ГЛАВА XX. Пленница

Несчастная молодая девушка попала в руки масонов-сатанистов в роковую ночь тайного бегства Лилианы.

Своим спасением Лилиана была обязана “чёрному чародею”, таинственному горному отшельнику.

Им же был своевременно предупреждён об опасности и мистер Смис, отец Лилианы, решившийся пожертвовать родиной для спасения дочери и внука. Тщательно скрывая свои планы, старик продал свою прелестную виллу на острове Святой Лючии, ликвидировал все свои дела, перевёл свои миллионы в иностранные банки под вымышленным именем. Тот же “чёрный чародей” передал ему большой конверт с документами на имя некоего графа Перейра ди-Люна, отставного бразильского полковника, путешествующего с женой и сыном.

— Вы можете спокойно воспользоваться этими бумагами, — объяснил старый негр. Они достались мне не без воли Господней. Этот конверт, зашитый в непромокаемую ткань, я нашёл на груди утопленника, прибитого волнами к пустынному берегу. С тех пор прошло десять лет. Никто не разыскивал покойного. Из писем, найденных мною в конверте, видно, что граф Перейра ди-Люна бежал со своей родины в Европу от преследования тирана, который под названием “президента” властвовал над злосчастной южно-американской республикой.

Очевидно, он погиб вместе с женой и сыном. Выдайте вашу дочь за вашу жену, а вашего внука за вашего сына, и масону не придёт в голову искать её под именем графини ди-Люна! Вы же уезжайте как можно дальше.

Бегство Лилианы удалось как нельзя лучше. Несмотря на участие в заговоре десятка прислуги, никто из шпионов лорда Дженнера ничего не заметил. Никто не видел, как молодая маркиза выскользнула в сад. Вечеринка в людской столовой, искусно подготовленная старым Помпеем по случаю улучшения здоровья “молодой маркизы”, отвлекла внимание прислуги настолько, что участники бегства могли спокойно проходить в сад через калитку, выходящую на пустынный бульвар, — до большого шестиместного шарабана, запряжённого парой добрых мулов. За кучера сидела молоденькая внучка “чёрного чародея”.

Шарабан спрятали за одной из беседок в густых кустах, и к нему пробрались, один по одному, все участники бегства. Скрытый в тени деревьев экипаж невозможно было различить даже на близком расстоянии. Обе женщины — Лилиана и верная нянька её сына — были одеты в мужские костюмы. Лица выкрасили чёрной краской. Такому же превращению подвергся и маленький сын Лилианы.

Таким образом, всякий встретивший шарабан беглецов принял бы его седоков за семейство негров-рабочих, возвращающихся из города на плантацию. Именно потому никто и не обратил внимания на экипаж, подобные которому поминутно встречаются в Сен-Пьере.

Матильда плакала, провожая Лилиану.

— Скорей! Скорей! — торопила маленькая путеводительница.

Ещё раз обнялись сестры, в последний раз обмениваясь горячими поцелуями.

Помпеи взял мулов под уздцы, чтобы проводить их до калитки, раскрытой выездным лакеем маркиза Дегобером при наступлении темноты.

Шарабан двинулся медленным шагом. Завёрнутые в овчину копыта мулов неслышно ступали по мягкой траве, избегая посыпанных песком дорожек сада, чтобы не оставить следов колёс. Матильда шла рядом с Лилианой, обмениваясь с ней последними грустными и нежными словами разлуки...

Вот и решётка, а в ней калитка, в которую не без труда протискивается шарабан. Дагобер проворно соскакивает и, пошарив в кустах, находит заранее приготовленную метёлку, которой поспешно заметает следы колес на песчаной дорожке. Это единственное опасное место. Далее, за забором, начинается мостовая, где отпечатки колес уже никто не различит среди сотен других следов.

Здесь развертывают копыта мулов, чтобы не привлекать внимание.

Быстро мчался экипаж по сонным улицам. Маленькая мулатка знала дорогу. Она спокойно и уверенно правила быстроногими мулами, искусно избегая слишком ярко освещённых улиц, на которые выходят многочисленные общественные сады, кафешантаны и трактиры, и выбирая пустынные переулки и бульвары, затемнённые развесистыми ветвями деревьев. Иногда она делала знак, и мужчина запевал весёлую негритянскую песню, как подобает “подгулявшим” рабочим. Кому же придёт в голову, что молодая маркиза Бессон де-Риб может находиться в подобном обществе...

Через полчаса шарабан уже мчался по окраинной “саванне”, примыкающей к незастроенным холмам. Это уже окраина города. На этот бульвар дома выходят только с одной стороны. С другой тянется, круто подымаясь в гору, более или менее густой лес. Прекрасно шоссированная дорога соединяет город с предместьем, где уже некому следить за беглецами.

Подобно призрачной упряжке мчится шарабан, уносящий беглецов. Топота копыт не слышно на мягкой земле. Деревья мелькают по сторонам дороги.

Больше двух часов продолжалось быстрое путешествие, пока вдали не засветилась фосфорическим блеском тёмная полоса моря. Обогнув Сен-Пьер, шарабан свернул с шоссейной дороги на едва заметную просёлочную тропинку, проложенную рыбаками и контрабандистами, нашедшими здесь удобную и безопасную пристань. К этой-то пристани, осторожно замедляя ход, и направила внучка “чёрного чародея” свою упряжку. Но ехать недалеко. Через полчаса беглецы уже остановились на берегу моря.

Был час прилива. Волны разбивались у самых деревьев, в тени которых остановился шарабан. Маленькая мулатка тихо свистнула. Ей ответил такой же свисток. Ещё минута — и из глубокой тени деревьев отделилась тёмная фигура и быстро подошла к шарабану.

— Лилиана... Дитя моё...

— Отец! Наконец-то я с тобой, — прошептала молодая женщина, заливаясь слезами...

Но разговаривать было некогда. Мистер Смис поднёс к губам серебряный свисток.

С моря долетел ответный свист. Из-за высокой скалы вышла шлюпка и подошла к берегу.

В одну минуту беглецы поместились в утлом судёнышке, и три пары весел быстро помчали их на встречу тёмному корпусу судна, видневшегося вдали. Это была “Нереида”, паровая яхта старого американца, заранее приготовленная для бегства Лилианы. Она крейсировала близ пустынного берега с потушенным огнями, едва заметная в темноте ночи даже на близком расстоянии.

Через час Лилиана была в безопасности на палубе “Нереиды”, посреди избранной команды, каждый человек которой был лично известен мистеру Смису либо прислан “чёрным чародеем”, ручающимся за его верность.

Вдова маркиза Роберта Бессон-де-Риб уже не существовала. Зато появилась графиня ди-Люна, молодая жена старого мужа, путешествующая для своего удовольствия с малолетним сыном.

А Матильда?..

Медленно и печально добрела она до своей спальни. Тяжело было на душе у девушки, узнавшей истинную причину всех бедствий, обрушившихся на её семью, впервые посвящённой в тайну страшного могущества масонов. Оставшись одна, она дала волю слезам и долго и горько плакала на коленях перед образом Богоматери.

Молитва всегда облегчает верующего, и Матильда поднялась с колен успокоенная надеждой на милость Господню.

Но внезапно судорожная дрожь пробежала по её телу. Ей почудилось, что чья-то рука опустилась на её лоб. Ощущение было так живо, что Матильда невольно схватилась за голову и быстро обернулась к зеркалу.

Комната была пуста, но в тёмной глубине зеркального стекла, плохо освещённого единственной далеко стоявшей лампой, девушка увидела пару сверкающих глаз, устремленных на неё с повелительным выражением.

Она хотела крикнуть, но губы ей не повиновались, а взгляд, несмотря на все усилия, не хотел оторваться от тёмного зеркального стекла, в котором продолжали гореть сверкающие фосфорическим блеском чёрные злые глаза.

И вдруг в уме молодой девушки пробудилась страшная мысль: “гипнотизм”! Она вспомнила слова старого чародея о близкой опасности и поняла её размеры как-то сразу, без колебаний и сомнений. И сразу решилась она сопротивляться духовному насилию.

“Господь поможет мне”, — мысленно произнесла она. И, точно в ответ на эту немую молитву, прилив новой силы разорвал на мгновение цепь чужой воли. Рука Матильды поднялась для крестного знамения, а глаза оторвались от предательского зеркала и взгляд её впился в неподвижное, бледное и холодное лицо глубокого старика, стоящего на террасе с протянутыми в её сторону руками.

Матильда никогда не видела раввина Гершеля Рубина и потому не могла его узнать, но она ясно поняла его повелительный жест, его мысленное приказание:

“Иди сюда!” — говорили ей светящиеся глаза хищной птицы в образе человеческом, говорили так громко, что воздух казался насыщенным этими словами. “Иди сюда... в сад”, — приказывали страшные неподвижные глаза, и Матильда почувствовала, как её ноги двигаются помимо воли, будто какая-то невидимая сила толкает её к балкону.

Но она решилась бороться до последних сил. Её сознание не подчинялось магнетизму, сковавшему её тело. Рассудок Матильды оставался совершенно ясным, настолько ясным, что она отдавала себе отчёт во всём происходящем. Её личность точно раздвоилась. Она была в одно и то же время и действующим лицом, и зрителем, как будто наблюдавшим за поступками кого-то другого.

Произошла сцена небывалая, невероятная и неописуемая. Началась борьба человеческой души с порабощающей волю силой, именуемой гипнотизмом. Матильда отчаянно сопротивлялась старому жиду, успевшему за свою столетнюю жизнь развить в себе ужасную силу, сковывающую чужую волю. Ни разу до сих пор не встречал сопротивления старый сатанист, изучивший таинственные науки, столь легкомысленно отрицаемые нашими учёными современниками. Но на этот раз громадная сила магнетизёра столкнулась с духовной силой верующей христианки.

Сохраняя полную ясность сознания, Матильда боролась с отчаянным мужеством, сопротивляясь приказанию гипнотизёра. Тело её было сковано чужой волей, но душа боролась с жидовским колдуном. Увлекаемая светящимися глазами старика, молодая девушка старалась удержаться, цеплялась за мебель, за драпировки, за стены.

Так прошло несколько бесконечных минут... Наконец, старый раввин поднял обе руки вверх, обдавая молодую девушку магнетической струей. Она зашаталась, и, чувствуя, что слабеет, прохрипела:

— Помогите!..

Утомление начинало уменьшать силу сопротивления Матильды.

Не отдавая себе отчёта в своих движениях, она сделала несколько шагов, отделяющих её от балкона и, перешагнув через порог двери, очутилась на террасе, перед закутанным в тёмный плащ старым жидом.

“Кто вы? Что вам нужно?” — тщетно пыталась спросить у него Матильда дрожащими губами.

Её невысказанный вопрос, казалось, был услышан страшным стариком, в бескровном лице которого были живыми одни глаза, громадные, властные глаза, сверкающие фосфорическим блеском, как глаза хищного зверя или ночной птицы.

— Идите туда, — приказал старик, указывая вытянутой рукой направление.

Но Матильда схватилась дрожащими пальцами за перила террасы и решительно прошептала:

— Я не пойду за вами... Я не хочу!

Но ужасные глаза хищной птицы впились в её лицо ещё более ярким, тяжёлым, давящим взглядом.

Матильда заметила, что от кустов отделились две высокие фигуры в тёмных плащах и широкополых шляпах, скрывающих лица.

Это видение только мелькнуло перед её взором и сейчас же исчезло, точно поглощённое мраком ночи.

Увлекаемая все той же непостижимой силой, несчастная девушка судорожно цеплялась за перила и колонки. Но её слабеющие руки уже не повиновались. Дрожащие пальцы разжимались, а ноги придвигали её все ближе к страшному старику, притягивающему её своим искрящимся взглядом.

Матильда вскрикнула:

— Помогите!

Её голос дрожал и рвался. Сдавленный в задыхающейся груди, звук его не мог осилить ночной тишины.

Но на отчаянный изнемогающий голос ответил знакомый голос верного слуги:

— Барышня... Что с вами?..

— Ко мне, Жозеф! — крикнула Матильда.

Но в эту минуту страшный старик схватил её за руку и, наклонив к ней своё отвратительное лицо с пылающими злобой глазами, прошептал повелительно:

— Спи... Сейчас же спи, проклятая...

— Помогите!.. — лепетала Матильда, вырываясь из рук страшного старика. — Ко мне, Жозеф!

— Я здесь, барышня...

Матильда увидела, как из кустов выбежала фигура молодого негра, жениха её горничной. С высоко поднятым колом, очевидно выхваченным из первого попавшегося цветника, кинулся он на державшего её старика. Но одна из тёмных теней, мелькнувших перед её глазами, внезапно шагнула вперёд по направлению к подбегавшему молодому мулату. Матильда видела, как блеснула в лучах месяца яркая сталь кинжала и исчезла в груди её верного слуги.

Несчастный упал, и вместе с ним, точно поражённая тем же ударом, упала и Матильда — на руки подбежавшего лорда Дженнера.

Когда Матильда открыла глаза, она увидела себя в роскошно отделанной комнате, похожей на бонбоньерку. Ни окон, ни дверей в комнате не было, — она освещалась спускающейся с потолка драгоценной серебряной электрической люстрой.

Матильда тяжело вздохнула и поднялась с постели. Вдруг, неизвестно откуда, появилась молодая красивая женщина еврейского типа, одетая, как одеваются европейские горничные в хороших домах.

— Я раздевала вас, сударыня, — произнесла она на французском языке, без примеси местного наречия, по которому легко узнать каждую креолку. — Я помогу вам одеваться, если вы не предпочтёте выкушать кофе в постели...

Матильда с изумлением глядела на эту женщину, так неожиданно явившуюся. Каким образом вошла она в комнату, несмотря на то, что в ней не было ничего похожего на дверь?.. А, между тем, она очутилась здесь, внезапно выйдя из-за кровати, окружённой роскошными драпировками из дорогих кружев под серебряной парчой, затканной голубыми бархатными цветами.

Матильда ответила коротко, что хочет сначала одеваться и попросила воды для умывания.

Красивая горничная сейчас же подошла к большому зеркалу, кажущемуся вделанным в стену, в чеканной раме из серебряных плодов и листьев. За один из этих плодов дернула она справа налево, потом сверху вниз, и громадное зеркало бесшумно повернулось на невидимых петлях, как настоящая дверь, за которой оказалась прелестная уборная, с серебряной ванной и туалетными принадлежностями из дорого хрусталя, оправленного в золотую филигрань. Ни дверей, ни окон в этой комнате не было. Она рознилась от первой только тем, что стены её казались сделанными из сплошных зеркал, а пол уложен плитами с художественно нарисованными группами живых цветов.

Молча позволила Матильда одеть себя в новое тонкое бельё и в лёгкий пеньюар, украшенный кружевами. Неизвестная горничная ловко причесала её роскошные волосы. Затем Матильда вернулась в первую комнату, которая оказалась уже убранной. На небольшом круглом столе посреди комнаты приготовлен был роскошный завтрак, чай, кофе, шоколад, холодное мясо, паштеты, фрукты и печенье.

Матильда, опускаясь в мягкое кресло, почтительно придвинутое ей искусной горничной, сказала:

— Вам, вероятно, запрещено отвечать на мои вопросы, но, быть может, вы имеете право сказать мне, как вас зовут? Горничная пожала плечами и улыбнулась.

— Моё настоящее имя вам безразлично. Вы можете называть меня, как вам угодно.

— Хорошо... В таком случае, я буду называть вас Луизой, — ответила Матильда, припомнив имя горничной своей подруги, леди Дженнер.

К её великому удивлению, случайно произнесённое имя произвело странное впечатление на неизвестную женщину, как будто даже испугав её.

— Луиза... — повторила она. — Почему Луиза? Матильда с изумлением подняла голову.

— Почему это имя так пугает вас, моя милая? Горничная хотела ответить, но в эту минуту где-то вдали раздался серебристый звук колокольчика, и она быстро произнесла:

— Меня зовут... До свидания, сударыня. Если я вам понадоблюсь, потрудитесь придавить вот этот золотой гвоздик. Это звонок ко мне.

Серебряный звук колокольчика повторился, и девушка быстро побежала в уборную, захлопнув за собой зеркальную дверь.

Одним прыжком очутилась Матильда у этого зеркала, в надежде увидеть, куда уходит горничная. Но пока она отыскивала подвижную ветку плодов, потайную дверь, замаскированную так старательно, та уже успела бесследно исчезнуть. Напрасно Матильда рассматривала стены обеих комнат, исследуя каждый гвоздик. Ей так и не удалось найти, каким образом вошла к ней так таинственно исчезнувшая горничная.

ГЛАВА XX. Последнее объяснение

Всего неделю прожила Матильда в своей роскошной темнице, окружённая всеми удобствами.

Страшная это была неделя, наполненная мучительной борьбой с гипнотизёрами масонской шайки, поочерёдно испытывавшими своё искусство на девушке, противопоставившей могуществу тайной науки, сковывающему тела, превращая их в игрушку чужой воли, духовную силу верующей христианки, надеющейся на чудо Господня милосердия...

И Господь не оставил верующую душу и даровал ей силу противиться всем ухищрениям сатанистов, ставших тюремщиками несчастной Матильды.

Пересказать душевное состояние бедной пленницы не так легко. Хотя и подготовленная сообщениями “чёрного чародея”, раскрывшего Лилиане и Матильде тайну существования страшного союза, объявившего войну христианству и мечтающего о водворении служения диаволу на всём земном шаре, несчастная Матильда всё же не могла дать себе ясного отчёта об ужасающем могуществе и о громадности планов масонов-сатанистов.

Только очутившись в их руках, заглянула дочь маркиза Бессон-де-Риб в страшную пропасть, в которую стремится человечество, не замечающее опасности.

С заключённой, уже не могущей вырваться из рук своих похитителей, тюремщикам нечего было церемониться. Спокойно и хладнокровно пояснил Самюэль Ван-Берс девушке, что она обладает редкой восприимчивостью к гипнотизму, и что её способности ясновидения доставили ей честь привлечь внимание вождей масонства. Он предложил ей повиновение и жизнь в роскоши, взамен двух-трёх сеансов в месяц.

— Никогда! — воскликнула Матильда. — Ни за что не соглашусь я служить орудием дьявольских козней... вашей гнусной шайки. Вы можете меня убить, но заставить меня подчиняться — не можете, потому что Господь поддержит меня и даст силы для борьбы с вашими колдунами-чернокнижниками...

— Это мы ещё посмотрим! — ответил страшный старик, скрипнув зубами, и злой огонь, сверкнувший в его впалых глазах, показался Матильде отблеском адского пламени.

Но всё же она не изменила своего решения. Несмотря на леденящий ужас, сковывавший её сердце, Матильда боролась, и боролась успешно...

Это была борьба невидимая, фантастическая, невероятная. Сквозь непроницаемые каменные стены проникала струя магнетического тока, окутывая несчастную девушку невидимой сетью, более крепкой, чем шёлковые верёвки. Иногда Матильда чувствовала, как невидимые путы связывают ей руки и ноги, как чужая воля пытается овладеть её телом, вытесняя из него её собственную душу.

Тогда Матильда прибегала к защите Единого, могущего помочь ей Отца Небесного. Против могущества сатанистов-гипнотизёров громко призывала она помощь Божию и с трепетом восторга убеждалась, что опутывающие её невидимые узы ослабевают, что тело снова повинуется её собственной воле, что ужасный враг принуждён отступить ещё раз...

Но вместо побеждённого занимал другой. Новая воля, сильнейшая и упорнейшая, снова пыталась побороть ослабевшую, измученную прежней борьбой девушку.

Постоянно сосредотачивая всю силу своей воли, в вечном ожидании новой борьбы, Матильда физически изнемогла. За последние дни каждая попытка гипнотизёров усыпить её кончалась страшным нервным припадком, после которого несчастная девушка лежала целыми часами неподвижно, холодная и бесчувственная даже к магнетизму и электричеству. Если бы не правильное, хотя и крайне слабое дыхание, её можно было бы принять за мёртвую. Но часа через три или четыре Матильда снова приходила в себя, чувствуя новый прилив духовной силы, позволяющей ей продолжать страшную борьбу, успешно сопротивляясь всем усилиям масонских гипнотизёров.

В конце недели масоны признали себя побеждёнными. Со скрежетом зубовным признался сам “ребе Гершель” в том, что он может “только убить” драгоценную сомнамбулу, но не может заставить её повиноваться, не может даже усыпить Матильду.

Тогда Самюэль Ван-Берс предложил иное, “простейшее” средство сломать упорство пленницы:

— Сомнамбула нам необходима, друзья и братья, не так ли? — сказал он на распорядительном заседании, где решался вопрос о том, что делать с пленницей. — Другой, уж не говорю лучшей, но даже подобной, у нас нет, — повторил он своим глухим, но отчётливым голосом. — Следовательно, необходимо заставить эту девушку повиноваться. Надо сломить её сопротивление...

— Надо прежде всего узнать, как может она сопротивляться нам? Откуда берёт она свою силу? — озлобленно вскрикнул один из потерпевших неудачу гипнотизёров, знакомый уже читателям “чёрный редактор”, доктор Бержерад.

— Пустое любопытство, товарищ, — холодно ответил Ван-Берс. — Не всё ли нам равно, откуда исходит сопротивление? Нам важен только факт невозможности сломить его. Факт этот приходится признать. Значит, надо сломить упорство этой девушки обыкновенными средствами, — теми, которые известны нам испокон веков... Отправьте её в одну из подземных темниц на хлеб и на воду, а затем поступайте смотря по надобности... Тайна сопротивления этой девушки, по-моему, в том, что она не верит в опасность своего положения. Раскройте ей глаза, убедите её в том, что ожидает её в случае упорства, — если понадобится, то покажите ей её будущую судьбу на другой и поверьте, что духовная сила, поддерживавшая её до сих пор, быстро сломается. Она уступит, как уступали другие. Ведь не первая же она и, конечно, не последняя... Не так ли, товарищи и братья? — произнёс старый голландец с дьявольской усмешкой.

Совет его был исполнен буквально.

Спустя неделю после похищения Матильду, обессиленную первым припадком, в бессознательном состоянии перенесли в одну из подземных темниц, приготовленных в изобилии под зданиями нового “храма”.

Очнувшись, молодая девушка увидала себя в каменном гробу. С ужасом принялась она оглядывать свою новую темницу, так мало похожую на прежнюю. После роскошной и изящной комнаты Матильда очутилась в круглой норе, выдолбленной в цельной скале.

Размеры этой каменной клетки едва позволяли стоять посреди помещения прямо. А по окружности свод значительно спускался. Отсутствие дверей и окон увеличивало сходство этой тюрьмы с могильным склепом. На полу такой же гранит, как и на сводах над головой. Меблировки никакой, кроме узкой железной кровати, привинченной к полу, и такого же стола и скамейки. На кровати — соломенный матрац, грубое одеяло и тощая подушка. На столе — большая кружка с водой и несколько ломтей грубого маисового хлеба. Возле — листок бумажки с многозначительным предупреждением: “Берегите пищу и питьё. Это — недельный запас. Не зовите понапрасну. К вам придут только тогда, когда вы образумитесь и согласитесь повиноваться тем, кто сильнее вас”...

Прочитав эту ужасную записку при свете электрической лампочки, скудно освещающей каменный мешок из тонкой глубокой расселины в сводах, так что источник света не только нельзя было рассмотреть, но и достать рукой, Матильда опустилась в безнадежном отчаянии. Но уныние продолжалось всего мгновение.

Со слезами на глазах опустилась Матильда на колени и стала молиться той горячей, уносящей душу, молитвой, которая недоступна людям, живущим рассеянной жизнью современного человека. Но те несчастные счастливцы, которых горе, ужас или тоска научили этой всепобеждающей и всеисцеляющей молитве, захватывающей всё существо человека, конечно, скажут вместе со мной, что нет цены слишком дорогой за неземное блаженство, даруемое могучим порывом ко Господу. Кто хоть на мгновение изведал сладость такой “настоящей” молитвы — тот понимает радостную улыбку святых мучеников, поющих победные песни, умирая в страшных терзаниях.

Три месяца томилась Матильда в подземной тюрьме. Три месяца не видала она света Божия, не слышала голоса человеческого.

Никто не являлся к ней. Матильда могла бы подумать, что о ней позабыли, оставив умирать в этом каменном гробу, если бы не находила раз в неделю на столике записку с одними и теми же словами: “Смиритесь, скажите, что вы согласны повиноваться, и вас ждет свобода, богатство. Упорство приведёт к ужасам, которых вы даже и вообразить себе не можете”...

Матильда каждый раз рвала записку в клочья, громко повторяя:

— Отойди от меня, сатана!.. Лучше умереть, чем сделаться орудием дьявольской шайки богохульников!

Последняя записка была такого содержания:

“Назначенные вам три месяца окончились. Завтра вы узнаете, какая судьба ожидает не покоряющихся нашей воле. В последний раз предупреждаем мы вас. Смиритесь... Завтра будет уже поздно”.

Матильда вздрогнула, прочитав эти слова. Мучительный страх сжал её сердце, но все же её решимость не ослабела. В эти бесконечные недели её поддерживала надежда на милость Божию, не покинувшая её и в эту решительную минуту. Как и всегда, Матильда изорвала записку, громко произнеся:

— Воля Господня надо мной... В Его руки предаю я свою судьбу!

Злобный хохот ответил на эти слова верующей христианки. Это был поистине адский хохот злобы и ненависти, донёсшийся неведомо откуда. Глухо прозвучал он в каменном мешке и замер где-то вдали. Это был первый звук, который Матильда услыхала в своей темнице. Он вздрогнула и стала громко молиться...

Когда она поднялась с колен, за её спиной стоял лорд Дженнер.

Откуда появился он в этой гранитной могиле, как прошёл через каменные стены?..

Матильде некогда было задумываться над этими вопросами. Она поняла, что наступил час последнего испытания, что неспроста явился к ней этот человек. Она только крепче прижала к груди маленький золотой крестик и подняла на вошедшего свои прекрасные, глубоко впавшие глаза, горящие на страшно исхудавшем лице.

С минуту продолжалось молчание... Жуткое молчание двух противников, измеряющих друг друга пылающими взорами.

Матильда заговорила первой:

— Что вам от меня нужно, Лео? — спросила она. — Уж не пришли ли вы по братской заботливости облегчить судьбу той, которую называли сестрой?

Лорд Дженнер поднял голову. Его голос зазвучал мягко:

— Я пришёл к девушке, которую люблю. Я пришёл предложить ей не только свободу, но и счастье взаимной любви, власть почти безграничную, и богатство, буквально неизмеримое... О, Матильда, умоляю вас ради себя самой, выслушайте меня, протяните мне руку и последуйте за мной...

— Куда? — холодно произнесла Матильда. — Если в могилу, то я с радостью... Так как не скрою, что истомилась в этом каменном мешке, где погребена заживо, и если тебе в самом деле жаль меня, если ты способен чувствовать сострадание, Лео, — открой мне двери настоящего гроба, я прошу тебя... умирая...

Судорога передернула лицо масона.

— Ты не знаешь, о чём просишь, Матильда... Смерть всегда страшна. Та же смерть, которая ожидает тебя в случае неповиновения, вдвойне ужасна. Ты женщина, и неспособна переносить мучения, одно описание которых уже лишило бы тебя сна и покоя. Мужчины, сильные, здоровые и смелые мужчины, умоляли нас о пощаде в роковую минуту. А ты, девушка, сможешь ли ты выдержать один вид жертвенного камня, на котором кончают жизнь жертвы сатаны?..

Матильда с ужасом отступала от говорившего, пока гранитная стена не остановила её.

— Лео... Ты говоришь о жертвах сатане? Ты, муж моей сестры? Ты, кого я любила? И это не сон?.. Значит, ты также принадлежишь к злодейской шайке врагов Христа? О, Боже мой, как жестоко караешь Ты меня! Нет, я не могу поверить, чтобы ты отрёкся от своего Творца, и ради кого... сказать страшно... О, Лео, твои слова страшней жертвенного ножа жрецов сатаны. Они терзают моё сердце раскалёнными стрелами...

Впервые слезы потекли из впалых глаз Матильды, впервые почувствовала она себя слабой и беспомощной. И так прекрасно было её залитое слезами смертельно бледное личико, таким райским видением стояла она в этой каменной могиле, что жалость вторично шевельнулась в сердце матёрого масона. На мгновение он позабыл, что пришёл сюда не по своей воле, а по приказанию “верховного совета”, пришёл для того, чтобы в последний раз попытаться склонить к уступчивости непобедимость молодой девушки, и он заговорил почти искренне:

— Послушай, Матильда. Оставим теологию. У всякого своя вера. Не будем о ней спорить. Подумай лучше о себе и позволь мне спасти тебя. Ты напомнила мне о своей сестре, бывшей моей женой, и я напомню тебе о том дне, когда златокудрая девочка, которую я называл сестрёнкой, бросилась мне на шею в час разлуки... Матильда, я узнал о твоей любви слишком поздно. Но сердце моё всё же откликнулось, и я не могу допустить твоей гибели. Во имя прошлого, прошу тебя, Матильда, позволь мне спасти тебя. Поверь мне, послушание будет для тебя нетрудной обязанностью. Твоё ясновидение нужно вовсе не так часто, как ты думаешь. Масоны сильны и могучи... Они и без сомнамбулы знают всё, что их интересует.

— Тогда зачем же вам нужны ясновидения? — холодно произнесла Матильда. — Зачем вы воруете несчастных девушек, не нужных вам?

Лорд Дженнер поморщился.

— Старый дурак Берс наговорил тебе кучу глупостей, желая запугать тебя... Поверь мне, Матильда, я лучше его знаю требования нашего союза. Ясновидящие участвуют в церемониях нашего ордена всего два-три раза в год, когда ритуал предписывает вопрошать их. Только и всего. В остальное время они свободны и могут жить, как им угодно. Ты вернёшься в дом своего отца, если захочешь, и будешь там полной хозяйкой, будешь моей любимой сестрой... если не захочешь быть моей любимой женой...

— А Гермина?! — вскрикнула Матильда с негодованием. — Куда ты денешь свою вторую жену? Уж не думаете ли вы убить её, как убили мою мать и бабку, моего брата и мою несчастную сестру? Всю нашу семью извели вы, злодеи! И ты ещё смеешь говорить мне о своей любви? Да разве слугам сатаны дозволено любить? Ступай прочь... мне больно и противно глядеть на убийцу моего отца.

Лорд Дженнер побледнел. Глаза его сверкнули гневом.

— Откуда ты знаешь о смерти твоего отца? Он умер после твоего исчезновения, — медленно произнёс он. — Кто мог проникнуть в твою темницу, чтобы принести тебе это известие?

Матильда презрительно усмехнулась.

— Успокойся, палач! В ваши темницы не может пробраться ни одно живое существо. Но всё же я знаю о смерти моего отца... Знаю потому, что он сам приходил благословить свою несчастную дочь. Для души человеческой, исполняющей волю Божию, нет непроницаемых стен.

Смертельная бледность покрыла красивое лицо Лео.

— Ты видела твоего отца? — проговори он.

— Я вижу его каждую ночь. Его и мою мать, и бабку Маргариту, и бедную сестру Лючию. Они приходят ко мне и утешают меня. Люди зовут это сновидением. Для меня это свидание с дорогими любящими душами...

Вздох облегчения вырвался из груди Лео.

— Сновидения? — повторил он медленно. — Ну да, конечно. Иначе ведь и быть не могло. Что ж, сновидения нам не опасны. С ними бороться нетрудно...

Несмешливая улыбка промелькнула на успокоенном красивом лице лорда Дженнера.

— Мечтательница, — холодно промолвил он. — С тобой нельзя говорить серьёзно. А, между тем, я должен торопиться. Время бежит... Здесь ты, вероятно, потеряла счёт дням и ночам. Но там, где светит солнце, теперь 7-ое мая. Последний день твоей жизни, Матильда, если ты не покоришься нашему требованию...

— Ни за что! Никогда!.. — твёрдо и решительно произнесла молодая девушка. — Зови своих палачей, слуга сатаны... и кончайте скорей...

— Это твоё последнее слово, Матильда? — дрогнувшим голосом спросил Лео. — Подумай прежде, чем ответить... После меня уже никто не спросит тебя и никто не... спасёт.

— Кроме Бога, перед Которым бессильны силы дьявольские. На Господа уповаю я. Передай этот ответ пославшим тебя.

Голос Матильды звучал с такой торжественной решимостью, что Лео понял бесцельность дальнейших разговоров. Тяжёлый вздох вырвался из груди слуги сатаны. Ему припомнилась единственная женщина, которую он любил. И, как живое, вставало в его памяти хорошенькое грустное личико Гермины, и прозвучал её нежный мягкий голос, оплакивающий своих потерянных “сестричек”...

Ради неё, ради своей Гермины, Лео хотел бы спасти эту упрямицу, но ведь она сама не хочет этого! Что же делать? Масоны не могут выпускать своих жертв, особенно таких, перед которыми они не стеснялись, как перед обречёнными на вечное заключение или на смерть. Мало ли что они могли услышать, угадать, или чутьём понять?

Судьба Матильды была в её руках. Тем хуже для неё, если она не хочет выбирать спасения. Он — Лео — не виноват в страшной судьбе, ожидающей её. Он сделал всё, что мог, для того, чтобы спасти несчастную. Большего сделать он не в состоянии, не имеет права, да и не желает...

С холодным и мрачным взглядом лорд Дженнер обратился к Матильде:

— Мы исполняем последнее желание осуждённых на смерть. Говори смело. Я постараюсь исполнить всё, что ты захочешь!

Яркая краска залила бледные щёки Матильды и сейчас же погасла.

— Я бы хотела ещё раз взглянуть на солнце, на синее небо, на зелень деревьев, хоть из тюремного окна, сквозь железную решётку, — прошептала она дрогнувшим голосом, однако, заметив нахмурившееся лицо Лео, торопливо прибавила:

— Но так как это желание, очевидно, неисполнимо, то я попрошу дать мне воды и чистую одежду... я хотела бы встретить смерть не в этих грязных лохмотьях.

Горькая улыбка скользнула по губам жреца сатаны. Несчастная девушка говорила об одежде! Как мало знала она о страшных оргиях, оканчивающихся смертью назначенных жертв. Снова глухая жалость смутно сжала сердце лорда Дженнера, и голос его зазвучал с непривычной мягкостью:

— Я исполню твоё желание, Матильда. Тебя переведут в надземную камеру, из окна которой ты увидишь и небо, и горы, и солнце... если оно благоволит показаться нам сегодня. Там ты найдёшь женщин и всё нужное... Прощай, Матильда, и помни мой последний совет: в память о старой дружбе я обещаю спасти тебя даже в последнюю минуту... если ты захочешь! Крикни одно слово: “покоряюсь”! Этого будет достаточно, чтобы вернуть тебя к жизни, к свободе и счастью.

Но Матильда уже не слушала его. В ушах её внезапно зазвучали какие-то далёкие голоса, неясные, но милые и родные, — голоса, столько раз слышанные ею во сне! И эти тихие, нежные голоса нашёптывали ей слова надежды и успокоения.

Так отрадно и могущественно было чувство неземного покоя, внезапно охватившее девушку, что Матильда позабыла, с кем говорит и о чём говорит.

Под влиянием необъяснимого и непобедимого чувства восторженной признательности и неземного счастья, Матильда опустилась на колени, прошептав:

— Отойди от меня, сатана!..

Тяжёлый вздох раздался за её спиной, затем тихий скрип и едва слышный глухой лязг железа! Прошла ещё минута... Матильда оглянулась. Её темница была пуста.

Лорд Дженнер исчез так же бесследно и загадочно, как и вошёл.

 

ГЛАВА XXI. Последний день

Решившись на отчаянное дело выслеживания тайн масонства, Гермина приняла все предосторожности, указанные ей Зарой и Димом. Прежде всего, необходимо было усыпить внимание прислуги лорда Дженнера, которая состояла чуть не сплошь из тайных шпионов масонства.

Зная это, Гермина сделала всё возможное для успокоения подозрения слуг, принудив себя быть весёлой и разговорчивой во время обеда.

Привычка актрисы, обязанной играть весёлые роли со слезами на глазах и плакать по пьесе, когда хочется смеяться от счастья, помогла Гермине выдержать и не привлечь внимание молодого дворецкого, занявшего место Помпея, исчезнувшего вместе с Лилианой и Матильдой.

Было 7-ое мая, последний день, подаренный Богом Сен-Пьеру...

С раннего утра жара стояла страшная, ещё и усиливающаяся из-за полного безветрия. Солнца почти не было видно. Оно едва просвечивало сквозь плотную пелену бледных ту