Глава 3. КРАСНАЯ ИМПЕРИЯ 4 страница

В октябре 1918-го, в то время как была учреждена Директория, международная ситуация быстро стала меняться. Правительство Германии обратилось к США с просьбой взять на себя посреднические функции, и Первая мировая война подошла к концу. Это не могло не сказаться на статусе Чехословацкого легиона. Национальный совет Чехословакии провозгласил в октябре 1918-го в Париже национальную независимость. Как только новости дошли до легиона, он принял решение не участвовать больше в боях на территории России, поскольку дело, за которое он боролся, победило: «Победа союзников освободила Богемию. Войска перестали быть мятежниками и предателями империи Габсбургов. Они превратились в воинов-победителей, защитников Чехословакии. Родная земля, которая могла им быть навсегда заказана, теперь манила их огнями чести и свободы»⁷⁴. Начали размножаться солдатские комитеты, политические интересы вытеснили все прочие. Боеспособность легиона упала до такой степени, что русские уже рады были бы от них отделаться⁷⁵. Весной 1919 г., пойдя на уступку Франции, чехословаки согласились отсрочить свой отъезд и нести охрану Транссибирской магистрали на участке Омск—Иркутск, где на нее совершали нападения пробольшевистски настроенные партизаны и разбойные банды. Но воевать они отказывались. Это были уже не идеалисты чехи и словаки, предоставившие себя в свое время в распоряжение союзного командования, но жалкие остатки армии, проникнутой общим разложенческим духом гражданской войны. Неся охрану Транссибирской магистрали, они недурно поживились, набрав для себя 600 товарных вагонов промышленного оборудования и хозяйственной утвари⁷⁶.

После того как чехословаки вышли из игры, единственной силой, на которую могла опереться Директория, остались Народная армия и сибирские казаки. Народная армия была в жалком состоянии. Болдырев докладывал после проверки фронтовых частей: «Люди босы, оборваны, спят на голых нарах, некоторые даже без горячей пищи, так как без сапог не могут пойти к кухням, а подвезти или поднести не на чем»⁷⁷. Единого командования не было: самое сильное воинское соединение, сибирские казаки атамана Александра Дутова, действовало, как правило, на свой страх и риск. Материальная помощь, поступающая от союзников, была несущественной и состояла преимущественно из обмундирования.

Франция и США вели себя более чем сдержанно; Япония занималась своими делами. Британия командировала в Омск 25-й батальон Миддлсекского полка под командованием полковника Джона Уарда. 800 солдат батальона были объявлены караульным отрядом Западного фронта; в их задачу входило поддержание порядка в Омске и оказание моральной поддержки Директории. Участие их в военных действиях не предусматривалось*. Также в Омске стояло 3000 чехословаков, симпатизировавших эсерам⁷⁸.

* Ричард Ульман утверждает, что британские войска, дойдя до Омска, «приняли участие в сражении против большевиков» (Intervention and the War. Princeton, 1961. P. 262). На самом деле британские отряды, расквартированные в Омске, в боях не участвовали (см.: Ward J. With the «Die-Hards» in Siberia).

Директория оказалась правительством на бумаге в гораздо большей степени, нежели Временное правительство 1917 года, наследницей которого она себя мнила: у нее не оказалось ни управленческого аппарата, ни финансовых ресурсов, ни официального печатного органа⁷⁹. Немногочисленное чиновничество, которым оно управляло, состояло из бывших функционеров Сибирского правительства, продолжавших действовать каждый в своей области точно так, как это делалось начиная с 1917-го. Иностранные и российские наблюдатели согласно говорят о том, что Директория так никогда и не стала работающим правительством, и нам хочется отметить этот факт ввиду тех легенд, которые распространяли эсеры о деятельности Директории после ее падения. Она не могла сдвинуться с мертвой точки вследствие неразрешимых противоречий между эсерами, возглавлявшими правительство и армию, и несоциалистами, в руках которых было управление и контроль за денежными средствами и которые пользовались благосклонностью офицерства и казачества. Члены Директории, согласно воспоминаниям Болдырева, «являлись представителями и адвокатами пославших их группировок, глубоко разноречивых и даже враждебных в своих политических и социальных устремлениях...»⁸⁰ По меткому выражению полковника Уарда, это и было «сочетание элементов, отказывавшихся смешиваться».

