Глава 3. Мы до сих пор обсуждали, в основном, каким образом невротик пытается воплотить свое идеальное я во внешнем мире: через достижения

ТИРАНИЯ "НАДО";

 

Мы до сих пор обсуждали, в основном, каким образом невротик пытается воплотить свое идеальное я во внешнем мире: через достижения, славу, успех, власть или торжество. Невротические требования также получают конкретное выражение, направленное вовне – он везде и всячески пытается отстоять свое право на исключение в силу своей исключительности. Его чувство, что он имеет право быть выше необходимости и законов, позволяет ему жить в вымышленном мире, как если бы он и в самом деле был выше их. И когда бы он ни оказался существенно ниже планки своего идеала, его требования позволяют ему возложить ответственность за такую "неудачу" на внешние факторы.

 

Теперь мы обсудим тот аспект самоидеализации (кратко упомянутый в первой главе), в котором фокусом является его внутренний мир. В противоположность Пигмалиону, который пытался в свое, соответствующее его канонам красоты, творение превратить другого, невротик берется за работу по переплавке в высшее существо самого себя. Он ставит свою душу перед своим же образом совершенства и бессознательно говорит себе: "Забудь о том никудышном существе, которым ты являешься; вот каким тебе Надо быть, и быть таким идеальным – вот все, что имеет значение. Ты должен быть в состоянии вытерпеть все, понять все, нравиться всем, быть всегда продуктивным". Это лишь немногие из внутренних предписаний. Они безжалостны и непреклонны, и я назову их "тиранией Надо".

 

Внутренние предписания включают все, что невротику Надо делать, чувствовать, знать; кем ему Надо быть, а также все его табу: как и что ему Нельзя делать. Я начну с перечисления некоторых из них, чтобы дать краткий их обзор. Более подробные и конкретные примеры мы рассмотрим далее по мере обсуждения характерных черт каждого "Надо".

 

Ему Надо быть пределом честности, щедрости, внимательности, справедливости, достоинства, храбрости, заботливости. Ему Надо быть совершенным любовником, мужем, учителем. Он Должен вынести все, угодить всем, любить своих родителей, жену и страну; или же, напротив, ему Нельзя привязываться ни к чему и ни к кому, ничто Не Должно иметь для него значения, он Не Должен чувствовать обиду, а Должен быть всегда спокойным и умиротворенным. Он Должен всегда получать наслаждение от жизни, или же, он Должен быть выше забав и развлечений. Он Должен быть непосредственным, он Должен всегда сдерживать свои чувства. Ему Надо знать, понимать и предвидеть все. Он Обязан не сходя с места разрешить любую проблему, свою или чужую. Он Должен преодолеть любые трудности, как только они появятся. Ему Нельзя уставать или болеть. Он всегда Должен суметь устроится на работу. Все, что можно сделать не меньше, чем за два-три часа, он Должен делать за час.

 

Этот обзор указывает на размах внутренних предписаний и оставляет впечатление о них, как о притязаниях, которые хотя и понятны, но слишком жестки и трудны для исполнения. Если мы скажем пациенту, что он ждет от себя слишком многого, он зачастую согласится без колебаний, он иногда даже и сам об этом знает. Обычно он добавит, в явной или неявной форме, что лучше ожидать от себя слишком многого, чем слишком малого. Но сказав о чрезмерности требований к себе, мы еще не раскроем особых черт внутренних предписаний тех, которые проступают при более глубоком исследовании. Они частично совпадают, поскольку все проистекают из необходимости превратиться в идеального себя, которую ощущает индивид, и из убеждения, что он это может.

 

Что удивляет нас с самого начала – это то же самое пренебрежение выполнимостью, которое пронизывает все стремление к воплощению идеального я в действительность. Многие из этих требований к себе таковы, что их не мог бы выполнить ни один человек. Они просто фантастичны, хотя сам индивид и не отдает себе в том отчета. И все-таки он не может не признать их у себя, когда его ожидания попадают в полосу ясного света критического мышления. Но интеллектуальное признание зачастую изменяет не так уж много, если вообще что-либо изменяет. Положим, врач, который по девять часов в день ведет прием и вдобавок активно участвует в общественной жизни, наконец ясно понимает, что при такой занятости для серьезной научной работы уже не остается места. Но после нескольких неудачных попыток резко сократить ту или иную деятельность течение его жизни возвращается в прежнее русло. Его требование "Для меня не должно существовать ограничений по времени и силам" оказывается сильнее рассудка. Далее, рассмотрим более мягкий случай. Пациентка была весьма удручена во время сеанса – подруга рассказала ей о своих запутанных отношениях с мужем. С мужем подруги моя пациентка встречалась только в обществе. Однако несмотря на то, что она уже несколько лет проходила анализ и прекрасно знала, сколь многие психологические тонкости необходимо выяснить в любых межчеловеческих отношениях, она считала, что обязана была сообщить подруге, насколько прочен ее брак.

