Учебное пособие 6 страница

Проблема психического времени в современной психологии еще недостаточно осмыслена. Хотя, надо сказать, попытки теоретического осмысления феномена времени предпринимались еще с конца XIX века. Кроме Вундта в этой связи можно назвать Г. Челпанова, который придерживался радикальной точки зрения: времени вне сознания не существует. Иначе говоря, Челпанов отрицал факт существования физического времени [98].

Л.М. Веккер, пожалуй, один из немногих, кто сделал в психологии предметом самостоятельного анализа связь памяти и психического времени [26, 27]. Обобщая философские взгляды и эмпирико-психологические данные, Веккер на основании анализа возникновения сенсорного времени вследствие отражения движения и связи этого базового, генетически исходного сенсорного эффекта отражения с памятью, приходит к заключению, что психическое сенсорное время неотделимо от прямого отображения движения. Следствием такого вывода является то, что «отображение длительности, последовательности и одновременности в структуре сенсорного времени взаимно необособимы. Временная длительность автоматически включает в себя последовательность. В свою очередь, сенсорная последовательность как отображение последовательности физической по необходимости включает в себя элементы одновременности, в рамках которой могут быть сопоставлены моменты «раньше» и «позже». Речь идет здесь, таким образом, о специфическом сочетании временной длительности, то есть метрики времени, временной последовательности и временной же, а не пространственной одновременности» [27, с.543]. Фиксацию временной последовательности, то есть знание о том, что за чем следовало или чему предшествовало, Веккер фактически и называет основанием процессов памяти. «Сенсорное отображение времени составляет основу процессов памяти» [27, с. 543]. «Сенсорное психическое время − это не временная характеристика воздействующего на сенсорный орган объекта-раздражителя», так как, согласно самым общим опознавательным характеристикам психического, любое психическое явление, в том числе и время, в своих результирующих, итоговых проявлениях может быть атрибутировано на языке внешней относительно психики реальности, хотя при этом, будучи в своих интегральных характеристиках отнесенными к объекту, психические явления, конечно же, являются свойствами их носителя. По отношению к отражению времени это в той же степени обязательное требование. Психическое время − это время, в течение которого реализуется психическая активность субъекта познания и действия, и вместе с тем, психическое время − это психическая проекция физического времени. И, как справедливо указал Веккер, «временная характеристика объекта отражения относится к категории времени физического» [27, с.548].

Обратимость психического времени является специфической характеристикой времени, относящегося именно к категории психического, а не физического. Существует два направления движения в структуре сенсорного времени. От настоящего к прошлому и от настоящего к будущему. Направление от настоящего к будущему представлено процессами опережающего отражения (сенсорной экстраполяцией), или, в более широком смысле слова, процессами вероятностного прогнозирования, в терминах Выготского (с оговорками) − «актуальным будущим полем». Формирование свойства обратимости в ходе онтогенеза, «его развитие и усиление, доведение до максимально возможных форм составляют одну из главнейших характеристик психического развития», − отмечал Л.М. Веккер [27, с.553].

На исключительно важную роль, которая принадлежит памяти в расширении границ знания и увеличении планетарных возможностей человека, указывал Н.Н. Моисеев, прямо связывающий развитие форм памяти с процессом эволюции. «Генезис памяти, ее усовершенствование, возникновение ее новых форм являются важнейшими условиями мирового эволюционного процесса. И развитие структур, способных вносить элементы целенаправленности в эволюционный процесс, нельзя рассматривать вне контекста развития памяти. Причем памяти, не связанной с генетическим механизмом, памяти, которая передает следующим поколениям навыки поведения, а на определенной ступени развития – и знания, приобретенные предшествующими поколениями, другими словами – всю ту информацию, которая не кодируется генетическим механизмом» [75, с.36].

Если память может быть понята как функция сохранения смысловой информации во времени [2, 3], то тогда можно указать размерность времени и размерность базирующегося на времени пространства для каждой формы человеческой экзистенции, то есть для каждой ипостаси, в которой выступает человек в процессе жизни. В данном случае жизнь человека нельзя отождествлять с онтогенезом, так как «продолженность» (В.А. Петровский) человека в других людях значительно расширяет границы времени присутствия человека в мире.