Неспособные править, Директория и ее Кабинет теряли время и силы в интригах и перебранках. Социалисты выясняли отношения с либералами; политики, мыслившие в терминах единства России, бранились с сибирскими сепаратистами. Вожди Комуча не могли смириться с изменением своего статуса: передав все полномочия Директории, они все же мыслили себя как правительство внутри правительства.

Предводитель эсеров Чернов плел сеть заговоров. Его не пригласили войти в Директорию, поскольку посчитали слишком радикальным и неспособным сотрудничать с членами Сибирского правительства и казаками. Еще в начале августа ЦК партии эсеров перебрался из Москвы на Волгу, оставив на прежнем месте лишь малочисленное бюро⁸². Чернов приехал в Самару 19 сентября, как раз когда в Уфе шли последние прения. С его точки зрения, соглашение, достигнутое в Уфе, было уступкой реакции, и он начал предпринимать усилия, чтобы оно было отменено. По его инициативе партия приняла резолюцию, согласно которой служащие в новом правительстве эсеры должны были отчитываться своему Центральному Комитету. Авксентьев и Зензинов оказались скомпрометированными в глазах военных и либералов⁸³.

Как предполагаемая наследница Временного правительства, Директория рассчитывала получить дипломатическое признание стран-союзников. Британия готова была ей это гарантировать, во всяком случае de facto, и британский кабинет принял соответствующее постановление 14 ноября 1918 г. Однако, поскольку подготовка текста соответствующей телеграммы требовала времени, решение Кабинета не успело быть обнародовано и доведено до сведения Омска к тому моменту, когда Директория пала. Ни Франция, ни США не пожелали последовать примеру Британии.

В течение всех восьми недель, что просуществовала Директория, ходили упорные слухи, будто эсеры готовят переворот⁸⁴. Она была бездейственна и непопулярна. Сибирские крестьяне считали ее «большевистской», такого же мнения придерживались находившиеся у нее на службе офицеры и местные предприниматели. Пропасть между правыми и левыми была так велика, что ее невозможно было перейти даже ввиду общей угрозы. Директория зародилась в мире грез, и кончина ее была лишь делом времени.

* * *

К маю 1918 г. обстоятельства стали складываться в пользу Добровольческой армии. Волна пробольшевистских настроений на Северном Кавказе стала спадать, отчасти из-за оттока дезертиров, отчасти потому, что крестьяне были разгневаны изъятиями продовольствия. В Западной Сибири подняли восстание чехословаки. Войска союзников, высадившиеся в Мурманске и Архангельске, казались штабу Деникина авангардом большого экспедиционного корпуса.

С приходом весны Деникину приходилось решать, что делать дальше: от его решений, от сказанных им слов зависела судьба не только Добровольческой армии, но и всего белого движения⁸⁵. Алексеев предлагал бросить объединенные силы Добровольческой армии и донских казаков на Царицын, взятие которого позволило бы соединиться с чехословаками и Народной армией. Соединившись, Восточная и Южная армии могли бы выставить против большевиков единый фронт от Урала до Черного моря. Взятие Царицына было бы привлекательно и тем, что пресекло бы навигацию большевиков по Волге и отрезало бы их от Баку, основного источника нефти. Алексеев опасался, что, задерживаясь на Северном Кавказе, Добровольческая армия не только упускала превосходную стратегическую возможность, но и утрачивала самый смысл существования: если она не превратится во всероссийскую национальную армию, говорил он, она попросту развалится. Однако у Деникина были иные планы.

