Николай Александрович Сетницкий

 

(1888-1937)

 

 

В истории философии, наряду с типом мыслителя-первопроходца, открывателя новых, еще неведомых путей в мысли и духе, присутствует иной тип, вероятно незаслуженно оставляемый в тени. Это тип последователя, продолжателя. Для него, бескорыстного подвижника, приверженца того или иного учения, важно не столько <приходить с новым словом> (Достоевский), не столько высечь собственный завет на скрижалях истории и культуры, сколько отыскать в множественности <философий> то <последнее слово>, что верой и смыслом ляжет в душе. А собственное творчество становится, скорее, подвигом служения, проповеди и дальнейшего раскрытия того учения, которое принял он как <путь, истину и жизнь>.

Именно таким служением стали судьба и творчество Н. А. Сетницкого, философа, эстетика, талантливого поэта, последователя идей Н. Ф. Федорова. Он родился 12 декабря 1888 г. в г. Ольгополе Волынской губернии в семье служащего Александра Филипповича Сетницкого. Окончил классическую гимназию и в 1908 г. поступил в Петербургский университет на отделение восточных языков. Впрочем, через год из-за материальных трудностей в семье ему пришлось перевестись на факультет юридический.

В университетские годы в Николае Александровиче ярко обнаруживается стремление к целостности знания - черта, характерная для всех активно-эволюционных мыслителей. Помимо гуманитарных наук (истории философии, права, восточных языков) он прошел три семестра физико-математического факультета. Занимался политэкономией, делал доклады по теософии, проблеме религиозного сознания, интересовался психоанализом. Уже тогда основной темой его раздумий становится вопрос об идеале, о смысле исторического действия, о конечных целях его.

С 1913 г. он много времени отдает службе - экономистом и статистиком в различных учреждениях. Появляются и первые специальные статьи: экономических и статистических работ Николай Александрович за свою в общем-то недолгую и непростую жизнь написал более ста. Но вот провиденциальная встреча: в 1918 г. на одном из собраний одесского литературного кружка (а Н. А. Сетницкий с 1917 г. обосновался в Одессе) он знакомится с Александром Константиновичем Горским, а через него - с учением <общего дела>. С этого момента для обоих начинается долгий период общения и дружбы, пропаганды и развития идей Н. Ф. Федорова. Содружество этих двух людей, возложивших на себя апостольский крест, было, наверное, самой яркой страницей в истории федоровского движения. Сетницкий и Горский написали несколько совместных работ и никогда не заботились о том, кто именно из двоих поставит в конце свое имя (кстати, и сам Федоров никогда не выпячивал собственного авторства, понимая, что в его учении выразились чаяния многих и многих безвестно ушедших, канувших в потоке времени). Они были как первохристиане, ибо несли слово о <всеобщем спасении>, о долге памяти и воскрешения постреволюционной эпохе, что отвергла Бога, возложила на свои плечи прерогативу <страшного суда> и огненным, карающим мечом классовой ненависти рассекла мир на спасенный пролетариат и проклятых буржуев. В написанных и опубликованных в те годы книгах, брошюрах, статьях стремились они растолковать обезумевшему времени, кто наш истинный, <общий враг>, направить мощь затеваемых преобразований в русло борьбы со смертью, <организации мировоздействия>, разумного управления силами природы. Об этом пишет Горский в очерках <Н. Ф. Федоров и современность>, на этом настаивает Сетницкий в брошюре <Капиталистический строй в изображении Н. Ф. Федорова>, книгах <СССР, Китай. Япония> и <О конечном идеале>. Установка обоих - деловая, активная; все нацелено на то, чтобы уже здесь, сейчас, не откладывая, искать при-

 

==239

 

К оглавлению

==240

 

 

ступы к <общему делу>. Особенно это было характерно для Н. А. Сетницкого. Любая работа - экономиста ли, статистика - виделась ему как бы в перспективе <высшей цели>, <конечного идеала>. В 1922 г. в Одессе он публикует небольшую книжечку под названием <Статистика, литература и поэзия>. Перед статистикой, наукой специальной и прикладной, ставит он, ни больше ни меньше, задачу собирания и сохранения памяти, сначала о всех деятелях культуры и искусства, вне зависимости от масштаба их творчества, а затем, в пределе, и обо всех когда-либо живших и ныне живущих, о каждой конкретной личности.

