Пять месяцев спустя

 

В течение четырех часов, проведенных за свидетельской стойкой, Патрик восстанавливая в памяти самый страшный день в своей жизни. Сигнал, который он услышал по радио, сидя за рулем; поток учеников, выбегающих из здания школы, словно она истекала кровью; как его ботинки оскальзывались в маслянистых лужах крови, когда он бежал по коридорам. Потолок, падающий вокруг него. Крики о помощи. Воспоминания, которые отпечатались в его мозге, но о которых до недавнего времени он не догадывался: мальчик, умирающий на руках своего друга под баскетбольным кольцом в спортзале; шестнадцать детей, которых обнаружили в тесной подсобке через три часа после ареста стрелявшего, потому что они не знали, что угроза миновала; сладковатый запах фломастера, которым нумеровали раненых, чтобы потом их можно было идентифицировать.

В тот первый вечер, когда в школе остались только криминалисты, Патрик ходил по классам и коридорам. Он иногда чувствовал себя хранителем воспоминаний – носителем невидимой связи между тем, что было, и тем, что будет дальше. Он перешагивал через пятна крови, чтобы войти в комнаты, где ученики прятались вместе с учителями в ожидании помощи, их куртки все еще висели на спинках стульев, словно они должны были вернуться с минуты на минуту. В шкафчиках были дырки от пуль, а в библиотеке у какого‑то сообразительного ученика хватило времени поставить пластилиновые фигурки человечков в недвусмысленную позу. От воды из противопожарной системы один из коридоров превратился в море, но на стенах все равно остались яркие плакаты с объявлениями о весеннем бале.

Диана Левен подняла видеокассету, вещественное доказательство обвинения номер пятьсот двадцать два.

– Вы можете сказать, что это, детектив?

– Да, я забрал эту кассету из кабинета директора Стерлинг Хай. Это запись камеры наблюдения в столовой, сделанная шестого марта 2007 года.

– Изображение на пленке четкое?

– Да.

– Когда вы в последний раз пересматривали запись?

– За день до начала суда.

– Были ли там какие‑либо изменения?

– Нет.

Диана подошла к судье.

– Я прошу разрешения показать эту пленку присяжным, – сказала она, и пристав опять вкатил в зал тот же телевизор, который уже был здесь раньше.

Запись была нечеткая, но вполне различимая. В верхнем правом углу были видны женщины, которые работали в столовой. Она ставили еду на пластмассовые подносы учеников, которые по очереди один за другим проходили мимо, словно капли во внутривенной капельнице. Стояли столы, за которыми почти не было свободных мест, – взгляд Патрика притягивал центральный стол, где сидела Джози со своим парнем.

Он ел картофель фри с ее тарелки.

В дверь слева вошел мальчик с синим рюкзаком на плече. И хотя лица не было видно, любой, знавший Питера Хьютона, узнал бы его по хрупкому телосложению и сутулым плечам. Он вышел за пределы кадра. Прогремел выстрел, и одна из девочек упала назад с одного из стульев, а на ее белой блузке расцвело кровавое пятно.

Кто‑то вскрикнул, а потом закричали все, и опять послышались выстрелы. Питер снова появился на экране с оружием в руках. Все вокруг начали разбегаться, прятаться под столами. Автомат с содовой, изрешеченный пулями, шипел, а сладкая вода заливала пол. Некоторые ребята, скрючившись, лежали там, где их достала пуля, другие раненые пытались отползти. Одну из упавших девочек затоптали убегавшие, и она в конце концов перестала шевелиться. Когда в столовой остались только мертвые и раненые, Питер осмотрелся вокруг. Он шел между столами, время от времени останавливаясь. Он подошел к столу, стоявшему рядом с тем, за которым сидела Джози, и опустил оружие. Он открыл нетронутую коробку с хлопьями, все еще стоящую на подносе, насыпал хлопьев в миску и добавил молока из пакета. Он проглотил пять полных ложек, потом отодвинул тарелку, достал из рюкзака новую обойму, перезарядил оружие и вышел из столовой.

Из‑под стола Диана вытащила пластиковый пакет и протянула его Патрику.

– Вы узнаете это, детектив Дюшарм?

Коробка рисовых хлопьев.

– Да.

– Где вы это нашли?

– В столовой, – сказал он. – Она стояла на том самом столе, который мы видели на кассете.

