Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава XXXIX





ПЛАН СПАСЕНИЯ

 

В эти тяжкие дни особенную тревогу внушал мне мой сын. Отец и его приятели находили особое удовольствие в том, чтобы поощрять все зародыши порока, которые могут таиться в маленьких детях, и прививать ему всевозможные дурные привычки – короче говоря, любимой их забавой было «делать из него заправского мужчину». Даже сказанного вполне достаточно, чтобы оправдать мои опасения за него и мою решимость любой ценой вырвать мальчика из рук подобных наставников. Сперва я пыталась не отпускать его от себя или оставляла в детской, предупредив Рейчел, чтобы она ни в коем случае не позволяла ему спускаться в столовую к десерту, пока там сидят эти «джентльмены». Но такая предосторожность оказалась бесполезной. Его отец тотчас отменил все мои распоряжения – он не разрешит, чтобы старуха нянька и проклятая дура мать уморили малыша скукой. И потому малыш каждый вечер назло своей ведьме-мамаше отправлялся в столовую, где учился осушать рюмку лихо, как папа, ругаться, как мистер Хэттерсли, ставить на своем, как заправский мужчина, и посылать мамашу к дьяволу, чуть только она пыталась его угомонить. Наблюдать, как подобные вещи с лукавой шаловливостью проделывает прелестный маленький мальчик, слушать, как подобные слова произносит звонкий детский голосок – о, какой пикантной и невыразимо смешной забавой было это для них и каким страшным горем для меня! Когда после его очередной выходки веселые собутыльники держались за животы, он с гордой радостью оглядывал стол и его тоненький смех сливался с их хриплым хохотом. Но если сияющие голубые глазки останавливались на моем лице, восторг в них на миг угасал и мальчик огорченно спрашивал: «Мамочка, а ты почему не смеешься? Папа, ну, заставь ее засмеяться, хоть разочек!»

И я вынуждена была оставаться среди этих скотов в человечьем обличье, выжидая удобного случая спасти от них своего ребенка, а не удалялась сразу же, едва слуги убирали скатерть, как сделала бы, не покинь он детской. А он не желал уходить, и мне часто приходилось уносить его силком, так что я казалась ему злой и несправедливой. Иногда отец требовал, чтобы он остался за столом, и тогда я бывала вынуждена бросать его на попечение веселой компании, а сама в одиночестве предавалась горю и отчаянию или тщетно старалась придумать, как спастись от такой страшной беды.

И вновь мне следует отдать должное мистеру Харгрейву: я ни разу не слышала, чтобы он засмеялся этим обезьяньим выходкам или похвалой поощрил малыша и дальше подражать подвигам взрослых. Но когда малолетний кутила проделывал или произносил что-то уж слишком гадкое, я порой замечала на лице мистера Харгрейва странное выражение, которое не могла ни истолковать, ни определить, – легкое подергивание губ, внезапный блеск в глазах, на мгновение вдруг переведенных с ребенка на меня. И тут мне чудилось в них жестокое, угрюмое, жадное торжество, рожденное тем, что ему, видимо, удалось подглядеть на моем лице тень бессильного гнева и муки. Но однажды, когда Артур вел себя особенно скверно, а мистер Хантингдон и его гости подстрекали его особенно невыносимым и оскорбительным для меня образом, и я уже готова была унизить себя непростительной гневной вспышкой, лишь бы вырвать его у них, мистер Харгрейв вдруг вскочил, с суровой решимостью подхватил мальчика, который, совсем опьянев, сидел на коленях у отца, наклонив головку, и смеялся надо мной, понося меня словами, смысла которых не понимал, вынес его в переднюю, поставил там на пол, придержал дверь, с безмолвным поклоном пропустил меня туда и закрыл ее. Я услышала, как он обменялся сердитыми замечаниями со своим полупьяным хозяином, и поспешила увести моего огорченного недоумевающего сына.