В течение десяти лет (с 1925 по 1935 г.) Николай Александрович работает в Экономическом бюро Китайско-восточной железной дороги в Харбине, несколько необычном, смешанном русско-китайском городке. В то время это уже не советская территория, но еще и не вполне заграница. Занимается проблемами торговли и экономики Маньчжурии, читает лекции на юридическом факультете. А по ночам пишет философские статьи, стихи на библейские сюжеты, просто стихи, где снова и снова в каждой строчке бьется <пеплом Клааса> долг воскрешения.

В крошечной харбинской типографии всего за несколько лет ему удалось опубликовать очерки А. Горского о федоровском учении, совместную работу <Смертобожничество> (1926), ряд своих работ о Н. Ф. Федорове и главную свою книгу - <О конечном идеале> (1932). И все это на собственные средства. На собственные же средства он начал и переиздание 1 тома <Философии общего дела>. А еще подготовил и издал в 1934 г. в Риге второй федоровский сборник - <Вселенское дело>.

Как в свое время Федоров, Н. А. Сетницкий постоянно стремился увлечь известных тогда философов, писателей и ученых идеями борьбы со смертью, регуляции природы, подвигнуть одних на проповедь, других - на научные эксперименты, практическую деятельность. Писал Н. А. Бердяеву, Н. О. Лосскому, А. М. Горькому, посылал издаваемые им книги. Горький откликнулся тут же, ведь с учением Федорова был знаком давно и сердечно интересовался им. Но разве мог сделать что-нибудь реально даже он, сам - в тисках официального признания, в петле, в ловушке? Ведь это были уже 30-е гг., и тоталитарная машина стремительно набирала обороты, перемалывая чужие судьбы. Через несколько лет Горький будет окружен глухой стеной, фактически арестован в особняке Рябушинского. И Сетницкий, вернувшись из Харбина в неустроенность и зловещую пустоту московской жизни (да, зловещую, ибо многие близкие друзья томились в лагерях и ссылках), так и не сможет встретиться с <великим пролетарским писателем>. Впрочем, сам Николай Александрович еще борется. Вместе с Горским, весной 1937 г. вернувшимся из ссылки, они начинают писать статью, надеясь пробить идеологизированные мозги и заматеревшие души, поистине, по слову Солженицына, бодаясь как теленок с дубом. Для Сетницкого это была уже последняя попытка. Вскоре он был арестован и расстрелян.

Близкие Н. А. Сетницкого говорили, что в случае с ним семена федоровской проповеди попали в свое время на добрую почву. Юношеское паломничество души в поисках идеала совершалось еще до знакомства с <Философией общего дела> вдоль того же русла, по тому же пути - пускай и путано, сбивчиво, - по которому десятилетиями ранее шел его учитель. Учение <легендарного библиотекаря>, воспринятое и пережитое глубоко и творчески, дало Николаю Александровичу необходимую перспективу, выстроило перед ним ту нравственную систему координат, в которой отныне разворачивалась его аналитическая, стремящаяся к ясности формулировок, к предельной высказанности мысль. Приняв учение <общего дела> целиком, без колебаний и сомнений, Н. А. Сетницкий особенно отмечает и развивает ту его сторону, которая связана с активным пониманием христианства. Основой его философских построений становится осмысление истории в эсхатологической перспективе, в свете конечного идеала.

Свою книгу <О конечном идеале> (Харбин, 1932) он строит как оправдание истории, как оправдание человеческой деятельности, утверждает возможность и необходимость участия всего человечества в <восстановлении мира в то благолепие нетления, каким он был до падения> (Федоров). В главке, которую мы предлагаем вниманию читателя, ведется полемика с работой известного юриста и философа П, И. Новгородцева <Об общественном идеале>. Новгородцев утверждает, что наши социальные предприятия не совместимы с христианским идеалом Царствия Божия, что абсолют в условиях нынешнего несовершенного мира в принципе невоплотим, ибо стол: велика пропасть между идеалом и действительностью, что устраняется она лишь волей и усилием Божества, а никак не слабым и смутным человеческим действием.