Используя технологию системных описаний, предложенную В.А. Ганзеном (1984), предлагается следующая классификация, основанием для которой служит пространственно-временная метрика существования человека.

 

Таблица 2

Пространственно-временная метрика существования человека в разных ипостасях

 

МОДУС СУЩЕСТВОВАНИЯ	ВРЕМЯ	ПРОСТРАНСТВО
ИНДИВИД	Физическое время	Физическая среда обитания
СУБЪЕКТ	Психическое настоящее («сейчас»)	Пространство познавательных контуров сознания («здесь»)
ЛИЧНОСТЬ	Время присутствия в других, включая пост-биографическое	Пространство социальных отношений
ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ	История человечества	Топос мировой культуры

§6. Существует ли забывание?

Обыкновенно считается, что если человек что-либо забыл, следовательно, он этого не помнит. Хотя, очевидно, что когда мы что-либо забываем, а об этом мы судим на основании того, что не можем вспомнить в определенный момент времени, мы помним о том, что именно забыли. Это отчетливо понимал еще Блаженный Августин, терзающий себя вопросом: «Как можно пытаться вспомнить то, что забыто?». «Когда сама память теряет что-то, как это случается, когда мы забываем и силимся припомнить, то где производим мы наши поиски, как не в самой памяти? − спрашивает Августин. − И если случайно она показывает нам что-то другое, мы это отбрасываем, пока не появится именно то, что мы ищем. А когда это появилось, мы говорим: «Вот оно!» Мы не сказали бы так, не узнай мы искомого, и мы не узнали бы его, если бы о нем не помнили. Мы о нем, правда, забыли. Разве, однако, оно не совсем выпало из памяти и нельзя по удержанной части найти и другую? Разве память не чувствует, что она не может целиком развернуть то, к чему она привыкла как к целому? Ущемленная в привычном, словно охромев, не потребует ли она возвращения недостающего?» [1, с.23].

Августин впервые описал известный в психологии памяти феномен «на кончике языка», обратив внимание на то обстоятельство, что при невозможности вспомнить какое-то хорошо известное имя, человек в момент попытки воспроизвести это имя, вместе с тем, ясно осознает, что это имя он помнит, но вспомнить не может. «Если мы видим знакомого или думаем о нем и припоминаем его забытое имя, − говорил Августин, − то любое, пришедшее в голову, с этим человеком не свяжется, потому что нет привычки мысленно объединять их. Отброшены будут все имена, пока не появится то, на котором и успокоится память, пришедшая в равновесие от привычного ей сведения. А где было это имя, как не в самой памяти? Если даже нам напомнит его кто-то другой, оно, все равно, находилось там. Мы ведь не принимаем его на веру, как нечто новое, но, вспоминая, только подтверждаем сказанное нам. Если же это имя совершенно стерлось в памяти, то тут не помогут никакие напоминания. Забыли мы его, однако, не до такой степени, чтобы не помнить о том, что мы его забыли. Мы не могли бы искать утерянного, если бы совершенно о нем забыли» [1, с.23,24].

Мы имеем дело с интересным проявлением памяти: «забыл, но помню, что именно забыл». В настоящее время не существует доказательств того, что информация (а информация, хранящаяся в человеческой памяти, является по своей природе смысловой информацией), однажды попавшая в память, с течением времени может бесследно исчезнуть. Вместе с тем психологами еще не предложены доказательства того, что информация, однажды попавшая в память, с течением времени никуда не исчезает. Хотя в научной литературе нередко встречаются высказывания на этот счет. Например: «Память непрерывна в том смысле, что никоим образом нельзя искусственно уменьшить ее содержимое, стереть что-либо». Авторы этого утверждения настаивают на том, что, на современном этапе развития психологической науки не существует средств, которые бы позволили стереть ту или иную зону памяти, или, иначе, «вызвать амнезию в полном смысле слова, амнезию абсолютную» [89, с.65].