Но так продолжаться не может. Я обязана избавить моего ребенка от этого развращающего влияния. Пусть уж лучше он живет в бедности и безвестности с беглянкой матерью, чем в богатстве и роскоши с таким отцом! Да, эти гости должны вскоре уехать, но они вернутся. Он же, самый опасный из всех, самый страшный враг собственного сына, он останется! Сама я могла бы терпеть и дальше, но ради своего ребенка должна восстать! Я обязана пренебречь мнением света и чувствами моих друзей, и уж во всяком случае не допустить, чтобы подобные соображения воспрепятствовали исполнению материнского долга! Но где я найду убежище? Как буду снискивать пропитание для нас обоих? На ранней заре ускользну с порученным мне бесценным сокровищем, дилижансом доберусь до М., оттуда поспешу в…порт, пересеку Атлантический океан и отыщу смиренный приют в Новой Англии, где буду содержать его и себя трудами рук своих. Мольберт и палитра, прежде милые товарищи моего досуга, должны теперь стать усердными соучастниками моих дневных забот. Но достаточно ли я умелая художница, чтобы заработать себе на жизнь в чужой стране без друзей, без рекомендаций? Нет, я должна отложить исполнение своего плана, серьезно заняться развитием своего таланта, чтобы создать что-то, достойное внимания, что-то, свидетельствующее в мою пользу, и как художницы, и как учительницы рисования. Блестящего успеха я, разумеется, не ожидаю, но какая-то защита от полной неудачи необходима, – не могу же я увезти сына и обречь его на голод и нищету! Деньги нужны мне и на то, чтобы добраться до порта, чтобы заплатить за каюту и как-то существовать, если на первых порах дела у меня пойдут плохо. Причем не такая уж маленькая сумма, ибо кто знает, сколько времени мне придется преодолевать равнодушие и пренебрежение других или собственную неопытность и неумение угождать их вкусам?

Так что же мне делать? Обратиться к брату, объяснить, как я живу и на что решилась? Нет, нет! Даже если бы я открыла ему все мои горести, а этого мне вовсе не хочется, он, несомненно, моего плана не одобрит и сочтет его безумием, как сочли бы дядя с тетей и Милисент. Нет, мне надо хранить терпение и самой скопить необходимую сумму. Доверюсь же я одной Рейчел. Наверное, мне удастся уговорить ее, и она поможет мне сперва найти торговца картинами в каком-нибудь далеком отсюда городе, а затем и продать втайне наиболее подходящие для этой цели из уже написанных мною и часть тех, которые я буду писать теперь. И еще я постараюсь продать свои драгоценности – не родовые, но те немногие, которые привезла из дома, а также подаренные дядей. Подобная цель даст мне силы для нескольких месяцев неустанного труда, а вред, уже причиненный моему сыну, за такой срок особенно усугубиться не может.

Приняв решение, я тотчас приступила к его выполнению. Пожалуй, я мало-помалу остыла бы к нему или продолжала бы взвешивать все «за» и «против», пока вторые соображения не перевесили бы первые и я не была бы вынуждена оставить свой план или отложить его исполнение на неопределенное время, если бы в моем намерении меня окончательно не укрепило одно событие. Да, я не только от него не отказалась, но хвалю себя за такую мысль и похвалю еще больше, когда приведу ее в исполнение.

После отъезда лорда Лоуборо я считала библиотеку только моей – тайным убежищем в любые часы дня. Никто из наших джентльменов не числил вкус к чтению среди своих достоинств, кроме мистера Харгрейва, а он пока вполне довольствовался свежими газетами и журналами. К тому же я не сомневалась, что, случайно заглянув туда и увидев меня, он не замедлит удалиться – ведь после отъезда матери и сестер он не только не потеплел ко мне, но, напротив, стал даже еще более холодным и отчужденным, чего я и желала. А потому я поставила свой мольберт в библиотеке и там работала над моими картинами с рассвета и до сумерек, отвлекаясь лишь ради какого-нибудь неотложного дела или маленького Артура, – я по-прежнему считаю необходимым каждый день отводить какое-то время на то, чтобы развлекать его и наставлять. Но вопреки моим ожиданиям на третье утро, когда я трудилась над холстом, в библиотеку действительно заглянул мистер Харгрейв, но при виде меня удалиться не поспешил. Он извинился за свое вторжение и сказал, что хочет только взять книгу. Однако, взяв ее, соблаговолил посмотреть мою картину. Как человек со вкусом, он немного разбирается в живописи, в числе прочих подобных предметов, и, высказав несколько скромных рассуждений, без особого моего поощрения принялся рассуждать об искусстве вообще. Но я продолжала отмалчиваться, и он оставил эту тему, однако не ушел.

