Глава 3. КРАСНАЯ ИМПЕРИЯ 5 страница

* В 1922 году Болдырева захватили во Владивостоке красные. На этот раз он признал советскую власть и попросил «простить» его. Его амнистировали (См.: Болдырев В.Г. Директория, Колчак, интервенты. Новониколаевск, 1925. С. 12-13).

Исследование последовательности событий приводит к неизбежному выводу, что произошедшее можно квалифицировать как устроенный казаками и офицерами Сибирского правительства переворот с последующей передачей власти. После ареста членов Директории Совет министров, назначенный ею, не предпринял никаких шагов по их освобождению и возвращению им власти; напротив, он сначала взял власть себе, а впоследствии передал ее адмиралу Колчаку. Нет поэтому почвы для того, чтобы говорить о «колчаковском перевороте» или «захвате Колчаком власти», как это обычно делается историками, пишущими об этих событиях. Колчак не захватывал власти: она была ему навязана.

Вопреки заявленному Колчаком желанию, ему присвоили звание «Верховного правителя» (а не «верховного главнокомандующего», что было бы для него предпочтительнее). Намерением назначавших его было «видеть устойчивую верховную власть, свободную от функций исполнительных, не зависящую от каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей»¹²². В гораздо более прямом смысле, нежели Деникин, Колчак оказался не только военным, но также и гражданским главнокомандующим, подобно Пилсудскому в Польше. Ему подчинялся Совет министров. Но развитие событий вскоре заставило Колчака взять всю полноту исполнительной власти в свои руки, предоставив Кабинету, состоявшему из тех же министров, что и при Директории, подготовку законодательных документов. Как правило, заседаний Кабинета Колчак не посещал.

По отношению к своим противникам-эсерам Колчак проявил щедрость. Арестованные эсеры — которых наверняка бы казнили, не выступи полковник Уард в их защиту¹²³, — были по его приказу отпущены. Колчак выдал им щедрое содержание (от 50 000 до 75 000 рублей каждому), посадил на поезд и приказал под конвоем довезти до китайской границы, откуда все они направились в Западную Европу. На Западе они немедленно начали кампанию по шельмованию Колчака, которая оказала определенное влияние на формирование мнения в отношении ввода войск союзниками. Отчаяние эсеров происходило от сознания, что падение Директории означало конец всем их надеждам когда-либо прийти к власти в России — к той власти, на которую они, по их мнению, имели полное право, поскольку победили на выборах в Учредительное собрание. Они не могли больше лелеять мечту стать третьей силой, но должны были выбирать между белыми и красными.

Сделать выбор они смогли довольно скоро. ЦК партии эсеров, объявив Колчака «врагом народа» и контрреволюционером, призвал население к восстанию против него. Чтобы избежать неминуемого возмездия, эсеры решили уйти в подполье и вернуться к методу террора: с согласия их ЦК Колчаку был вынесен смертный приговор¹²⁴. 30 ноября Колчак потребовал от членов более не существующего Комуча, чтобы они под страхом сурового наказания прекратили подстрекать народ к мятежу в тылах белой армии и не создавали помех армейским коммуникациям¹²⁵. Это было оставлено без внимания. Эсеры считали, что находятся в состоянии войны с омским правительством, и, учитывая количество их сторонников в Сибири, угроза с их стороны была нешуточной. 22 декабря 1918 года эсеры перешли от слов к делу и, совместно с большевиками, попытались устроить переворот в Омске. Попытка была быстро подавлена с помощью чешского гарнизона и казаков: около 100 восставших (по некоторым данным — около 400) были казнены. Впоследствии Колчака обвиняли в совершении этого зверства. На самом деле в то время, когда происходили события, он был серьезно болен и не знал о случившемся¹²⁶.

