрабатывать и трактовать как обязательства, имеют вторичное социологиче­ское значение по сравнению с первыми.

Это не означает, что социология не должна выходить в своих исследованиях за границы этого методологического центра ее интересов. Каждая социальная группа, особенно на более низких стадиях социальной эволюции, склонна контролировать все индивидуальные действия, а не только те, что прямо относятся к ее основополагающим институтам. Так, мы находим социальные регуляции экономических, религиозных, научных, творческих действий, даже техники и речи, и нарушение этих регуляций часто рассматривается как затрагивающее само существование группы.... Во всех цивилизованных обществах некоторая часть культурной деятельности — религиозной, экономической, научной, творческой и т. д. — находится вне социальной регуляции, а другая, возможно, даже большая, часть хотя еще и подчинена обще­ственным правилам, но уже не рассматривается как непосред­ственно затрагивающая существование или единство общества и в самом деле не затрагивает его. Поэтому было бы большой методологической ошибкой вообще пытаться включать в сферу социологии такие культурные области, как религия или экономи­ки на том основании, что в определенных социальных группах религиозные или экономические нормы рассматриваются как часть социальной организации, а в некотором смысле и являются ею. [...]

Главные проблемы современной науки — это проблемы кау­зального объяснения. Детерминация и систематизация данных только первый шаг в научном исследовании. Если наука хочет заложить основу техники, она должна попытаться понять и проконтролировать процесс становления. Социальная теория не может уклониться от решения этой задачи, и путь ее осуществле­ния только один. Социальное становление, так же как и становле­ние в природе, необходимо анализировать во множественности фактов, каждый из которых представляет собой последователь­ность причины и следствия. Идея социальной теории состоит в аналитическом расчленении тотальности социального становле­ния на такие причинные процессы и в последующей систематиза­ции, позволяющей нам понять связи между этими процессами. [...]

Но если общая философская проблема свободной воли и детерминизма в данном случае несущественна, то проблема наилучшего из возможных метода каузального объяснения весьма насущна. В самом деле, ее разрешение является фундаментальной и неизбежной исходной задачей всякой науки, которая, как и социальная теория, все еще пребывает на этапе формирования... Факт как таковой уже абстракция; мы изолируем определенный ограниченный аспект конкретного процесса становления, отрицая, по крайней мере временно, всю его бесконечную сложность. Вопрос лишь в том, производим ли мы эту абстракцию методиче­ски или нет, знаем ли мы, что и почему мы принимаем или отбрасываем, или же просто некритически пользуемся старыми абстракциями «здравого смысла». Если мы хотим достичь научных объяснений, мы должны помнить, что наши факты должны быть определены таким образом, чтобы можно было подвести их под общие законы. Факт, который не может рассматриваться как проявление одного или нескольких законов, причинно необъясним....Только если социальная теория преуспе­вает в определении каузальных законов, она может стать основой социальной техники, так как техника требует возможности предвидеть и просчитывать следствия данных причин, а это требование реализуемо только тогда, когда мы знаем, что определенные причины всегда и повсюду производят опреде­ленные следствия…<…>

Некритически следуя примеру естественных наук, социальная теория и социальная практика забыли взять в расчет одно существенное различие между природной и социальной действи­тельностью, которое состоит в том, что в то время как следствие физического феномена целиком зависит от объективной природы этого феномена и может быть просчитано на основе его эмпириче­ского содержания, то следствие социального феномена зависит к тому же и от субъективной позиции, занимаемой личностью или

группой относительно данного явления, и может быть просчитано, если мы знаем не только объективное содержание предполагаемой причины, но также и значение, которое она имеет в данный момент для данных мыслящих существ.

Это простое рассуждение должно показать социальному теоретику или технику, что социальная причина не может быть проста, как естественная причина; она сложна и должна включать в себя как объективный, так и субъективный элементы, ценность и установку. В противном случае, из-за того что нам в каждой конкретной ситуации придется искать объяснения, почему данная личность или данное общество отреагировали на данное явление именно так, а не иначе, наш результат будет случаен и непредска­зуем.

По сути, социальная ценность, воздействуя на индивидуальных членов группы, вызывает в каждом из них более или менее разный эффект; даже когда она воздействует на одного и того же индивида в разные моменты его жизни, ее влияние не едино­образно. Типичным примером является воздействие произведений искусства. [...]

За исключением элементарных реакций на чисто физические стимулы, которые можно считать идентичными ввиду идентично­сти «человеческой природы» и принадлежащими