ГЛАВА 10. ИСТИНА, РАЦИОНАЛЬНОСТЬ 1 страница

И РОСТ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ*

1. Рост знания: теории и проблемы

I

Цель данной главы состоит в том, чтобы подчерк-

нуть значение одного частного аспекта науки — необ-

ходимости ее роста или, если хотите, необходимости ее

прогресса. Я имею в виду здесь не практическое или

социальное значение необходимости роста науки.

Прежде всего я хочу обсудить интеллектуальное

значение этого роста. Я утверждаю, что непрерывный

рост является существенным для рационального и эм-

пирического характера научного знания, и, если наука

перестает расти, она теряет этот характер. Именно спо-

соб роста делает науку рациональной и эмпирической.

На его основе ученые проводят различия между суще-

ствующими теориями и выбирают лучшую из них или

(если нет удовлетворительной теории) выдвигают осно-

вания для отклонения всех имеющихся теорий, форму-

лируя некоторые условия, которым должна удовлетво-

рять приемлемая теория.

Из этой формулировки видно, что, когда я говорю о

росте научного знания, я имею в виду не накопление

наблюдений, а повторяющееся ниспровержение научных

теорий и их замену лучшими и более удовлетворитель-

ными теориями. Между прочим, этот процесс представля-

* Truth, Rationality and the Growth of Scientific Knowledge.

Лекция, которая полностью никогда не была прочитана и не публи-

ковалась ранее. Была подготовлена к I Международному конгрессу

Ъи(5зПГЪЙК6' мет°Д°логии и философии науки (Стэнфорд, США, август

*»ЬО г.), однако там была представлена лишь небольшая ее часть

•Другую ее часть образует президентское обращение к членам Британ-

ского общества по философии науки, прочитанное в январе 1961 г

? fywaK>' что эта лекция (в особенности части 3—5) содержит даль-

еишее существенное развитие некоторых идей моей «Логики науч-

ного исследования».

**. Ж

ет интерес даже для тех, кто видит наиболее важный ас-

пект роста научного знания в новых экспериментах и

наблюдениях. Критическое рассмотрение теорий приво-

дит нас к попытке проверить и ниспровергнуть их, а это

в свою очередь ведет нас к экспериментам и наблюде-

ниям такого рода, которые не пришли бы никому в го-

лову без стимулирующего и руководящего влияния со

стороны наших теорий и нашей критики этих теорий.

Наиболее интересные эксперименты и наблюдения пред-

назначаются нами как раз для проверки наших теорий,

в особенности новых теорий.

В настоящей главе я хочу рассмотреть значение это-

го аспекта науки и решить некоторые проблемы — как

старые, так и новые, — которые встают в связи с поня-

тием научного прогресса и с дифференциацией конкури-

рующих теорий. Новыми проблемами, которые я хочу

обсудить, являются главным образом те, которые свя-

заны с понятием, объективной истины и с понятием

приближения к истине — понятиями, которые, как мне

представляется, могут оказать большую помощь в ана-

лизе роста знания.

Хотя мое обсуждение будет ограничено анализом

роста научного знания, я думаю, мои рассуждения без

существенных изменений справедливы также для роста

донаучного знания, то есть для того общего способа, с

помощью которого люди и даже животные приобретают

новое фактуальное знание о мире. Метод обучения с

помощью проб и ошибок, то есть метод обучения на

ошибках, кажется в основном одним и тем же, исполь-

зуется ли он низшими или высшими животными, шим-

панзе или учеными. Меня интересует не столько теория

научного познания, сколько теория познания вообще.

Однако изучение роста научного знания является, я ду-

маю, наиболее плодотворным способом изучения роста

знания вообще, так как рост научного знания можно

считать ростом обычного человеческого знания, выра-

женного в ясной и отчетливой форме (на что я указал в

1958 году в предисловии к «Логике научного исследо-

вания» [31]).

Однако не существует ли опасность, что наша по-

требность в прогрессе останется неудовлетворенной и

рост научного знания прекратится? В частности, не су-

ществует ли опасность, что развитие науки закончится

вследствие того, что она выполнит свою задачу? Едва

ли можно поверить в это, так как наше незнание бес-

конечно. Реальной опасностью для прогресса науки яв-

ляется не возможность его прекращения, а такие вещи,

как отсутствие воображения (иногда являющееся след-

ствием отсутствия реального интереса), неоправданная

вера в формализацию и точность (которая будет обсуж-

даться далее в разд. V) или авторитаризм в той или

иной из его многочисленных форм.