 

Я сказала пациентке, что она ожидает от себя невозможного для кого угодно, и напомнила о множестве вопросов, которые необходимо выяснить прежде чем мы получим хотя бы смутное представление о факторах, действующих в подобной ситуации. Оказалось, что она отдавала себе отчет о большинстве указанных мной трудностей, но все же считала, что Должна иметь некое шестое чувство, которое позволяет все их преодолеть.

 

Другие требования к себе могут и не быть фантастичными по сути, но показывают полное пренебрежение к условиям, при которых они могли бы быть выполнены. Так, многие пациенты ожидают, что пройдут анализ за ничтожно малое время, поскольку они необыкновенно умны. Но продвижение анализа пациента имеет мало общего с его умом. Умение рассуждать, на самом деле, часто используется для торможения прогресса. Рассчитывать приходится на эмоциональные силы пациента, его способность не лукавить и брать на себя ответственность.

 

Ожидание легкого успеха присутствует не только по отношению к продолжительности анализа в целом, но и по отношению к достижению глубинного прозрения (инсайта). Например, только еще увидев у себя некоторые из своих невротических требований, они уже считают, что полностью их переросли. То, что здесь нужна терпеливая работа, что требования никуда не денутся, пока не исчезнет эмоциональная необходимость в них, – все это игнорируется. Они верят, что их ум должен быть главной движущей силой. Естественно, при этом неизбежно последуют разочарование и растерянность. Так, например, учительница может ожидать, что при ее долгом опыте преподавания ей будет легко написать статью на педагогическую тему. Если слова все же не стекают сами с ее пера, она испытывает глубокое отвращение к себе. Дело в том, что она проигнорировала или отбросила вполне уместные вопросы. Есть ли ей что сказать? Превратился ли ее опыт в четкие и полезные формулировки? И даже если ответ на эти вопросы утвердительный, для статьи по-прежнему нужна самая обычная работа по приведению мыслей в порядок и их изложению.

 

Внутренние предписания, в точности как политический произвол в полицейском государстве, действуют с совершенным пренебрежением к внутрипсихическому состоянию человека – к тому, что он в данный момент способен чувствовать и делать. Например, очень распространенное Надо – это "надо никогда не обижаться". Непременного соблюдения этого правила, которое подразумевает слово "никогда", было бы, видимо, чрезвычайно трудно добиться. Многие ли чувствуют или чувствовали такую уверенность в себе, такую умиротворенность, чтобы никогда не обижаться? В лучшем случае это идеал, к которому можно стремиться. Если мы принимаем такой проект всерьез, он означает необходимость большой и терпеливой работы над нашими бессознательными требованиями безопасности, над ложной гордостью, или, короче говоря, над каждым фактором нашей личности, который делает нас уязвимыми. Но тот, кто считает, что ему никогда не следует обижаться, вовсе не имеет в виду столь конкретную программу работы. Он просто отдает себе безусловный приказ, отрицая или отвергая факт своей реальной уязвимости.

 

Давайте рассмотрим другое требование: мне всегда Надо быть понимающим, сочувствующим и готовым помочь. Я обязан суметь смягчить сердце преступника. Опять-таки это требование не совсем фантастично. Встречаются люди, достигшие подобной духовной силы, как епископ из "Отверженных" Виктора Гюго. У меня была пациентка, для которой фигура епископа Мириеля стала важным символом. Она считала, что должна походить на него. Но у нее не было ни одной установки или качества, которые давали епископу силу вести себя с преступником так, как это описано в романе. Она могла иногда заниматься благотворительностью, поскольку считала, что ей Надо быть сострадательной, но она не испытывала сострадания. На самом деле она не испытывала особо теплых чувств ни к кому. Она вечно боялась, как бы кто-нибудь не извлек из нее выгоду. Всякий раз, когда она не могла найти свою вещь, она думала, что ее украли. Хотя она и не отдавала себе в том отчета, но невроз сделал ее эгоцентричной, сосредоточенной на собственной выгоде, что прикрывалось компульсивными смирением и добротой. Хотелось ли ей в тот период видеть в себе такое и работать над этим? Конечно нет. И здесь тоже в ход шли слепые приказы, которые могли привести только к самообману или к несправедливой самокритике.