 

Идеал <конечного совершенства> не может быть. по мнению философа, поставлен <целью общественного развития>, человечество на своем земном пути обречено довольствоваться либо <суррогатами> <всеобщего счастья>, либо неким предельно расплывчатым императивом <бесконечного совершенствования>, вечно стремиться и никогда не достигать (вот уж поистине танталовы муки!) - и так вплоть до последних сроков.

 

 

==241

 

Н. А. Сетницкий - противник столь пессимистического взгляда на историю. Напротив, последняя видится ему как богочеловеческий процесс преображения мира и человека, конечным пунктом которого станет воссоединение отпадшего творения с Творцом в славе и сиянии Небесного Иерусалима. Смысл истории-воплощение идеала, утверждение Царствия Божия. В своей полемике с П. И. Новгородцевым Н. А. Сетницкий прибегает к особому методу: опровергает ученого с точки зрения самой природы идеала - проективной, требующей своего осуществления в реальности.

Воплощение - центральный, определяющий момент в процессе становления, раскрытия идеала, иначе он вырождается в утопию, фантастическую мечту, бессильную в борьбе со злом и не умножающую добра. Это тот необходимый мост между идеалом и действительностью, прочное установление которого обеспечит истинный прогресс мира и человека, реальное их возрастание <в духе и истине>. Неужели, спрашивает мыслитель, образ высшего, абсолютного блага полностью трансцендентен миру сему, пребывает в человечестве здаким генералом на свадьбе, составляет предмет лишь созерцания, умозрения, религиозного чаяния, не помышляющего участвовать в его приближении? Неужели не излучается он в этот темный, падший, отчаявшийся мир, не возжигает в нем ответный порыв восхождения? Всякое же утверждение о непреодолимой для слабых человеческих сил пропасти между действительностью и идеалом способствует, по мнению Сетницкого, лишь производству всякого рода <дробных идеалов>, сконструированных, так сказать, по мерке человека, а не по образу и подобию абсолюта. Именно такие <суррогаты> всеобщего счастья и заводили, считает мыслитель, историю в кровавые реки и кромешные тупики. И выход здесь может быть только один: утвердить <целостный идеал> Царствия Божия, предполагающий <полноту счастья> и <всеобщность спасения>, конечной целью общественного развития, и - если возможно - дорастить до него все прочие <дробные идеалы>, основавшие себя на компромиссах и всякого рода классовых принципах.

В постановке, утверждении, осуществлении такого идеала участвуют, по мысли Сетницкого, все силы и способности человеческого духа: наука, искусство, религиозное творчество. В книге <О конечном идеале>, а также в небольшой брошюре <Заметки об искусстве>, вышедшей в Харбине в 1933 г., Сетницкий развивает представление об образе - этом главном инструменте искусства - как о начале, которое по своему высшему заданию призвано активно влиять на действительность, формировать, пресуществлять ее. Образ в своем идеальном качестве становится <образцом действия> для человеческого рода. Вслед за Федоровым и Горским Сетницкий обосновывает необходимость перехода к литургическому, воскресительному искусству, образами-образцами которого станут <Небесный Иерусалим> и Христос, <идеал человека во плоти> (Достоевский), т. е. образы благого, чаемого.порядка бытия и того <тела духовного>, в которое предстоит облечься человеку.

 

 

00.htm - glava30

06 идеале*

 

Поразительна и крайне интересна книга П. Новгородцева <Об общественном идеале>**. Поразительна она не своими бесспорными достоинствами: вдумчивой проработкой обильного материала и тон-

 

* Первая глава вводной части книги <О конечном идеале> (Харбин, 1932). В настоящей антологии дается один из вариантов текста, предоставленный дочерью мыслителя Е. Н. Борковской из ее архива.

** Работа Павла Ивановича Новгородцева (1866-1924), юриста, социолога, философа, <Об общественном идеале> печаталась в журнале <Вопросы философии и психологии> с 1911 по 1917 г. Отдельным изданием вышла в Москве в 1917 г. Затем дважды была переиздана: в 1918 г. в Киеве и в 1921 г. в Берлине с некотооыми добавлениями.

