УКРАДЕННЫЙ ХРАМ 1 страница

 

Творчество Джеймса Олдриджа, выдающегося английского писателя, лауреата

международной Ленинской премии "За укрепление мира между народами", хорошо

известно в нашей стране.

Его книги "Морской орел", "Дипломат", "Герои пустынных горизонтов", "Не

хочу, чтобы он умирал" и многие другие посвящены острейшим проблемам

современности.

Рос Олдридж, по его собственным словам, "как Том Сойер",-- в

странствиях, приключениях, на границе между городской цивилизацией и дикой

природой. С детства он -- охотник и рыболов. Враг поверхностного

любительства, Джеймс Олдридж с полным правом, как натуралист-знаток, написал

"охотничий" роман и специальную книгу о подводной охоте.

И вот теперь книга о лошади, которая известна в мире как лошадь

Пржевальского.

Вся история, описанная в повести, почти невероятна. Из Монголии в

Англию в научных целях отправили дикого коня, а "дичок" оттуда бежал и,

проделав фантастический путь, вернулся в родные края

Оправдание удивительного сюжета заключается, пожалуй, в том, что в

современном мире лошадь, как таковая, почти фантастика. "Мама, а лошадь

настоящая?" -- спрашивают иной раз дети при виде ломового коня, который стал

редкостью.

Воздушные лайнеры, океанские пароходы, комфортабельные "конные"

автобусы или специально оборудованные фургоны доставляют лошадей к местам

соревнований, преодолевая немыслимые расстояния ради того, чтобы конь, не

коснувшись земли, попал прямо на призовую дорожку и проскакал свои два

километра за две с половиной минуты.

Это спортивные скакуны, конская "аристократия". Жизнь лошадей,.

описанная в повести Олдриджа, совершенно не похожа на жизнь спортивных

скакунов. Живут они в естественных условиях, на вольной природе. И хотя

лошади эти не имеют ни пышных родословных, ни громких кличек, за ними

ведется постоянное наблюдение ученых, они находятся на строгом учете.

Сохранение внешней среды -- ныне широко осознаваемая необходимость. Еще

недавно, например, мустангов, обитающих в американских прериях, уничтожали

на потребу целой индустрии по производству консервированного корма для

домашних животных. Теперь мустанги охраняются законом.

Самый символический момент в повести "Удивительный монгол"-- это когда

танк, высланный по бездорожью на поиски пропавшего коня, удирает от этого

коня, потому что в борьбе за свою свободу "удивительный монгол" может

броситься на механического преследователя и ненароком поранить себя.

Следовательно, мало только оберегать все живое, надо беречь и животный и

растительный мир так, чтобы природа оставалась природой, со всеми своими

особенностями.

Конечно, дело специалистов выяснить, почему не по вкусу пришлись дикому

коню в повести "Удивительный монгол" идеальные английские лужайки и что

заставило Таха (такова кличка "удивительного монгола") отправиться в

нелегкий и долгий путь. Писателю важно показать отношение людей к лошади, к

ее поведению, к тому яростному сопротивлению, которое оказывает Тах и людям,

и машинам, и всем средствам техники, направленным на его преследование и

поимку.

Позиция Джеймса Олдриджа -- действенная, конструктивная человечность.

По 'ее логике дикий конь, строптивый сын гор, предоставлен самому себе быть

не может. В современных условиях это для него губительно. Уберечь, сохранить

живую душу природы можно, лишь поняв все особенности и прихоти этой "души".

В этом основная идея произведения.

Повесть развертывается в переписке двух ребят, монгольского мальчика и

девочки-англичанки. С разных концов земли следят они за приключениями своих

любимцев -- дикого коня и его подруги из породы английских пони.

Рассказ о похождениях двух лошадей -- это еще и история воспитания двух

детских характеров, ведь дело не только в животных, а и в том, как относятся

'к ним дети. Сострадание, ответственность и забота -- эти чувства и. мальчик

и девочка испытывают с такой силой впервые.

Уверены, что новое произведение Джеймса Олдриджа "Удивительный монгол"

не оставит читателя равнодушным.