В середине мая донские казаки избрали взамен Каледина нового атамана, генерала П.Н.Краснова — оппортуниста и авантюриста, для которого Россия была ничто, а Дон — все*⁸⁶. Приняв должность, он вступил в близкие сношения с германским командованием на Украине, пытаясь получить у него денежные субсидии и оружие. Он вступил в сношения и с Добровольческой армией, выменяв у нее на продовольствие некоторое количество оружия из старых царских арсеналов⁸⁷, но в целом его отношения с ней были натянутыми, поскольку он смотрел на добровольцев не как на союзников, а как на гостей. Его целью было создание суверенной Донской казачьей республики. Он готов даже был рассмотреть возможность похода казаков на Москву, однако лишь при условии, что сам будет главнокомандующим, а Добровольческая армия станет под его командование. С точки зрения белого генералитета такая перспектива была абсолютно неприемлемой, поскольку Дон для них был неотъемлемой частью России. Амбиции и интриганство Краснова в короткое время испортили отношения между Добровольческой армией и донским казачеством**. На протяжении всей гражданской войны донские казаки держались особняком и зачастую игнорировали и саботировали планы, составленные командованием Добровольческой армии. Пытаясь дать оценку деятельности того, что в целом принято называть Добровольческой армией, необходимо иметь в виду: она состояла из двух раздельных частей, собственно добровольческой армии и казаков, интересы которых не всегда совпадали. В период до лета 1919 года, когда Деникин пришел на Украину и объявил призыв среди местного населения, казаки численно превосходили добровольцев.

* Необходимо заметить, однако, что в октябре 1917-го он единственный из военных попытался помочь Керенскому вернуть власть (Пайпс Р. Русская революция. Ч. 2. С. 166—167).

** Архивные материалы позволяют сделать вывод, что заносчивое поведение Краснова после перемирия поощрялось французами, желавшими установить свой протекторат на Дону, который по договору, заключенному между двумя державами в декабре 1917 года, должен был оказаться в сфере влияния Британии. См.: Hogenhuis-Seliverstoff A. Les Relations Franco-Sovietiques, 1917—1924. Paris, 1981. P. 113.

Как и Алексеев, Краснов желал, чтобы Деникин двинул войска на Царицын, но мотивы его были иные. Он хотел отвести от Дона угрозу со стороны красных, действовавших на северо-востоке. Краснову так мечталось захватить этот город на Волге, что он предложил Деникину поставить своих казаков под его командование, если только тот согласится пойти с добровольцами на приступ. Московские друзья также советовали Деникину обратить внимание на Царицын⁸⁸.

Деникин, которому нельзя было отказать в изрядной доле упрямства, отверг все эти советы и решил направить армию на юг, в кубанские степи. Он полагал, что прежде, чем выбираться с Северного Кавказа, ему необходимо укрепить тылы и с этой целью ликвидировать красную Северо-Кавказскую армию, которая была укомплектована в основном иногородними, насчитывала до 70 000 человек и контролировала Кубань. Кубанские казаки, отличные солдаты и отъявленные противники большевиков, должны были, судя по всему, стать ему надежной опорой и предложить ту помощь, в которой отказывали донские казаки⁸⁹. Впоследствии этот стратегический план Деникина часто критиковали: не успев вовремя соединиться с формирующимися на востоке армиями, он позволил Красной Армии иметь дело со всеми белыми формированиями поочередно. Не дождавшись поддержки от добровольцев, Краснов сам пошел на взятие Царицына. Донские казаки под его командованием непрерывно атаковали город в течение ноября и декабря 1918 г., но безуспешно*. Город сдался Деникину, и только летом следующего года, когда белые армии на востоке повсеместно отступали и возможность создать единый антибольшевистский фронт была утеряна безвозвратно.

