ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

 

В том же месте, где по дороге в горы люди в холщовых рясах завязали пленникам глаза, кавалькада остановилась. Она состояла из нескольких разбойников, конвоировавших Леонсию, Генри и Френсиса верхом на мулах, с повязками на глазах, и пеона — тоже с повязкой на глазах, но пешком. Получасом раньше, под таким же конвоем, здесь проехала другая кавалькада, состоявшая из плантаторов, Торреса и начальника полиции с его жандармами.

С разрешения строгого предводителя разбойников пленники, которых сейчас должны были освободить, сняли с глаз повязки.

— Похоже, что я уже был здесь, — заметил, рассмеявшись, Генри, который сразу узнал виденные ранее места.

— Похоже, что нефть все еще горит, — сказал Френсис, указывая на горизонт, наполовину скрытый черной завесой дыма. — Посмотри, пеон, на дело рук твоих! Для бедняка, у которого нет ни гроша за душой, ты величайший растратчик, каких я когда-либо встречал. Говорят, что нефтяные короли, напившись, раскуривают сигары тысячедолларовыми банкнотами, а вот ты каждую минуту сжигаешь по миллиону долларов.

— Я не бедняк, — с таинственным видом гордо заявил пеон.

— Переодетый миллионер! — пошутил Генри.

— Где же ты держишь свои капиталы? — ввернула Леонсия. — В банке «Кемикл нейшнл»?

Пеон не понял острот, но, сообразив, что над ним смеются, обиженно выпрямился и замолчал.

Тут заговорил строгий предводитель разбойников:

— Отсюда вы можете идти каждый своим путем. Так велел Справедливый. Вас, сеньоры, прошу спешиться и вернуть мне мулов. Что же до сеньориты, то она может оставить себе мула в качестве подарка от Справедливого, который никогда не позволил бы себе заставить даму идти пешком. А вам двоим, сеньоры, пройтись не вредно. Справедливый особенно рекомендовал богатому сеньору ходить побольше пешком. Богатство, сказал он, приводит к тому, что человек почти совсем пешком не ходит. А когда человек почти совсем не ходит, он обрастает жиром, ожирение же не способствует успеху у прекрасных женщин. Таковы мудрые слова Справедливого.

А еще он настоятельно советует пеону оставаться в горах. Здесь он найдет прекрасную женщину, и раз уж он должен любить женщину, то самое благоразумное — любить женщину своего племени. Женщины из tierra caliente предназначены для мужчин из tierra caliente. А женщины Кордильер предназначены для мужчин Кордильер. Бог не любит смешения кровей. Недаром мул — самое отвратительное животное под солнцем. Мир был сотворен не для смешения племен — это все выдумки человека. Какие бы чистые ни были расы, если их перемешать, они перестанут быть чистыми. Не могут вода и нефть дать однородную смесь. У природы есть свои законы. Так сказал Справедливый, и я лишь повторил его слова. Он велел мне добавить, что знает, о чем говорит, ибо сам в свое время был грешен.

От этих слов волнение и замешательство охватили англосаксов Генри и Френсиса, и не меньше их — Леонсию, дитя Латинской Америки. Леонсия, конечно, взглядом сказала бы каждому из любимых ею молодых людей, что она не желает с этим считаться, если бы другого не было поблизости; да и оба они громко запротестовали бы, останься любой из них наедине с нею. И все же глубоко в душе каждый невольно сознавал, что Слепой разбойник прав. И на сердце у них от этого стало тяжело.

Хруст и треск в зарослях отвлекли их от этих мыслей: по отлогой стене каньона, на скользивших и спотыкавшихся лошадях, прямо на них, спускался оправившийся после болезни плантатор в сопровождении нескольких всадников. Как истый идальго, он склонился в глубоком поклоне перед дочерью Солано, а потом не менее учтиво, хотя и несколько суше, поздоровался с Генри и Френсисом, помня, что им все-таки покровительствует Энрико Солано.