Слово «прогресс» я использовал в различные перио-

ды своей деятельности, и я хотел бы ясно сказать, что

меня совершенно правильно не считали верящим в

исторический прогресс. Действительно, ранее я выдви-

гал различные возражения против веры в закон прог-

ресса (см., в частности, мои работы [26 и 32, гл. 16]) и

считал, что даже в науке отсутствует что-либо похожее

на прогресс. История науки, подобно истории всех чело-

веческих идей, есть история безотчетных грез, упрямства

и ошибок. Однако наука представляет собой один из не-

многих видов человеческой деятельности — возможно,

единственный, — в котором ошибки подвергаются систе-

матической критике и со временем довольно часто ис-

правляются. Это дает нам основание говорить, что в

науке мы часто учимся на своих ошибках и что прогресс

в данной области возможен. В большинстве других обла-

стей человеческой деятельности существует изменение,

но редко встречается прогресс (если только не прини-

мать очень узкого взгляда на наши возможные жизнен-

ные цели), так как почти каждое приобретение уравно-

вешивается или более чем уравновешивается некоторой

потерей. В большинстве областей мы даже не знаем,

как оценить происшедшее изменение.

В области же науки у нас есть критерий прогресса:

даже до того как теория подвергнется эмпирической

проверке, мы способны сказать, будет ли теория — при

условии, что она выдержит определенные специфические

проверки, — совершенствованием других принятых нами

теорий. В этом состоит мой первый тезис.

Иными словами, я утверждаю, что мы знаем, какой

следует быть хорошей научной теории, и — даже до ее

проверки — нам известно, какого рода теория будет еще

лучше при условии, что она выдержит определенные

решающие проверки. Это и есть то (метанаучное) зна-

ние, которое дает нам возможность говорить о прогрес-

се в науке и о рациональном выборе теорий.

II

Таким образом, мой первый тезис состоит в том, что

даже до того, как теория будет проверена, мы можем

знать, что она будет лучше некоторой другой теории,

если выдержит определенные проверки.

Из первого тезиса вытекает, что у нас есть критерий

относительной приемлемости, или потенциальной прог-

рессивности, который можно применить к теории даже

до того, как мы узнаем с помощью некоторых решаю-

щих проверок, оказалась ли она действительно удовлет-

ворительной.

Этот критерий относительной потенциальной прием-

лемости (который я сформулировал несколько лет на-

зад1 и который позволяет нам. классифицировать теории

по степени их относительной потенциальной приемлемо-

сти) является чрезвычайно простым и интуитивно ясным.

Он отдает предпочтение той теории, которая сообщает

нам больше, то есть содержит большее количество эм-

пирической информации, или обладает большим содер-

жанием; которая является логически более строгой; ко-

торая обладает большей объяснительной и предсказа-

тельной силой; которая, следовательно, может быть

более строго проверена посредством сравнения предска-

занных фактов с наблюдениями. Короче говоря, интере-

сную, смелую и высокоинформативную теорию мы пред-

почитаем тривиальной теории.

Все эти свойства, наличия которых мы требуем у

теории, равнозначны, как можно показать, одному — бо-

лее высокой степени эмпирического содержания теории

или ее проверяемости.

: " ' " in

Мое исследование содержания теории (или любого

высказывания) опирается на ту простую и очевидную

идею, что информативное содержание конъюнкции лю-

1 Обсуждение вопросов степени проверяемости, эмпирического

содержания, подкрепляемосги и подкрепления см. в [31, разд. 31—46,

82—85, прил. *1Х], где рассматривается также вопрос о степени

объяснительной силы теории и проведено сравнение теорий Эйнш-

тейна и Ньютона в этом отношении [31, с. 401, прим. 7]. Далее я

иногда буду говорить о проверяемости и т. п. как о «критерии про-

гресса», не вдаваясь в подробности, рассмотренные в [31].

3Г-8

бых двух высказываний а и b — ab — всегда больше или

по крайней мере равно содержанию любой из ее частей.

Пусть б — высказывание «В пятницу будет дождь»,

Ъ — высказывание «В субботу будет хорошая погода» и

ab — высказывание «В пятницу будет дождь, и в суббо-

ту будет хорошая погода». Очевидно, что информатив-

ное содержание последнего высказывания — конъюнк-

ции ab —: будет превосходить как содержание а, так и

содержание Ь. Также очевидно, что вероятность ab (или,

что то же самое, вероятность истинности ab) будет

меньше вероятности каждого из его компонентов.

Записывая «содержание утверждения а» как Ci (а) и

«содержание конъюнкции а и Ь» как. Ct(ab), мы полу-

чаем:

(1) Ci (б) < Ci (ab) > Ct (b).

Закон (1) отличается от соответствующего закона ис-

числения вероятностей

(2) с (б)> с (в6)< с (Ь)

тем, что в нем знаки неравенства обращены в противо-

положную сторону. Взятые вместе, эти два закона уста-

навливают, что с возрастанием содержания уменьшает-

ся вероятность и, наоборот; другими словами, что со-

держание возрастает вместе с ростом невероятности.

(Это утверждение находится, конечно, в полном соот-

ветствии с общей идеей о том, что логическое co.ep-

жание высказывания представляет собой класс всех тех

высказываний, которые логически следуют из него. По-

этому можно сказать, что высказывание а является ло-

гически более строгим, чем высказывание Ь, если его

содержание больше, чем содержание высказывания Ъ,

то есть если оно влечет больше следствий.)

Этот тривиальный факт имеет следующее неизбежное

следствие: если рост знания означает, что мы переходим

к теориям с возрастающим содержанием, то он должен

также означать, что мы переходим к теориям с умень-

шающейся вероятностью (в смысле исчисления вероят-

ностей). Таким образом, если нашей целью является

прогресс, или рост знания, то высокая вероятность (в

смысле исчисления вероятностей) не может быть при

этом нашей целью: эти две цели несовместимы.

Я получил этот тривиальный, хотя и чрезвычайно

важный результат около тридцати лет назад и с тех

пор неоднократно говорил о нем. Однако предрассудок,

заставляющий нас стремиться к высокой вероятности,

столь прочно укоренился в сознании людей, что этот

тривиальный результат многие все еще считают «пара-

доксальным»2. Несмотря на существование этого прос-

того результата, мысль о том, что высокая степень ве-

роятности (в смысле исчисления вероятностей) должна

быть чем-то весьма желательным, представляется боль-

шинству людей настолько очевидной, что они вовсе не

расположены оценить ее критически. Именно поэтому

Брук-Уовелл предложил мне вообще не говорить в этом

контексте о «вероятности» и опираться в своей аргумен-

тации только на «исчисление содержания» или «исчис-

ление относительного содержания». Другими словами,

он посоветовал мне не говорить, что наука стремится к

невероятности, а просто сказать, что она стремится к

максимальному содержанию. Я долго размышлял над

этим предложением, однако пришел к выводу, что оно

не поможет нам: если мы стремимся к прояснению су-

щества дела, то, по-видимому, неизбежно полное рас-

хождение с широко распространенным и глубоко уко-

ренившимся предрассудком о вероятности. Даже если

бы в основание своей теории я положил исчисление со-

держания или исчисление логической силы (что было

бы нетрудно сделать), все-таки следовало бы объяснить,

что исчисление вероятностей в его («логическом») при-

менении к суждениям или высказываниям есть не что

иное, как исчисление логической слабости или отсутст-

вия содержания у высказываний (абсолютной или

относительной логической слабости). Может быть, столь

полного расхождения можно было бы избежать, если

бы люди не так доверчиво принимали ту мысль, что

целью науки является высокая вероятность и что поэто-

му теория индукции должна объяснять, каким образом

мы добиваемся высокой степени вероятности для наших

теорий. (В этом случае необходимо отметить, что суще-

ствует еще одно важное понятие, а именно «правдопо-

добие» или «правдоподобность» и особое исчисление

2 См., например, [13, с. 332]. Между прочим, я не предлагаю ни-

какого «критерия» для выбора научных гипотез: любой выбор — это

рискованная догадка. Более того, выбор теоретика сам является ги-

потезой, которая в лучшем случае заслуживает лишь последующего

критического обсуждения (а не простого принятия).

правдоподобности, совершенно отличное от исчисления

вероятностей, с которым его, по-видимому, иногда сме-

шивают.)