Обращаясь к первым в психологии исследованиям памяти, следует отметить, что некоторые открытые Эббингаузом эмпирические закономерности еще не в полной мере осмыслены. Взять хотя бы такой примечательный факт, установленный Эббингаузом: спустя время после того, как испытуемый заучил некоторый материал, ему предлагается воспроизвести искомый стимульный ряд. Испытуемый при всем желании не может вспомнить не одного стимульного элемента. Вроде бы тривиальное явление. Но оказывается, что для того, чтобы повторно заучить тот же самый материал, испытуемому требуется гораздо меньше времени, чем ранее. А это означает, что испытуемый все же помнит о том, что не помнит! Как же устроена память, если можно помнить, будучи не способным вспомнить?

Попробуем если не ответить на этот вопрос, то, во всяком случае, определить возможный путь решения, идейный контур, помогающий обозначить вероятное направление поисков.

Со времен Г. Эббингауза общеизвестно, что удержание информации в памяти зависит от времени. Чем больше интервал удержания, тем ниже продуктивность воспроизведения. Однако невозможность в актуальный момент времени воспроизвести некоторую искомую информацию не должна расцениваться как свидетельство отсутствия или наличия этой информации в памяти. Но обычно именно по эффективности воспроизведения судят о сохранности заученного материала. Действительно, если испытуемый не воспроизводит или не узнает ранее предъявленную информацию, то, казалось бы, это должно служить подтверждением факта забывания, так как других эмпирических критериев не существует. В житейской практике мы именно так и рассуждаем, говоря о сохранности в памяти той или иной информации. Хотя ясно, что эффективность воспроизведения характеризует исключительно способность субъекта к произвольному извлечению некоторого информационного материала, хранящегося в памяти, и никоим образом не может выступать в качестве релевантного опытного референта отсутствия или наличия в памяти этого материала. Забывание как эмпирический феномен не может являться предметом экспериментального исследования. Если мы даже не помним о том, что хотим вспомнить, у нас нет оснований полагать, что когда-то ранее запомненная информация в памяти не содержится. «Пусть человек уверен, что он ничего не помнит, − замечает В.М. Аллахвердов, − на самом деле он все же вполне может что-то хранить... в своей памяти. Даже когда наше сознание забывает, оно на самом деле помнит что-то из забытого, помнит то, что как бы не помнит» [10, с.117].

Известно, что могут быть разные формы обоснования: как индуктивные, так и дедуктивные. Пойдем сначала индуктивным путем. Для этого рассмотрим несколько показательных эмпирических примеров.

Простейшим случаем, демонстрирующим сохранность в памяти определенной информации при субъективной неспособности к ее произвольному воспроизведению, служит выполнение элементарного задания с использованием метода узнавания. Так, например, если человеку предъявить 20–25 слов, то едва ли он запомнит все слова ряда с первого предъявления. Если этому же испытуемому после воспроизведения предложить другой ряд, который составлен как из новых слов, не входящих в первый стимульный ряд, так и из тех, которые не были воспроизведены, то испытуемый, как правило, всегда легко опознает те слова, которые предъявлялись ему в первом стимульном ряду. Каждый может провести подобный эксперимент и убедиться в справедливости сказанного.

В 1941 году Х. Барт обнаружил свидетельство возможности сверхдлительного сохранения запомненного материала, запечатленного в ранние детские годы. Каждый день в течение трех месяцев, начиная с пяти месяцев, ребенку читали три отрывка на греческом языке. Между 18-м и 21-м месяцами ему ежедневно прочитывались три других отрывка. Так продолжалось до трех летнего возраста ребенка, и при этом для каждых последующих трех месяцев брались новые отрывки. В общей сложности был прочитан 21 отрывок. В возрасте 8,5 лет испытуемый выучил 7 из этих отрывков и 3 новых. Было установлено, что старые отрывки заучиваются на 30% быстрее новых. Сохранение материала в памяти оценивалось по разнице в количестве повторений, необходимых для заучивания старых и новых отрывков. В возрасте 14 лет (то есть спустя примерно 11 лет) сохранение составило 8%, а в 16 лет различий уже не было отмечено (См. [52, с.103,104]).