* Борьба за Царицын в конце 1918 г. обозначила конфликт, назревающий между Троцким и Сталиным. Ленин отрядил Сталина в Царицын для сбора продовольствия. Сталин сам ввел себя в реввоенсовет Южного фронта и немедленно начал вмешиваться в военные операции, ответственность за которые осенью 1918 года нес бывший царский генерал П.П.Сытин, командующий Южным фронтом, назначенец Троцкого. Кроме того, Сталин то и дело обсуждал военные дела напрямую с Лениным, минуя Троцкого и его Реввоенсовет (см.: Волкогонов Д.В. Троцкий. Ч. 1. М., 1992. С. 237). Документы свидетельствуют, что основным вкладом Сталина в оборону Царицына было раздувание интриг и введение террора, направленного в основном против бывших царских офицеров на советской службе, которым он не доверял и которых время от времени приказывал арестовывать и расстреливать (см.: Souvarine В. Staline. Paris, 1977. P. 205; Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Т. 1. Ч. 1. М, 1989. С. 90—92; Argenbright R. в журнале Revolutionary Russia. 1991. Vol. 4. № 2. P. 157—183.). В начале октября 1918 года Троцкий потребовал отзыва Сталина, мотивируя это недопустимым вмешательством последнего в принятие военных решений, — Политбюро исполнило это требование (см.: Троцкий Л. Сталинская школа фальсификации. Берлин, 1932. С. 205—206). Сталин и его приспешники не остались в долгу и организовали настоящую клеветническую кампанию против Троцкого. Впоследствии Сталин приписал успех обороны Царицына исключительно себе и добился переименования города в Сталинград (см.: Deutscher I. The Prophet Armed. New York, 1954. P. 423-428).

23 июня Добровольческая армия начала свою вторую кубанскую кампанию. Всего в ней принимало участие 9000 солдат регулярных войск и 3500 казаков. Артиллерия насчитывала 29 полевых орудий⁹⁰. Июль и август прошли в тяжелых боях, причем Добровольческая армия одерживала многочисленные победы над вдесятеро превосходящим ее противником и 15 августа вошла в Екатеринодар. 26 августа войска Деникина были в Новороссийске, который должен был служить портом для английских судов, доставлявших помощь. Тысячи солдат Красной Армии были взяты в плен и немедленно определены на службу: пленных командиров обычно расстреливали, считая их большевиками. Большое число кубанских казаков влилось в Добровольческую армию. Армейская казна пополнялась за счет «контрибуций», взыскиваемых с деревень, которые поддерживали красных: таким образом было получено 3 млн. рублей⁹¹. Вторая кубанская кампания оказалась чрезвычайно успешной с тактической точки зрения, и Добровольческая армия к ее концу оказалась сильнее и больше, чем при начале; к сентябрю 1918 года она насчитывала 35000— 40 000 человек (60% которых были кубанские казаки) и 86 полевых орудий⁹². Большевистское верховное командование было так напугано этими успехами, что обратилось в августе 1918 года к Германии, требуя ввода немецких войск для борьбы с Добровольческой армией⁹³.

Тылы Добровольческой армии были обеспечены. В Ростов и Новороссийск стекались убегающие от красного террора видные политические и общественные деятели, среди них было много кадетов и членов Национального центра. Оставались, однако, серьезные проблемы, и некоторые из них в силу особенности своей природы имели тенденцию только ухудшаться с улучшением военного положения. Армия контролировала значительную территорию, но у нее все еще не было эффективного управленческого аппарата. Мало находилось охотников нести гражданскую службу: лица, обладавшие необходимыми качествами, отвечали на предложения занять должность уклончиво, то ли не желая принимать на себя ответственность, то ли опасаясь за свою жизнь⁹⁴. Деникину приходилось импровизировать — во главе губерний он поставил военных губернаторов и восстановил законы, принятые до 25 октября 1917 года. Гражданское население было повсеместно предоставлено самому себе, что порождало не столько демократию, сколько анархию. Деникин признавался позже, что на контролируемых его армией территориях правосудие становилось предлогом для личной вражды, учрежденные им военно-полевые суды широко использовались казаками для расправы с сочувствующими большевикам «иногородними», превращаясь таким образом в орудие «организованного самосуда»⁹⁵. Чем большую территорию завоевывала Добровольческая армия, тем более бросалась в глаза ее неспособность обеспечить на ней элементарный порядок и безопасность населения.