В этом году писателю исполнилось шестьдесят лет. Его, как и раньше,

волнуют неотложные проблемы современности, свидетельством чему является и

эта книга.

Д. урнов

 

 

 

Здравствуй, Китти Джемисон!

Я посылаю это письмо с твоим дедушкой, профессором Д. Д. Джемисоном,

потому что он рассказал мне о тебе и твоей лошадке. Может быть, он тебе

расскажет что-нибудь и обо мне, а если нет, то сообщаю, что я монгольский

мальчик и зовут меня Барьют Минга. По-английски письмо пишет моя тетя

Серогли, она преподает английский язык в институте иностранных языков. Я

диктую ей по-монгольски, а она пишет по-английски и надеется, что делает не

очень много ошибок.

Но рассказать я хочу не о себе, а о диком жеребце. Твой дедушка везет

его из нашего края, чтобы поселить в заповеднике для диких животных в

Уэльсе. Там, как говорит дедушка, у тебя есть маленькая лошадка, которая

теперь станет спутницей нашего дикого горного жеребца. Я надеюсь, что твоя

лошадка Мушка с ним подружится. Но если она такая ручная, как рассказывал

дедушка, и повсюду ходит за тобой как собачка, боюсь, как бы их встреча не

кончилась плохо, потому что дикий горный жеребец -- самый злой из всех

лошадей. Так считают у нас в семье, а у нас все в роду табунщики.

Я все расскажу тебе про него, и как его нашли, и как наконец поймали.

Известно, что монгольские дикие горные лошади -- самые редкие в мире.

Вообще-то ученые не верили, что эти лошади остались еще в самых далеких

уголках нашей страны. В Европе наша редкая лошадь называется лошадью

Пржевальского, по имени русского путешественника, которому удалось поймать

ее здесь в 1881 году. А в Монголии ее зовут просто "тах", поэтому твой

дедушка и назвал пойманного жеребца -- Tax.

Когда-то наш народ охотился на диких лошадей, чтобы добыть шкуру и

мясо. Но примерно пятьдесят лет тому назад ученые рассказали нам, что эти

лошади очень важны для науки, и объяснили, что это особый вид доисторической

лошади/жившей задолго до появления человека. Человеку никогда не удавалось

приручить или одомашнить их, поэтому дикие лошади совсем не изменились. Они

точно такие же, как на рисунках доисторического человека, найденных на

стенах пещер во Франции. Когда мы узнали, насколько важны и, редки наши

дикие лошади, мы перестали охотиться на них. Это случилось более сорока лет

назад, но, к сожалению, этих лошадей осталось уже очень мало. В течение

последних тридцати лет большинство наших и других ученых мира считали, что

монгольская дикая лошадь вымерла. Они объездили всю нашу страну и не нашли

ни одной. Единственные оставшиеся жили в зоопарках, но они уже не были

настоящими дикими лошадьми.

Сам я никогда дикой лошади не видел. С тех пор как я самостоятельно

стал пасти табун и ездить на Бэте (Бэт -- это мой конь), я побывал и в

долинах, и на холмах, но мне никогда не приходило в голову поискать диких

лошадей, ведь я был уверен, что их не осталось. Но мой отец, мои дяди и мой

дедушка рассказывали мне о диких табунах, которые бродили когда-то по нашим

пастбищам, там, где предгорья переходят в равнины, или в горных ущельях,

склоны которых такие крутые, что верхом не поднимешься.

И вот однажды, разыскивая двух наших заблудившихся лошадей, я заехал

дальше обычного в пустынные горы, где так много глубоких каменистых ущелий и

где никто не бывает. Вдруг я увидел двух странных, покрытых темно-рыжей

шерстью лошадей. Их можно было принять за пони -- они были такие же

низкорослые. Обе лошади лежали около жеребенка, похоже, только что

народившегося. Всех наших лошадей я знаю наперечет, поэтому сразу догадался,

что эти две с жеребенком были чужие.

В монгольских степях учишься осторожности и терпению, когда приходится

ловить лошадей, отбившихся от колхозных табунов, поэтому я спешился и стал

наблюдать. Я заметил, что эти лошади другого цвета, выглядят иначе, а голова

у них больше, гораздо больше, чем у наших лошадей.