– Вы мало радуете нас своим обществом, миссис Хантингдон, – начал он после краткой паузы, пока я продолжала невозмутимо смешивать краски, – и меня это не удивляет: ведь мы все должны были вам смертельно надоесть. Я и сам так стыжусь этой компании, так устал от бессмысленной болтовни и глупых развлечений, – ведь останавливать и очеловечивать их с тех пор, как вы с полным на то правом предоставили нас самих себе, больше некому, – что подумываю расстаться с ними, и, пожалуй, на этой же неделе. Впрочем, полагаю, вас это особенно не огорчит.

Он смолк, но я ничего не сказала.

– Вероятно, – добавил он с улыбкой, – если вы и огорчитесь, то потому лишь, что я не увезу с собой всех остальных. Порой я льщу себя мыслью, что хотя и нахожусь среди них, но к ним не принадлежу. Все же, вполне естественно, что вы будете рады избавиться от меня. Я могу скорбеть об этом, но только не винить вас.

– Ваш отъезд ликовать меня не заставит, потому что вы умеете вести себя как джентльмен, – ответила я, считая лишь справедливым одобрить его достойное поведение, – но, признаюсь, я с большой радостью распрощаюсь со всеми остальными, пусть это выглядит и очень негостеприимно.

– Никто не вправе упрекнуть вас за такое признание, – произнес он с чувством. – Даже, наверное, они сами. Я расскажу вам, – продолжал он, словно поддаваясь внезапному порыву, – о чем вчера говорилось в столовой, когда вы нас оставили. Быть может, вы не примете этого к сердцу, раз уж столь философски смотрите на некоторые вещи. (Тут в его голосе прозвучала легкая усмешка.) Они беседовали о лорде Лоуборо и его восхитительной супруге, прекрасно зная причину их внезапного отъезда. И они так хорошо осведомлены о ее поведении, что, несмотря на наше близкое родство, я не мог встать на ее защиту… Разрази меня Бог, – добавил он, словно в скобках, – если я не отомщу за это! Негодяю мало опозорить семью, он еще должен хвастать этим перед самыми низкими мерзавцами среди своих знакомых!.. Простите мою вспышку, миссис Хантингдон. Ну, и кто-то из них упомянул, что теперь, когда она живет отдельно от мужа, он может видеться с ней, сколько пожелает. «Вот уж спасибо! – ответил он. – Я ею по горло сыт и видеться с ней не намерен, разве что она сама будет меня искать».

«Так чем же ты займешься, Хантингдон, когда мы уедем? – спросил Ральф Хэттерсли. – Свернешь на путь истинный, станешь добрым мужем, добрым отцом и все такое прочее, как я, когда расстаюсь с тобой и всеми этими забулдыгами, которых ты величаешь своими приятелями? На мой взгляд, самая пора, да и твоя жена в пятьдесят раз лучше, чем ты заслуживаешь. Как тебе известно…»

И тут он добавил несколько похвал зам, но вы меня вряд ли поблагодарили бы, если бы я их повторил, – как и его за то, что он без малейшей деликатности или сдержанности не поскупился на них перед теми, в чьем присутствии произнести ваше имя – уже кощунственно, тем более что сам он не в состоянии ни понять, ни оценить ваши истинные совершенства. Хантингдон же спокойно потягивал вино, с улыбкой заглядывал в свою рюмку и не думал ни перебивать, ни отвечать, пока Хэттерсли не закричал:

«Да ты меня слушаешь?»