Патрик позволил себе посмотреть на сидящую в зале Алекс. Он не мог сделать этого раньше, потому что боялся, что не сумеет хорошо справиться со своим заданием, если будет переживать о том, как эта информация и подробности повлияют на нее. Теперь, глядя на нее, он видел, как она побледнела, как напряженно ровно сидела на своем месте. Ему понадобилась вся выдержка, чтобы не пройти мимо Дианы, не перепрыгнуть ограждение и не присесть перед ней на корточки. Ему хотелось сказать, что все хорошо, что все уже почти закончилось.

– Детектив, – сказала Диана, – когда вы поймали подсудимого в раздевалке, что было у него в руках?

– Пистолет.

– Вы видели рядом с ним еще какое‑то оружие?

– Да, второй пистолет находился в десяти футах.

Диана подняла снимок с увеличенным изображением.

– Вы узнаете это?

– Это раздевалка, где задержали Питера Хьютона. – Он показал на пистолет, лежавший на полу возле шкафчиков, и на еще один – немного дальше.

– Вот это – оружие, которое он уронил, пистолет «А», – сказал Питер, – а вот это – пистолет «Б», который лежал на полу.

А еще в десяти футах, на одной прямой, лежало тело Мэтта Ройстона. Под его бедрами расплылась огромная лужа крови, а верхней части головы просто не было.

Со стороны присяжных послышались испуганные вскрики, но Патрик не обратил на них внимания. Он не отрывал глаз от Алекс, которая смотрела не на тело Мэтта, а на место рядом с ним – пятно крови из раны на лбу Джози там, где ее нашли.

Жизнь состоит из одних «если бы» – все было бы по‑другому, если бы вчера ты купил лотерейный билет; если бы выбрал другой колледж; если бы вложил деньги в акции, а не в облигации; если бы не отвозил своего сына в первый класс одиннадцатого сентября. Если бы хоть один учитель, хоть один раз, остановил ребенка, который обижал Питера в коридоре. Если бы Питер сунул дуло пистолета себе в рот, а не нацелил его на других. Если бы Джози стояла перед Мэттом, то, возможно, именно она сейчас лежала бы на кладбище. Если бы Патрик вошел на секунду позже, она могла бы погибнуть. Если бы он не расследовал это дело, он бы не познакомился с Алекс.

– Детектив, вы забрали эти пистолеты?

– Да.

– Их проверяли на наличие отпечатков пальцев?

– Да, в криминалистической лаборатории.

– Обнаружены ли четкие отпечатки пальцев на пистолете «А»?

– Да, один, на рукоятке.

– Вы взяли образцы отпечатков пальцев Питера Хьютона?

– Да, в полицейском участке, когда задержали его.

Он рассказал присяжным о процедуре сравнения отпечатков пальцев – о десяти ключевых точках, о папиллярных линиях и петлях, о компьютерной программе, которая производит сравнение.

– В лаборатории сравнили отпечаток с пистолета «А» с чьими‑то отпечатками?

– Да, с отпечатками Мэтта Ройстона. Мы взяли их уже с трупа.

– Когда сравнили отпечатки с рукоятки пистолета с отпечатками Мэтта Ройстона, соответствие обнаружили?

– Нет, они не совпадали.

– А когда сравнили с отпечатками Питера Хьютона, можно было установить, есть ли соответствие?

– Да, – сказал Патрик, – они совпали.

Диана кивнула.

– А что с пистолетом «Б»? Там были отпечатки?

– Только один частичный, на рукоятке. Его невозможно идентифицировать.

– Объясните, что это значит.

Патрик повернулся к присяжным.

– Отпечаток, подлежащий идентификации, можно сравнить с имеющимся образцом и либо исключить, либо подтвердить, что они принадлежат одному человеку. Люди постоянно оставляют отпечатки пальцев на том, к чему прикасаются, но не все отпечатки можно использовать. Они могут быть смазанными или недостаточно полными для идентификации.

– Значит, детектив, вы не знаете точно, кто оставил отпечаток на пистолете «Б»?

– Нет.

– Но это мог быть Питер Хьютон?

– Да.

– У вас есть доказательства, свидетельствующие о том, что кто‑то еще в Стерлинг Хай в тот день держал в руках оружие?

– Нет.

– Сколько единиц оружия вы нашли в раздевалке?

– Четыре, – сказал Патрик. – Один пистолет у подсудимого, один на полу и два короткоствольных ружья в рюкзаке.

– Кроме снятия отпечатков пальцев с оружия, найденного в раздевалке, проводились ли еще какие‑нибудь исследования?

– Да, баллистическая экспертиза.

– Объясните, пожалуйста, что это такое.