Когда я стал все это обдумывать, понял неожиданно, что передо мной

дикие лошади, настоящие дикие монгольские лошади, которых все считали уже

вымершими.

Я лежал очень тихо и просто не верил своим глазам. Значит, поблизости

должны быть еще такие же лошади, и я хотел посмотреть, куда пойдут эти две.

Но Бэт неожиданно учуял их запах и стал очень беспокоиться, как будто боялся

чего-то. Отец не раз говорил мне, что дикая лошадь может напасть и убить

кого угодно, даже человека, если почует угрозу, и я понял, почему Бэт

нервничал.

-- Тихо, -- сердито приказал я Бэту шепотом.

Но было уже поздно. Обе дикие лошади вмиг вскочили, заставляя и

жеребенка встать на ноги.

-- Тогда уходи, -- строго сказал я Бэту и отпустил его.

Я знал, что Бэт все равно не уйдет далеко, а я хотел остаться и

последить за дикими лошадьми, я все же надеялся, что они не убегут.

Наверное, они поджидали жеребенка, но тот, поднявшись, наконец, на

слабенькие ножки, снова опустился на землю.

Я лежал тихо-тихо. Лошади начали толкать жеребенка копытами и мордами,

нервно оглядываясь. Потом одна из них издала негромкий звук (у нас это

называется "шепот травы"), и я увидел, что к ним несется галопом молодой

сердитый жеребец. Он остановился около кобылиц и стал смотреть в мою

сторону. Потом он начал бить копытами, как бы говоря, что знает, где я. Даже

находясь на таком расстоянии, он по-настоящему угрожал мне. А между тем

кобылицам удалось заставить жеребенка подняться, и все вместе они медленно

удалились.

Вот так я впервые увидел молодого дикого жеребца. Это и есть Tax.

Сначала я никому не хотел рассказывать о диких лошадях, даже отцу,

сестренке Мизе или брату Инжу.

Трудно объяснить, почему я не хотел, чтобы хоть один человек знал об

этом. Я боялся, что если скажу кому, даже сестренке, то посмотреть на диких

лошадей приедут на самолетах и вертолетах ученые со всего мира, и это

лошадей только напугает. Они убегут в ближайшую пустыню, где мы их не найдем

никогда, и просто умрут там с голоду, как уже было много лет назад, когда

эти лошади предпочли уйти в пустыню и погибнуть, только бы их не поймали.

Итак, я никому ничего не сказал. Возможно, в Англии думают о лошадях

по-другому. А здесь, где живу я, люди зависят от лошадей. Мы кормим и растим

их, пьем их молоко и делаем сыр, используем шкуры и едим мясо. Многие наши

дома (мы их называем юртами, и они напоминают круглые палатки) покрыты

лошадиными шкурами. Мы жили так на протяжении многих столетий, но теперь нас

объединяют колхозы, у нас есть школы, и наша жизнь стала культурнее и

счастливее. Но никто на свете не связан с лошадьми так, как мы. Так говорит

моя тетя Серогли.

Ты, наверное, поймешь теперь, что хотя мы когда-то охотились и убивали

диких лошадей, делали это только по необходимости. Что же касается наших

табунов, то кочуем мы с ними круглый год по пастбищам, которые простираются

на многие сотни километров. Для нас лошадь совсем не что-то такое, на чем мы

катаемся ради собственного удовольствия или работаем, подобно американским

ковбоям. Лошади для нас -- часть жизни. Поэтому я знал, что должен последить

за дикими лошадьми и убедиться, что с ними не случится ничего плохого.

На следующий день я снова вернулся в горы, оставил Бэта в небольшой

лощине, а сам вскарабкался наверх и заглянул в знакомое ущелье. "Повезло",

-- прошептал я себе.

Дикий табун вернулся, и теперь я увидел примерно двадцать пять лошадей.

Одни стояли между камней, другие лежали в траве. В табуне было четыре

жеребенка. Таких смешных жеребят, я уверен, еще никто не видел. Своими

большими головами и толстыми неуклюжими ногами они напоминали лошадей,

которых изображают клоуны в цирке, когда один человек впереди, а другой

сзади, и получаются смешные ноги и большая неуклюжая голова.