 

Пытаясь найти причины удивительной слепоты разных Надо, мы снова оставим (пока что) многие вопросы без ответов. Однако нам, по крайней мере, понятно (поскольку Надо – результат погони за славой, а их функция – переделать человека в его идеал), что предпосылка их действия такова: для меня нет и не должно быть ничего невозможного. А если так, то вполне логично, что существующие условия не нуждаются в проверке.

 

Эта тенденция наиболее очевидна в требованиях, обращенных к прошлому. Касаясь детства невротика, важно не только выяснить влияния, приведшие к развитию заболевания, но и его нынешние установки по отношению к неблагоприятным воздействиям прошлого. Они определены не столько добром или злом, причиненными ему, сколько его текущими потребностями. Если, например, ему сильнее всего хочется светиться любовью и теплом, он окутает годы своего детства золотой дымкой. Если ему хочется держать свои чувства в смирительной рубашке, он может считать, что любит своих родителей, потому что их положено любить. Если он вообще отказывается принимать на себя ответственность за свою жизнь, он может обвинять родителей во всех своих трудностях. Мстительность, сопровождающая последнюю установку, в свою очередь может выражаться открыто или вытесняться.

 

И наконец, он может удариться в противоположную крайность, так что создается впечатление, что он принимает на себя абсурдное количество ответственности. В этом случае он может осознавать всю меру воздействия запугивающих и стесняющих ранних влияний. Его сознательная установка довольно объективна и правдоподобна. Он может указывать, например, что его родители не могли вести себя иначе, чем они себя вели. Иногда пациент сам удивляется, почему же он не испытывает негодования. Одна из причин отсутствия сознательного осуждения – интересующее нас здесь ретроспективное Надо. Хотя пациент сознает, что совершенного с ним было бы вполне достаточно, чтобы раздавить любого, он Должен был выйти из этого невредимым. У него должно было хватить внутренних сил и стойкости, чтобы не позволить этим факторам влиять на него. А раз они на него повлияли, это доказывает, что он с самого начала был ни на что не годен. Другими словами, он реалист до какой-то точки, он говорит: "Да уж, это была помойная яма, полная лицемерия и жестокости". А затем его взгляд изменяется: "Хотя я не мог не дышать всей этой гадостью, я должен был вырасти чистым, как лилия вырастает из болота".

 

Если бы он мог принять на себя реальную ответственность за свою жизнь, вместо подобной фальшивой ответственности, он бы думал иначе. Он признавал бы, что ранние влияния не могли не сформировать его неблагоприятно. Он бы видел, что его трудности (неважно, каков их источник) осложняют его текущую жизнь и будущее. По этой причине он бы лучше распорядился своими силами, чтобы перерасти свою проблему. Вместо этого, он оставляет ее на полностью фантастичном и несерьезном уровне своего требования: на него это не должно было повлиять. Можно считать признаком прогресса, когда пациент в дальнейшем пересматривает свою позицию и, скорее, хвалит себя за то, что обстановка его детства не раздавила его полностью.

 

Установка по отношению к своему детству – не единственная область, в которой ретроспективные Надо действуют под этой обманчивой личиной ответственности и столь же бесполезны. Кто то будет твердить, что Надо было помочь другу, сказав ему всю правду, кому-то другому Надо было вырастить своих детей здоровыми, а не невротиками. Естественно, мы все жалеем о неудаче. Но можно подумать, почему же она произошла, и чему-то научиться. И нельзя не понимать, что, с оглядкой на наши невротические проблемы времен "неудачи", мы, может быть, действительно сделали тогда все, что могли. Но для невротика недостаточно сделать все, что можно. Каким-то чудом Надо было сделать что-то еще.