– Фактически, это выстрелы в воду, – сказал Патрик. – На каждой пуле, которая выходит из оружия, остаются царапины оттого, что пуля вращается, проходя сквозь рифленый ствол. Это значит, что можно определить, из какого оружия была выпущена пуля. Выстрелив в воду, мы получаем контрольный образец, с которым сравниваем собранные на месте происшествия пули. Кроме того, изучив остаток в стволе, также можно определить, стреляли ли вообще из данного оружия:

– Вы проверили все четыре единицы?

– Да.

– И какими были результаты?

– Стреляли на самом деле только из двух, – сказал Патрик. – Из пистолетов «А» и «Б». Все обнаруженные нами пули были выпущены из пистолета «А». Пистолет «Б» на момент изъятия заклинило из‑за двойной подачи пули. Это значит, что две пули одновременно вышли в патронник, что и стало причиной неисправности. Когда спустили курок, пистолет заклинило.

– Но вы сказали, что из пистолета «Б» стреляли.

– По крайней мере, один раз. – Патрик посмотрел на Диану. – На сегодняшний день пуля не обнаружена.

 

Диана Левен методично расспрашивала Патрика о том, как он обнаружил каждого из десяти погибших и девятнадцати раненых учеников. Он начал с момента, когда вышел из школы с Джози Корниер на руках и отнес ее к машине «скорой помощи», а закончил тем, как судмедэксперт отвез последнее тело в морг. После этого судья объявил перерыв до следующего дня.

Сойдя с места свидетеля, Патрик подошел на минутку к Диане, чтобы узнать, что будет завтра. Двойная дверь в зал суда была распахнута, и Патрик видел, как в коридоре репортеры впитывают истории каждого разъяренного родителя, готового давать интервью. Он узнал маму девочки – Джады Найт, которой выстрелили в спину, когда она бежала из столовой. – В этом году моя дочь отказывается ходить на уроки до одиннадцати утра, когда начинается третий урок, – говорила женщина. – Она всего боится. Вся ее жизнь разрушена. Почему Питер Хьютон должен избежать наказания?

У него не было никакого желания общаться с толпой репортеров, но как единственного свидетеля, дававшего показания в этот день, его ни за что не пропустят. Поэтому он просто присел на деревянную ограду, отделявшую суд от мест для зрителей.

– Привет.

Он обернулся, услышав голос Алекс.

– Почему ты до сих пор здесь?

Он думал, что она сейчас наверху, забирает Джози из комнаты для свидетелей, как это было вчера.

– Могу задать тебе тот же вопрос.

Патрик кивнул в сторону двери:

– Я не настроен на битву.

Алекс подошла ближе, встала между его коленями и обняла. Она уткнулась лицом в его шею, и Парик почувствовал на своей груди ее глубокий судорожный вздох.

– Мог бы и обмануть меня, – сказала она.

 

У Джордана МакАфи выдался плохой день. Малыш срыгнул на него, когда он уже стоял в дверях. Он на десять минут опоздал в суд из‑за чертовых репортеров, которые плодятся как кролики, а на стоянке не было свободных мест, в итоге судья Вагнер сделал ему замечание за опоздание. Плюс ко всему по непонятной причине Питер перестал общаться с Джорданом, если не считать непонятного мычания, а первым пунктом в тот день был перекрестный допрос рыцаря на белом коне, который ворвался в школу, чтобы задержать хладнокровного убийцу.

– Детектив, – сказал он, подойдя к Патрику Дюшарму, стоящему за свидетельской стойкой, – после того, как судмедэксперт закончил работу, вы поехали в отделение полиции?

– Да.

– Питера содержали там же, верно?

– Да.

– В тюремной камере… с решеткой и замком?

– В камере задержания, – поправил Дюшарм.

– А Питеру на тот момент было выдвинуто обвинение?

– Нет.

– Он ни в чем не обвинялся до следующего утра, правильно?

– Правильно.

– Где он провел ту ночь?

– В тюрьме округа Графтон.

– Детектив, а вы вообще разговаривали с моим клиентом? – спросил Джордан.

– Да, разговаривал.

– О чем вы его спрашивали?

Детектив скрестил руки на груди.

– Не хочет ли он кофе?

– Он принял ваше предложение?

– Да.

– Вы спрашивали его о том, что произошло в школе?

– Я спросил его, что случилось, – сказал Дюшарм.

– И что ответил Питер?

Детектив нахмурился.

– Он сказал, что хочет к маме.

– Он заплакал?

– Да.

– Фактически, он не переставал плакать все время, пока вы пытались задавать ему вопросы, правда?

– Да.

– Вы задавали ему еще какие‑то вопросы, детектив?

– Нет.

Джордан сделал шаг вперед.

– Вы не стали этого делать, потому что мой клиент был не в форме для допроса.

– Я его больше ни о чем не спрашивал, – спокойно ответил Дюшарм. – И я не представлял, в какой форме он находился.

– Поэтому вы отправили ребенка – семнадцатилетнего ребенка, который плакал и просился к маме, – обратно в тюремную камеру?

– Да. Но я говорил ему, что хочу помочь.

Джордан посмотрел на присяжных и выдержал паузу.

– И что на это ответил Питер?

– Он посмотрел на меня, – сказал детектив, – и сказал: «Они все начали».

 

Куртис Аппенгейт работал судебным психиатром уже двадцать пять лет. Он имел три медицинских диплома университетов Лиги плюща[25]и резюме толщиной с кирпич, был белым, но его седые волосы до плеч были заплетены в африканские косички, и в суд он пришел в африканской рубахе с круглым вырезом и короткими рукавами. Диана внутренне приготовилась, что он будет звать ее «сестра» во время дачи показаний.

– В какой сфере вы являетесь экспертом, доктор?

– Я специализируюсь на агрессивности подростков. Я оцениваю их состояние от имени суда с целью определить природу их душевных расстройств, если таковые имеются, и назначаю соответствующее лечение. Также я консультирую суд касательно того, каким было состояние обвиняемого на момент совершения преступления. Я работал с ФБР над составлением психологического портрета подростка, склонного к выстрелам в школе. Мы пытались провести параллели, изучая события в Терстоуне, Падьюке, Рокори и Коломбине.

– Когда вас впервые привлекли к работе по этому делу?

– В апреле.

– Вы ознакомились с материалами дела Питера Хьютона?

– Да, – сказал Аппенгейт. – Я просмотрел все материалы, которые получил от вас, мисс Левен, – записи из школы, медицинскую карту, отчеты полиции, протоколы опросов свидетелей, проведенных Патриком Дюшармом.

– Что именно вы искали?

– Признаки психической болезни, – сказал он. – Физиологическое объяснение его поведения. Психосоциальные характеристики/которые имелись у других совершавших подобные преступления.

Диана взглянула на присяжных, их глаза остекленели.

– По результатам своей работы можете ли вы сделать медицинское заключение о душевном состоянии Питера Хьютона шестого марта 2007 года?

– Да, – подтвердил Аппенгейт и, повернувшись к присяжным, заговорил медленно и четко: – У Питера Хьютона на момент совершения выстрелов в школе Стерлинг Хай не было никакого психического заболевания.

– Расскажите, пожалуйста, почему вы пришли к такому выводу?

– Психически здоровый человек, по определению, осознает реальность того, что он делает, в момент совершения действия. Есть доказательства, подтверждающие, что Питер в течение некоторого времени готовился к этому нападению – начиная с того, что он приготовил патроны и оружие, и заканчивая составлением списка жертв и репетицией Армагеддона посредством компьютерной игры. Для Питера стрельба не была уходом от реальности, а задолго спланированным и тщательно продуманным действием.

– Есть ли другие доказательства того, что Питер спланировал это преступление?

– Когда он только приехал в школу и встретил своего друга, то попытался предупредить его об опасности. Он поджег взрывчатку в машине, перед тем как войти в школу, – учинил диверсию, чтобы беспрепятственно проникнуть в здание с оружием. Он тайно пронес предварительно заряженное оружие. Он направился в те места, где сам становился жертвой. Это непохоже на действия человека, который не понимает, что делает. Это поступки рационального, злого, возможно, переживающего обиду, но здравомыслящего молодого человека.

Диана прошлась перед свидетелем.

– Доктор, у вас была возможность сравнить материалы других подобных инцидентов с выстрелами в Стерлинг Хай и подтвердить свое заключение о том, что подсудимый психически здоров и отвечает за свои действия?

Аппенгейт перебросил свои косички через плечо.

– Ни один из стрелявших в Коломбине, в Падьюке, в Терстоуне или в Рокори не был признан больным. Дело не в том, что они были одиночками, а в том, что они сами не воспринимали себя равноправными членами социальной группы. Например, Питер был членом футбольной команды, но он один из двух учеников, которые никогда не играли на поле. Он был умным, но на его оценках это не отражалось. У него были романтические чувства, но безответные. Единственной сферой, где он чувствовал себя комфортно, был мир, который он сам создал, компьютерные игры, где Питеру было не просто комфортно… там он был Богом.

– Значит ли это, что шестого марта он жил в выдуманном мире?

– Абсолютно исключено. Если бы это было так, он бы не спланировал свое нападение так тщательно.

Диана обернулась.

– В деле есть доказательства, доктор, говорящие о том, что Питер был объектом издевательств в школе. Вы ознакомились с этой информацией?