 

==242

кой оценкой современных учений об идеале. Примечательна в этой книге та судьба, которая постигает всякого исследователя, пытающегося дать критику <утопий социализма и анархизма>. Практически острие этой книги направлено в эту сторону. Современное положение, при котором эти доктрины из чисто теоретических, абстрактных построений стали превращаться в жизненно осуществляемые и практически воплощаемые факты действительности, создало книге П. Новгородцева особую популярность, безусловно ею заслуженную. Но за той ценностью, которую она представляет, как критическая работа, как разбор тех <глубоких внутренних противоречий>, присущих рассматриваемым ею учениям, всё же совершенно не видно в ней ничего такого, что бы могло в какой-либо мере, хоть мало-мальски основательно поколебать то положение, которое в сознании современного человека заняли эти идеалы. Можно утверждать, что, несмотря ни на какие кризисы, несмотря на жесточайшие противоречия и еще более жестокую практику, сопровождающую попытки их воплощения, эти идеалы остаются единственными господствующими в современном сознании европейца. Самое отрицание их обычно не является отрицанием принципиальным. Отрицается не значение этих идеалов, а лишь своевременность и уместность их осуществления в данных конкретных условиях. Их воплощение относится на будущее время. Можно утверждать, что в современном сознании европейского человечества в конце второго тысячелетия христианской эры или присутствует в той или иной форме самый идеал, который П. Новгородцев называет <верой в возможность земного рая>, или отсутствует всякий общественный идеал, открывая место той или иной идеологии прикрытых или откровенных, индивидуальных или коллективных эгоизмов1.

Какова же позиция в этом вопросе нашего автора? Если признать вместе с П. Новгородцевым, что на наших глазах происходит решительное крушение идеи, в которой <прежняя общественная философия видела свой высший предел>, - <веры в возможность земного рая>, то нам придется признать, что крушение это обрекает общественную философию на искание какого-то нового или, вообще говоря, иного ориентирующего начала. Автор книги <Об общественном идеале> отчетливо понимает, что на место того, что, по его словам, рушится, необходимо поставить какое-то иное начало, выдвинуть новый, иной идеал. Каково же это новое построение, которое должно сменить то, чем вдохновлялась общественная философия двух истекших столетий? Существо <веры>, присущей выдающимся мыслителям XVIII и XIX вв. и одинаковой при всей разнице конкретных построений и разрешений общественного вопроса со стороны каждого из нас в отдельности, формулируется П. Новгородцевым следующим образом. Вера в <земной рай> сводится в конце концов к убеждению:

 

 

1 Фашизм должен быть отнесен именно к этому типу политико-общественных построений.

 

 

==243

 

 

1. <Что человечество, по крайней мере в избранной своей части, приближается к заключительной и блаженной поре своего существования>.

2. <И что есть <решительное слово>, известна <спасительная истина, которая приведет людей к этому высшему и последнему пределу истории>.

Конец XIX в. окончательно подрывает основания этой веры. Человечество не только не приблизилось к блаженнейшей эпохе своего существования, но, наоборот, находится дальше от нее, чем это можно думать. Даже самый вопрос о возможности достижения подобной блаженной поры стоит под сомнением, а вопрос о разрешительных словах представляется не только не решенным для современности, но даже вообще снятым с очереди.

Эту отрицательную позицию П. Новгородцев формулирует следующим образом:

<Надо отказаться от мысли найти такое разрешительное слово, которое откроет абсолютную форму жизни и укажет средство осуществления земного рая>.

<Надо отказаться от надежды в близком или отдаленном будущем достигнуть той блаженной поры, которая могла бы явиться счастливым эпилогом пережитой ранее драмы, последней стадией и заключительным периодом истории>.

В этой формулировке мы имеем дело не с временными и условными отсрочками осуществления этого идеала, а с безусловным отрицанием самой возможности найти <абсолютную форму жизни>. Базируясь на этом отрицании, автор книги <Об общественном идеале> делает попытку найти иную формулу, иное слово, указывающее на точку приложения общественной энергии, новый общественный идеал. Он признает неизбежной <замену идеи конечного совершенства началом бесконечного совершенствования>. Такая замена диктуется ему следующими соображениями. Для него несомненно, что <идея достигнутого земного совершенства никак не может быть согласована с основными представлениями моральной философии>, которая сориентируется на начало бесконечного совершенствования. При этом самый идеал совершенства мыслится им как <неизменный идеал>, самая постановка которого предполагает установление полной гармонии между личностью и обществом. Но едва ли не самым существенным для П. Новгородцева аргументом в пользу отрицания идеала <земного рая> является утверждение неизбежной антиномии между личностью и обществом, и если идеал <земного рая> ориентируется на общество, то противопоставленный ему идеал <бесконечного совершенствования> строится на утверждении личности как основной идеи, по которой равняются все остальные. С этой точки зрения вполне правомерен его вывод: <не вера в земной рай, который оказывается по существу недостижимым, а вера в человеческое действие и нравственное долженствование - вот что ставится здесь перед нами>. Этот переход к вопросу о действии является вполне естественным, поскольку всякий идеал есть некоторая норма, и, следовательно, конечной инстанцией,

