VIII. От искусства к науке

Кто поставил себе задачу представить духовное развитие мыслителя, тот должен особенные его направления объяснять на психологическом пути, исходя из фактов его биографии. При представлении Гете как мыслителя задача этим не исчерпывается. Здесь дело не только в оправдании и объяснении его специального научного направления, но в особенности нужно спросить о том, как этот гений вообще пришел к тому, чтобы действовать в научной области. Гете сильно страдал от ложного воззрения своих современников, которые считали, что поэтическое творчество и научные исследования нельзя совместить в одном духе. В этом, прежде всего, и следует искать ответ на вопрос, каковы мотивы, побудившие поэта заняться наукой. Определяется ли переход от искусства к науке чисто субъективными наклонностями, личным произволом, или же направление в искусстве было у Гете таково, что оно с необходимостью привело его к науке?

Если бы справедливо было первое, то одновременная склонность и к искусству, и к науке имела бы значение случайного личного одухотворения в обе стороны человеческих стремлений. Мы имели бы дело с поэтом, который случайно является к тому же и мыслителем, и могло бы случиться, что при иначе сложившейся жизни, Гете шел бы тем же самым путем в поэзии, нисколько не заботясь о науке. Нас интересовала бы тогда каждая из этих сторон в отдельности, и возможно, что обе стороны внесли большой вклад в дело развития человечества. Но все это было бы так же, если бы эти обе стороны были разделены по разным людям. Тогда бы поэт Гете не имел уже ничего общего с мыслителем Гете.

Если же мы имеем дело со вторым случаем, то направление в искусстве Гете было таково, что изнутри оно побуждало его к его завершению посредством научного мышления. В этом случае было бы немыслимо, чтобы оба направления были бы разделены на две личности. Тогда нас будут интересовать оба направления не только каждое само по себе, но также и в их взаимосвязи. Тогда это будет объективный переход от искусства к науке, та точка, где оба они соприкасаются. Тогда это было бы не личной наклонностью Гете, но то направление в искусстве, которое он избрал, побудило в нем потребности, которые могли найти удовлетворение только в научной деятельности. Наше время считает, что оно поступает правильно, возможно дальше отодвигая искусство от науки. Искусство и наука считаются двумя совершенно противоположными полюсами в культурном развитии человечества. Наука должна, говорят нам, начертить по возможности объективный образ мира, она должна нам как в зеркале показать действительность, иными словами, она должна, исключая всякий субъективный произвол, строго держаться данного. Для ее законов мерой служит объективный мир, ему она должна подчиняться. Масштаб для истинного и ложного она должна почерпнуть из объектов опыта.

Иначе должно обстоять дело с искусством. Ему дают закон самотворящие силы человеческого духа. Для науки всякая примесь человеческой субъективности явилась бы искажением действительности, переходом через границы опыта; искусство же, напротив. Произрастает на почве гениальной субъективности. Ее творения — это образы творческой силы человека, а не отраженные образы внешнего мира. Вне нас, в объективном бытии, лежит основа научных законов; в нас, в нашей индивидуальности, лежит основа эстетических законов. Поэтому последние не имеют никакой познавательной ценности, они являются иллюзией, без малейшего фактора действительности.

Кто так понимает предмет, тот никогда не достигнет ясности в вопросе, какое отношение имеет гетевская поэзия к гетевской науке. Поэтому обе будут не поняты. Мировое историческое значение Гете лежит как раз в том, что исток его искусства непосредственно находится в праисточнике бытия, что оно не имеет в себе ничего иллюзорного, ничего субъективного, но появляется как дочь той закономерности, которую Гете услышал в глубине природной деятельности мирового духа. На этой ступени искусство является интерпретацией мировых тайн, так же, как в другом смысле — наука.

Так Гете всегда понимал искусство. Оно было для него одним откровением мирового празакона, наука — другим. Для него искусство и наука происходили из одного источника. Тогда как исследователь погружается в глубину действительности, чтобы выразить ее силы в форме мыслей, художник пытается в соответствии с этими силами преобразовать вещество. «Мне кажется, что науку можно было бы назвать знанием всеобщего, отвлеченным знанием; искусство, напротив, было бы тогда наукой, обращенной к действию. Наука тогда продолжала бы разум, а искусство служило бы его механизмом /инструментом? — Р.И./, тогда оно могло бы быть также названо практической наукой. И, наконец, наука была бы теоремой, а искусство — проблемой». То, что наука провозглашает кА идею (теорему), искусство должно вычеканить в веществе, должно стать проблемой. «В творениях человека, как и в его природе, замысел важнее внимательности», — говорит Гете. Повсюду ищет он не только то, что в чувствах дано из внешнего мира, но тенденцию, посредством которой он стал. Научно ее постичь, художественно ее изобразить было его призванием. При собственном творчестве природа смотрит «на спецификацию, как на тупик», нужно вернуться к тому, что должно стать, если бы тенденция могла развернуться беспрепятственно; так математик никогда не имеет в виду тот или иной треугольник, но всегда закономерность, лежащую в основе любого треугольника. Дело не в том, что создает природа, но по какому принципу она создает. Тогда нужно сформировать этот принцип так, как это соответствует его собственной природе, а не как он проявляется в отдельных природных образованиях, зависящих от тысячи случайностей. Художник призван «развить из общего благородное, из праформ — прекрасное».