* * *

В течение первого года большевистской диктатуры жившие в советской России меньшевики и эсеры не проявляли большого беспокойства, убежденные, что большевики не смогут долго продержаться без их помощи. Это убеждение помогало им стойко переносить нападки большевиков. Лозунгом их было «Ни Ленин, ни Деникин (или Колчак)». Самыми оптимистичными в этой паре были меньшевики. Хотя их партия была распущена, в течение всего 1918 года они отказывались присоединяться к противобольшевистским организациям, и их членам было строго запрещено принимать участие в какой бы то ни было деятельности, направленной против советской власти. Они были уверены, что демократические инстинкты народа возьмут верх и заставят большевиков разделить власть; себе они приписывали роль лояльной и легальной оппозиции¹²⁷. Эсеры разделились. Левые эсеры после неудачного переворота 1918 года постепенно перестали попадаться на глаза. Собственно партия эсеров разделилась на две фракции, более радикальную, под предводительством Чернова, желавшую придерживаться линии меньшевиков, и правую, готовую бросить вызов советам якобы от имени Учредительного собрания. Члены этой последней фракции организовали в свое время Комуч и присоединились затем к Директории.

Установление военной диктатуры в Омске напугало меньшевиков и эсеров в равной степени и бросило и тех и других в объятия большевиков. Они не обратили внимания на красный террор, бывший в полном разгаре и уносивший тысячи жизней, поскольку он не касался их лично — несмотря на то, что ЧК метала громы и молнии в адрес социалистических «предателей», основными ее жертвами становились состоятельные граждане и старорежимное чиновничество. И меньшевики, и эсеры боялись белого террора. Они относились к политике большевиков с искренним отвращением и никогда не упускали возможности дать это понять, даже и ценою значительного риска. Но в их глазах большевики являлись меньшим злом, поскольку они «только наполовину ликвидировали революцию»¹²⁸, белые же, победив, ликвидировали бы ее окончательно. Памятуя о возможности такого исхода, меньшевики, а за ними и эсеры, в конце 1918 года пошли на соединение с Лениным.

Меньшевики, не принимавшие участия ни в Комуче, ни в Директории, склонялись в этом направлении еще до омского переворота. Л.Мартов, лидер интернационалистского крыла партии, призывал к нейтралитету в гражданской войне уже в июле 1918 года — на том основании, что поражение белых может повлечь за собою создание демократического правительства в России¹²⁹. В конце октября, возбужденный мыслью о возможности революции в Германии, меньшевистский ЦК объявил большевистскую «революцию» «исторически неизбежной»¹³⁰. 14 ноября — через три дня после заключения перемирия на западном фронте — тот же ЦК призвал весь революционный элемент подняться против «англоамериканского империализма»¹³¹. Видные меньшевики, среди них — Федор Дан, призывали рабочих и крестьян «формировать единый революционный фронт против наступления контрреволюции и хищнического империализма», предупреждая «всех врагов русской революции... что, когда встает вопрос защиты революции, наша партия, во всей ее силе, станет плечом к плечу с советским правительством»¹³². В декабре 1919 года социал-демократы интернационалисты проголосовали за присоединение к коммунистической партии¹³³.

В благодарность за резкое изменение курса большевистское руководство отменило принятое в предыдущем июне решение об изгнании меньшевиков из Советов¹³⁴. В январе 1919 года партия получила разрешение на публикацию своего органа, газеты «Всегда вперед». Однако газета публиковала такие резкие статьи с критикой правительства, особенно красного террора, что была закрыта после выпуска нескольких номеров. Больше она не выходила.

Эсеры приняли пробольшевистскую ориентацию не с такой готовностью. В отличие от меньшевиков, представлявших собою небольшой остаток социал-демократической партии без какого-либо политического будущего, они, партия, привлекшая наибольшее число сторонников, считали, что им сама история вручила мандат на управление Россией. В декабре 1918-го, после падения Директории, Уфимский комитет партии эсеров, опора Комуча, начал переговоры с Москвой. Переговоры завершились в январе изданием призыва ко всем солдатам «Народной армии прекратить гражданскую войну с Советской властью, являющейся в настоящий исторический момент единственной революционной властью эксплуатируемых классов для подавления эксплуататоров, и обратить свое оружие против диктатуры Колчака»¹³⁵. Тем частям Народной армии, которые последуют этому призыву, была обещана амнистия. В результате практически все части Народной армии перешли к красным¹³⁶. Большевики в процессе переговоров заставили Уфимскую делегацию отказаться от идеи созыва Учредительного собрания¹³⁷.