— Где же ваш благородный отец? — спросил он Леонсию. — У меня для него добрые вести. С тех пор как мы виделись с вами последний раз, — а это было неделю назад, — я несколько дней пролежал, прикованный к постели приступом лихорадки. Но я послал гонцов в Бокас-дель-Торо; благодаря попутному ветру они быстро переплыли лагуну Чирикви и, очутившись на месте, по правительственному радио — начальник полиции в Бокас-дель-Торо мой большой друг! — связались с президентом Панамы. Президент тоже мой старинный приятель — сколько раз я тыкал его носом в грязь, а он меня, когда мы учились в колонской школе и жили с ним в одной комнате. И вот от него пришел ответ, что все в порядке: правосудие было введено в заблуждение чрезмерными, но тем не менее достойными похвалы усилиями начальника полиции Сан-Антонио. Теперь все забыто и прощено, и благородное семейство Солано вместе с их благородными друзьями-американцами может на законном основании, не боясь политических преследований, вернуться домой…

В подтверждение своей речи плантатор низко поклонился Генри и Френсису. Но в эту минуту взгляд его случайно упал на пеона, притаившегося за спиной Леонсии, и глаза его вспыхнули торжествующим огнем.

— О матерь божия, ты не забыла меня! — с жаром воскликнул плантатор и, повернувшись к сопровождавшим его друзьям, добавил: — Вот он, этот бесстыжий, безмозглый скот, который сбежал от меня, не выплатив долга. Хватайте его! Я его так отлуплю, что он у меня месяц будет лежать пластом!

Плантатор дернул поводья и одним скачком очутился позади мула Леонсии, но пеон так же поспешно нырнул под морду животного и безусловно успел бы убежать в джунгли, если бы другой плантатор, пришпорив коня, не бросился ему наперерез и не сбил его с ног. В один миг плантаторы, привычные к такого рода делам, рывком подняли беднягу с земли, скрутили ему руки за спиной и той же веревкой обмотали шею.

Френсис и Генри запротестовали в один голос.

— Сеньоры, — ответил плантатор, — мое уважение к вам, желание служить вам и быть полезным столь же глубоки, как и мои чувства к благородному семейству Солано, под чьим покровительством вы находитесь. Ваше благополучие и спокойствие — священны для меня. Я готов грудью защищать вас от любой беды. Приказывайте — я к вашим услугам. Моя асьенда в вашем распоряжении, как и все, чем я владею. Но что касается пеона — то это совсем другое дело. Он не ваш. Он мой пеон, мой должник, сбежавший с моей плантации. Я убежден, что вы поймете и извините меня. Это вопрос собственности. А он — моя собственность.

Генри и Френсис растерянно и недоуменно посмотрели друг на дуга. Таков закон страны — они это отлично знали.

— Справедливый судья простил мне мой долг — все здесь тому свидетели, — еле слышно пролепетал пеон.

— Это правда. Справедливый судья простил ему его долг, — подтвердила Леонсия.

Плантатор с усмешкой склонился в низком поклоне.

— Но пеон подписал контракт со мной, — все с той же усмешкой заметил он. — Да и кто такой этот Слепой разбойник, чтобы устанавливать свои дурацкие законы на моей плантации и лишать меня двухсот пятидесяти песо, которые по праву принадлежат мне?

— Это верно, Леонсия, — подтвердил Генри.

— Тогда я вернусь в Кордильеры, — заявил пеон. — О воины Справедливого судьи, возьмите меня с собой в Кордильеры!

Но строгий предводитель покачал головой.

— Здесь мы отпустили тебя. Наши полномочия на этом кончились. Мы не имеем над тобой больше никаких прав. Нам осталось только проститься со всеми и уехать.

— Стойте! — воскликнул Френсис, вытаскивая свою чековую книжку и начиная что-то писать. — Обождите минуту. Я сейчас рассчитаюсь за этого пеона. Но прежде чем вы уедете, я хочу попросить вас об одном одолжении. — И он вручил чек плантатору со словами: — Я добавил десять песо на обмен валюты.

Плантатор взглянул на чек, спрятал его в карман и подал Френсису конец веревки, обвивавшей шею несчастного.

— Теперь пеон ваш, — сказал он.

Френсис посмотрел на веревку и расхохотался.

— Смотрите-ка! Я стал рабовладельцем. Раб, ты мой, ты моя собственность, понятно?

— Да, сеньор, — униженно пробормотал пеон. — Видно, когда я потерял голову из-за любви к той женщине и пожертвовал ради нее своей свободой, бог судил, чтобы я с тех пор всю жизнь был чьей-то собственностью. Справедливый судья прав. Бог покарал меня за то, что я польстился на женщину из другого племени.