– Да, ознакомился.

– В своих исследованиях изучали ли вы влияние буллинга на таких детей, как Питер?

– В каждой школе, где имели место выстрелы, – сказал Аппенгейт, – речь шла о буллинге. Якобы именно из‑за издевательств эти ребята в один прекрасный день не выдерживают и отвечают насилием. Тем не менее в каждом случае – и в этом, по моему мнению, тоже – стрелявший преувеличивает издевательства. Стрелявшего дразнили не больше, чем других ребят в школе.

– Зачем тогда стрелять?

– Это способ открыто взять под контроль ситуацию, в которой они чувствуют себя бессильными, – объяснил Куртис Аппенгейт. – Что опять же говорит о том, что эти действия заранее спланированы.

– Свидетель ваш, – сказала Диана.

Джордан встал и подошел к доктору Аппенгейту.

– Когда вы впервые встретились с Питером?

– Ну, лично мы незнакомы.

– Но вы же психиатр?

– Насколько я помню, да, – сказал Аппенгейт.

– Я считал, что психиатрия основывается на том, чтобы установить связь со своим клиентом, узнать, что он думает об окружающем мире, как его воспринимает.

– Отчасти так.

– И это невероятно важная часть вашей работы, верно? – спросил Джордан.

– Да.

– Вы сегодня назначили Питеру лечение?

– Нет.

– Потому что вам необходимо лично встретиться с ним, прежде чем решить, какое лечение будет для него лучше, правильно?

– Да.

– Доктор, у вас была возможность пообщаться со стрелявшими в школе города Терстоун?

– Да, – ответил Аппенгейт.

– А с мальчиком из Падьюки?

– Да.

– Из Рокори?

– Да.

– Но не из Коломбины…

– Я психиатр, мистер МакАфи, – сказал Аппентейт, – а не медиум. Хотя я разговаривал с семьями этих двух мальчиков. Я читал их дневники и изучал их видеозаписи.

– Доктор, – спросил Джордан, – вы хоть раз разговаривали с Питером Хьютоном?

Куртис Аппенгейт заколебался.

– Нет, – сказал он. – Не разговаривал.

Джордан сел, а Диана повернулась в судье.

– Ваша честь, – сказала она, – у обвинения нет вопросов.

 

– Держи, – сказал Джордан, входя в камеру и протягивая Питеру полбутерброда. – Или ты еще и голодовку объявил?

Питер бросил на него сердитый взгляд, но развернул обертку и надкусил бутерброд.

– Я не люблю индейку.

– А мне наплевать. – Джордан прислонился к бетонной стене камеры. – Ты можешь мне объяснить, какая муха тебя сегодня укусила?

– А вы хоть представляете, каково это – сидеть и слушать, как все говорят о тебе так, будто тебя здесь нет? Словно я не слышу, что именно они говорят?

– Таковы правила игры, – сказал Джордан. – Теперь наш ход.

Питер встал и подошел к решетке.

– Так вот, что это значит для вас. Просто игра?

Джордан прикрыл глаза, призывая свое терпение, и сосчитал до десяти.

– Конечно, нет.

– Сколько вам платят? – спросил Питер.

– Это не твое…

– Сколько?

– Спроси своих родителей, – сухо ответил Джордан.

– Вам заплатят независимо от того, выиграю я или проиграю, правильно?

Джордан помолчал, а потом кивнул.

– Значит, на самом деле вам наплевать, чем все закончится, правда?

Джордан неожиданно понял, с некоторым удивлением, что из Питера получился бы отличный адвокат. Способность задавать вытекающие один из другого вопросы, от которых человек чувствует себя словно на раскаленной сковородке, – именно то, что нужно в зале суда.

– Что? – сердито спросил Питер. – Теперь вы тоже надо мной смеетесь?

– Нет. Я просто подумал, что ты был бы хорошим адвокатом.

Питер опять сел.

– Прекрасно. Может быть, мне удастся получить в тюрьме диплом юриста вместе с аттестатом зрелости.

Джордан взял из рук Питера бутерброд и откусил.

– Давай поживем и увидим, чем все закончится, – сказал он.

 

Послужной список Кинга Ва всегда производил на присяжных огромное впечатление, и Джордан это знал. Он обследовал более пяти сотен подозреваемых. Он был экспертом на двести сорока восьми судебных процессах, не считая этого. Он написал больше статей, чем кто‑либо из судебных психиатров, специализируясь на расстройствах психики из‑за посттравматического стресса. Плюс – и это было самое прекрасное – он провел три семинара, которые посетил свидетель обвинения, доктор Куртис Аппенгейт.

– Доктор Ва, – начал Джордан, – когда вы начали работу по этому делу?

– Ко мне обратились вы, мистер МакАфи, в июне. Тогда я и согласился встретиться с Питером.

– Вы встретились с ним?

– Да, в общей сложности мы беседовали более десяти часов. Я также прочитал полицейские отчеты, медицинские и школьные записи Питера и его старшего брата. Я встречался с его родителями. А потом я отправил его на обследование к одному из моих коллег, доктору Лоуренсу Гертцу, он детский нейропсихиатр.

– Чем занимается детский нейропсихиатр?

– Изучает органические причины психических симптомов и расстройств детей.

– Что делал доктор Гертц?

– Он несколько раз сделал томограмму мозга Питера, – сказал Кинг. – Доктор Гертц использует томографические снимки, чтобы продемонстрировать структурные изменения в мозге подростка, которые не только объясняют время появления таких серьезных психических заболеваний, как шизофрения и маниакально‑депрессивный психоз, но также дают представление о биологических причинах дикого поведения подростков, которое родители обычно списывают на игру гормонов. Это не значит, что в подростковом возрасте нет гормонального всплеска, но кроме него есть еще и недостаток когнитивных признаков, необходимых для нормального поведения взрослого человека.

Джордан повернулся к присяжным.

– Вам это понятно? Потому что я не совсем понял…

Кинг улыбнулся.

– На человеческом языке это значит, что о ребенке можно многое рассказать, глядя на его мозг. На самом деле, может быть физиологическая причина, из‑за которой, когда вы говорите своему семнадцатилетнему ребенку поставить молоко в холодильник, он кивает… и игнорирует вашу просьбу.

– Вы отправили Питера к доктору Гертцу, потому что предполагали, что у него шизофрения или маниакально‑депрессивный психоз?

– Нет. Но в мои обязанности входит убедиться, что этих заболеваний нет, прежде чем я начну искать другие причины его поведения.

– Доктор Гертц выслал вам отчет с подробными выводами?

– Да.

– Расскажите нам, пожалуйста. – Джордан поднял диаграмму мозга, которую он уже зарегистрировал, как вещественное доказательство, и передал его Кингу.

– Доктор Гертц сказал, что мозг Питера выглядит очень похоже на мозг подростка, когда предлобный участок коры головного мозга еще не так развит, как мы можем это наблюдать в мозге взрослого человека.

– Ну, вы опять меня запутали, – сказал Джордан.

– Предлобный участок коры головного мозга находится здесь за лобной костью. Это своего рода президент мозга, он отвечает за принятие обдуманных рациональных решений. Кроме того, он позже всех достигает полной зрелости, именно поэтому подростки так часто попадают в неприятные истории. – Он показал на маленькое пятнышко на диаграмме, прямо в центре. – Вот это – мозжечковая миндалина. Поскольку у подростка центр, отвечающий за принятие решений, еще не функционирует так, как положено, вся нагрузка приходится на этот крошечный участок мозга. Это импульсивный эпицентр мозга, он отвечает за такие чувства, как страх, злость и то, что называется внутренним голосом. Другими словами, это часть мозга, которая соответствует словам: «Мой друг тоже считал, что это удачная идея».

Большинство присяжных засмеялись, и Джордан поймал взгляд Питера. Тот уже не сидел ссутулившись на стуле, а выпрямился и внимательно слушал.

– Действительно удивительно, – говорил Кинг, – что человек в двадцать один год психологически способен принимать рациональные решения… а семнадцатилетний подросток – нет.

– Доктор Гертц проводил какие‑нибудь психологические обследования?

– Да. Он сделал еще одну томограмму мозга, когда Питер выполнял простое задание. Питеру показывали фотографии людей, и нужно было определить, какие эмоции выражают их лица. В отличие от контрольной группы взрослых, где большинство ответов были правильными, Питер часто ошибался. В частности, он определял испуганное выражение лица, как злое, смущенное или грустное. На томографических снимках видно, что когда он сосредоточивался на этом задании, активность наблюдалась в мозжечковой миндалине… а не в предлобном участке коры головного мозга.

– И какой из этого следует вывод, доктор Ва?

– Что способность Питера к рациональным, спланированным, умышленным решениям все еще находится в стадии развития. С точки зрения психологии он еще не умеет этого делать.

Джордан следил за реакцией присяжных на это заявление.

– Доктор Ва, вы говорили, что тоже встречались с Питером, верно?

– Да, в тюрьме, мы провели десять одночасовых сеансов.

– Где именно вы встречались?

– В комнате переговоров. Я объяснил, кто я такой и что я работаю с его адвокатом, – сказал Кинг.

– Отказывался ли Питер разговаривать с вами?

– Нет. – Психиатр выдержал паузу. – Мне показалось, что он обрадовался возможности пообщаться.

– Вас что‑либо удивило в Питере, когда вы увидели его впервые?

– Его кажущееся отсутствие эмоций. Он не плакал, не улыбался, не смеялся, не выказывал радушия. Мы называем это «уплощение эмоций».

– О чем вы разговаривали?

Кинг посмотрел на Питера и улыбнулся.

– О бейсболе, – сказал он. – О его семье.

– Что он вам рассказал?

– Что «Ред соке» нужно дать еще один кубок. Этого для меня, как для болельщика «Янкис», уже было достаточно, чтобы засомневаться в его способности к здравым рассуждениям.

Джордан улыбнулся.

– Что он рассказал о своей семье?

– Он объяснил, что жил с мамой и папой, а его старший брат погиб в автокатастрофе по вине пьяного водителя годом раньше. Джойи был на год старше Питера. Мы также говорили о том, чем ему нравилось заниматься – большей частью о программировании и о компьютерах, – и о его детстве.

– И что он рассказал вам о своем детстве?

– Чаще всего детские воспоминания Питера были связаны с обидами со стороны других детей, либо со стороны взрослых, которые, по его мнению, должны были ему помочь, но ничего не делали. Он описал все, начиная с угроз физической расправы – «Уйди с дороги, или я вышибу тебе мозги», и заканчивая телесными оскорблениями – когда он всего лишь шел по коридору, а его со всей силы толкали в стену, потому что он имел неосторожность попасться кому‑то на глаза, – и моральными унижениями, когда его называли «гомиком» или «педиком».

– Он рассказал вам, когда над ним начали издеваться?

– В первый же день в школе. В автобусе ему поставили подножку, когда он шел по проходу, и выбросили его коробку для завтраков с изображением Супермена на дорогу. Это продолжалось практически до выстрелов. Незадолго до этого его привселюдно унизили, посмеявшись над его чувствами.

– Доктор, – спросил Джордан, – Питер обращался за помощью?

– Да, но даже если за него заступались, это имело обратный эффект. Однажды, например, когда один мальчик сильно его толкнул, Питер дал ему сдачи. Это увидел учитель, который привел обоих мальчиков в кабинет директора для наказания. С точки зрения Питера, это была самозащита, но тем не менее, его тоже наказали. – Кинг облокотился на стойку. – Более недавние воспоминания связаны со смертью брата и неспособностью Питера быть таким же хорошим учеником и сыном, каким был его брат.

– Питер рассказывал о своих родителях?

– Да. Питер любил своих родителей, но не чувствовал, что может рассчитывать на их защиту.

– Защиту от чего?

От неприятностей в школе, от мыслей о самоубийстве. Джордан повернулся к присяжным.

– Исходя из ваших бесед с Питером и результатов обследований доктора Гертца, можете ли вы диагностировать с точки зрения медицинской психиатрии состояние Питера шестого марта 2007 года?

– Да, у Питера было посттравматическое стрессовое расстройство.

– Объясните, пожалуйста, что это значит.

Кинг кивнул.

– Это расстройство психики, которое случается после ситуации, в которой человека либо унизили, либо подвергли насилию. Например, все мы слышали о солдатах, которые, вернувшись с войны, не могут приспособиться к окружающему миру из‑за посттравматического стрессового расстройства. Люди, страдающие ПТСР, часто переживают эти события в кошмарных снах, имеют проблемы со сном, чувствуют себя одинокими. В особо сложных случаях, после серьезной травмы, у человека могут быть галлюцинации и диссоциация.[26]

– Вы хотите сказать, что утром шестого марта у Питера были галлюцинации?

– Нет. Я считаю, что он находился в состоянии диссоциации.

– Что это значит?

– Это когда человек физически присутствует, но мысленно отсутствует, – объяснил Кинг. – Когда человек может отделить свои эмоции по поводу происходящего от осознания того, что происходит.

Джордан сдвинул брови.

– Погодите, доктор. Вы хотите сказать, что человек в состоянии диссоциации способен вести машину?

– Конечно.

– А установить взрывчатку?

– Да.

– А зарядить оружие?

– Да.

– А выстрелить из этого оружия?

– Разумеется.

– И все это время человек не осознавал бы, что делает?

– Да, мистер МакАфи, – сказал Кинг, – именно так.

– Как вы считаете, когда Питер пришел в такое состояние?

– Во время наших бесед Питер рассказал, что в то утро, шестого марта, он встал рано и хотел проверить интернет‑сайт с отзывами о его видео‑игре. Случайно он открыл старый файл – электронное письмо, которое он отправил Джози Корниер, раскрывающее его чувства к ней. Это было то самое письмо которое за несколько недель до этого разослали по всей школе и которое послужило причиной еще большего унижения, когда в столовой с него стянули брюки. Питер говорит, что после того как он увидел это письмо, он больше ничего не помнит.

– Я постоянно открываю старые письма по неосторожности, – сказал Джордан, – но это не приводит меня в состояние диссоциации.

– Компьютер всегда был для Питера безопасным оазисом с помощью этого приспособления он создавал свой уютный мир. Мир, населенный людьми, которые его ценят и которых он контролирует, чего нет в реальной жизни. И когда эта безопасная зона вдруг стала еще одним местом, где его унижают, это спровоцировало состояние диссоциации.

Джордан скрестил руки на груди, входя в роль «адвоката дьявола[27]».

– Ну не знаю… мы говорим об электронной почте. Можно ли вообще сравнивать психологические травмы жертвы буллинга с состоянием ветеранов, воевавших в Ираке, или людей, выживших одиннадцатого сентября?

– Говоря о ПТСР, следует помнить, что травматические события оказывают на разных людей разное влияние. Например, для некоторых причиной возникновения ПТСР может стать жестокое изнасилование. А для кого‑то будет достаточно даже кратковременного ощупывания. Независимо от того, что стало травматическим событием – будь то война, нападение террористов, сексуальное насилие или буллинг, – важно эмоциональное состояние субъекта на тот момент.

Кинг повернулся к присяжным.

– Возможно, вы слышали, о синдроме избитых жен, например. Для постороннего наблюдателя кажется нелогичным то, что женщина – даже если она на протяжении многих лет подвергалась насилию – убивает мужа, когда тот крепко спит.

– Возражение, – сказала Диана. – Вы здесь видите жену, подвергавшуюся насилию?

– Разрешаю, – ответил судья Вагнер.

– Даже если женщина, жертва семейного насилия, и не подвергается угрозе в данный момент, психологически она уверена, что угроза есть. Из‑за того, что женщина постоянно подвергается насилию, она начинает страдать от ПТСР. Она живет в постоянном страхе, что что‑то произойдет, что будет происходить постоянно, и это заставляет ее взять оружие, несмотря на то что в этот момент ее муж храпит. Для нее он все равно представляет непосредственную угрозу, – сказал Кинг. – Ребенок, страдающий от ПТСР, как Питер, боится, что в конце концов те, кто над ним издеваются, его убьют. Даже если этот человек в данный момент не толкает его, не бьет, это может произойти в любую секунду. Таким образом, как и женщина, подвергавшаяся домашнему насилию, он начинает действовать, хотя в тот момент – для вас и для меня – причин для нападения нет.

– Разве возможно, что никто не заметил нерационального поведения? – спросил Джордан.

– Возможно. Ребенок, страдающий ПТСР, предпринимал неудачные попытки получить помощь, а поскольку издевательства продолжались, он перестал обращаться за ней. Он социально отделился, потому что не был уверен, что следующее взаимодействие не приведет к очередным издевательствам. Возможно, он даже думал о самоубийстве. Он убежал в выдуманный мир, где он главный. Но поскольку он возвращался туда все чаще и чаще, ему стало тяжело отделить этот мир от реальности. Во время акта насилия ребенок с ПТСР может вернуться в состояние измененного сознания – диссоциация от реальности, благодаря которой он не чувствует боли или унижения во время инцидента. Я считаю, что именно это и произошло с Питером шестого марта.

– Несмотря на то что никого из тех, кто над ним издевался рядом не было, когда на экране появилось то письмо?

– Правильно. Питера всю жизнь били, запугивали, угрожали ему, и он дошел до того состояния, когда решил, что эти ребята его убьют, если он ничего не предпримет. Это письмо спровоцировало состояние диссоциации, и когда он отправился в Стерлинг Хай и начал стрелять, он абсолютно не понимал, что делает.

– Сколько времени продолжается состояние диссоциации?

– По‑разному. Скорее всего, Питер пребывал в таком состоянии несколько часов.

– Часов? – переспросил Джордан.

– Конечно. Во время выстрелов не было ни одного момента, который подтвердил бы, что его действия были осознанными.

Джордан повернулся к прокурору.

– Мы все видели видеозапись, на которой Питер сразу же после выстрелов в столовой сел за стол и съел целую миску хлопьев. Это вписывается в ваш диагноз?

– Да. Честно говоря, это