«Конечно. Продолжай, старина», – ответил тот.

«Я уже все сказал, – парировал Хэттерсли. – И только хочу знать, последуешь ты моему совету или нет?» «Какому совету?»

«Начать новую страницу, лицемер ты проклятый! – крикнул Ральф. – Вымолить прощение у своей жены и быть с этих пор примерным семьянином!»

«У моей жены? Какой жены? У меня нет жены, – как ни в чем ни бывало, сказал Хантингдон, поднимая глаза от рюмки. – А если и есть, так я, господа, ценю ее столь высоко, что, дьявол мне свидетель, любой из вас, кому она по вкусу, может ее забрать, и с моим благословением в придачу!» – Мистер Харгрейв вздохнул и продолжил. – Я… э… кто-то спросил, серьезно ли он это говорит, а он в ответ торжественно поклялся, что совершенно серьезно, и более того…

– Так что вы об этом думаете, миссис Хантингдон? – добавил мистер Харгрейв после короткой паузы, вероятно, впиваясь глазами в мое полуотвернутое от него лицо.

– Ну, – ответила я невозмутимо, – ему недолго останется владеть тем, что он ценит столь невысоко.

– Неужели вы подразумеваете, что ваше сердце разорвется и вы умрете из-за гнусного поведения такого отпетого негодяя?

– Вовсе нет. Сердце у меня достаточно окаменело, и разбить его не очень легко, и жить я намерена так долго, как мне будет дано.

– Значит, вы его оставите?

– Да.

– Когда же?.. И как? – спросил он настойчиво.

– Когда буду готова. И как сочту наиболее разумным.

– Но ваш сын?

– Сына я возьму с собой.

– Он этого не позволит.

– Я не буду спрашивать его позволения.

– О, так вы замышляете тайное бегство! Но с кем, миссис Хантингдон?

– С моим сыном… И, может быть, с его няней.

– Одна… Без всякой защиты! Но куда вы можете уехать? Что будете делать? Он последует за вами и привезет назад.

– Такую возможность я предусмотрела. Дайте мне только благополучно покинуть Грасдейл, и я сочту себя в полной безопасности.

Мистер Харгрейв шагнул вперед, посмотрел мне в лицо и глубоко вздохнул, намереваясь что-то сказать. Но этот взгляд, эта прихлынувшая к его щекам краска, этот внезапно вспыхнувший огонь в его глазах заставили мою кровь закипеть от гнева. Я резко отвернулась, схватила кисть и принялась накладывать мазки с быстротой и энергией, не слишком полезными для картины.

– Миссис Хантингдон, – произнес он с горькой торжественностью, – вы жестоки… Жестоки к себе… Жестоки ко мне!

– Мистер Харгрейв, вспомните свое обещание!

– Нет, я должен говорить., или мое сердце разорвется! – я слишком долго молчал, и вы должны, должны меня выслушать! – с жаром воскликнул он, дерзко становясь между мной и дверью. – Вы говорите мне, что не считаете себя обязанной верностью своему мужу; он во всеуслышание объявляет, что вы ему надоели, и хладнокровно предлагает вас всякому, кто пожелает вас взять; вы намерены его оставить, а ведь никто не поверит, что вы сбежали одна, и все станут говорить: «Наконец-то она ушла от него, да и что удивительного? Винить ее трудно, и еще труднее – жалеть его. Но с кем она бежала?» Вашу добродетельность (если вы так это называете) никто не поймет, в нее не поверят даже ваши ближайшие друзья, ибо она противоестественна, и поверить в нее могут лишь те, кому она причиняет столь жестокие муки, что им волей-неволей приходится признать ее существование. И что вы будете делать одна в холодном суровом мире? Вы – молодая неопытная женщина, бережно взлелеянная и совершенно не…

– Короче говоря, вы рекомендуете мне по-прежнему жить здесь, – перебила я. – Хорошо, я подумаю.