 

Точно так же понимание любого текущего ограничения нестерпимо для того, кого угнетает диктатура Надо. Каковы бы ни были трудности, с ними Надо покончить немедленно. Делается это по-разному. Чем более человек живет воображением, тем более вероятно, что он просто вообразит освобождение от своих трудностей. Поэтому пациентка, открывшая у себя колоссальное влечение к власти "за спинкой трона" и увидевшая, как это влечение действует в ее жизни, на следующий день была убеждена, что это влечение – дело прошлое. Она не должна быть охвачена влечением к власти – и она им не охвачена. После того как такие "улучшения" произошли несколько раз, мы увидели, что ее стремление иметь реальный контроль и влияние было лишь одним из проявлении того, что в воображении она обладала магической властью.

 

Другие пытаются убрать трудности, которые они начинают осознавать, чистым усилием воли. Тут можно зайти далеко. Мне, например, вспоминаются две девочки, которые считали, что не должны бояться ничего. Одна из них боялась взломщиков и заставляла себя спать одну в пустом доме до тех пор, пока не избавится от страха. Другая боялась плавать в непрозрачной воде, представляя себе, что ее может укусить змея или рыба. Она заставляла себя переплывать кишащий акулами залив. Обе пытались переломить свой страх. Может быть, эти случаи – зерно на мельницу тех, кто считает психоанализ новомодной глупостью? Разве они не показывают, что нужно лишь взять себя в руки? Но на самом деле страх перед взломщиками или змеями был только явным, открытым проявлением всеобъемлющих, но скрытых мрачных предчувствий. Мощное подспудное течение тревоги никак не нарушал одинокий вызов, ей брошенный. Одиночный симптом исчезал, никак не затронув реальных нарушений.

 

При анализе мы можем наблюдать, как у определенного типа лиц включается этот механизм "силы воли", когда они начинают осознавать какую-то свою слабую струну. Они решают и пытаются придерживаться бюджета, общаться с людьми, быть уверенными в себе или более терпимыми. Это было бы замечательно, если бы они проявили равный интерес к тому, чтобы понять подоплеку и источники своих затруднений. К несчастью, этого интереса недостает. Самый первый шаг – увидеть весь объем своего нарушения – им уже не по душе. На самом деле, он прямо противоположен их яростному стремлению заставить нарушение исчезнуть. Кроме того, поскольку они считают, что им Надо быть достаточно сильными, чтобы сознательно его побороть, осторожное, тщательное высвобождение из затруднения для них – признание слабости и поражения. Эти искусственные усилия, конечно же, рано или поздно ослабнут, и в лучшем случае нарушение окажется под чуть большим контролем. Оно, несомненно, направлялось подспудными течениями и никуда не делось, просто теперь существует в чуть более замаскированном виде. Естественно, что аналитик должен не поощрять усилия пациента в этом направлении, а анализировать их.

 

Большая часть невротических нарушений сопротивляется даже самым неистовым попыткам контроля. Сознательные усилия просто бесполезны при депрессии, при глубоко внедрившихся затруднениях в работе и при постоянных, засасывающих мечтах – снах наяву. Казалось бы, можно предположить, что это должно быть ясно всякому, кто приобрел уже некоторое понимание за время анализа. Но ясность мышления не захватывает "Надо с этим справиться". В результате пациент еще больше страдает от депрессии и т.п., поскольку вдобавок к ее болезненности она становится очевидным проявлением отсутствия у него всемогущества. Иногда аналитику удается захватить этот процесс в самом начале и пресечь на корню. Так, пациентка, открывшая мне степень своей погруженности в мечты, рассказав в деталях, как утонченно пронизаны ими все ее действия, в то же время пришла к осознанию вреда от этого, по крайней мере, на уровне понимания, насколько это поглощает ее энергию. В следующий раз она чувствовала себя несколько виноватой и извинялась, что мечты не исчезли. Зная о ее требованиях к себе, я выразила убеждение, что было бы и невозможно, и неразумно пресекать их искусственно, поскольку мы можем быть уверены, что они все еще выполняют важную функцию в ее жизни – какую именно, мы поймем постепенно. Она почувствовала большое облегчение и призналась мне, что решила было пресечь их. Но ей это не удалось, и она считала, что я за это буду испытывать к ней отвращение. Она спроецировала на меня то, чего ожидала от себя.

 

Многие реакции уныния, раздражения или страха во время анализа наступают у пациента не в ответ на то, что он обнаружил у себя неприятную проблему (как склонны порой предполагать аналитики), а в ответ на чувство, что он не в силах разделаться с ней немедленно.

 

Таким образом, внутренние предписания, в чем-то более радикальные, чем другие пути поддержания идеального образа, тоже имеют целью не реальные перемены, а немедленное и абсолютное совершенство. Их цель – заставить исчезнуть несовершенства или сделать так, чтобы совершенство показалось достигнутым. Это становится особенно очевидным, если, как в последнем примере, внутренние требования выносятся вовне. Тогда подлинная суть человека и даже его страдания становятся ему неважны. Только видимость и тревожит, дрожащие руки, вспыхивающие румянцем щеки, неловкость в обществе.

 

Следовательно, различным Надо недостает нравственной серьезности искренних идеалов. Попавшие в их тиски не стремятся, например, стать честнее, а желают достичь абсолютной честности; а до нее – рукой подать, или она уже достигнута в воображении.

 

Они могут, в лучшем случае, достичь совершенства манер, как мадам Вю, изображенная Перл Бак в "Женском павильоне". Перед нами женщина, которая внешне всегда правильно поступает, чувствует и думает. Излишне говорить, что внешность таких людей обманчива. Они сами чрезвычайно удивляются, когда, вроде бы ни с того ни с сего, у них возникает страх перед улицами или функциональное расстройство сердечной деятельности. "Как же так?" – спрашивают они. Ведь они всегда в совершенстве управляли своей жизнью, были первыми учениками, организаторами, идеальными супругами и примерными родителями. Но в конце концов неизбежно возникает ситуация, с которой они не могут справиться своим обычным способом. А другого способа они не знают, и их душевное равновесие нарушается. Познакомившись с ними и увидев то огромное напряжение, в котором они живут, аналитик дивится порой, как это им удалось прожить в таком состоянии до сих пор без грубых расстройств.

 

Чем больше мы проникаемся природой Надо, тем яснее видим, что разница между ними и настоящими нормами нравственности или идеалами не количественная, а качественная. Одной из грубых ошибок Фрейда был его взгляд на внутренние предписания (некоторые черты которых он отметил и описал в качестве Суперэго) как на основу нравственности вообще. Начнем с того, что их связь с вопросами нравственности не слишком тесна.

 

Достаточно верно, что приказания, касающиеся нравственного совершенства, занимают видное место среди Надо по той простой причине, что вопросы морали важны в жизни каждого человека. Но мы не можем отделить эти особые Надо от других, столь же настоятельных, но детерминированных бессознательной самонадеянностью, как например: "Мне Надо суметь выбраться из воскресной автодорожной пробки", или "Мне Надо уметь рисовать без мучительного труда и учения". Мы должны помнить, что многим требованиям, кроме того, явно не хватает нравственной оправданности. "Мне Надо уметь выпутаться из чего угодно", "Мне Надо получать все лучшее", "Мне Надо отыграться". Только охватив картину в цепом, мы сможем в должной перспективе увидеть требование нравственного совершенства. Подобно другим Надо, оно пронизано духом самонадеянности, а его цель – усилить славу невротика и сделать его богоподобным. В этом смысле оно – невротическая подделка под нормальное стремление к нравственности. А если ко всему добавить бессознательную нечестность, необходимую, чтобы исчезли грязные пятна, то требование нравственного совершенства предстает уже не нравственным, а безнравственным явлением. Нам необходимо ясно понимать эти отличия, чтобы пациент мог в конечном счете переориентироваться – от мира притворства к развитию искренних идеалов.

 

У Надо есть еще одно качество, отличающее их от подлинных норм. Оно содержится в предыдущих рассуждениях, но слишком весомо и заслуживает отдельного обсуждения. Это их принудительный характер. Идеалы тоже властны нас заставлять. Например, если среди них есть вера в то, что нужно нести взятую на себя ответственность, мы стараемся так и делать, даже если это трудно. Но следовать идеалу – это то, чего мы в конечном счете, хотим, или то, что считаем правильным. Желание, суждение, решение принадлежат нам. И поскольку при этом мы в ладу и заодно с собой, усилия такого рода дают нам свободу и силу. А в покорности Надо ровно столько же свободы, сколько в "добровольном" сотрудничестве с диктаторским режимом или в его восхвалении. В обоих случаях следует немедленная кара, если мы не выполним ожидаемого от нас. В случае внутренних предписаний – это ужасная эмоциональная реакция несостоятельности, содержащая полный набор тревоги, отчаяния, презрения к себе и саморазрушительных импульсов. Постороннему наблюдателю она может показаться несоразмерной тому, что ее вызвало. Однако она полностью соразмерна тому, что значимо для индивида.

 

Позвольте мне привести еще пример насильственного характера внутренних предписаний. Среди неумолимых Надо одной женщины было "Надо предвидеть всякие непредвиденные обстоятельства". Она очень гордилась тем, что она считала своим даром предвидения, помогающим ей спасать семью от опасностей, своей предусмотрительностью и осторожностью. Однажды она вынашивала искусные планы уговорить своего сына пройти анализ. Но она не приняла во внимание влияние приятеля сына, настроенного резко против анализа. Когда она поняла, что сбросила со счетов этого приятеля, последовала физическая шоковая реакция, она почувствовала, что земля уходит из-под ног. На самом деле, более чем сомнительно, что влияние приятеля на ее сына было столь значительным, как она думала, и что она могла бы заручиться его поддержкой в любом случае. Шок и коллапс были реакцией на внезапное понимание: ей Надо было подумать о нем. Сходным образом, другая женщина, прекрасно умеющая водить машину, слегка столкнулась с едущим впереди автомобилем. Полицейский пригласил ее выйти из машины, и у нее возникло страшное чувство нереальности происходящего, хотя происшествие было незначительным, а полицейского она не боялась, поскольку была уверена в собственной правоте.

 

Тревожная реакция часто уходит от нашего внимания, поскольку обычные защиты от тревоги включаются немедленно. Так, один мужчина, который считал, что ему Надо быть святым в дружбе, вдруг понял, что был груб с другом, когда тому требовалась помощь, и у него начался запой. Женщину, которая считала, что всегда Надо быть милой и приятной, мягко упрекнула подруга за то, что она не пригласила на вечер одну их знакомую. Она ощутила мгновенную тревогу, была близка к обмороку и реагировала усилением потребности в дружбе – это был ее обычный путь сдерживать тревогу. Некий мужчина под давлением неисполненных Надо испытывал острую потребность переспать с какой-нибудь женщиной. Для него средством почувствовать себя нужным и восстановить пошатнувшееся самоуважение стала сексуальность.

 

Наблюдая такие кары со стороны Надо, мы уже не усомнимся, что они обладают принудительной силой. Человек неплохо функционирует, пока живет в согласии со своими внутренними предписаниями. Но механизм отказывает, когда сталкиваются два противоречащих друг другу Надо. Например, один врач считал, что Надо быть идеальным врачом, и все свое время отдавать пациентам. Но ему Надо было быть еще и идеальным мужем и отдавать жене столько времени, сколько ей нужно для счастья. Когда он понял, что и то и другое одновременно не получится, последовала тревога в мягкой форме. Она осталась мягкой, потому что он немедленно попытался разрубить Гордиев узел, решив обосноваться в сельской местности. Это означало – оставить все надежды на дальнейшее обучение и рискнуть всем своим профессиональным будущим.

 

Дилемму удалось все же наконец удачно разрешить, подвергнув ее анализу. Но случай показывает, какое отчаяние вызывает конфликт внутренних предписаний. Одна женщина чуть не сошла с ума, потому что ей не удавалось быть идеальной матерью и идеальной женой. А не получалось это потому, что последнее означало для нее – все терпеть от алкоголика мужа.

 

Естественно, противоречия между Надо затрудняют, если не делают невозможным принятие рационального решения ведь противоположные требования равно настоятельны. Один пациент потерял сон, потому что не мог решить: Надо ехать с женой в короткий отпуск, или Надо остаться в конторе и работать. Надо оправдать ожидания жены или предполагаемые ожидания шефа? Вопрос, чего он сам хочет, даже не приходил ему в голову. А одних только Надо явно недоставало для решения проблемы.

 

Человек не отдает себе отчета ни в силе гнета внутренней тирании, ни в ее природе. Но есть большие индивидуальные различия в отношении к тирании и в восприятии ее. Они простираются от соглашательства до бунта. Хотя в каждом из нас присутствуют все элементы столь различных установок, обычно та или иная берет верх. Забегая вперед, можно сказать, что установки по отношению к внутренним предписаниям и то, как человек с ними уживается, определяются тем, какой зов жизни в нем сильнее – к власти, любви или свободе. Позднее мы обсудим эти различия, а здесь я лишь кратко укажу на их связи с Надо и Нельзя.

 

Захватнический тип, для которого решающей является власть, склонен отождествлять себя со своими внутренними предписаниями и (сознательно или бессознательно) гордиться своими нормами. Он не сомневается в их правильности и пытается так или иначе воплотить их в жизнь. Он может пытаться соизмерять с ними свое поведение. Ему Надо быть всем для всех, он Должен знать обо всем лучше всех, ему Нельзя ошибаться, ему все Должно удаваться с первой попытки – короче, Надо выполнить все, что приказывают его Надо. И, как он думает про себя, он деиствительно соответствует своим высочайшим нормам. Его самонадеянность может быть столь велика, что он даже не рассматривает возможность неудачи и отбрасывает ее в сторону, если она случается. Его правота столь же жесткая, сколь и деспотичная, поэтому в своих глазах он никогда не ошибается.

 

Чем больше он погружен в свое воображение, тем меньше ему необходимо предпринимать реальные усилия. Вполне достаточно, если он предстает абсолютно бесстрашным или честным в мечтах, неважно, насколько он одержим страхами или бесчестен в жизни. Для него нет четкой границы между "я Должен быть таким" и "я такой", – может быть, она и для всех нас здесь не слишком резкая. Немецкий поэт Кристиан Моргенштерн прекрасно выразил это в одном стихотворении. Прохожего сбил грузовик, он лежит в больнице со сломанной ногой. Он читает в газете, что по той самой улице, где это случилось, грузовикам ездить запрещено. Он приходит к выводу, что все случилось во сне. Он заключает, "как ножом отрезает", что не может случиться ничего такого, что не должно случаться. Чем больше воображение берет верх над рассудком, тем больше исчезает указанная граница, и человек видит себя идеальным мужем, отцом, гражданином, – тем, кем ему Надо быть.

 

Смиренный тип, которому любовь кажется решением всех проблем сходным образом считает, что его Надо – закон, не подлежащий обсуждению. Но тревожно пытаясь жить как Надо, он почти всегда чувствует, что у него это самым жалким образом не получается. Поэтому главный элемент его сознательных переживаний – самокритика, чувство вины за то, что он – не высшее существо.

 

Когда обе эти установки по отношению к внутренним предписаниям доходят до крайности, они уже не позволяют человеку анализировать себя. Абсолютная уверенность в своей правоте не дает видеть свои недостатки. Склонность к другой крайности – слишком большая готовность чувствовать себя виноватым – опасна тем, что осознание своих недостатков раздавливает человека, а не освобождает.

 

Наконец, "ушедший в отставку" тип личности, кого идея "свободы" зовет громче всего, более прочих двух типов склонен восстать против внутренней тирании. Поскольку свобода – или то, что он принимает за нее, – так много для него значит, он сверхчувствителен ко всякому принуждению. Его бунт может быть пассивным. При этом все, что он считает Нужным сделать – выполнить работу, прочесть книжку, совокупиться с женой – превращается в его сознании в принуждение и вызывает сознательное или бессознательное возмущение и отказ участвовать "в этом". Если то, что надлежит сделать, все-таки делается, оно делается со страшным напряжением, порожденным внутренним сопротивлением.

 

Бунт против Надо может стать и активным. Он может попытаться вышвырнуть их всех за борт и порой впадает в противоположную крайность, настаивая на том, чтобы делать только то, что ему приятно и когда ему это приятно. Бунт может принять крайние формы, и тогда часто это бунт отчаяния. Если уж он не может быть венцом благочестия, целомудрия, искренности, тогда он будет "отпетым" – склочником, потаскухой, лжецом.

 

Иногда покорный своим Надо человек входит в полосу бунта против них. Обычно этот бунт направлен против внешних ограничений. Он мастерски описан Ж.П.Марканом. Он показал нам, как просто его подавить, по той самой причине, что сдерживающие внешние нормы имеют могущественного союзника во внутренних предписаниях. И после всего пережитого человек остается со своей скукой и неприкаянностью.

 

И наконец, кто-то может проходить через перемежающиеся фазы самоистязающей "доброты" и дикого протеста против любых норм. Своим друзьям такой человек иногда кажется неразрешимой загадкой. Порой он оскорбительно безответственен в сексуальных или денежных вопросах, а порой – проявляет необычайную щепетильность. Так что друзья, уже отчаявшиеся было обнаружить в нем хоть каплю порядочности, уверяются, что он, вообще-то, славный малый, а он тут же вновь повергает их в жесточайшие сомнения. Кто-то еще постоянно колеблется между "Надо" и "Не буду". "Надо заплатить этот долг. Нет, не буду" "Надо сесть на диету. Нет, с какой стати?" Часто такие люди и у окружающих создают ощущение непосредственности и сами принимают свою противоречивую установку по отношению к Надо за "свободу".

 

Какова бы ни была основная установка личности, большая часть процесса всегда выносится вовне: он переживается как нечто происходящее между самой личностью и другими. Различия при этом возникают в аспектах, выносимых вовне, и способах этого вынесения. Грубо говоря, человек может навязывать свои нормы другим и неумолимо требовать совершенства от них. Чем более он считает себя мерой всех вещей, тем сильнее он настаивает – не на совершенстве вообще, а на своих, особых нормах совершенства. Если другие не подходят под них, они вызывают его презрение или гнев. Еще иррациональнее тот факт, что его злость на себя за то, что он не является (в любой момент и при любых обстоятельствах) тем, кем ему Надо быть, может развернуться наружу. Таким образом, например, когда ему не удалось совершить подвига в постели или же его поймали на лжи, он всю злость оборачивает на того, кто его "подвел" и возводит на него обвинения.

 

Он может переживать свои ожидания от себя как ожидания других от него. Действительно ли эти другие чего-то ждут от него, или он только так думает, но эти ожидания превращаются в требования, которые необходимо выполнять. Находясь в анализе, он считает, что аналитик ждет от него невозможного. Он приписывает аналитику свое собственное чувство, что он всегда Должен быть продуктивным. Должен видеть сны, чтобы о них докладывать, Должен всегда говорить о том, что, по его мнению, аналитик хочет с ним обсуждать, Должен всегда ценить помощь и демонстрировать это, идя на поправку.

 

Если он, таким образом, верит, что другие ждут или требуют от него чего-либо, он может отвечать на это двояко. Он может попытаться предвосхитить или угадать их ожидания и кинуться их выполнять. В этом случае он обычно предчувствует, что его будут презирать или бросят, как только он не угодит. Если же он сверхчувствителен к принуждению, он считает, что на него давят, вмешиваются в его дела, толкают на что-то, заставляют. Он с горечью думает об этом или даже открыто протестует. Он может возражать против рождественских подарков – ведь их от него ждут. Он придет на работу или на встречу чуть позже, чем его ждут. Он забудет поздравить с праздником, написать письмо, сделать любое доброе дело, о котором его просили. У него выпадет из памяти визит к родственникам, потому что об этом попросила мать, хотя ему нравятся его родные и навестить их хотелось. Его ответ на любое требование будет выходить из всех рамок. Критика других ему будет не так страшна, как возмутительна. При этом его пылкая и несправедливая самокритика также сильнейшим образом выносится вовне. Он начинает думать, что другие несправедливы в своем суждении о нем или что они руководствуются скрытыми мотивами. Или же, если его протест более агрессивен, он будет щеголять своим неповиновением и верить, что ни во что не ставит чужое мнение.

 

Несоразмерная реакция на внешний запрос прямо подводит нас к пониманию внутренних требований. Те реакции, которые поражают нас самих своей несообразностью, могут быть особенно полезны для самоанализа. Следующая иллюстрация, образчик самоанализа, может быть полезна в качестве демонстрации определенных ложных заключений, к которым мы приходим, наблюдая за собой. Она касается очень занятого исполнительного должностного лица, моего клиента. Ему позвонили и спросили, не может ли он пойти на пирс встретить одного писателя, политического эмигранта из Европы. Он всегда восхищался этим писателем и встречался с ним в обществе во время своего визита в Европу. Но его время было расписано по часам – конференции, другая работа; и он действительно не мог согласиться, тем более, что, возможно, пришлось бы ждать писателя несколько часов. Как он понял позднее, он мог бы пойти двумя разумными путями. Можно было сказать, что он обдумает, сможет ли он это сделать, или же с сожалением отклонить просьбу, спросив, не может ли он быть полезен писателю чем-либо другим