Основной массе эсеров ничего не оставалось, как склониться к общей политике приспособленчества. С 6 по 8 февраля 1919 г. ЦК партии эсеров и представители местных организаций в пределах Советской России провели в Москве конференцию, чтобы сформулировать свою позицию в текущей ситуации. После обычных сетований по поводу отсутствия демократии в Советской России собрание обвинило «буржуазию» и «помещиков» в попытке восстановить монархию и призвало членов партии «приложить все усилия для свержения [реакционных] правительств», созданных при поддержке союзников. Конференция занесла в свои протоколы, что она отвергает «категорическим образом попытки свержения советского режима путем вооруженной борьбы, которая, учитывая слабость и рассредоточенность рабочей демократии и повсемерный рост контрреволюционных сил, будет только на руку последним и позволит реакционным группировкам использовать ее в целях восстановления монархии»¹³⁸. Эсеры распространили инструкцию, предписывающую членам партии прилагать усилия для свержения правительств Деникина и Колчака, но воздерживаться от активного противодействия советскому режиму. Политика эта оправдывалась «тактическими» уступками, которые якобы не предполагали даже условного признания власти большевиков¹³⁹. Все эти оговорки никак не повлияли, однако, на совершившийся факт: в решающую фазу гражданской войны социалисты-революционеры недвусмысленно встали на сторону большевиков. В награду в феврале 1919-го им, как и меньшевикам, было позволено вновь присоединиться к советам¹⁴⁰. 20 марта партия эсеров была легализована и получила разрешение на издание ежедневной газеты «Дело народа». Газета, первый выпуск которой появился в тот же день, была прикрыта после выхода в свет шести номеров. Несмотря на это, эсеры придерживались избранного курса, и на Девятом совещании, проведенном их партией в Москве в июне 1919 г., прокоммунистическая ориентация получила формальный статус. Резолюция совещания призывала членов партии прекратить борьбу с большевистским режимом. Партия эсеров должна была впредь «слить свою борьбу против попыток контрреволюции с борьбой большевистской власти и центр своей борьбы против Колчака, Деникина, и др. должна перенести в их территории, подрывая их дело внутри и борясь в передовых рядах восставшего против политической и социальной реставрации народа всеми теми методами, которые партия применяла против самодержавия»¹⁴¹.

Деникин вполне мог позволить себе игнорировать эти воинственные призывы к возрождению терроризма, поскольку на территории, которую занимали его войска в первой половине 1919 г., ни меньшевики, ни эсеры не располагали достаточным числом сторонников. Но в Сибири ситуация складывалась иначе, поскольку призывы эсеров к подрывной деятельности затрагивали тылы армии. Подручные Колчака начали относиться к эсерам как к предателям и арестовывали их наряду с большевиками. Несколько членов Комуча было казнено. Наибольшей жестокостью отличился генерал С.Н.Розанов, посланный в марте 1919 г. для подавления беспорядков в Енисейской губернии. Прибегая к большевистским методам (по данным одного из советских историков, он служил некоторое время в Красной Армии), Розанов распорядился относиться к пойманным большевикам и бандитам как к заложникам и казнить их в отместку за каждое выступление против режима¹⁴². Колчак настаивал на прекращении подобной практики¹⁴³, и не было найдено ни одного документа, содержащего приказ о проведении казней, за его подписью. Однако, поскольку казни имели место при его правлении, ненависть пала и на него.

Колчак пользовался сильной поддержкой Британии, в основном вследствие симпатии, которую питал к нему генерал Нокс. Вплоть до самого его поражения летом 1919 г. Британия возлагала надежды на Колчака и поставляла ему (в отличие от Деникина) военную помощь. В январе 1919 г. второй британский батальон прибыл в Омск, чтобы усилить впечатление поддержки союзников. С ним прибыл и небольшой отряд моряков, сражавшийся впоследствии с большевиками на Каме — единственный, помимо чехословаков, отряд союзнических войск, принявший участие в боях в Сибири¹⁴⁴. Нокс также вызвался обеспечивать тылы, т.е. линии связи, и провести во Владивостоке подготовку 3000 русских офицеров¹⁴⁵. Остальные державы относились к Верховному правителю с прохладцей. Генерал Морис Жанен, прибывший в Омск в декабре и совмещавший полномочия главы французской военной миссии и командира Чехословацкого легиона (на последнюю должность он был назначен Чехословацким национальным советом в Париже), считал Колчака британской креатурой. Он настаивал, чтобы его поставили во главе соединенных сил союзников в Сибири, включая русские части. Это требование Колчак решительно отверг. Со временем было найдено компромиссное решение, согласно которому Колчак командовал российскими частями, но координировал свои военные операции с Жаненом. Чехословацкий национальный комитет, имевший тесные сношения с эсерами и принявший в свое время прямое участие в создании Директории, изначально относился к Колчаку враждебно: после свержения Директории он издал заявление, в котором переворот оценивался как прискорбное нарушение «принципа законности»¹⁴⁶.

Активнее всех пытались противодействовать Колчаку японцы, опасавшиеся, что тот помешает им присоединить дальневосточные российские губернии. К концу 1918 г. Япония направила в Восточную Сибирь 70 000 солдат. Несмотря на то что первоначальной задачей японских военных сил было открытие нового фронта, Токио намеренно игнорировал призывы Британии продвинуть эти силы на запад и оказать помощь попавшим в трудное положение чехословакам. Напротив, силы эти использовались для установления оккупационного режима весьма жестокого характера. Японию поддерживали два казацких военачальника, Г.М.Семенов и Ива Калмыков, атаман уссурийских казаков, получавшие от нее военную и финансовую помощь. Эти головорезы держали в страхе всю Сибирь к востоку от Байкала на территории между регионами, находившимися под контролем Колчака и Японии. В результате влияние Колчака никогда не распространялось восточнее Байкала. Семенов устроил штаб-квартиру в Чите, и его банды контролировали территорию между Хабаровском и Байкалом. Он вовсе отказывался признавать Колчака и являлся, по сути, обыкновенным разбойником — останавливал поезда и грабил гражданское население, а вырученное добро сбывал в Китае и Японии. Командующий американскими военными силами в Сибири пишет, что банды Семенова и Калмыкова «под прикрытием японских войск опустошали страну как дикие звери, убивая и грабя народ... Когда им задавали вопросы относительно этих диких убийств, они неизменно отвечали, что убитые были большевиками»¹⁴⁷.

В августе 1918 г. США отправили с Филиппин в Сибирь под командованием генерал-майора Уильяма С.Грейвса экспедиционный корпус из 7000 человек. Грейвс получил инструкции содействовать восстановлению антигерманского фронта, но воздерживаться от вмешательства во внутренние дела русских. «Определенным и однозначным мнением правительства США является... что военное вмешательство лишь усугубит прискорбный беспорядок в России, а не устранит его; нанесет России вред, а не поможет ей, и нисколько не поспособствует решению нашей основной задачи — победе в войне над Германией. Правительство США не может поэтому принять участие в таковом вмешательстве или изъявить на него свое принципиальное согласие. Военное вмешательство станет, по его мнению, даже если оно и целесообразно с точки зрения достижения нашей ближайшей цели — подготовки нападения на Германию с востока, — способом использования России, а не служения ей. Даже если народ России и получит кратковременные выгоды от такого вмешательства, в долговременной перспективе это не избавит его от текущих трудностей, и он будет вынужден содержать иностранные армии вместо того, чтобы строить и укреплять собственную. Военные действия возможны в России... только с целью помощи чехословакам собрать силы... только с целью поддержки создания русскими самоуправления и самообороны постольку, поскольку и сами они, по-видимому, готовы принять такую помощь»¹⁴⁸. Инструкция эта страдала определенной противоречивостью, поскольку само присутствие военных сил США на территории, находящейся под контролем антибольшевистских сил, определяло их место и участие в русской гражданской войне. Грейвс, однако, должен был употреблять все усилия для того, чтобы придерживаться строгого нейтралитета и исполнять роль технического эксперта там, где стороны дрались не на жизнь, а на смерть. В результате и Грейвс, и пославшее его правительство увидели мало благодарности, поскольку большевики считали американцев врагами и интервентами, а белые обвиняли их в симпатии к большевикам. Грейвс, по его собственному признанию, ничего не знал ни о России, ни о Сибири, куда его «засунули»; он представления не имел о том, из-за чего идет гражданская война, и «не имел предубеждений ни против какой российской фракции». Высадившись во Владивостоке, он с изумлением обнаружил, что Британия и Франция стремятся уничтожить большевиков, которых он считал всего-навсего противниками реставрации самодержавия¹⁴⁹.

Вплоть до весны 1919 г. американские войска в Сибири несли обычную гарнизонную службу; затем они взяли на себя надзор за Транссибирской железной дорогой на участке от Байкала до моря. Американские эксперты-транспортники, приглашенные еще Временным правительством, взялись по условиям соглашения, подписанного в марте 1919 г., поддерживать железные дороги Сибири в рабочем состоянии «для русских», будь то большевики или антибольшевики. Грейвс публично заявлял о том, что между пассажирами не будет делаться никакого различия (их будут обслуживать «невзирая на лица... и на политику»), так же как и между грузами различного назначения¹⁵⁰. Заявление это прозвучало так, будто американцы выказывали готовность перевозить партизан-большевиков и их амуницию, что вызвало изумление Британии и привело в бешенство белых. Как ни клялся Грейвс в своей беспристрастности, неприязнь его к правительству Колчака была очень сильна и основывалась на убеждении, что оно состоит из неисправимых реакционеров и монархистов. К большевикам, встречаться с которыми ему не приходилось, Грейвс относился непредвзято («я никогда не мог определить, кто был большевиком и почему он стал большевиком»¹⁵¹).

Колчак воспринимал свою роль в исключительно военных терминах. Он был убежден, что Россия приведена в переживаемое ею тяжелое состояние вследствие развала армии и поднимется снова только при содействии армии: армия для него была сердце России¹⁵². Как он говорил большевистской следственной комиссии после ареста, никаких сложных больших реформ он производить был не намерен, так как смотрел на свою власть как на временную: «Стране нужна во что бы то ни стало победа, и должны быть приложены все усилия, чтобы достичь ее. Никаких решительно политических целей у меня нет; ни с какими партиями я не пойду, не буду стремиться к восстановлению чего-либо старого, а буду стараться создать армию регулярного типа, так как считаю, что только такая армия может одерживать победы»¹⁵³. Приняв власть, Колчак издал лаконичное воззвание:

«18 ноября 1918 года Всероссийское Временное Правительство распалось.

Совет Министров принял всю полноту власти и передал ее мне — адмиралу Русского Флота, Александру Колчаку.

Приняв Крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, — объявляю:

Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам»¹⁵⁴.

28 ноября Колчак признал иностранные долги России и обещал их выплатить¹⁵⁵. В другом случае он заявил, что считает себя связанным всеми обязанностями и законами, которые признавало в 1917 г. Временное правительство¹⁵⁶. Дальше этого он не пошел. Подобно другим военачальникам белых армий, он полагал, что политические и гражданские манифесты, особенно в такой неспокойной стране, как Россия, создают излишние проблемы при борьбе с большевиками: «только вооруженная сила, только армия, явится спасением; все остальное должно быть подчинено ее интересам и задачам...»¹⁵⁷