Гете и Шиллер брали искусство в его полной глубине. Прекрасное — это «манифестация тайных законов природы, которые без его проявления вечно оставались бы сокрытыми». Достаточно просмотреть «Путешествие по Италии» Гете, чтобы понять, что это не фраза, но глубокое внутреннее убеждение. Когда он говорит: «Высшие произведения искусства, подобно высшим природным творениям, создаются человеком по истинным природным законам. Все произвольное, воображаемое, должно отпасть, это — необходимость, это — Бог», — из его слов следует, что для него природа и искусство — суть одного происхождения. Относительно греческого искусства он говорит по этому поводу следующее: «У меня возникла догадка, что греки следовали законам, которым следует сама природа, и на след которых я напал». И о Шекспире: «Шекспир сродни игровому духу, он, как и тот, пронизывает мир, оба ничего не скрывают, но если существом мирового духа является утверждение тайны на деле, то призвание поэта — проболтаться об этих тайнах». Здесь еще следует напомнить одно высказывание времен «эпохи радости», поводом к которому явилась «Критика силы суждения» Канта, в котором он выражает благодарность тому обстоятельству, что Кант здесь «Художественное и природное рассматривает как единое, и что эстетическая и телеологическая сила суждения проявляются попеременно». «Меня радует, — говорит поэт, — что поэтическое искусство и сравнительное учение о природе настолько родственны друг другу, что оба подлежат одной и той же силе суждения». В статье «Bedeutende Fordentis durch ein einziges geistreiches Wort» (англ: «The Significant Benefit of a Single Intelligent Word»), совершенно в том же смысле, Гете противопоставляет своему предметному мышлению свое предметное поэтическое творчество. Итак, искусство представляется Гете таким же объективным, как и наука. Они различаются только по форме. И то, и другое являются проявлениями одного и того же существа, необходимыми ступенями одного развития. У него вызывает протест воззрение, что искусство, или прекрасное, занимает изолированное место в общем плане человеческого развития. Он говорит: «Поступают неправильно в эстетике, говоря идея прекрасного; этим обособляют прекрасное, которое отдельно не мыслимо», или: «Стиль основан на глубочайшем утверждении познания, на существе вещи, поскольку мы можем его видеть глазами и трогать руками». Итак, искусство основано на знании. Задачей последнего является порядок, господствующий в мире, выразить в мышлении, задача искусства — идею этого мирового порядка отобразить в отдельном. Все, что художнику известно из мировой закономерности, он вкладывает в свое произведение. Оно как бы представляет мир в малом. В этом и лежит причина того, почему гетевское направление в искусстве должно быть завершено в науке. Здесь уже само познание становится искусством. Гете не хотел ни науки, ни искусства; он хотел идеи. И он высказывает или предсказывает ее с той стороны, с какой она сама предстает перед ним. Гете искал заключить союз с мировым Духом и хотел открыть нам его господство; он делал это через посредство искусства или науки, в зависимости от потребности. Не одностороннее художественное или научное стремление пребывало в Гете, а неутомимый порыв к созерцанию "всех действующих сил и зародышей".

При этом Гете не является философствующим поэтом, ибо его поэзия получена не побочным путем через мышление к чувственному воспроизведению, но она струится непосредственно из источника всякого становления, так же как его исследования пронизаны не поэтической фантазией, но основаны непосредственно на утверждении становления идеи. Хотя гете и не является философствующим поэтом, но для философского рассмотрения его основное направление представляется философским. Тем самым вопрос, имеют ли философскую ценность научные работы Гете, принимает новое освещение. Здесь требуется от того, что предлагается, делать заключения обратно к принципам. Какие предпосылки мы должны сделать, чтобы научная позиция Гете представилась нам как следствие этих предпосылок? Мы можем сказать, что Гете оставил невысказанным то, что единственно делает понятным его воззрение.