 

 

==244

 

 

характеризующей его и могущей служить почвой для его оценки, является вопрос о действии. Но и с этой точки зрения выставленный идеал теряет свои очертания и как-то расплывается, что отлично чувствует автор. <Я знаю, - говорит он, - это может показаться безбрежным в неопределенности, и вот почему я говорю: здесь сломан старый мост, сокрушен старый берег, впереди - горизонт бесконечности>. Новая философия, подобно новой астрономии, открывает бесконечные просторы и рвет <узкий кругозор, ведущий свое начало от хилиастических мечтаний средневековья>.

Проблема идеала есть проблема действия и действительности, и с этой точки зрения естественно оценить оба стоящие перед нами идеала. В отношении к наличной действительности идеал есть нечто не наличное, не осуществленное и реально не присутствующее. Действительность идеала есть не что иное, как воплощение и осуществление его. На вопрос, что выше и больше, идеал в представлении или в осуществлении, несомненно, следует ответить, что в осуществлении. Отношение между идеалом в представлении и действительностью идеала таково, как между проектом здания и осуществленным, построенным зданием. Сопоставляя со сказанным оба указанных идеала, мы можем сказать, что <вера в земной рай> предполагает (чисто формально) возможность для человеческого действия воплощать и осуществлять свои представления. Как построенное здание выше, прекраснее и совершеннее той условной схемы, какою является проект его, так и осуществленный <земной рай> представляет высшее совершенство, по сравнению с образами и представлениями его. Совершенство в этом смысле есть то, что совершенб, а всякое совершение живее, полнее и совершеннее своего образа и проекта. Действие и его результат выше и значительнее мысли о нем. Таким образом, всякий идеал должен мыслиться как некоторый конкретный результат деятельности, как предел какого-то действия. Действительность идеала есть конкретный предел действия, есть его действенное воплощение. С этой точки зрения идеал <рая на земле> (формально) безукоризнен. Его предпосылкой является убеждение, что человеческое действие может усовершать мысль, что человек может достичь, воплотить совершенство в действительности.

Какое же отличие выдвинутого П. Новгородцевым идеала с этой точки зрения? Как мыслится им эта <вера в человеческое действие> в идеале <бесконечного совершенствования> личности? Для него теряет смысл вопрос о <конечной цели>. Для него <главное - не переставать верить, хотеть и стремиться>. Но для действия и деятельности цель есть необходимый элемент акта, и цель не в неопределенной и отвлеченной формулировке, а в смысле конкретного предела, т. е. определенной задачи, обусловленной теми возможностями, которые даны как точки отправления. Уничтожение <конечной цели> обессмысливает действие. При отсутствии ее действие становится бессмысленным и <верить, хотеть и стремиться> становится незачем и ни к чему. Нет никакого <во имя>, ради которого совершается эта деятельность. Это обессмысливание идеала ясно автору, и для того, чтобы выйти из этого состояния неопреде-

 

 

==245

 