Верховный правитель Восточной России и Сибири родился в 1873 году в семье военного¹⁵⁸. Он также избрал военную карьеру и поступил в Морскую академию. Колчак принимал участие в трех полярных экспедициях, причем выказал незаурядное мужество и заслужил себе прозвище «Колчак-Полярный». Он принимал участие в военных действиях против Японии при Порт-Артуре, в результате получил назначение в Генеральный штаб Флота. В течение Первой мировой войны служил в Балтийском флоте, затем получил повышение и был назначен командующим Черноморского флота. Его задачей была подготовка и проведение морского похода на Константинополь и Проливы, назначенного на следующий год. Летом 1917-го Временное правительство отправило его с заданием в США. Большевистский переворот затруднил возвращение адмирала на родину. Он попытался въехать в Россию через Дальний Восток. В Японии Колчак встретил генерала Нокса, на которого произвел чрезвычайно сильное впечатление: английский генерал считал, что у него «больше мужества, отваги и честного патриотизма, нежели у любого другого русского в Сибири»¹⁵⁹. После заключения Брест-Литовского договора, явившегося, по мнению Колчака, началом покорения России Германией, он предложил свои услуги Британской армии. Получив назначение в Месопотамию, он уже направлялся туда, однако английское его начальство переменило планы (по-видимому, под воздействием Нокса) и попросило Колчака вернуться в Восточную Азию. Первые месяцы 1918 г. он провел в Маньчжурии, где ему было поручено обеспечение безопасности Китайской Восточной железной дороги. В октябре 1918 г., направляясь на Дон для соединения с силами Деникина, Колчак проезжал через Омск, где генерал Болдырев предложил ему в Директории пост министра обороны.

У Колчака было много выдающихся качеств: замечательная честность и неподкупность, испытанное мужество, бескорыстный патриотизм. Он да, пожалуй, еще Врангель были самыми достойными руководителями Белого движения. Другой вопрос, имелись ли у него качества, необходимые для руководства кампанией в гражданской войне. Во-первых, он был абсолютно чужд политики: по его собственному признанию, он вырос в военной среде и «мало интересовался политическими проблемами и вопросами». Себя он видел просто как «военного инженера»¹⁶⁰. Как он писал в воззвании от 18 ноября, свои новые обязанности он воспринимал как «крест». Жена выслушивала его жалобы об «ужасающем бремени верховной власти» и признания, что «как боевой офицер он не хотел иметь ничего общего с проблемами государственного управления»¹⁶¹. Не имея политического образования, Колчак обращался для объяснения современных ему событий к упрощенной модели заговора: по некоторым сведениям, «Протоколы сионских мудрецов» были его любимым чтением*.

* Гинс Г.К. Сибирь, союзники, Колчак. Т. 2. С. 368. В то же время, в отличие от Деникина, Колчак открыто заявлял, что не потерпит никаких антисемитских эксцессов.

Во-вторых, Колчаку непросто было строить отношения с людьми: замкнутый, неразговорчивый, весьма легко поддающийся переменам настроения, он был посторонним и в правительстве, и вне его. Наблюдая адмирала в Директории посреди министров, полковник Уард составил о нем мнение как о «маленьком, рассеянном, одиноком и озабоченном существе без единого друга, незваном госте на общем пиру»¹⁶². Коллега и сослуживец писал о нем: «Характер и душа адмирала настолько налицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть.

Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России; несомненный неврастеник, быстро вспыхивающий, чрезвычайно бурный и несдержанный в проявлении своего неудовольствия и гнева; в этом отношении он впитал весьма несимпатичные традиции морского обихода, позволяющие высоким морским чинам то, что у нас в армии давным-давно отошло в область преданий. Он всецело поглощен идеей служения России, спасения ее от красного гнета и восстановления ее во всей силе и неприкосновенности территории; ради этой идеи его можно уговорить и подвинуть на все, что угодно; личных интересов, личного честолюбия у него нет, и в этом отношении он кристально чист.

Он бурно ненавидит всякое беззаконие и произвол, но по несдержанности и порывистости характера сам иногда неумышленно выходит из рамок закона, и при этом преимущественно при попытках поддержать этот самый закон и всегда под чьим-нибудь посторонним влиянием.

Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает и живет миражами и навязанными идеями. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет, и в этом отношении он мягкий воск, из которого советники и приближенные лепят что угодно, пользуясь тем, что достаточно облечь что-нибудь в форму необходимости, вызываемой благом России и пользой дела, чтобы иметь обеспеченное согласие адмирала»¹⁶³.

Другой сослуживец писал о Колчаке: «Он добр и в то же время суров; отзывчив — и в то же время стесняется человеческих чувств, скрывает мягкость души напускною суровостью. Он проявляет нетерпеливость, упрямство, выходит из себя, грозит — и потом остывает, делается уступчивым, разводит безнадежно руками. Он рвется к народу, к солдатам, а когда видит их, не знает, что им сказать»¹⁶⁴.

На фотографиях Колчака видно выражение муки: сведенные брови, сжатые губы, выражение глаз, свидетельствующее о маниакально-депрессивном складе личности. Неспособный понять людей и общаться с ними, он стал дурным руководителем, и от его имени совершались непростительные по своей жестокости и коррумпированности действия, которые сам он находил отвратительными.

Несмотря на честность, мужество и патриотизм, Колчак не обладал качествами, необходимыми для несения обязанностей, возложенных на него омскими политическими деятелями. Трагический оттенок отметил последний год его жизни — год, когда он исполнял обязанности диктатора, которых вовсе не искал; год, отмеченный несколькими мимолетными победами и поставивший его перед большевистским расстрельным взводом.

Глава 2.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА: КУЛЬМИНАЦИЯ (1919—1920)

Кампании, которым суждено было предрешить исход гражданской войны, открылись весной 1919 г. и закончились семью месяцами позже, в ноябре, сокрушительным поражением основных белых армий.

Советское правительство осенью 1918 г. всерьез приступило к созданию постоянной армии. Согласно начальному плану, личный состав армии должен был равняться одному миллиону человек; однако 1 октября 1918 г. Ленин приказал к следующей весне «для содействия международной пролетарской революции» создать войско в три миллиона. За приказом последовала всеобщая мобилизация, в процессе которой были поставлены под ружье сотни тысяч крестьян*.

* Ленин. ПСС. Т. 50. С. 186. Вначале 1919 г. И.Вацетис сообщал Ленину, что армия насчитывает 1,8 млн. человек, но что боевых единиц — лишь 383000. («Исторический архив», № 1. 1958. С. 42—43, 45.) На протяжении всей гражданской войны соотношение «бойцов» к «едокам» составляло 1:10.

Создание столь большой армии поставило руководство страны перед проблемой командования. Было ясно, что с миллионами солдат не смогут справиться заслуживавшие безусловного политического доверия выборные командиры и ветераны партии: мало кто из них имел военный опыт, еще меньше было тех, кому приходилось командовать воинским подразделением крупнее батальона. У властей не оказалось выбора: им пришлось согласиться призвать на службу десятки тысяч бывших царских офицеров. Считая этих последних заведомыми врагами, большевики собирались держать их в строгости при помощи политического контроля и террора. Это важное решение, принятое Лениным и Троцким сначала не без колебания, оказалось вполне оправданным. Небольшое количество офицеров, повинуясь голосу совести, решило рискнуть жизнью и присоединиться к белым*; основная же масса, надев красноармейский мундир, отнеслась к делу профессионально и выиграла в результате гражданскую войну для большевиков.

* Одним из таких офицеров был полковник Ф.Е.Махин, член партии эсеров, получивший, по некоторым сведениям, от своего ЦК задание проникнуть в Красную Армию для шпионажа. Он исчез в Уфе, где занимал должность начальника штаба армии, в результате чего летом 1918-го город был взят чехословаками (см.: Майский И. Демократическая контрреволюция. М., 1923. С. 53). Другим был П.Е.Княгнитский, командующий Девятой армией на Украине (см.: Mawdsley T. The Russian Civil War. Boston, 1987. P. 179). Можно также упомянуть историю полковника В.Э.Люндеквиста, начальника штаба оборонявшей Петроград Седьмой армии (см. ниже).