Для того чтобы избежать этих простых выводов, бы-

ли предложены самые различные, более или менее изо-

щренные теории. Я надеюсь, мне удалось показать, что

ни одна из них не достигла успеха. Важнее, однако, то,

что они вовсе не являются необходимыми. 'Следует

лишь понять, что то свойство, которое мы ценим в тео-

риях и которое можно назвать «правдоподобностью» или

«правдоподобием» (см. далее разд. XI), не есть вероят-

ность в смысле исчисления вероятностей с его неизбеж-

ной теоремой (2).

Подчеркнем, что стоящая перед нами проблема от-

нюдь не является терминологической. Я не возражаю

против того, что вы называете «вероятностью», и я не

буду возражать, если вы назовете степени вероятности,

для которых справедливо так называемое «исчисление

вероятностей», другим именем. Самому мне представ-

ляется, что термин «вероятность» удобнее всего сохра-

нить для того, что удовлетворяет хорошо известным

правилам исчисления вероятностей (которое построено

Лапласом, Кейнсом, Джеффрисом и многими другими

и для которого я предложил несколько различных фор-

мальных систем аксиом). Если, и только если, мы при-

нимаем эту терминологию, то не может быть никаких

сомнений в том, что абсолютная вероятность некоторого

высказывания б есть просто степень его логической сла-

бости, или отсутствия информативного содержания,

а относительная вероятность высказывания а при дан-

ном высказывании b есть степень относительной слабо-

сти, или относительного отсутствия нового информатив-

ного содержания, в высказывании б при условии, что

мы уже обладаем информацией Ъ.

Таким образом, если в науке м,ы стремимся к высо-

коинформативному содержанию, если рост знания озна-

чает, что мы знаем больше, что мы знаем а и b, a не

только одно а и что содержание наших теорий возрас-

тает, то мы должны согласиться с тем, что в науке мы

стремим,ся к низкой вероятности (в смысле исчисления

вероятностей).

Из того, что низкая вероятность означает высокую

вероятность фальсификации, следует, что высокая сте-

пень фальсифицируемости, опровержимости или прове-

ряемости является одной из целей науки — точно такой

же целью, как и высокоинформативное содержание.

Итак, критерием потенциальной приемлемости явля-

ется проверяемость или невероятность: лишь теория в

высокой степени проверяемая (невероятная), достойна

проверки, и она актуально (а не только потенциально)

приемлема, если она выдерживает строгие проверки, в

частности те, которые мы считаем решающими для этой

теории еще до того, как они были предприняты.

Во многих случаях строгость проверок можно срав-

нить объективно. Мы можем даже определить меру

строгости проверок 1[32, приложения]. С помощью этого

же метода мы можем определить объяснительную силу

и степень подкрепления теории (см., в частности, [31,

прил. *1Х]).

IV

Применимость выдвинутого нами критерия к анали-

зу прогресса науки легко проиллюстрировать на приме-

рах из истории науки. Теории Кеплера и Галилея были

объединены и заменены логически более строгой и луч-

ше проверяемой теорией Ньютона; аналогичным образом

теории Френеля и Фарадея были заменены теорией

Максвелла. В свою очередь теории Ньютона и Максвел-

ла были объединены и заменены теорией Эйнштейна.

В каждом из этих случаев прогресс состоял в переходе

к более информативной и, следовательно, логически ме-

нее вероятной теории — к теории, которая была более

строго проверяема благодаря тому, что делала предска-

зания, опровержимые более легко в чисто логическом

смысле.

Если проверка новых, смелых и невероятных пред-

сказаний теории не опровергает ее, то можно сказать,

что она подкрепляется этими строгими проверками.

В качестве примеров такой ситуации я могу напомнить

об открытиях Нептуна Галле и электромагнитных волн

Герцем, о наблюдениях солнечного затмения Эддингто-

ном, об интерпретации максимумов Дэвиссона Эльзас-

сером как обусловленных дифракцией волн де Бройля

и о наблюдении Пауэллом первых мезонов Юкавы.

Все эти открытия представляют собой подкрепле-

ния, явившиеся результатом строгих проверок — резуль-

татом предсказаний, которые были в высшей степени

невероятными в свете имеющегося в то время знания

(полученного до построения этой проведенной и подкреп-

ленной теории). Многие другие важные открытия были

сделаны в ходе проверок теорий, хотя они привели не к

подкреплению, а к опровержению соответствующих тео-

рий. Современным ярким примером такого открытия яв-

ляется опровержение четности. Классические-экспери-

менты Лавуазье, показавшие, что количество воздуха

в закрытом сосуде уменьшается в результате горения

свечи или что вес железных опилок после прокаливания

возрастает, хотя и не обосновали кислородной теории

горения, но проложили путь к опровержению теории

флогистона.