В 1973 году Л. Стэндинг провел следующий эксперимент. Испытуемым показывали серию слайдов с фотографиями лиц. Каждый стимул предъявлялся один раз в течение пяти секунд. Спустя два дня проверяли способность испытуемых вспоминать ранее предъявленный материал. Использовался метод узнавания. Для этого испытуемым показывали две картинки – одну старую и одну новую – и просили указать, какая из фотографий предъявлялась ранее. Даже когда Стэндинг довел исходное количество слайдов до 10000 (!), частота ошибок была очень низкой [86].

С.С. Корсаков изучал расстройства памяти, главным образом, случаи «забывания недавнего прошлого». Он на основании наблюдений больных, страдающих амнезией, был вынужден признать, что «при потере памяти способность фиксации все-таки остается» [58, с.75]. Красноречивы выводы, которые делает Корсаков, обобщая свои клинические наблюдения: «Для человека, изучающего законы нормальной душевной жизни, описываемые мною случаи могут представить интерес со стороны следующих пунктов: 1) поразительно, что иногда впечатления недавнего исчезают из памяти больного почти моментально. Только что событие кончилось, и больной уже не может его вспомнить; 2) оказывается, однако, что, хотя больной и решительно не может вспомнить того, что только что случилось, но след от этого остается в психике больного и через некоторое время, может быть через год, вдруг неожиданно всплывает в сознании. То, что больной моментально позабывает, потом делается способным к воспоминанию. При этом оказывается часто, что целый ряд следов, которые решительно не могут быть восстановлены в сознании ни активно, ни пассивно, продолжают жить в бессознательной жизни (курсив А.А.), продолжают направлять ход мыслей больного, подсказывают ему те или другие выводы и решения [58, с.74].

В 1911 году Э. Клапаред описал любопытные факты, связанные с поведением больных, имеющих корсаковский синдром. Клапаред в течение нескольких дней здоровался с одним больным и незаметно колол его в момент рукопожатия иглой. Больной перестал подавать Клапареду руку. Вместе с тем, он не узнавал его и не помнил ни факта укола, ни факта того, что с ним здоровались (См.: [42, с.132]).

А.Н. Леонтьев (1935) вырабатывал у подобных больных условный рефлекс на болевой раздражитель, хотя больные не помнили этого и не могли осознать этого факта (См. [42, с.132]).

Б.В. Зейгарник приводит любопытный клинический случай, описанный Э.А. Коробковой. Больному показывают часы и спрашивают, как этот предмет называется. Хотя он и отвечает, что не знает, но через некоторое время говорит: «Я прежде знал, у меня тоже были часы, а сейчас я забыл, как это называется» (См. [42, с.45–46]).

Многочисленны случаи так называемой феноменальной памяти. Известно, что поразительную музыкальную память имели Моцарт и Бетховен, феноменальной зрительной памятью обладали художники Н. Ге и Г. Дорэ. А. Македонский знал всех своих солдат по именам, а феноменальную память на лица имел А.В. Суворов. Универсальная память была у Шеришевского. Его уникальные способности несколько десятков лет изучали А.Н. Леонтьев и А.Р. Лурия. В литературе описаны и другие примеры сверхдолговременного хранения информации (См., например, [91, с.264–272]).

В гипнологии используют специальные техники индуцирования особых состояний сознания. Путем внушения, в частности, удается достичь эффекта возрастной регрессии. Так, например, пациентку в зрелом возрасте, проходившую психотерапевтический курс, в состоянии гипноза «вернули» в четырехлетний возраст. От близких ей людей стало известно, что в детские годы она любила играть золотыми часами с крышкой, которые давал ей сосед. Хотя в обычном состоянии сознания она этого не помнила, в ситуации регрессии возраста, когда терапевт без слов показал ей свои золотые часы с крышкой, она тотчас признала в нем своего бывшего соседа [103, с.39].