— Ты стал рабом из-за того, что всегда считалось самым прекрасным в мире, из-за женщины, — заметил Френсис, перерезая веревки на руках пеона. — А теперь я дарю тебя — тебе. — С этими словами он вложил в руку пеона конец веревки, опутывавшей его шею. — Отныне ты сам себе хозяин. И помни: никогда и никому не отдавай этой веревки.

Пока все это происходило, откуда-то вдруг бесшумно вынырнул высокий тощий старик, под его сухой, как пергамент, кожей резко обозначались ребра. Это был чистокровный индеец племени майя. Он был совсем нагой, если не считать набедренной повязки. Нечесаные волосы грязно-серыми прядями свисали вдоль скуластого лица, высохшего, как у мумии. Мышцы жалкими мешочками висели на его руках и ногах. Из его впалого рта торчало несколько сломанных зубов, щеки ввалились, а глаза, точно черные бусины, глубоко запавшие в орбитах, горели диким огнем, как у человека, снедаемого лихорадкой.

Он, словно угорь, проскользнул между столпившимися людьми и своими костлявыми руками обнял пеона.

— Это мой отец, — гордо объявил пеон. — Посмотрите на него. Он чистокровный майя, и он знает все тайны этого племени.

Пока обретшие друг друга отец и сын оживленно обменивались новостями, Френсис обратился к предводителю разбойников с просьбой разыскать Энрико Солано и его двух сыновей, блуждающих где-то в горах, и сообщить им, что закон больше не преследует их и они могут вернуться домой.

— Они не совершали ничего дурного? — спросил предводитель.

— Нет, ничего, — заверил его Френсис.

— Хорошо. Я обещаю вам немедленно разыскать их, ибо нам известно, в каком направлении они поехали, и послать вслед за вами на побережье.

— А пока прошу ко мне, — радушно предложил плантатор. — Около моей плантации в бухте Хучитан стоит на якоре грузовая шхуна, она скоро должна пойти в Сан-Антонио. Я могу задержать ее до тех пор, пока благородный Энрико и его сыновья не спустятся с Кордильер.

— Ну, а Френсис, конечно, заплатит за простой, — съязвил Генри, что не укрылось от Леонсии, но не было замечено самим Френсисом.

— Конечно, заплачу, — весело воскликнул он. — Еще одно доказательство в пользу того, что чековая книжка везде может пригодиться!

Когда все простились с разбойниками, пеон и его отец, к великому изумлению окружающих, последовали за Морганами и спустились вместе со всеми через горящие нефтяные поля на плантацию — место, где столько лет томился в рабстве пеон. И отец и сын всячески выказывали свою преданность Френсису, а также Леонсии и Генри. За это время они не раз долго и оживленно о чем-то разговаривали между собой. Когда Энрико и его сыновья прибыли на плантацию и все направились к берегу, где поджидала их шхуна, пеон со своим отцом пошли вслед за ними. Френсис стал было прощаться с индейцами, но пеон заявил, что они тоже поедут на шхуне.

— Я уже говорил вам, что я не бедняк, — пояснил пеон, отводя Морганов и семью Солано в сторону, чтобы его не услышали матросы. — И это правда. Мне известно, где спрятано сокровище племени майя, которое ни конкистадоры, ни монахи инквизиции не могли найти. Я его хранитель. Вернее, не я, а мой отец. Он прямой потомок древнего верховного жреца майя. Он последний жрец этого племени. Мы с отцом много говорили и решили, что богатство — не самое главное в жизни. Вы купили меня за двести пятьдесят песо, однако подарили мне свободу, отдали меня мне самому. Вы подарили человеку жизнь, теперь я сам себе господин. Я так думаю, и мой отец тоже. И вот, раз гринго и испанцы так уж созданы, что богатство для них — самое главное, мы проведем вас к сокровищам племени майя — мой отец и я: ведь мой отец знает дорогу. Идти в горы надо из Сан-Антонио, а не из Хучитана.

— Твой отец действительно знает, где находится сокровище? Точно знает? — спросил Генри и тихонько шепнул Френсису, что это самое сокровище и заставило его бросить поиски клада Моргана на Тельце и перекочевать на материк.

Пеон покачал головой.

— Мой отец никогда там не был, зачем ему это — ему не нужны богатства. Отец, покажи-ка, что написано на нашем древнем языке, на котором один только ты из всех живых майя умеешь читать.

Старик извлек из своей набедренной повязки грязный, потрепанный парусиновый мешочек. Из него он вытащил нечто похожее на спутанный клубок бечевок, сплошь в узлах. Но это были не настоящие бечевки, а какие-то косички из древесной коры, столь ветхие, что казалось, они вот-вот рассыплются от одного прикосновения; и в самом деле, когда старик дотронулся до них, из-под пальцев его посыпалась труха. Бормоча себе под нос молитвы на древнем языке майя, индеец поднял вверх клубок и благоговейно поклонился ему, прежде чем начать его распутывать.

— Письмо узелками — так писали майя в древности, но теперь никто их языка не знает, — тихо произнес Генри. — Этому можно верить, если только старик не разучился читать.

Клубок был вручен Френсису, и все с любопытством склонились над ним. Он был походе на кисть, неумело связанную из множества бечевок, сплошь покрытых большими и маленькими узелками. Бечевки тоже были неодинаковые — одни потолще, другие потоньше, одни — длинные, другие — короткие. Старик пробежал по ним пальцами, бормоча себе под нос что-то непонятное.

— Он читает, — торжествующе воскликнул пеон. — Узлы — это наш древний язык, и он читает по ним, как по книге!

Френсис и Леонсия, склонившись пониже, чтобы лучше видеть, случайно коснулись друг друга волосами — оба вздрогнули и поспешно отодвинулись, но взгляды их при этом встретились, и снова искра пробежала между ними. Генри, всецело увлеченный тем, что рассказал индеец, ничего не заметил, — он смотрел лишь на таинственный клубок.

— Что ты скажешь, Френсис? — шепотом спросил он. — Это же колоссально! Колоссально!

— Меня уже ждут в Нью-Йорке. — Френсис явно колебался. — Нет, не какие-то люди или развлечения, а дела, — поспешно добавил он, почувствовав молчаливый упрек и огорчение Леонсии. — Не забудьте, что я связан с «Тэмпико петролеум» и биржевым рынком; мне даже страшно подумать, сколько миллионов у меня в это вложено.

— Фу ты черт рогатый! — воскликнул Генри. — Да ведь если сокровище майя даже в десять раз меньше того, что о нем рассказывают, все равно доля каждого из нас — твоя, моя и Энрико — будет побольше, чем все твое теперешнее богатство.

Френсис все еще колебался. Энрико стал пространно уверять его, что сокровище майя действительно существует, а Леонсия, улучив минуту, шепнула ему на ухо:

— Неужели вам так скоро надоело… искать сокровище?

Френсис испытующе посмотрел на нее, потом перевел взгляд на красовавшийся у нее на пальце подарок жениха и так же тихо ответил:

— Разве я могу оставаться здесь, если я люблю вас, а вы любите Генри?

Он впервые открыто признался ей в любви, и Леонсия почувствовала, что в душе ее вспыхнула радость, тотчас сменившаяся, однако, стыдом: как же может она считать себя добродетельной, если, оказывается, способна любить одновременно двоих? Она взглянула на Генри, словно желая это проверить, и сердце ответило ей: «да». Она любила Генри так же искренне, как Френсиса, и ей одинаково нравились те черты, которые были у них одинаковыми, и по-разному волновали те, которые были разными.

— Боюсь, что мне придется сесть на «Анджелику» — скорее всего в Бокас-дель-Торо — и уехать, — говорил между тем Френсис ее жениху. — А вы с Энрико отправляйтесь за сокровищем и, если найдете его, поделите пополам.

Пеон, услышав это, быстро заговорил с отцом на своем языке, а затем обратился к Генри.

— Слышишь, что он говорит, Френсис? — сказал Генри, указывая на священную кисть. — Тебе придется пойти с нами. Ведь именно тебя хочет отблагодарить старик за спасение своего сына. И он отдает сокровище не нам, а тебе. Если ты не поедешь, он не прочтет нам ни одного узелка.

Но побудила Френсиса переменить решение все-таки Леонсия — она молча, печально смотрела на него и словно просила взглядом: «Ну, пожалуйста, ради меня!»