Эксперименты Лавуазье были тщательно продуманы.

Отметим, однако, что большая часть даже так называе-

мых «случайных открытий» имеет, в сущности, ту же

самую логическую структуру. Эти так называемые «слу-

чайные открытия» являются, как правило, опроверже-

нием теорий, которых мы сознательно или бессознатель-

но придерживаемся. Открытие происходит тогда, когда

некоторые из наших ожиданий (опирающиеся на эти

теории) неожиданно не оправдываются. Так, свойство

ртути как катализатора было открыто, когда случайно

обнаружили, что в присутствии ртути неожиданно уве-

личивается скорость протекания некоторых химических

реакций. Вместе с тем открытия |Эрстеда, Рентгена, Бек-

кереля и Флеминга в действительности не были случай-

ными, хотя и включали случайные компоненты; каждый

из этих ученых искал эффект того рода, который он об-

наружил.

.· Можно даже сказать, что некоторые открытия, та-

кие, как открытие Колумбом Америки, подтверждают

одну теорию (сферичности Земли), опровергая в то же

самое время другую (теорию относительно размеров

Земли и тем самым, ближайшего пути в Индию). Такие

открытия являются случайными лишь в той степени, в

которой они противоречат всем ожиданиям, и получены

не в результате сознательной проверки тех теорий, ко-

торые были ими опровергнуты.

V

Выдвижение на первый план изменения научного

знания, его роста и прогресса может в некоторой степе-

ни противоречить распространенному идеалу науки как

аксиоматизированной дедуктивно«системы. Этот идеал

доминирует в европейской эпистемологии, начиная с

платонизированной космологии Евклида (я думаю, что

«Начала» Евклида предназначались именно для из-

ложения космологии), находит выражение в космологии

Ньютона и далее в системах Бошковича, Максвелла,

Эйнштейна, Бора, Шредингера и Дирака. Эта эпистемо-

логия видит конечную задачу научной деятельности в

построении аксиоматизированной дедуктивной системы.

В противоположность этому я считаю, что восхи-

щающие нас дедуктивные системы следует рассматри-

вать не как завершение научной деятельности, а как.

один из ее этапов3, как важный шаг на пути к более бо-

гатому и лучше проверяемому научному знанию.

Будучи связующими звеньями или переходными эта-

пами научной деятельности, дедуктивные системы ока-

зываются совершенно необходимыми, так как мы вы-

нуждены развивать наши теории именно в форме дедук-

тивных систем. Если мы требуем от наших теорий все

лучшей проверяемости, то оказывается неизбежным и

требование их логической строгости и большого инфор-

мативного содержания. Все множество следствий теории

должно быть получено дедуктивно; теорию, как прави-

ло, можно проверить лишь путем непосредственной про-

верки отдаленных ее следствий — таких следствий, ко-

торые трудно усмотреть интуитивно.

Подчеркнем, однако, что не это изумительное по фор-

ме дедуктивное развертывание системы делает теорию

рациональной или эмпирической, а то, что мы можем

критически проверить ее, то есть сделать ее предметом

опровержений, включающих проверки наблюдением, и

то, что в определенных случаях теория способна выдер-

жать эту критику и эти проверки, причем такие провер-

ки, которых не смогли выдержать ее предшественницы,

и даже еще более строгие. Рациональность науки со-

стоит в рациональном выборе новой теории, а не в де-

дуктивном, развитии теорий.

Следовательно, формализация и тщательная разра-

3 К пониманию этого я пришел под влиянием Агасси, который

в 1956 году убедил меня, что стремление к законченным дедуктив-

ным системам представляет собой пережиток длительного господства

ньютоновских идей (и поэтому, могу я добавить, платоновской и ев-

клидовой традиции). О более радикальных воззрениях Агасси см. да-

лее, прим. 13.

ботка дедуктивной неконвенциональной системы обла-

дают значительно меньшей ценностью по сравнению с

задачей ее критики, проверки и критического сравнения

ее с соперницами. Это критическое сравнение, хотя и

включает, по-видимому, некоторые незначительные кон-

венциональные и произвольные элементы, в основном

является неконвенциональным благодаря наличию кри-

терия прогресса. Такое сравнение представляет собой

критическую процедуру, которая объединяет и рацио-

нальные, и эмпирические элементы науки. Оно дает те

основания выбора, те опровержения и решения, которые

показывают, чему мы научились из наших ошибок и что

мы добавили к нашему научному знанию.

VI

И все же нарисованная нами картина науки как дея-

тельности, рациональность которой состоит в том, что

мы учимся на наших ошибках, возможно, не вполне

удовлетворительна. Все еще можно полагать, что наука

прогрессирует от теории к теории и что она представляет

собой последовательность улучшающихся дедуктивных

•систем. Я же хочу предложить рассматривать науку как

прогрессирующую от одной проблемы к другой — от

менее глубокой к более глубокой проблеме.

Научная (объяснительная) теория является не чем

иным, как попыткой решить некоторую научную пробле-

му, то есть проблему, связанную с открытием некоторо-

го объяснения (ср. этот и следующие два абзаиа с [26.

разд. 28; 32, гл. 1. 16]).

Считается, что наши ожидания и наши теории исто-

рически предшествуют нашим проблемам. Однако нау-

ка начинает только с проблем. Проблемы, в частности,

возникают в тех случаях, когда мы разочаровываемся

в наших ожиданиях или когда наши теории приводят

нас к трудностям и противоречиям. Противоречия же мо-

гут возникать либо в некоторой отдельной теории, либо

при столкновении двух различных теорий, либо в ре-

зультате столкновения теории с наблюдениями. Под-

черкнем, что только благодаря проблеме мы сознательно

принимаем теорию. Именно проблема заставляет нас

учиться, развивать наше знание, экспериментировать и

наблюдать.

Таким образом, наука начинает с проблем, а не с

наблюдений, хотя наблюдения могут породить пробле-

му, если они являются неожиданными, то есть если они

приходят в столкновение с нашими ожиданиями или

теориями. Осознанной задачей, стоящей перед ученым,

всегда является решение некоторой проблемы с по-

мощью построения теории, которая решает эту проблему

путем, например, объяснения неожиданных или ранее

не объясненных наблюдений. Вместе с тем каждая ин-

тересная новая теория порождает новые проблемы·—

проблемы согласования ее с имеющимися теориями,

проблемы, связанные с проведением новых и ранее не

мыслимых проверок наблюдением. И ее плодотворность

оценивается главным образом по тем новым проблемам,

которые она порождает.

Итак, мы можем сказать, что наиболее весомый

вклад в рост научного знания, который может сделать

теория, состоит из новых, порождаемых ею проблем.

Именно поэтому мы понимаем науку и рост знания как

то, что всегда начинается с проблем и всегда конча-

ется проблемами >— проблемами возрастающей глуби-

ны— t и характеризуется растущей способностью к вы-

движению новых проблем.

2. Теория объективной истины как соответствия фактам

VII

До сих пор я говорил о науке, ее прогрессе и о кри-

терии ее прогресса, не упоминая понятия истины. Уди-

вительно, но это можно делать, не впадая в прагматизм

или инструментализм. Действительно, можно высказы-

вать соображения в пользу интуитивной приемлемости

критерия научного прогресса, не говоря об истинности

научных теорий. До того как я познакомился с теорией

истины Тарского (см. [31, разд. 84; 22, т. I, с. 369—

374]), мне казалось безопаснее обсуждать критерий

прогресса, не вдаваясь слишком глубоко в чрезвычайно

спорные проблемы, связанные с использованием слова

«истинно».

Моя позиция в то время была такова: хотя я сам,

как почти каждый, признавал объективную, или абсо-

лютную, теорию истины как соответствия фактам, я

предпочитал избегать пользоваться этим понятием. Мне

казалось безнадежным пытаться ясно понять эту весьма

странную и неуловимую идею соответствия между вы-

сказыванием и фактом.

Для того чтобы понять, почему ситуация казалась

столь безнадежной, достаточно вспомнить хотя бы один

пример среди многих, а именно «Логико-философский

трактат» Витгенштейна с его удивительно наивной, об-

разной или проективной теорией истины. В «Трактате»

предложение понимается как образ или проекция того

факта, который оно описывает; факт и предложение