ленности, к которому приводит выдвинутый им идеал, он выдвигает момент цели и целеустремленности этого действия, но не в форме определенной цели, а в форме смены целей. <Неустанный труд, как долг постоянного стремления к вечно усложняющейся цели, - вот что, с этой точки зрения, должно быть задачей общественного прогресса>. Вечное усложнение целей и постоянное стремление к этой усложняющейся цели - что собственно значит это с точки зрения действия и действующего? Можно сказать, что действие подобного рода не есть и не может считаться действием воплощения и осуществления. Цель, ускользающая и скрывающаяся в момент приближения к ней, по существу подменяется. Можно сказать, что утверждение подобного идеала равносильно утверждению бессилия всякой деятельности. Деятельность не в силах осуществить то, что видится в идеале, что считается целью. Приближение к ней связано с отдалением объекта, усложнением цели. Образ жаждущего Тантала и бесплодно катящего камень Сизифа можно было бы вполне приравнять идеалу, выдвигаемому П. Новгородцевым. Но при сравнении следует сказать, что эти пытки древности, пытающейся в таких образах охарактеризовать дурную бесконечность, заложенную в бесконечном стремлении при невозможности достичь, оказываются весьма легки и просты по сравнению с тем, что выдвигает проф. П. Новгородцев. Этот процесс, это <главное - не переставать верить, хотеть и стремиться> связано им с бесконечным развитием личности. И вот, чтобы сопоставить выдвигаемый им новый идеал с сизифовой работой и пыткой Тантала, необходимо, чтобы миф наделял Тантала и Сизифа новыми силами, свойствами и способностями, развивающимися у них в результате упорного и настойчивого труда и испытаний. Тантал развивает в себе необычайную тонкость восприятия и все большую ловкость в хватании фруктов, растущих у него над головой, и нагибании к воде, находящейся у его ног, а Сизиф, развивая свои силы, оказывается в состоянии все быстрее вкатывать все большую и большую тяжесть. Таков идеал современности, переведенный на язык мифа древности.

Но помимо того, что действие человеческое с рассматриваемой точки зрения оказывается бессильным, что осуществление и воплощение мысли и образа оказывается неосуществимым, в этом построении самая человеческая мысль признается по самой своей природе бессильной и слабой. Поскольку приходится говорить о все усложняющейся.цели, о множестве целей, сменяющих одна другую, по мере приближения к тем, которые видимы и понятны, постольку необходимо признать, что человеческая мысль не может охватить совокупности этих целей, наметить в них строй и порядок и остановиться на главной и центральной. Открывающееся множество целей, необъединенных и возникающих в процессе действия, осуществления и воплощения, свидетельствует не о чем ином, как о слабости и дефектности руководящего действием разума. Выдвижение подобного идеала равносильно случаю, когда архитектор, выдвигающий сооружение, оказался бы в положении, при котором ему постоянно пришлось бы менять планы постройки. Бесспорно, здесь

 

 

==246

 

имело бы место бесконечное совершенствование архитектора, но построенное, построяемое, достраиваемое и перестраиваемое им здание было бы далеко от законченного совершенства. Несомненно и то, что, осматривая это сооружение, приходилось бы неоднократно удивляться ходу мыслей архитектора, не говоря уже о том, что вряд ли подобная постройка могла бы быть признана воздвигнутой в полном соответствии со сметами и средствами. Растрата сил и средств здесь была бы неизбежна и неотвратима.

Все сказанное позволяет подвести некоторые предварительные итоги. Рассматривая два идеала: идеал конечного совершенства, с одной стороны, и идеал бесконечного совершенствования, с другой, мы приходим к выводу, что оба они зиждутся на некоторых предпосылках, определяющих существо человеческого действия и человеческой мысли. Идеал <земного рая> предполагает за человеческой мыслью способность представить, образовать и определить образ конечного совершенства. Человеческая мысль оказывается здесь силой, способной выйти из пределов и рамок обычного и жизненно практического определения отдельных и многообразных целей разной высоты и степени достижения и сосредоточиться на высочайшей цели, идеале конечного совершенства. Другими словами, за человеческой мыслью признается способность создать образ и план совершенной жизни, деятельности и существования. Равным образом и человеческая деятельность при допущении идеала <земного рая> должна быть мощью и силой, преобразующей мир, осуществляющей и воплощающей определенный конкретный план и образ законченного совершенства, ведущего общественное, человеческое и космическое домостроительство. Идеал <земного рая> органически связан с утверждением мощи и силы человеческого действия, способного воплотить совершенство и достичь его. Обратно, идеал <бесконечного совершенствования> связан с обратными утверждениями в отношении мысли и действия. Человеческая мысль при осуществлении этого идеала должна расточаться в деле построения множества усложняющихся целей. Она не в силах создать единый образ, их объемлющий и координирующий в одном, создающий единую точку приложения сил. Человеческая мысль, по самой природе своей, раздроблена и не способна на создание единого и целостного образа, единой цели, единого плана, объединяющего и направляющего действие. Подобно мысли, и человеческое действие при идеале бесконечного совершенствования бессильно, слабо и недостаточно. При всех своих улучшениях, при достижении максимально возможного развития (а развитие мощи и силы человека есть одна из сторон, если не главная, в развитии личности, на которое ориентируется идеал бесконечного совершенствования) он всегда будет стоять перед удаляющейся в бесконечность целью, перед невозможностью полностью воплотить и осуществить предносящийся ему образ. Эта полярность обоих рассматриваемых идеалов заложена в самой основе их. Идеал конечного совершенства сам по себе уже предполагает, что в действительности в той или иной форме заложена потенция его осуществления, есть мощь и сила, способная его