К.И. Платонов рассматривал поведение испытуемых в состоянии гипноза как подлинную репродукцию переживаний, соответствующих внушенному возрасту. В качестве проявлений, указывающих на это, автор упоминает представления, отношения к окружающему, интонацию голоса, характер речи, почерка и рисунка. При использовании тестов Бине − Симона К.И. Платонов получил результаты, соответствующие внушенному возрасту. Позицию подлинности вызываемых в гипнозе состояний под­дер­жи­вают А. Форель, В.В. Средневский, Р. Труэ, Э. Фромм (См. [84, с.150]). Произвольное сознательное подражание образцам детского поведения не приводит к решению некоторых тестов тем способом, который использует ребенок в соответствующем возрасте.

А.Р. Лурия, анализируя поведенческий рисунок взрослых испытуемых, находящихся в состоянии возрастной регрессии, заключает, что их поведение – это не «разыгрывание детской ситуации, а реальное всплывание тех следов, которые отразились в раннем детстве и которые, казалось бы, исчезли» [70, с.13].

В состоянии возрастной регрессии изменяются психофизиологические показатели в соответствии со спецификой внушенного возраста. «Полученное электроэнцефалографическое исследование состояний детского возраста является принципиальным и важным доказательством объективности гипнотической регрессии возраста», − констатируют специалисты по гипнозу [84, с.170].

В гипнозе воспроизводится объективная симптоматика прошлых заболеваний: гипнорепродукционная болезнь по П.Т. Бу­ла­то­ву и П.И. Булю. Эти симптомы не могли воспроизводиться без гипноза [84, с.150, 151]. В состоянии гипноза возможно также восстановление «забытого» испытуемым языка [52, с.104].

В 1893 году немецкий психиатр Крафт-Эбинг заинтересовался вопросом: «Как долго сохраняются в памяти двигательные навыки, эмоциональные состояния, заученные интеллектуальные приемы и т.п.?» Он погружает в гипнотический сон 33-летнюю женщину и внушает ей, что, когда она проснется, ей будет три года. После пробуждения женщина ведет себя так, как это было свойственно ей в трехлетнем возрасте [63, с.68,69]. Крафт-Эбинг считал, что в гипнозе возможно подлинное изменение личности человека, соответствующее внушаемому образу.

В.И. Лебедев, со ссылкой на исследования Н.А. Березанской, приводит примеры ответов взрослых испытуемых, которым внушили в гипнозе, что им пять лет:

«Испытуемая О.

Почему солнце не падает?

Потому что большое.

Испытуемая Т.

Почему солнце не падает?

Потому что оно к звездочкам привязано.

Испытуемая С.

Почему луна не падает?

Её прибили.

А кто прибил?

Дядя с самолёта.

Испытуемая Т.

Речка живая?

Да, она по камешкам бегает.

Гора живая?

Нет, она стоит. Стоит, и все.

Поезд живой?

Да, он людей возит.

Испытуемая О.

Луна живая?

Нет. Она светит плохо. Она совсем не нужна. У нас фонари есть.

Что более живое: ящерица или ветер?

Я не знаю, что такое ящерица.

А что более живое:кошка или ветер?

Я знаю сказку про ветер, про мороз и про месяц. Они все братья и в избушке жили. Ветер живой» [63, с.70].

По характеру этих ответов можно судить, что они точно соответствуют интеллектуальному развитию детей пятилетнего возраста. Интересно то, что никто из профессиональных актеров, которых просили перевоплотиться в пятилетних детей и отвечать на вопросы так, как могли бы отвечать дети в этом возрасте, не справился с этой задачей.