В октябре 1918 года умер Алексеев. Незадолго до смерти он создал в помощь высшему военному командованию специальный орган, Особое Совещание при Верховном Руководителе Добровольческой армии. Поначалу Совещание задумывалось как орган консультативный, но по требованию Национального центра, озабоченного тем, что армия не может нормально функционировать без надлежащего политического руководства, оно было, с согласия Деникина, в январе 1918 года превращено в теневой кабинет, председателем которого назначили генерала А.М.Драгомирова. Из восемнадцати членов кабинета пятеро были генералами, остальные — гражданскими лицами, причем десятеро представляли Национальный центр. Резолюции Совещания не особенно отягощали Деникина, который оставил за собой право на издание законов собственной властью⁹⁶. Согласно воспоминаниям одного из его членов, Совещанию недоставало четкой политической ориентации, однако генералы, обычно возглавлявшие прения, придерживались довольно либеральных убеждений⁹⁷. Дискуссии рождали мало разногласий, не потому, что в них достигалось согласие, но от общего безразличия, поскольку от решений Совещания мало что зависело: «...наше единство отличалось некоторою пассивностью, в наших суждениях было мало жизни, и в наших постановлениях отсутствовало волевое начало. Позднее Особое Совещание сравнивали с машиной, работающей без приводных ремней. Так было всегда. Теоретически все у нас было построено на началах единства власти. На практике было бесформенное единство безволия»⁹⁸.

Преобладавшим чувством, причем среди гражданских так же, как и среди генералов, было то, что важна лишь военная победа, поэтому и споры на Совещании носили нереалистический, отстраненный характер. Не возникало ощущения настоятельной необходимости заполнения исполнительных постов; проходили месяцы от формирования Совещания, а многие важные должности, как, например, министра внутренних дел, оставались вакантными.

Национальный центр выдвинул политическую программу, которую Деникин и его генералитет в начале 1919 года нехотя и в основном под британским давлением согласились принять. Центр формулировал свою программу как сочетание «твердой власти», то есть военной диктатуры, с либеральным политически и социальным курсом, нацеленным на созыв Учредительного собрания. Сюда же входили требования проведения аграрной реформы, включающей принудительную экспроприацию больших земельных владений, поощрение мелкого и среднего фермерского хозяйства, введение социального обеспечения для промышленных рабочих⁹⁹. Генералитет выражал явное недоверие к возможности реализации всех этих проектов, однако поддался, когда до его сведения довели позицию союзников: союзные правительства, от поддержки которых белые в такой мере зависели, не смогут оказывать им таковую поддержку, если не сумеют убедить своих избирателей, будто белые воюют именно за те идеалы демократии и социальной справедливости, за которые союзники бились в Первую мировую войну.

Окончательный разгром Добровольческой армии часто объясняли политической несостоятельностью, но гораздо более вероятная причина его, помимо объективных факторов, перечисленных выше, — неспособность командования справиться с военным и гражданским персоналом. Слабость эта проявилась в равной мере и в Восточной, и в Южной белых армиях. Все современники согласны в том, что отсутствие дисциплины в рядах белых было поразительное. Деникин практически признался в этом, когда сказал, отвечая на претензии генерала Г.К.Хольмана, главы британской миссии, что всепоглощающая коррупция делает невозможным должное снабжение фронтовых частей: «Я ничего не могу поделать со своей армией. Я рад, когда она исполняет мои боевые приказы»¹⁰⁰. Деникин то ли не мог, то ли не хотел применять суровые меры для обеспечения повиновения и прекращения мародерства. Проблема эта возникала не собственно с Добровольческой армией, но с казаками и призывниками. Еврейские погромы, которые устраивали служившие под началом Деникина казаки летом и осенью 1919 года, были одним из самых ужасающих проявлений такого неповиновения. Повальное распространение получило воровство, не затронувшее только элитные добровольческие отряды. Оно не только настраивало население на враждебный лад и деморализовало войско, но замедляло продвижение армии, поскольку объем награбленного все увеличивался.

8 января 1919 года Деникин принял верховное командование над всеми белыми силами на юге: Добровольческая армия стала частью, а Деникин — главнокомандующим Вооруженными Силами на Юге России. (Он отказался носить звание «Верховный Руководитель», которое носил Алексеев¹⁰¹.) Статус донских казаков отчасти прояснился благодаря помощи союзников. После того как проигравшая войну Германия вывела свои силы с Украины, Краснов утратил их покровительство, и ему ничего не оставалось, как обратиться к союзникам. Союзники заявили Краснову, что помощь от них он будет получать только через Деникина и только в том случае, если будет подчиняться ему¹⁰². Краснову трудно было примириться с таким положением дел, и в феврале 1919 года он уступил свое место донскому казаку, симпатизировавшему русским*. Донская казачья армия так никогда полностью и не вошла в состав белой армии: она сохраняла целостность, и белое командование обещало использовать ее только на донском фронте¹⁰³.