 

 

==247

 

 

реализовать. Наоборот, идеал бесконечного совершенствования исходит из мысли об отсутствии в действительности подобного рода потенции. Мысль о потенциальном могуществе человека и признание его принципиального бессилия - таковы основы, на которых строятся оба рассматриваемых идеала, и нам представляется, что только в случае наличности определенного суждения по этому вопросу возможна надлежащая критика того или другого.

Сказанного было бы достаточно для суждения об <идеале бесконечного совершенствования>, если бы П. Новгородцев ограничился в своем сопоставлении обоих идеалов той характеристикой, которую он дает этому идеалу как последнему слову современной общественной философии. Можно было бы только признать, что в этой области построения столь сильного и интересного критика-мыслителя недостаточно продуманы и требуют основательной ревизии. Но задача его в рассматриваемом сочинении <Об общественном идеале> не столько апологетическая, утверждение идеала <бесконечного совершенствования>, сколько критическая, направленная к выяснению крушения <веры в возможность земного рая>. С этой' точки зрения, идеал <бесконечного совершенствования> есть не только самодовлеющее построение нашего автора, но и критическое орудие для ниспровержения противоположного идеала. С этой точки зрения противоречия, лежащие в основе его, не столь уже и существенны. Важнейшим и центральным является вопрос не столько о дефектах выдвигаемого идеала, сколько о позиции, которую занимает автор - борец против анархических и социалистических идеалов. Сам по себе выдвинутый им идеал не имеет конечной цели. <Где же здесь конечная цель, где пристань, где твердый берег? В земных человеческих делах их нет и быть не может>. Он знает, что его построение <может показаться безбрежным в своей неопределенности>, но при всем том он все же настаивает на том, что <общественный идеал только в бесконечном развитии находит свое выражение>. Каково же в таком случае это устремление? Куда ведет этот идеал и какие достижения он сулит? <На этом пути мы не услышим заманчивых обещаний, но и не узнаем горьких разочарований. Это путь неустанного труда и бесконечного стремления вперед, всегда вперед, к высшей цели>.

 

Мы установили предпосылки, на которых зиждутся оба рассматриваемые нами идеала. Перед нами задача - проследить, куда они увлекают человечество. Пусть наш автор отводит вопрос о <конечной цели>, но через шесть страниц своей книги он призывает нас идти <к высшей цели>. Правда, прямо он не указывает этой <высшей цели>, но это тем более заставляет нас остановиться на выяснении того, что он под этим понимает. Выяснить это можно по его суждениям об идеале конечного совершенства в связи с рассмотрением вопроса об абсолютном идеале.

Проблема абсолютного идеала как философская проблема есть основа общественной философии. Утопические построения, в своем стремлении к абсолютному идеалу, по словам П. Новгородцева, <исходили в этом из правильного практического стремления>, хотя и

 

 

==248

 

допускали здесь ряд коренных ошибок. Каковы же эти ошибки? Первое указание на такую основоположную ошибку мы находим в таких словах: <Рисуя светлые образы идеальной гармонии, они хотели видеть их воплощенными в жизни...> Центр тяжести здесь лежит в вопросе о воплощении. Очевидно, ошибка заключается в стремлении воплотить эти образы. Попытка облечь их плотью или просто подобное желание мыслится дефектом; <воплощение> и еще <светлых образов>, и еще <в жизни> - все это моменты, которые вызывают сомнение у нашего автора. Абсолютное не воплотимо так должен был бы формулировать он свое утверждение, но его внимание фиксируется только на том обстоятельстве, что подобная попытка воплощения разбивалась в тот момент, когда речь заходила о путях воплощения. Продумывая эти пути, вопросы о средствах, ведущих к тому, чтобы утвердить абсолютную правду и совершить величайшую из реформ, мы выходим <за пределы философских решений>. Оказывается, что этот ожидаемый переход имеет в виду <коренное и всецелое преобразование существующих условий>, <после которого возврат назад уже невозможен>. Итак, главный проект и основная ошибка заключаются в том, что требуется <коренное и всецелое преобразование>. Представляется неправильным такое положение, при котором невозможен <возврат назад>. Спрашивается: что это за <возврат назад>? Если выше речь шла о совершенном воплощении, то <назад> будет возврат к <развоплощению>, назад от <светлых образов>, ставших действительностью, к тьме и мраку распада и тленья и от <жизни> назад ведет один путь в смерть. Иначе невозможно понимать и мыслить те перспективы, которые мыслятся П. Новгородцевым утраченными бесповоротно при воплощении и осуществлении абсолютного идеала. Его пугает такое состояние, которое <не столько завершает, сколько прерывает историю, прерывает трудный и сложный процесс культуры, с ее страстями, борьбой, трудом, изменчивым счастьем, случайными поворотами судьбы>. Такая постановка переносит вопрос об идеале в плоскость <эсхатологии>, учения о <последних вещах>. <Вдумываясь в понятие абсолютно осуществленного идеала, мы должны сказать, - утверждает он, - что оно становится ясным лишь тогда, когда сочетается с верой в чудо всеобщего преображения...> <Это язык религиозного сознания, которое верит в чудеса и тайны>. Здесь оказывается, что <невозможно усмотреть различие между эсхатологическими учениями о будущем царстве благодати и социологическими представлениями о земном рае>. Все эти обстоятельства служат для П. Новгородцева весьма серьезными основаниями для того, чтобы отвергнуть этот идеал конечного совершенства, но полное и последовательное отвержение его вряд ли облегчит оборону занимаемой им позиции. Ведь идеал <бесконечного совершенствования>, по его собственному признанию, может казаться <безбрежным в своей неопределенности>. Но и помимо этой неопределенности (а ведь задача заключается именно в том, чтобы его определить) он оказывается лишенным <конечной цели> и в этом отношении бесцельным и бессмысленным. Неприемлемый

 

 

==249

 

 

вследствие школьно-философской трактовки вопроса о воплощении абсолютного, абсолютный идеал всё же оказывается в рассматриваемом нами случае необходимым П. И. Новгородцеву, для того чтобы подпереть и хоть как-нибудь осмыслить расползающийся в дурной бесконечности идеал вечного совершенствования. Конечно, абсолютный идеал ему нельзя принять с той его стороны, с которой он требует своего воплощения. <Признавая необходимым понятие абсолютного идеала в качестве исходного и руководящего начала общественной философии (формулирует свою точку зрения автор), мы вместе с тем должны признать, что мыслить этот идеал всецело в условиях обычной действительности ошибочно и ложно>. И далее: <...если общественная философия не может утратить мысли о безусловном идеале как о необходимой перспективе для своих построений, то, с другой стороны, она не может ни заполнить этот идеал конкретным содержанием, ни изобразить переход к нему из мира конечных и условных явлений>. Иначе говоря, <общественная философия должна указать путь к высшему совершенству, но определить этот путь она может лишь общими и отвлеченными чертами>. Таковы характеристики роли, которая отводится абсолютному идеалу в общественной философии. Выше мы назвали книгу <Об общественном идеале> поразительной, и одной из поражающих ее черт является именно то, что мы наблюдаем при трактовке автором проблемы абсолютного идеала. Удивительно то, как столь ответственное положение, как характеристика значения центральной цели и точки приложения усилий человечества, оказывается покрыто словами, скрывающими смыслы заключающихся в них мыслей. Понятие идеала... <необходимо>... но мыслить его осуществимым... <ошибочно и ложно>. Что скрывается за этими словами, одновременно признающими и отрицающими? Только одно. Они значат, что идеал этот не