Во время первого сеанса гипнотерапии пятилетнюю девочку посадили на стул, а затем терапевт повторил несколько раз слова внушения: «засыпай», «спи крепко». В это время в руках девочки была ее любимая кукла. Девочка затем не получала никаких инструкций от гипнотерапевта. В постгипнотическом состоянии ей было сказано, что если когда-нибудь в будущем терапевт спросит ее о кукле, она должна будет положить ее в кресло, сесть рядом и подождать до тех пор, пока кукла не заснет. Несколько дней спустя гипнотизер встретился с девочкой в то время, когда она играла. В этот момент кукла лежала в своей игрушечной кроватке. Терапевт, как бы между прочим, задал девочке вопрос о кукле. В ответ на это она взяла куклу из кроватки, показала её, а потом стала объяснять, что кукла устала и хочет спать, положила её в кресло, села рядом и стала наблюдать за куклой. Когда ей задали вопрос, что она делает, она ответила: «Жду» [103].

Испытуемому в возрасте 46 лет внушают сначала, что ему восемь лет, и просят написать какую-нибудь фразу. Затем внушают, что ему пятнадцать лет, и тоже просят что-нибудь написать. При сравнении этих записей с почерком сохранившихся школьных тетрадей было обнаружено, что они идентичны почерку соответственно внушенного возраста. В.И. Лебедев приводит примеры еще более экзотических экспериментов, когда человеку внушается, что ему меньше года. «Зрачки при этом сужаются, движения глазных яблок становятся несогласованными − каждый глаз двигается независимо от другого, а иногда глазные яблоки надолго застывают в положении косоглазия («плавучие» и «косые» глаза новорожденных)» [63, с.69, 70]. Интересно, что декоординации глазных яблок не наблюдается при прямом гипнотическом внушении: «Ваши глаза двигаются независимо друг от друга». Кроме этого при репродукции состояния новорожденности удавалось вызывать спонтанный сосательный рефлекс, характерный детский «плач» новорожденных без слёз с соответствующей мимикой, выраженные хаотичные некоординированные движения верхних и нижних конечностей, сгибание рук в кистевых и локтевых суставах и приведение их к туловищу, что напоминало позу эмбриона. Испытуемый «в состоянии новорожденности» не реагировал на приказы гипнолога, например, открыть глаза, лежать спокойно, не называл своего имени, не мог фиксировать глазами поднесенный к лицу яркий предмет, т.е. репродуцировал «бессознательное состояние детства». Требовался специальный приказ гипнолога: «Ты взрослый», чтобы вывести испытуемого из этого состояния. После гипнотического сеанса имела место тотальная амнезия[84, с.170, 171].

Выводы, которые делают исследователи, сводятся к следующему: в состоянии гипноза возможно восстановление в памяти впечатлений первых недель рождения и изменение уровня психической активности человека. Эксперименты с внушенным грудным возрастом показывают, что в мозгу имеется хранилище «долговременной бессознательной памяти», из которого при специальных условиях можно извлекать необходимую информацию. Вместе с тем, пока остается загадочным факт того, каким образом при регрессии возраста испытуемый способен сохранять контакт с гипнологом и как при воспроизведении состояний, относящихся, например, к первым годам жизни, выключается последующий онтогенетический опыт.

Понятно, что в привычных для нас состояниях сознания описанные выше эффекты невозможны. Но при рассмотрении интересующей нас темы важен сам факт сохранения как онтогенетически ранних паттернов психомоторной активности, так и способности к воспроизведению первого прижизненного опыта. Последнее имеет еще и особый смысл: человек помнит саму способность к воспроизведению событий прошлого. Почему в состоянии гипноза человек способен вспомнить то, что ни при каких условиях невозможно в привычных состояниях сознания? На этот вопрос еще нет убедительных ответов. Ясно одно, что в подобных состояниях многократно увеличиваются возможности доступа сознания к содержимому памяти. Это происходит, по-видимому, за счет нейтрализации работы тех механизмов, которые в обычных состояниях сознания ограничивают сферу содержимого памяти, потенциально допускающую осознание. Воспоминание (не как процесс, а как результат этого процесса) – есть следствие работы механизма осознания, и следует предположить, что гипнотическое внушение непосредственно влияет на режим работы этого механизма.