* Покинув Дон, Краснов некоторое время служил под командованием генерала Юденича (см.: Stewart G. The White Armies of Russia. New York, 1933. P. 415). Позднее, уже в эмиграции, он писал романы о гражданской войне, ставшие популярными на Западе. Сотрудничал с нацистами во время Второй мировой войны. В конце войны захвачен Красной Армией и казнен в возрасте 78 лет.

* * *

На Восточном фронте — то есть на Волге, Урале и в Сибири — политики пытались править, и военные старались им следовать, и повсеместно нарастало недовольство непрекращающейся грызней и интригами, которыми была отмечена деятельность Директории: многим она казалась «повторением Керенского»¹⁰⁴. Беспомощность Директории была удивительна; о ней говорили, что ее «так же хорошо слышно, как кукушку в часах на стене шумного кабака»¹⁰⁵. Все больше возникало голосов в поддержку «сильной власти». А как же еще остановить самую жестокую диктатуру в истории, если не создав другую диктатуру? Вопрос висел в воздухе. Посланец, направленный в Омск из Москвы Национальным центром, передавал аналогичные пожелания; того же требовали сибирские политические деятели и даже некоторые социал-демократы. «Идея диктатуры носилась в воздухе»¹⁰⁶.

События, произошедшие 17 ноября 1918 года, — Омский переворот, поставивший у власти диктатора, которым стал адмирал Александр Колчак, — были подготовлены подрывной деятельностью партии эсеров. Как уже говорилось, фактический глава партии и бессменный лидер ее левого крыла с самого начала выступал против уступок правым эсерам и либералам, на которые пошли его товарищи, чтобы войти в Директорию. 24 октября ЦК партии эсеров принял в Уфе поданную им резолюцию, которая практически отвергала достигнутые ранее в Уфе соглашения¹⁰⁷. Известный под именем «Черновского манифеста», документ гласил, что в борьбе между большевизмом и демократией «последней начинают угрожать контрреволюционные элементы, внедрившиеся в нее с тем, чтобы ее разрушить». Поддерживая Директорию в ее борьбе с «комиссарской властью», «в предвидении возможности политических кризисов, которые могут быть вызваны замыслами контрреволюции, все силы партии в настоящее время должны быть мобилизованы, обучены военному делу и вооружены с тем, чтобы в любой момент быть готовыми выдержать удары контрреволюционных организаторов гражданской войны в тылу противобольшевистского фронта». Документ получил распространение и привел в бешенство военных, которым он живо напомнил о том, как с ними поступил Петроградский совет в 1917 году. Самые проницательные из эсеров пришли от него в ужас. Генерал Болдырев записал в своем дневнике, что «Манифест» свидетельствовал: ЦК эсеров возобновил свою «вероломную деятельность», объявив о намерении сформировать новое правительство и тайно начав собирать военные силы, — это было не что иное, как государственный переворот слева¹⁰⁸. По мнению генерала Нокса, авторы такого документа, будь он написан в Англии, пошли бы под расстрел¹⁰⁹. Авксентьев и Зензинов, оба — члены ЦК и одновременно видные фигуры в Директории, были расстроены появлением «Манифеста», но из соображений партийной лояльности не стали от него отрекаться, тем самым подкрепляя превалирующее в обществе убеждение, будто эсеры — члены Директории потворствуют готовящемуся перевороту.

Подобные убеждения дали основания для выведения эсеров из состава правительства — акта, равносильного роспуску Директории. Когда Манифест Чернова дошел до Омска, председатель Совета министров Вологодский и генерал Болдырев потребовали арестовать ЦК эсеров¹¹⁰. В то же время было возбуждено судебное дело против авторов документа.