– Да нет же, нет! Оставьте его! – вскричал он. – Но ТОЛЬКО не одна. Хелен, разрешите мне быть вашим защитником!

– Никогда! Пока по милости Небес я сохраняю здравый рассудок, – воскликнула я, отдергивая руку, которую он посмел сжать в своих. Но его уже нельзя было остановить: вне себя он решил рискнуть всем ради победы.

– Я не принимаю вашего ответа! – яростно крикнул он, схватил меня за обе руки, стиснул их, упал на колени и снизу вверх устремил на мое лицо полуумоляющий, полувластный взгляд. – У вас больше нет для него причин. Вы идете наперекор воле Небес. Господь назначил мне стать вашим утешителем и защитником… Я чувствую… Я знаю это столь же твердо, как если бы небесный голос возгласил: «Отныне вы одна плоть!» А вы отталкиваете меня!..

– Отпустите мои руки, мистер Харгрейв, – потребовала я гневно, но он лишь сжал их сильнее.

– Да отпустите же! – повторила я, вся дрожа от негодования.

На колени он рухнул лицом к окну, и тут я увидела, как он вздрогнул, обратил туда глаза, и тотчас в них вспыхнуло злорадное торжество. Оглянувшись через плечо, я увидела исчезающую за углом чью-то тень.

– Это Гримсби, – произнес он многозначительно. – Он не замедлит рассказать о том, что увидел, Хантингдону и всей компании с такими приукрашениями, какие взбредут ему в голову. Он не питает ни любви к вам, миссис Хантингдон, ни уважения к вашему полу, не верит в добродетель и не почитает ее. Он представит все в таком свете, что никто из слушающих ни на миг не усомнится в вашей виновности. Ваша репутация погибла, и спасти ее не могут ни ваши, ни мои возражения. Но дайте мне право защищать вас, а потом покажите мне негодяя, который посмеет нанести вам оскорбление!

– Никто еще никогда не оскорблял меня так, как вы сейчас! – воскликнула я, наконец-то высвободив свои руки и отшатываясь от него.

– Я вас не оскорбляю! – вскричал он. – Я преклоняюсь перед вами. Вы – мой ангел, мое божество. Я кладу к вашим ногам все мои силы, и вы должны их принять! – властно объявил он, поднимаясь на ноги. – Я должен быть и буду вашим утешителем и защитником! А если вас упрекнет совесть, ответьте ей, что я победил вас и вам оставалось только уступить.

Никогда еще я не видела человека в подобном исступлении. Он кинулся ко мне, но я схватила мастехин и выставила перед собой. Это его остановило, и он ошеломленно уставился на меня. Вероятно, вид у меня был не менее решительный и яростный, чем у него. Я попятилась к звонку и схватила сонетку, это усмирило его еще больше. Он попытался мне воспрепятствовать жестом, не столько гневным, сколько просительным.

– В таком случае отойдите! – сказала я, и он отступил назад. – А теперь выслушайте меня. Вы мне не нравитесь, – продолжала я медленно, со всей внушительностью, на какую была способна, чтобы сделать свои слова убедительными. – Если бы я развелась с мужем или если бы он умер, замуж за вас я бы никогда не вышла. Ну вот. Надеюсь, вам этого достаточно.

Лицо его побелело от ярости.

– Да, достаточно, – ответил он с горькой язвительностью, – чтобы понять, что более холодной, противоестественной, неблагодарной женщины, чем вы, мне еще видеть не приходилось.

– Неблагодарной, сэр?

– Неблагодарной.

– Нет, мистер Харгрейв, вы ошибаетесь. За все хорошее, что вы когда-нибудь для меня делали или хотели сделать, я искренне вас благодарю, а за все дурное, что вы мне сделали или хотели сделать, молю Бога простить вас и очистить вашу душу.

Тут распахнулась дверь, и мы узрели господ Хантингдона и Хэттерсли. Второй остался за порогом, возясь с оружием и шомполом, а первый прошел к камину, повернулся к огню спиной и обратил на мистера Харгрейва и на меня взгляд, сопровождавшийся нестерпимой нагло-многозначительной улыбкой и злорадным блеском в бесстыдных глазах.

– Так что же, сэр? – сказал Харгрейв вопросительно с видом человека, приготовившегося защищаться.

– Так что же, сэр? – повторил его собеседник.

– Мы только хотим узнать, Уолтер, есть ли у тебя свободная минута поохотиться с нами на фазанов, – вмешался Хэттерсли из-за двери. – Пошли. Попотчуем дробью зайчишку-другого, и не больше, уж за это я ручаюсь…

Уолтер промолчал и отошел к окну собраться с мыслями. Артур присвистнул и уставился на него. Легкий румянец гнева окрасил щеки мистера Харгрейва, но мгновение спустя он спокойно обернулся и небрежно объяснил:

– Я зашел сюда попрощаться с миссис Хантингдон и предупредить ее, что вынужден завтра уехать.

– Хм! Ты что-то очень быстр в своих решениях. Могу ли я спросить, откуда такая спешка?

– Дела, – был короткий ответ, а недоверчивая ухмылка вызвала только пренебрежительно-презрительный взгляд.

– Превосходно! – отозвался мистер Хантингдон, а когда Харгрейв удалился, закинул фалды сюртука на локти, уперся плечами в каминную полку, обернулся ко мне и тихим голосом, почти шепотом, обрушил на меня залп грубейших и гнуснейших ругательств, какие только способен изобрести мозг и произнести язык. Я не пыталась его оборвать, но во мне поднялся гнев и, когда он умолк, я ответила:

– Будь даже ваши обвинения верны, мистер Хантингдон, как смеете вы порицать меня?

– В самый лоб! – воскликнул Хэттерсли, прислоняя ружье к стене. Войдя в комнату, он взял своего прелестного друга за локоть и попытался увести. – Верно, не верно, – бормотал он, – да только не тебе, сам знаешь, обвинять ее, да и его тоже, после того, что ты наболтал вчера вечером. Ну, так идем же!

Снести его намека я никак не могла.

– Вы смеете меня в чем-то подозревать, мистер Хэттерсли? – спросила я вне себя от бешенства.

– Да нет же, нет, никого я не подозреваю. Все хорошо, очень хорошо. Так пойдешь ты, Хантингдон, скотина эдакая?

– Отрицать она этого не посмеет! – вскричал джентльмен, к которому обратились таким образом, и ухмыльнулся в злорадной ярости. – Не посмеет для спасения своей жизни! – И, добавив несколько ругательств, вышел в переднюю и взял со стола свою шляпу и ружье.

– Я не уроню себя, оправдываясь перед вами, – сказала я и повернулась к Хэттерсли. – Но если у вас хватает смелости в чем-то сомневаться, то спросите у мистера Харгрейва.

Тут оба разразились грубым хохотом, от которого меня пронзило гневом до самых кончиков пальцев.

– Где он? Я сама его спрошу! – воскликнула я, подходя к ним.

Подавив новый взрыв хохота, Хэттерсли указал на входную дверь. Она была полуоткрыта. Его шурин стоял у крыльца.

– Мистер Харгрейв, будьте так добры, вернитесь сюда! – сказала я.

Он посмотрел на меня с мрачным недоумением.

– Будьте так добры! – повторила я столь решительно, что он вольно или невольно мне подчинился, с некоторой неохотой поднялся по ступенькам и переступил порог.

– Скажите этим джентльменам… – продолжала я, –…этим господам, уступила я или нет вашим настояниям?

– Я вас не понимаю, миссис Хантингдон.

– Нет, вы прекрасно меня понимаете, сэр, и я взываю к вашей чести джентльмена (если она у вас есть): ответьте правду. Уступила я или нет?

– Нет, – пробормотал он, отворачиваясь.