Существуют и другие факты, подтверждающие наличие в памяти той информации, которую, как правило, в обычном режиме работы сознания невозможно вспомнить (правда, нередко удается узнать). Как поэтически выразился Иштван Харди, «память − это прекрасное озеро души, из неизмеримых глубин которого могут выплывать на поверхность все новые и новые сокровища...».

Эмпирические свидетельства сохранности мнемических следов при блокаде сознательного доступа к искомому содержанию памяти, тем не менее, не позволяют экстраполировать частное заключение о наличии определенного мнемического материала на все возможные случаи запоминания, так как в экспериментальных процедурах испытуемый всегда имеет дело с каким-то определенным стимульным материалом. Иначе говоря, результаты любого, даже самого валидного эксперимента дают лишь необходимые, но недостаточные основания для уверенного вывода относительно тотальной сохранности всех мнемических следов. Для подтверждения этого необходимо иметь не эмпирические, а рациональные основания. С тем, чтобы определить такие основания, для начала рассмотрим вопрос о том, что обусловливает эффективность запоминания.

Еще Г. Эббингауз выделял следующие факторы, влияющие на продуктивность запоминания: степень осмысленности запоминаемого материала, установка на запоминание, интерес или субъективная значимость информационного материала, структурированность и объем материала, способ запоминания [99, с.252–258]. Кроме указанных факторов, могут иметь существенное значение также время, за которое происходит запоминание; новизна информации; характер деятельности, предшествующей запоминанию и деятельности, заключенной между запоминанием и последующим воспроизведением; эмоциональный настрой испытуемого; положение элемента в предъявляемом ряду (фактор края) и пр. [52, с.94-103]. Допустим, что таких факторов n-ое количество. И едва ли возможно, даже приблизительно, установить число всех возможных переменных, влияющих на продуктивность запоминания. Да это и не нужно. Важно, что эти факторы, в совокупности, определяют эффективность запоминания, или иначе, прочность мнемического следа. Прочность следа памяти правомерно трактовать как интенсивностную характеристику следообразования. Тем самым, эффективность запоминания − глубина того смыслообразования, которое формируется в ходе запоминания [6, с.184], будет зависеть от степени выраженности, а, следовательно, и от меры влияния на процесс запоминания вышеперечисленных факторов. Для доказательства тотальной сохранности мнемических следов не имеет значения, какова прочность следа. Иными словами, не столь существенно знать, каким образом определяется и какова величина интенсивности следа. Если след образован, то I > 0, где I − глубина мнемического следа (интенсивность). Понятно, что если I = 0, говорить о каком-либо содержании памяти не приходится. Если в памяти ничего не отложилось, то в ней ничего и не сохранится. В связи с обсуждаемым вопросом можно вспомнить позицию А. Н.Леонтьева, который говорил: «А бывает ли исчезновение хранимых следов? Действительно. А может быть, никогда не бывает? (Курсив А.А.) …Все дело в том, что меняется возможность воспроизведения, а след существует независимо. Раз он образовался, то он существует. Это необратимый процесс − следообразование. Припоминание − вот где проблема стоит» [66, с.277].

Величина интервала удержания, без сомнения, оказывает существенное влияние на эффективность воспоминания. «Время, − отмечают А.М. Вейн и Б.И. Каменецкая, − как будто заставляет бледнеть изображения, сложенные в хранилище нашей памяти, затрудняя их воспроизведение» [25, с.123]. Но при этом нельзя утверждать, что время удержания влияет на сохранность мнемического материала. Длительность хранения может определять лишь степень доступности для сознания этого материала в определенный момент времени. Тем самым, разрешающая способность сознания в отношении доступа к любым событиям прошлого, событиям, о которых «знает» память, регулируется временем хранения информации об этих событиях.

Теперь, мы имеем возможность выразить эту зависимость в следующем виде:

,

где t − время интервала удержания. Очевидно, что t > 0, так как воспроизведение запомненной информации может происходить только после момента запоминания; I − глубина следообразования; P − способность к воспроизведению.

С увеличением времени уменьшается способность к произвольному воспоминанию. Запишем данное утверждение в другом виде: