Глава 15. Однажды утром, явившись в колхозную контору для получения указаний по работе на текущий день, мне было поручено везти председателя колхоза в районный центр

Однажды утром, явившись в колхозную контору для получения указаний по работе на текущий день, мне было поручено везти председателя колхоза в районный центр. Без промедлений, я сразу же запряг лошадь в колхозную телегу, и как только подошёл председатель, мы отправились в путь.

Мой пассажир, товарищ Маевский, был приезжим. На работу в наше село его прислала районное руководство и он тоже был «их» человеком. Это был крупный человек лет сорока. Он имел носатое, круглое и одутловатое лицо, всегда тщательно выбритое. Мы так никогда и не узнали, чем он занимался раньше, но одно было ясно: он не имел опыта и знаний в сельском хозяйстве. Самой большой его ценностью был револьвер, который он всегда носил при себе, выставив его напоказ. В конторе револьвер лежал у него на столе, и он имел привычку демонстративно поигрывать им, если посетитель почему-то вызывал у него неудовольствие.

Как только мы выехали из села, товарищ Маевский заснул, удобно расположившись в телеге, поэтому поездка оказалась очень спокойной.

Мы провели совсем немного времени в районном центре и к полудню повернули обратно. День выдался замечательный. Ярко светило солнце. Ласково обдувал ветерок, и высоко в небе пели жаворонки. Дорога сделала крутой поворот, и я увидел мужчину, медленно шагающего впереди нас по направлению к селу. Подъехав поближе, я узнал его: это был Василик, мой дальний родственник и сосед.

Эта неожиданная встреча создала для меня проблему. Всего несколько дней назад в село прибыла милиция, разыскивая его. А теперь он спокойно шагал по дороге в нескольких метрах от меня. Сейчас я его нагоню, и он обязательно заговорит со мной. А это было равносильно смерти, потому что в моей повозке находился самый безжалостный начальник нашего села.

Я пытался попридержать лошадь, но это не помогло, потому что Василик шёл очень медленно. Вдруг я заметил узкую колею справа от главной дороги. Повинуясь внезапному порыву, я свернул на эту колею. Я был уверен, что Василик воспользуется тропинкой, пересекавшей ближайшее поле, чтобы сократить расстояние до села.

Но теперь дорога стала неровной, телега подпрыгивала на кочках, и товарищ Маевский сразу же проснулся. Я притворился, что задремал. Это разозлило его. Он стукнул меня в спину своим сапогом и приказал повернуть обратно на просёлочную дорогу.

Я сделал ещё одну попытку избежать встречи с Василиком и погнал лошадей в галоп. Но, несмотря на то, что мы быстро обогнали его, Маевский его всё-таки заметил. Он приказал мне остановить лошадей и спрыгнул с телеги. Василик увидел его, понял всю опасность создавшегося положения и нырнул в пшеничное поле. Маевский погнался за ним. Затем я услышал выстрел, за ним — другой — и вскрик, потом — ещё один выстрел…

Маевский вернулся к телеге, его лицо сияло от удовольствия. «Он хотел убежать», — произнёс он, обтирая револьвер. Затем Маевский зачем-то навёл револьвер на лошадиную голову. При этом его лицо выражало явное удовольствие.

— Он сделал большую ошибку, — продолжал он, разговаривая больше с собой, чем со мной. — Он не знал, что, значит, иметь дело с красным партизаном. Ну а теперь он знает…

Засунув револьвер в кобуру, он прокричал:

— Сотни контрреволюционеров пытались сбежать от меня, но сейчас они все на том свете!

Затем он внимательно посмотрел на меня.

— Так, так…, - процедил он сквозь зубы. — А ты хотел ему помочь.

После этого он забрался в телегу и вскоре захрапел.

Судьба Василика была, на самом деле, предопределена в ту февральскую ночь, когда сотни жителей села подверглись аресту и были сосланы. Его отца, хотя и бедняка, объявили кулаком, и поэтому арестовали всю семью, включая Василика.

Прошло около года, когда однажды мы получили письмо без подписи, присланное из Архангельска, сообщавшее, что Василик был застрелен при попытке бежать из лагеря.

Затем, однажды июньской ночью, когда мы уже собирались ложиться спать, послышался осторожный стук в дверь. После минутного замешательства я всё-такт отворил дверь. Через порог переступил измождённый человек. Я сразу узнал Василика. Пожимая мне руку, он заставлял себя улыбаться. Он выглядел совершенно обессиленным. Его одежда была порванной и грязной, а ноги обмотаны тряпками.

— Мы думали, тебя убили! — воскликнула мама, увидев Василика. — Что стало с твоими отцом и матерью, со всеми…?

— Я и на самом деле мертвец, — перебил он её, пытаясь шутить. — Это не я, а моё привидение. Вы когда-нибудь видели привидение?

История, которую он рассказал, действительно, оказалась ужасной. Я хорошо её запомнил.

В ту февральскую ночь на улице завывала метель. Длинная вереница саней, нагруженных арестованными крестьянами, выезжала из села под конвоем милиции и солдат, вооруженных винтовками и пулемётами.

В пути произошло много трагических случаев. Один парнишка лет шестнадцати пытался бежать. Он спрыгнул с саней и бросился бежать, но пулемётчики открыли огонь, и он упал в снег. Раненого, его окружили и вернули в сани. Охрана, несмотря на ранение, крепко привязала его верёвками к саням. Ранение оказалось смертельным, и он умер в пути, ещё до того, как достигли железнодорожной станции.

Солдат ГПУ ехал в одних санях с арестованными. Не обращая внимание на окружающих, солдат начал гнусно приставать к молодой девушке. Мать девушки, потеряв терпение, дала ему пощёчину. Солдат схватил своё ружьё и в упор выстрелил в женщину, убив её наповал.

Прибыв на станцию, девушка подошла к старшему офицеру ГПУ. Произнося слова достаточно громко, чтобы каждый мог его услышать, он информировал девушку, что её мать была убита солдатом в целях самозащиты. Её мать, «арестованный враг народа», сказал он, напала на охранника с намерением начать волнения среди заключённых кулаков. Таким образом, действия солдата было законным, патриотическим и даже геройским. Девушку и её двух младших братьев после этого куда-то увели, и что стало с ними, никто не знает.

Новость о судьбе парнишки и убитой женщины ещё не успела распространиться, когда произошли другие события. Несколько стариков, и среди них — мой дядя Гаврило, не смогли перенести жестокостей и умерли по дороге на станцию. Молодая пара совершила самоубийство, перерезав себе вены.

Продолжался снегопад, и когда в снегу увязали одни сани, приходилась останавливаться всем. Мужчины вынуждены были вытягивать лошадей среди орущих и стреляющих милиционеров и солдат ГПУ, причитаний женщин и плача детей.

За несколько километров до станции колонна повернула к запасным путям. Там стоял товарный состав. Первые вагоны уже были загружены арестованными крестьянами из других сёл и деревень. Каждый вагон охраняли солдаты регулярной армии.

Когда колонна приблизилась к товарному составу, офицеры ГПУ отдали приказ всем оставаться в санях. Охранники со всех сторон окружили прибывших. Без промедления агент ГПУ переходил от одних саней к другим со списком в руке, делая перекличку. Затем людей группами под охраной подводили к поезду и загружали в вагоны.

Когда первый вагон оказался заполненным, и его закрыли на замок, оказалось, что жён отделили от мужей, а детей — от родителей. По колонне пополз ропот недовольства, люди требовали права быть со своей семьёй. Како-то мальчик побежал к вагону, в котором находились его родители. Над головами людей затрещала пулемётная очередь, но он продолжал бежать. Прозвучало три коротких выстрела, и мальчик упал замертво.

В этот момент всё пришло в движение. Люди пытались бежать и прорвали оцепление. Несколько мужчин вырвались из колонны и бросились к кустам, растущих вокруг поля. Один из крестьян подхлёстывал лошадь, стараясь повернуть повозку и уехать со станции. Охранники стали стрелять, и люди, бежавшие к кустам попадали и больше не поднимались. Крестьянин со всей своей семьёй, находившейся в санях, тоже не избежал смерти. Пулемётная очередь уложила их всех: он сам и его жена были убиты, а престарелая мать и трое детей ранены.

Окружённые пулемётами со всех сторон, арестованные крестьяне, наконец, сдались. Порядок и тишина были восстановлены.

Группы людей одна за другой исчезали в дверях товарных вагонов. Когда погрузка закончилась, двери задвинули и заперли, а около каждой поставили часового. Мёртвые тела остались лежать в поле.

Василик оказался в последнем вагоне. Ему повезло: вся его семья была вместе с ним. Но он страдал от того, что его родители и сестра подвергались таким мучениям. В вагоне находилось, по меньшей мере, человек пятьдесят. Товарный вагон предназначался для перевозки скота, и поэтому в нём не предусматривалось ни скамеек, ни сидений. Люди могли сидеть только на продырявленном деревянном полу. В такой тесноте для больных даже не было места, где они могли бы прилечь.

После того, как двери закрыли, внутри вагонов повисла темнота. Сквозь щели в стенах вагона пробивались узкие полозки дневного сета. Внутри царила неразбериха: люди толкались в поисках места, кричали и ругались, женщины причитали по своим мужьям, находившимся в других вагонах, плакали голодные дети, было очень холодно.

Ситуация усугублялась отсутствием продуктов и нехваткой одежды. Арестованным запретили что-либо брать с собой, за исключением нескольких личных вещей. А поскольку никто не мог предвидеть, что им придётся покинуть родные места, то большинство не запаслось наиболее нужными вещами.

Отверстие в полу посреди товарного вагона служило туалетом для пятидесяти человек. Люди постоянно толпились, ожидая своей очереди. Те, кому нужно было в туалет, буквально ходили по сидящим на полу. Эта удручающая и унизительная ситуация порождала новые споры и перепалки.

Попытки привлечь внимание начальства к невыносимым условиям закончились ничем. Так, голодные и продрогшие, в набитых до отказа вонючих вагонах, арестованные начали своё принудительное передвижение в неизвестном направлении.

Около полуночи состав тронулся с места. Когда ехали по мосту, перекинутому через Днепр, все поняли, что поезд держит курс на север. Состав двигался медленно, часто останавливался. Иногда остановки длились часами. Во время одной такой остановки с двери сняли замок и слегка приоткрыли. Первое, что увидели арестованные, были солдаты с ружьями, направленными на вагоны, и готовые открыть огонь. Другая группа солдат стояла в ожидании, окружённая мешками и вёдрами. Старший офицер объявил, что одна буханка хлеба будет выдаваться на четырёх человек и одна селёдка — на каждого. Воду будут разливать из вёдер. Арестованных предупредили, что вёдра являются государственной собственностью, и поэтому каждый отвечает за возвращение вёдер в неповреждённом состоянии. В каждом вагоне должен быть выбран ответственный за распределением еды и воды, а также — за поддержание «чистоты».

После такого быстрого инструктажа солдаты начали рассовывать мешки с хлебом и селёдкой и вёдра с водой в вагон, а затем снова закрыли двери.

Сразу же изголодавшиеся люди начали толкаться и спорить. Каждый имел собственное представление о способе распределения хлеба и воды. Мнения высказывались громко. Сильный отталкивал слабого. Крики и потасовки сопровождались жалостливым плачем детей.

Выбор надсмотрщика из группы людей оказалось проблемой, поскольку такое назначение ассоциировалось бы с начальствующей должностью. Тем не менее, выбор был сделан, и началось распределение еды.

Ранним утром на второй день нахождения в пути отчаянный крик женщины разбудил всех, кто ещё спал: умер её муж. Во время неразберихи на сельской площади он получил ранение в ногу. Опасаясь быть разлучённым со своей женой, и не желая закончить жизнь в тюрьме ГПУ, он скрыл от должностных лиц своё ранение. Вследствие этого, произошло заражение, приведшее к смерти. Его труп вынесли из вагона на следующей остановке. Рыдающая жена скончавшегося мужа умоляла разрешить ей присутствовать при погребении, но ей даже не позволили выйти из вагона. Человек, выносивший тело умершего, рассказал, что ночью в поезде умерло много народа, и их тела складывают на платформе.

Эта первая смерть оказала сильное впечатление на людей, собранных в одном вагоне. Плач и крики, а также перебранки и споры, прекратились. Каждый понимал, что следующим может стать он или она.

Поезд медленно, но уверенно двигался на север. Становилось всё холоднее. К всеобщему удивлению, состав долго не задержался на перегонной станции в Москве. После короткой остановки раздался пронзительный паровозный гудок, и состав снова двинулся в путь. Сидевшие у стен сквозь щели могли видеть огни Москвы.

Следующей остановкой был Александров. К этому времени наступили трескучие морозы, и обитатели вагонов испытывали страшные мучения. Здесь Василик потерял свою мать и сестру. Его мама, задремав на полу, во сне умерла от сердечного приступа. Когда её тело выносили из вагона, дочери разрешили выйти и следовать за телом умершей. Василику и его отцу отказали в такой привилегии. Люди, выносившие тела умерших из вагонов вернулись, но сестры Василика с ними не было. Сказали, что её задержал офицер ГПУ.

Когда состав тронулся с места, отец Василика хранил молчание. Он не выражал ни сожалений, ни возмущений, а только повторял время от времени: «Мои дорогие девочки, мои дорогие девочки!».

После Александрова поезд стал двигаться быстрее. Он проносился без остановки мимо городов и посёлков. По-прежнему падал снег.

По названиям железнодорожных станций было ясно, что поезд направляется в сторону Архангельска, портового города на Белом море. Однако никто не знал конечного пункта назначения.

На двенадцатую ночь поезд остановился. Через щели в стенах вагона не было видно ни одного жилого строения, но повышенная активность охраны подсказывала, что это была не обычная остановка.

Утром двери открылись, и вместо ставшей обычной раздачи еды и воды, охранник приказал всем выйти из вагона и построиться в линию. Тех, кто передвигался с трудом, вынесли наружу и посадили на снег. Со всех сторон состав оцепили внутренние войска. Большинство солдат составляли выходцы из Средней Азии.

Вскоре после завершения разгрузки состав тронулся в обратный путь. Для семей арестованных, оставленных на бескрайнем необжитом участке вымерзшей земли, удалявшийся поезд символизировал окончание всему. Василик сразу же подумал, что это место станет его могилой, что всех их здесь расстреляют.

Вокруг не было никаких признаков жизни: ни дорог, ни жилья, только голая снежная равнина простиралась во все стороны до горизонта. Несколько занесённых снегом сорняков и низкорослых кустарников разряжали монотонность арктических просторов. Вдалеке нечётко вырисовывался силуэт леса, который должен был стать конечным пристанищем заключённых.

Старший офицер распорядился передать по колонне, что любого, попытавшегося бежать, застрелят на месте. После переклички колона людей стронулась с места. Больные, которые не могли самостоятельно передвигаться, были оставлены на снегу под охраной. Никто никогда больше их не видел. Детей, которые не могли сами идти, родители несли на руках. Поскольку дороги не было, все двигались с большим трудом по следам охраны, направлявшейся в сторону леса.

В это время года здесь стояли самые лютые морозы, и с севера неистово задувала метель. Ступая по глубокому снегу, ноги арестантов промокли, и вскоре стали замерзать. Многие не были в состоянии передвигаться достаточно быстро и отстали.

Отец Василика заболел ещё в пути, скорее всего у него развилось воспаление лёгких. Василик изо всех сил помогал отцу идти, но больной и ослабленный старик упал. Шагавший рядом в колонне мужчина помог ему подняться, и Василик понёс отца на себе. Очень тяжело было двигаться по глубокому снегу, но Василик ни за что не мог бросить своего отца. Он не подчинился приказу, он просто был не в состоянии оставить своего отца умирать на снегу. Офицер призвал охрану, и два здоровых узбека ринулись в его сторону и сбили Василика с ног, оттаскивая от него отца. Только тогда он заметил, что его отец был уже мёртв. Под оружейным прицелом Василика заставили идти дальше, оставив тело отца лежать в снегу.

После трёх или четырёх часов мучительного карабканья по глубокому снегу, колонна зашла в лес.

Вокруг были тишина и полный покой. Земля была спрятана под снежным покровом. Кругом стояли огромные мрачные сосны, их ветви свешивались вниз под тяжестью снега и льда. Под ними и между ними на небольшом расстоянии друг от друга виднелось несколько небольших бараков, единственный признак человеческого присутствия. Эти бараки, как заключённые узнали позже, были построены исключительно для проживания охраны.

Старший офицер разъяснил, что теперь это место станет их домом. Он особенно подчеркнул, что как «враги народа» они заслуживают расстрела, но правительство снисходительно разрешило сохранить им жизнь в надежде, что они начнут её по-новому. Затем он сказал, что заключённые должны разделиться на три трудовые бригады.

Первая бригада, состоящая из молодых и сильных, будет работать на валке леса. Второй бригаде предстояло обнести место содержания заключённых колючей проволокой. А задачей третьей бригады было построение жилищ. В эту последнюю группу вошли женщины и дети. Офицер заверил, что в любой момент ожидается поступление необходимых инструментов и инвентаря. Продуктов тоже не было, и хотя он знал, что заключённые весь день не ели, он посчитал это обстоятельство не стоящим внимания: ведь они могли подождать до следующего утра, пока не подвезут провизию. Затем он приказал главам семейств располагаться и разводить огонь, потому что неумолимо надвигалась ночь.

Надежда на выживание едва теплилась, и только мысль о вероятном возвращении домой когда-нибудь поддерживала жизнь этих сельских жителей той первой арктической ночью в тёмном лесу. Все, кто был способен ходить, кинулись в заросли леса. И хотя они не имели топоров и других инструментов, с твёрдой решимостью люди соорудили временные пристанища и развели перед ними костры ещё до наступления полной темноты.

Василик вместе с другими принимал участие в сооружении подобия жилья из сосновых брёвен, но и оно надёжно не защищало от пронизывающего арктического холода. Всю ночь люди просидели вокруг огня, сбившись в кучу, в то время как вокруг кружила метель и завывала вьюга. Тяжёлые хлопья снега, падая в костёр, почти гасили пламя.

Наконец, стало светать, и метель улеглась. Офицер приказал всем собраться в центре лагеря. Каждый должен был стоять в шеренге и откликаться на перекличку, включая детей и больных. За ночь умерло много людей: некоторые от мороза, другие — от изнеможения и голода. Старший по команде офицер приказал перенести тела умерших на самую середину лагеря и сложить напротив выстроившихся рядов заключённых, потому что даже умерших надо было пересчитать и идентифицировать.

Закончив перекличку, один из солдат зачитал список обязанностей каждой бригады. Затем началось распределение провизии и инструментов, которые подвезли ночью.

Василика определили в бригаду по валке леса, и повели на работу в лесную чащу. Он всё ещё был полон решимости бежать, но сначала ему хотелось найти тело своего отца и похоронить его по-христиански. Василик не сомневался, что сможет отыскать тело отца в поле, где он последний раз его видел. Он ещё также надеялся на обратном пути домой разыскать свою сестру, которая потерялась в Александрове. Однако несколько попыток к побегу оказались неудачными, поскольку охрана хорошо знала свои обязанности и чётко следила, чтобы «враги народа» так легко не сбежали. За каждую попытку к побегу Василика жестоко наказывали, но никакое наказание не могло поколебать его решения и только ещё больше подстегивало его.

Прошло ещё два года, пока, наконец, ему посчастливилось сбежать.

В мае 1932 года Василик ещё работал на валке леса. Его бригада также занималась погрузкой брёвен в вагоны. И здесь он познакомился с железнодорожником, тоже украинцем, сосланного сюда несколько лет назад. Этот новый друг снабдил Василика одеждой и парой сапог. Таким образом, в более или менее обычной одежде он мог бы не привлекать внимания всевидящей охраны.

Спрятавшись в локомотиве под видом помощника машиниста, он оказался в Архангельске, расположенном на другом конце от места его конечной цели. Отсюда он отослал нам неподписанное письмо, надеясь сбить с толку власти. Затем он начал свой путь к дому, преимущественно на подножках проходящих товарняков.

По пути он задержался в Александрове, разыскивая свою сестру, и надеясь отыскать могилу мамы.

Но всё было напрасным. Кладбищенский сторож не мог припомнить похорон женщины, подходившей под описание его матери. Тело отца ему тоже найти не удалось. Поиски сестры тоже ни к чему не привели. Наконец, он понял, что надеяться ему не на что.

Новый знакомый, с которым его свёл украинский друг, посоветовал ехать в Москву. Он считал, что в таком большом городе Василику будет легче избежать столкновения с милицией. Поэтому Василик решил попытать своё счастье, хотя было запрещено въезжать в Москву без специального разрешения. Он прибыл в столицу на попутном товарняке.

Но Москва оказалась неподходящим местом для Василика. Он не умел хорошо разговаривать по-русски и выглядел как украинский крестьянин, за которыми тогда охотились как за зайцами. Кроме всего прочего, он не мог устроиться на работу. Куда бы он ни обращался, с него требовали предъявления документов. Поэтому, чтобы снова не оказаться пойманным и не подвергнуться новому аресту, он решил вернуться на родину, на Украину.

Научившись путешествовать на поезде без билета, он без препятствий добрался до Киева. Здесь он опять попытался найти работу, но снова ему не повезло, его сразу распознавали как крестьянина, а крестьянам было запрещено покидать свои деревни и сёла без официального разрешения.

Наконец, он принял решение вернуться в родное село. Так Василик снова оказался дома. Он прожил с нами несколько недель, но ему не терпелось начать работать, и, стараясь избегать долгого пребывания в одном месте, Василик решил перебраться в город. После очередной неудачи устроиться на работу в городе, он возвращался в наше село, чтобы встретить смерть от руки Маевского.