– Говорите громче, сэр, они вас не слышат. Я сдалась на ваши мольбы?

– Нет.

– Верно, – вскричал Хэттерсли. – Коли бы сдалась, он бы так не супился!

– Я готов дать вам удовлетворение, Хантингдон, как положено между благородными людьми, – сказал мистер Харгрейв спокойным голосом, но с выражением глубочайшего презрения на лице.

– А, провались ты к дьяволу! – ответил тот, досадливо мотнув головой.

И Харгрейв, смерив его взглядом, полным холодного пренебрежения, удалился со словами:

– Вы знаете, где меня найти, если вам будет угодно прислать ко мне кого-нибудь из ваших приятелей.

Ответом был только новый взрыв бессвязных ругательств.

– Ну, Хантингдон, теперь видишь? – сказал Хэттерсли. – Все ясно как Божий день.

– Мне безразлично, что видит он, – перебила я, – или что он воображает. Но вы, мистер Хэттерсли, если при вас будут чернить мое имя, вступитесь ли вы за него?

– Всенепременно! Разрази меня Бог, если не вступлюсь.

Я тотчас вернулась в библиотеку и заперла дверь. В каком помрачении я обратилась с такой просьбой к такому человеку? Право, не знаю, но утопающие хватаются за соломинку, а они общими усилиями довели меня до отчаяния. Я перестала понимать, что говорю. Но как еще могла я оберечь мое имя от клеветы и поношений этой шайки пьяных гуляк, которые не посовестятся сделать их достоянием всего света? К тому же в сравнении с низким мерзавцем, моим мужем, с подлым, злобным Гримсби и лицемерным негодяем Харгрейвом этот невоспитанный невежа при всей своей тупой грубости сияет, как ночью светляк среди прочих червей.

Какая невыносимая, какая отвратительная сцена! Могла ли я даже вообразить, что буду вынуждена терпеть подобные оскорбления в моем собственном доме, слушать, как подобные вещи говорятся в моем присутствии – более того, говорятся мне самой и обо мне людьми, которые осмеливаются называть себя джентльменами? И могла ли я вообразить, что сумею перенести подобное спокойно и ответить столь смело и твердо, как ответила? Такой ожесточенности чувств могут научить только тяжкий опыт и отчаяние.

Вот какие мысли вихрем проносились в моем мозгу, пока я расхаживала по библиотеке, томясь – о, как томясь! – желанием сейчас же бежать от них с моим ребенком, не помедлив и часа. Но это было невозможно. Прежде мне предстояла еще большая и нелегкая работа.

– Ну, так берись за нее! – произнесла я вслух. – Оставь бесполезные сетования и тщетные жалобы на свою судьбу и тех, от кого она зависит! К чему бесплодно тратить драгоценные минуты?

И неимоверным усилием воли успокоив свои расстроенные чувства, я тотчас взялась за дело и до конца дня не отходила от мольберта.

Мистер Харгрейв уехал утром, как сказал, и с тех пор я его не видела. Остальные гостили у нас еще две-три недели, но я старалась бывать в их обществе елико возможно меньше и прилежно трудилась, – как продолжаю и сейчас с почти не меньшим усердием. Я не замедлила рассказать Рейчел о моих планах, открыла ей все мои намерения и причины их, и к моему приятному удивлению мне почти не пришлось ее уговаривать. Она благоразумная и осторожная женщина, но так ненавидит хозяина дома, так любит свою хозяйку и маленького питомца, что после нескольких восклицаний, двух-трех возражений для очистки совести, а также обильных слез и сетований на судьбу, принуждающую меня к подобному шагу, она горячо одобрила мое решение и согласилась помогать мне, насколько это в ее силах – но при одном непременном условии: она разделит мое изгнание. Ехать мне одной с маленьким Артуром – чистое безумие, и этого она никогда не допустит. С трогательной заботливостью она робко предложила мне все свои скромные сбережения, выразив надежду, что я «извиню ей такую вольность, но я очень бы ее осчастливила, если бы снизошла взять у нее эти деньги взаймы». Разумеется, я и слышать об этом не захотела, однако, благодарение Небесам, я уже сама кое-что накопила и почти все подготовила для скорого моего освобождения. Пусть только минуют зимние холода, и тогда в одно прекрасное утро мистер Хантингдон спустится к завтраку в пустую столовую, и, возможно, начнет рыскать по дому в поисках невидимых жены и сына, а они к тому времени уже проделают первые пятьдесят миль на своем пути в Западное полушарие – или даже больше: ведь мы покинем дом задолго до зари, он же, вероятно, спохватится далеко за полдень.