Во время этих событий Колчак ездил с инспекцией на фронт; он вернулся в Омск только 16 ноября. На следующий день несколько офицеров и казаков обратились к нему с просьбой принять власть. Среди них был генерал Д.А.Лебедев, представитель Деникина в Омске, некогда близкий соратник Корнилова, ненавидевший эсеров из-за роли, которую они сыграли в корниловском деле. Колчак отказался по трем причинам: в его распоряжении не было военных сил (они находились под командованием Болдырева); он не знал отношения к этому предложению Сибирского правительства; он не хотел нарушать своей лояльности Директории, на службе которой состоял¹¹¹. Он не только не готов взять на себя диктаторские полномочия, сказал далее Колчак, но вообще подумывает об отставке с поста министра, поскольку эта должность не приносит ему ни малейшего удовлетворения.

Не смирившись с отказом, сторонники диктатуры решили вынудить Колчака принять нужное им решение. В полночь с 17 на 18 ноября, во время сильной бури, отряд сибирских казаков под предводительством атамана И.Н.Красильникова ворвался на частное заседание, проходившее в резиденции заместителя министра внутренних дел. Среди присутствовавших были несколько эсеров, в том числе Авксентьев и Зензинов. Эти двое и хозяин были арестованы; заместитель Авксентьева, Аргунов, был арестован позже той же ночью. Переворот, направленный против эсеров в правительстве и спланированный, по-видимому, Лебедевым, явился для всех, в том числе и для Колчака, полнейшей неожиданностью.

Поскольку об обстоятельствах, приведших Колчака к власти, распространялось множество легенд — легенд, которые имели весьма грустные последствия для его взаимоотношений с демократическими кругами в России и вне ее, — необходимо отметить некоторые факты. Во-первых, Колчак не являлся автором заговора: нет ни одного факта, свидетельствующего, будто он принимал участие в его составлении или даже знал о его существовании. Нет причин поэтому не доверять его версии событий, а именно, что он узнал о том, что произошло, только посередине ночи, получив соответствующий телефонный звонок¹¹². Согласно мнению биографа, «Колчак был, пожалуй, единственным членом Совета министров, о котором можно с уверенностью сказать, что он не был посвящен в планы готовящегося Красильниковым переворота»¹¹³. Нет никакого основания и для того, чтобы поверить заявлению французских генералов, будто омский переворот был подготовлен британской миссией¹¹⁴. Свидетельства, частично ставшие доступными только после Второй мировой войны, заставляют согласиться с генералом Ноксом, утверждавшим, что «переворот был проведен Сибирским правительством без предварительного оповещения Великобритании и без какого бы то ни было соучастия с ее стороны»¹¹⁵. Архивные материалы свидетельствуют — за десять дней до переворота, когда о нем уже ходили слухи, Нокс предупреждал Колчака, что подобный шаг может стать «фатальным» ¹¹⁶.

Слухи об аресте распространились в течение ночи, и в шесть часов утра Кабинет министров собрался на экстренное заседание. Падение Директории было признано свершившимся фактом, и на время Кабинет принял на себя полноту власти¹¹⁷. Большинство министров считало, что власть должна быть вверена военному диктатору. Колчак предложил кандидатуру Болдырева, но она была отклонена на том основании, что генерал не мог оставить своей должности главнокомандующего. Затем Кабинет при одном голосе против избрал Колчака. Когда Болдырев, в то время находившийся на фронте, узнал об этом решении, он пришел в ярость и предложил Колчаку подать в отставку, заявив, что в противном случае армия не будет исполнять его приказов¹¹⁸. Колчак не прислушался к его совету, и Болдырев, сложив с себя полномочия, выехал в Японию*. Представители союзников в Омске немедленно заверили Колчака в своей поддержке, так же как и двое избежавших ареста членов Директории¹¹⁹. Директория настолько мало пользовалась общественной поддержкой, что никто не встал на ее защиту, это признает даже Аргунов¹²⁰. Майский, меньшевик, впоследствии ставший большевиком и закончивший карьеру в должности посла в Великобритании, признавал, что население Омска поддерживало Колчака и симпатизировало ему: ожидалось, что он восстановит порядок. На лицах у людей, попадавшихся Майскому на пути вскоре после переворота, была «если не радость, то как будто бы выражение облегчения». Местные рабочие восприняли введение военной диктатуры как нечто естественное.