Я начал искать молодого жеребца, но его среди лошадей не было. Тогда я

осторожно посмотрел по сторонам и увидел его на противоположном склоне. Он

потряхивал головой и размахивал хвостом, и поэтому я узнал его. Он был самый

смелый и самый злой из всех молодых жеребцов в табуне, это было ясно сразу.

Но он еще не стал хозяином табуна. Он был еще слишком молод для этого.

Мой дедушка рассказывал мне всякие истории о том, как молодые жеребцы

сражаются и даже убивают друг друга, чтобы стать вожаком табуна. Самые

жестокие схватки у них происходят из-за кобылиц. Но когда жеребец становится

хозяином табуна, он должен смотреть за ним, храбро его защищать, следить,

чтобы все держались вместе, и заставлять бежать от опасности. Но прежде

всего ему надо сражаться и защищать свой табун. Я был уверен, что однажды

этот дикий жеребец станет вожаком табуна, потому что он умен и храбр. Он

единственный догадался, что я находился на другом склоне ущелья, и помчался

вниз, пытаясь поднять других лошадей, подталкивая и подгоняя их, чтобы они

убежали.

Но они не обращали на него внимания, а один из старых жеребцов даже

обернулся и больно лягнул его своими задними копытами. Жеребцы всегда так

поступают, когда дерутся или хотят наказать кого-нибудь.

Tax (я теперь буду его так называть) лягнул жеребца в ответ, но тот

увернулся и укусил Таха за холку. Одна из кобыл с жеребенком тоже лягнула

Таха, и поэтому я понял, что он еще не был вожаком и не завоевал уважения.

Но Tax был совершенно прав, когда хотел заставить табун убежать, он

думал, что я могу быть для них опасен. Дикие лошади не стояли спокойно и

вели себя совсем не так, как наши лошади, покусывали друг друга за гриву и

круп, терлись друг о друга и брыкались. Мне так смешно было на них смотреть,

что иногда я хватался за живот от смеха и катался по траве, чтобы громко не

расхохотаться.

Той весной я следил за дикими лошадьми каждый день. Иногда они

оставались в длинном ущелье, а иногда я уходил за ними дальше в горы, где

они весь день лежали, скрываясь в траве. Видимо, паслись они преимущественно

ночью, и, наверное, поэтому их так долго никто не видел.

Я заметил, что Tax не ложился. Он все сторожил, обходя табун и

принюхиваясь к ветру. Однажды он собрал четырех кобылиц и погнал их глубже в

тень от холмов. Но опять один из старых жеребцов сильно укусил его, на этот

раз в спину, давая понять тем самым, чтобы Tax не лез не в свое дело.

В другой раз Tax снова учуял меня, хотя я был очень далеко, и снова

пытался заставить табун убежать. Тут уж за него принялись сразу четыре

жеребца. Минут пять продолжалась эта комедия, хотя и жестокая, потому что

они все повернулись к Таху задом и начали его лягать, а он лягался в ответ,

и все это было, как в цирке. Я думаю, они ждали, что Tax убежит, но, хотя

лягали его безжалостно (они старались ударить по брюху, так бывает, когда

лошади хотят убить друг друга), он не сдавался и увертывался от ударов как

мог.

-- Не поддавайся, -- просил я его шепотом. -- Ты совершенно прав! Я

здесь, и вам надо спасаться бегством!

Tax всегда был в меньшинстве, но это не останавливало его, и он упрямо

старался увести лошадей от опасности.

Таким я и оставил его в горах и вернулся в школу. Я все еще не говорил

никому про дикий табун, да и не собирался этого делать. Мне было очень жаль

расставаться с Тахом и с табуном, я очень хотел посмотреть, не станет ли он

вожаком. Или, вернее, как он станет вожаком.

Но школа важнее, чем пастбище, говорит мой отец. Последний раз я видел

Таха, когда он дрался с одним из старых жеребцов, но не

с вожаком. Они лягались и кусались, и мне было слышно, как они

сталкивались и вскрикивали, хотя я был от них метрах в двухстах. Он выиграл

эту схватку, потому что старый жеребец в конце концов убежал, после того как

Tax стал бить его передними ногами, что вообще-то необычно. Но эта победа

была, конечно, не окончательной, таких схваток будет еще много, и, может

быть, более жестоких.

Моя тетя Серогли говорит, что уже устала писать, и поэтому я продолжу

письмо после того, как он послушает по радио нашу монгольскую певицу Нороб

Банзад, которая пользуется у нас большой популярностью. Может быть, ты

слышала про нее, как я про Тома Джонса или битлов?

Вообще-то я уверен, что Tax не только знал, что я находился около

табуна, но ко времени моего отъезда уже относился к моему тайному

присутствию совсем не враждебно. Поэтому-то я и испытываю к нему такую

привязанность. Он был единственный во всем табуне умный конь, который

заметил мое присутствие, и в конце той весны он привычно косился в моем

направлении, скаля зубы и приветствуя меня "шепотом травы". А может, это

было предупреждение, чтобы я держался подальше? Не знаю.

До свидания.

Твой новый друг

Барьют Минга.

 

 

Здравствуй, Китти Джемисон/

Я продолжу свой рассказ о том, как ловили Таха, который сейчас уже,

наверное, с вами. Я уверен, что он тоскует о своей дикой жизни в наших горах

и, должно быть, грустит из-за того, что его увезли так далеко от дома.

Я остановился на том, что должен был вернуться в школу, и ты, конечно,

представляешь, что я все время думал о Тахе и беспокоился за него: и за

дикий табун, о котором еще никто не знал. Я был уверен, что храню самый

большой секрет в мире. Учительница говорила, что я хожу какой-то рассеянный,

и была права -- я все время думал только о лошадях в горах. Потом меня

наказали за то, что я не выучил урок по истории, и моя тетя заставила меня

извиниться перед учительницей за мою леность и сказала, что это

несправедливо по отношению к учительнице, если я не интересуюсь предметом,

который она преподает. Как я могу стать культурным человеком, если не буду

знать историю!

Казалось, прошли годы, прежде чем настало лето. Когда я прилетел домой

на вертолете, который привез в наш колхоз агрономов, отец сказал мне, чтобы

я больше не гонял табун в горы, потому что лошади могут отбиться и

потеряться или попасть в скрытые травой ловушки, которых много на склонах.

-- Хорошо, отец,-- сказал я. -- Но можно 'мне съездить туда на Бэте

поискать белохвостых орлов?

-- Только когда табун будет в безопасности и в открытой степи,--

разрешил он.

Я стал пригонять табун поближе к горам. Потом оставлял лошадей в

открытом месте, а сам на Бэте спешил в длинное ущелье, отъезжая каждый день

все дальше и дальше, пока наконец я снова не нашел дикий табун. Лошади

отдыхали на очень крутом травянистом склоне, и среди них я сразу же узнал

Таха, потому что он ни минуты не стоял спокойно, тряс головой и размахивал

хвостом. Он так же по-особенному поднимал голову, нюхая ветер, как охотничья

собака.

В течение месяца я каждый день видел, как Tax пытался обратить на себя

внимание некоторых лошадей и как более старые из них, даже кобылы, нападали

на него. Но все равно Tax постепенно начал выигрывать схватки, и к середине

лета с ним ходили уже три или четыре кобылицы, хотя он был еще слишком

молод, чтобы стать их мужем.

Наконец в тот день, когда со мной произошел несчастный случай, в

результате которого и был обнаружен дикий табун, я видел, как вожак табуна

хотел раз и навсегда поставить Таха на место. Они оба мирно паслись недалеко

друг от друга, когда к ним подошла молодая кобылица, игриво помахивая

хвостом.

Вдруг старый жеребец с яростью набросился на нее, кусая за бока. Потом

он накинулся на Таха, и не успел Tax понять, что происходит, как старый

жеребец ухватил его зубами и неожиданным, сильным рывком повалил с ног. Это

было очень опасно для Таха.

-- Вставай! -- крикнул я. Я прятался около небольшой пещеры, а Бэт

позади меня жевал траву, которую я нарвал для него.

Tax пытался вскочить, но старый жеребец, кусаясь, сбивал его копытами

каждый раз, как только он пытался подняться, и я слышал, как Tax выл от

боли.

-- Если ты не встанешь, он убьет тебя! -- снова крикнул я.

Но старый жеребец стоял над Тахом и бил его передними ногами, a Tax

пытался укусить его.

На это было страшно смотреть, потому что старый жеребец не давал ему

подняться. Если

ты знакома с лошадьми, Китти, то ты знаешь, как трудно им встать, когда

они лежат на боку. Сначала им нужно стать на колени, иначе им не поднять

своего тела. Но даже когда лошадь на коленях, ее легко снова повалить, и

старый жеребец просто ждал, а потом, кусаясь и лягая, сбивал Таха, когда тот

становился на колени.

Положение было безнадежным, и я знал, что Таху придет конец, если я

чего-нибудь не придумаю. Тогда я вскочил и побежал вниз по крутому склону,

крича изо всех сил: "У-у-у! У-у-у! У-у-у!"

Сначала они не обратили на меня никакого внимания, хотя весь остальной

табун немедленно умчался. Потом меня заметил Tax, оскалил зубы и издал

тонкий пронзительный крик -- предупреждение об опасности, хотя и лежал на

земле. Но старый жеребец все еще не слышал и не видел меня, и я догадался,

что хотя он очень сильный, злой и хитрый, но уже начал слепнуть и глохнуть и

поэтому стал для табуна плохой защитой. Если он уже не может заметить

опасность, табуну придется найти другого вожака, который бы смотрел за ним.

Поэтому-то Tax и пытался взять руководство на себя.

Наконец старый жеребец заметил меня. Теперь я понимаю, что поступил

глупо, ведь они оба могли напасть на меня, когда я достаточно приблизился,

но я думал только о Тахе, которому теперь удалось подняться, потому что

старый жеребец повернулся ко мне.

Не знаю, что случилось бы потом, но в этот момент я неожиданно свалился

в глубокую яму, заросшую сверху высокой солоноватой травой. Обычно я бываю

очень осторожен с такими ловушками и, если бы я не беспокоился за Таха, то

не попал бы в нее. А упал я очень неудачно. Когда я пришел в себя, я лежал

на спине, а надо мной была звездная темная монгольская ночь с ее мягким

шуршанием, потрескиваниями, загадочными, едва слышными осторожными шорохами,

какими-то попискиваниями и посвистываниями и так далее. А вокруг меня

ничего, кроме высоких стенок глубокой ямы.

Я попробовал пошевелиться, но был так слаб, и у меня так болели голова

и спина, что не мог ничего делать, кроме как лежать без движения. Я понял,

что пробыл без сознания довольно долгое время, и вспомнил стихотворение

английского поэта Р. Киплинга, которое мы учили в школе: "Коль ты не

потеряешь головы, когда кругом все в панике мятутся..."

Я пытался не потерять головы, хотя вокруг меня никто в панике не

метался, и подумал, где может быть Бэт. Я надеялся, что он прибежал домой и

все теперь ищут меня, но я так далеко забрался в горы, что найти меня будет

совсем непросто, особенно на этом крутом склоне и в этой глубокой яме. Она

была так глубока, что самому из нее никогда не выбраться.

-- А если они найдут меня, то, конечно, обнаружат и дикий табун, --

сказал я себе.

Это меня, конечно, огорчило, хотя я очень хотел, чтобы меня нашли.

Но здесь я вынужден прерваться, потому что моя тетя говорит, что у нее

устали глаза и что скоро ей, наверное, придется носить очки, так как очень

трудно долго писать при свете керосиновой лампы. Мы все еще находимся на

летнем пастбище, а сюда электричество не привезешь, ведь верно? Но

когда-нибудь электричество будет и здесь, я уверен. Поэтому я пока

заканчиваю и о том, как поймали Таха, расскажу в следующем письме.

До свидания.

Твой новый друг

Барьют Минга.

 

 

Здравствуй, Китти!

Итак, я сидел в глубокой яме, размышляя, как бы выбраться. Спасла меня

чистая случайность.

Наступил рассвет. От росы я промок и стал мерзнуть, к тому же

почувствовал, что голоден. Я прождал целый день, ночь и следующий день, пока

мой старший брат Инж наконец не нашел меня.

Его послали на поиски (отец и мои дяди искали в другом месте), и он

ехал по следам лошадей весь день, не зная, чьи это лошади.

Сначала он думал что лошади из нашего табуна, и поэтому поехал по их

следам. Но еще до того, как он нашел меня (а он знал, что я где-то в горах),

он догадался, что в долине есть другие лошади. А раз другие -- значит,

дикие, сомнений тут не могло быть.

Потом Инж рассказывал, что разволновался и почти забыл про меня. Он,

как и я, никогда не видел диких лошадей, но так же, как и я, знал, что

границу своей территории они помечают навозом, и стал искать эту границу. Он

медленно и осторожно пробирался по склону, когда неожиданно увидел облачка

пыли от горстей земли, которые я бросал время от времени из своей ямы.

Я не буду рассказывать тебе о том горячем споре, который произошел

между мной и братом из-за дикого табуна. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал

про табун. Но Инж старше меня и сказал, что мы должны сообщить

правительству, чтобы табун взяли под охрану. Вообще-то он даже не видел

табун, и никто, кроме меня, не видел. Когда мы вернулись к нашим юртам, он

всем рассказал мой секрет, и все начали задавать мне вопросы. А мой отец

очень рассердился на меня за то, что я так долго молчал. И хотя он сказал,

что я был не прав, скрывая от всех табун, я думаю, он тоже не хотел, чтобы

кто-нибудь спугнул его.

Если кто-нибудь заболеет, доктора добираются на летние пастбища на

вертолетах. Прилетел наш доктор, он сказал, что у меня сотрясение мозга и

сильно растянуты мышцы спины, и поэтому нужно долго лежать.

И пока я лежал в постели, начали прибывать ученые. Я бы сказал, что их

были сотни, но тетя Серогли говорит, что преувеличивают только некультурные

люди. Сначала приехали профессора из Улан-Батора, нашей столицы. Потом

приехали несколько человек из Москвы, двое из Праги, из Чехословакии, один

из Стокгольма и один из Гамбурга.

Конечно, они засыпали меня сотней вопросов. Как я нашел табун? Как себя

вели лошади? Видели ли они меня? Выглядели ли они здоровыми? Сколько их

было? Сколько жеребцов, жеребят и т. д. и т. д.

На все их вопросы я отвечал честно, но про молодого жеребца, которого

ты теперь зовешь Tax, не сказал ничего. Я боялся, что, если я расскажу,

какой он храбрый и умный, они специально займутся им.

-- Вы отправитесь за дикими лошадьми в погоню и попытаетесь поймать их?

-- спрашивал я ученых.

-- Нет, -- отвечали они. -- Конечно, нет. Мы приехали, чтобы защитить

их. Это очень редкие животные. Мы хотим, чтобы весь табун выжил.

-- И вы не заберете их в зоопарки?

-- Конечно, нет. Мы хотим, чтобы они остались дикими. Мы просто хотим

наблюдать за ними.

-- Они очень испугаются, если кто-нибудь приблизится к ним, --

предупредил я, -- тогда они убегут еще дальше в горы, где у них не будет ни

травы, ни воды. Или попытаются уйти в пустыню.

-- Не волнуйся, -- успокаивали ученые. -- Мы их не испугаем.

Не думаю, чтобы они много знали о поведении лошадей в горах, будь то

лошади дикие или домашние. Они знают, конечно, много, почти все. Но они не

знают, что значит жить среди лошадей и ежедневно наблюдать их. Тетя говорит,

что я буду полным невежей, если буду думать только о лошадях, но я хочу

сказать, что нужно пожить среди лошадей, походить с табунами, узнать, что и

как думают лошади, и только после этого можно понять, как чувствует или

ведет себя лошадиный табун.

Поэтому, когда ученые поехали без меня, чтобы посмотреть на дикий

табун, я надеялся, что они не найдут его. И они его не нашли!

-- Не повезло, -- сказал мой брат Инж, когда они вернулись после