Я вполне отдаю себе отчет во всех опасных последствиях, которые может и должен иметь задуманный мною шаг. Но мое решение непоколебимо: я все время думаю о благе моего сына. Не далее как сегодня утром, когда я работала, а он сидел у моих ног, играя с полосками холста, которые я бросила на ковер, какая-то неотвязная мысль заставила его грустно посмотреть мне в глаза и спросить с глубокой серьезностью:

– Мама, почему ты плохая?

– Кто тебе сказал, что я плохая, милый?

– Рейчел.

– Нет, Артур. Рейчел этого сказать не могла, я знаю.

– Ну, так, значит, папа сказал, – произнес он задумчиво и после некоторых размышлений добавил: – Нет, я сам догадался, и вот почему. Когда я говорю папе «мама не позволяет» или «мама не любит, если я сделаю то, что ты велишь мне сделать», он всегда отвечает: «Будь она проклята!» А Рейчел говорит, что прокляты бывают только плохие люди. Вот почему, мамочка, я и подумал, что ты плохая. А мне этого не хочется.

– Голубчик мой, я вовсе не плохая. Это гадкие слова. И дурные люди часто говорят так про тех, кто лучше их. Подобные слова никого не делают проклятыми и плохими тоже. Господь судит нас по нашим мыслям и делам, а не по тому, что о нас говорят другие. И еще одно, Артур: услышав такие слова, никогда их не повторяй. Плохо говорить такие вещи о других, а если о тебе их говорят без причины, они ничего не значат.

– Тогда, значит, папа плохой, – печально заметил он.

– Папа поступает плохо, когда говорит такие вещи, и ты будешь очень плохим, если станешь подражать ему теперь, когда знаешь, какие они дурные.

– Что такое «подражать»?

– Поступать, как поступает он.

– А он знает, какие они дурные?

– Может быть. Но тебя это не касается.

– Если он не знает, ты объясни ему, мама.

– Я объясняла.

Маленький моралист задумался. Я попыталась отвлечь его, но тщетно.

– Мне очень грустно, что папа плохой, – наконец сказал он тоскливо. – Я не хочу, чтобы он попал в ад! – И из его глаз хлынули слезы.

 







Дата добавления: 2015-08-30; просмотров: 488. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!




Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...


Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...


Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...


Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Тема 2: Анатомо-топографическое строение полостей зубов верхней и нижней челюстей. Полость зуба — это сложная система разветвлений, имеющая разнообразную конфигурацию...

Виды и жанры театрализованных представлений   Проживание бронируется и оплачивается слушателями самостоятельно...

Что происходит при встрече с близнецовым пламенем   Если встреча с родственной душой может произойти достаточно спокойно – то встреча с близнецовым пламенем всегда подобна вспышке...

Предпосылки, условия и движущие силы психического развития Предпосылки –это факторы. Факторы психического развития –это ведущие детерминанты развития чел. К ним относят: среду...

Анализ микросреды предприятия Анализ микросреды направлен на анализ состояния тех со­ставляющих внешней среды, с которыми предприятие нахо­дится в непосредственном взаимодействии...

Типы конфликтных личностей (Дж. Скотт) Дж. Г. Скотт опирается на типологию Р. М. Брансом, но дополняет её. Они убеждены в своей абсолютной правоте и хотят, чтобы...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия