Вивиан Джойес Ридли-Смит. 1 января 1904 года. 7 страница

– Отобрал ее у одного моего давшего ростки образца, – сказал он. Увидев выражение обеспокоенности на моем лице, он добавил: – Сначала простерилизовал.

Ножницами я отрезала испачканный коричневым конец ленты и с помощью щипчиков погрузила его в воду.

Зажгла бунзеновскую горелку и протянула Адаму мензурку и пару никелированных щипцов.

– Держите ее над огнем, – проинструктировала я. – И она должна постоянно двигаться. Я мигом вернусь.

Я подошла к батарее бутылочек с химикалиями и достала азотную кислоту.

– Снимайте с огня, – скомандовала я. – Осторожно.

Я капнула в мензурку несколько капель кислоты.

– Благодарю, – сказала я и забрала мензурку.

Я медленно подогревала жидкость, постоянно поворачивая пробирку и наблюдая, как азотная кислота и вода быстро растворяют пятно.

Я продолжала это делать, пока вода не испарилась почти полностью, оставив на дне пробирки густую грязь. Затем добавила немного спирта, процедила смесь и отставила остывать.

– Какую кровь вы ожидаете получить у деревянного святого? – поинтересовалась я, пока мы ждали. – Артериальная кровь имеет больше кислорода и меньше азота, в то время как венозная – наоборот. Поскольку резной святой не дышит, каким, вероятнее всего, должен быть состав его крови?

Адам ничего не сказал, но пристально посмотрел мне в глаза.

Он сразу же понял, что в моем вопросе есть нечто большее, чем просто химия.

 

Когда все было готово, я поместила каплю осадка на чистую стеклянную пластинку и положила ее под микроскоп. Я улыбалась, когда изображение обрело резкость.

Адам весело выдохнул у меня над плечом.

– Смотрите, – пригласила я. – Четырехсторонние призмы. Из игольчатых кристаллов. CH4N2O.

– Умно, – заметил Адам. – Чертовски умно с твоей стороны подумать об этом.

Я согласилась с ним целиком и полностью.

– Вы сказали, что ленточка для волос – это первая причина, по которой вы пришли. А вторая?

– Вторая причина? О да, я подумал, что тебе это интересно. Прямо сейчас, когда мы с тобой говорим, святого Танкреда поднимают из гроба.

– Что? – изумленно произнесла я.

– Я подумал, тебе захочется посмотреть, – сказал он. – Подвезти тебя?

– Разумеется!

 

 

Мы неслись по дороге в Бишоп-Лейси в открытом «роллс-ройсе» Адама «Нэнси», и ветер свистел у нас в ушах.

– Они решили сделать это прямо сейчас, пока никто не вмешался. Мне намекнул викарий, – рассказывал Адам, перекрикивая шум открытой машины. – Я знал, ты никогда не простишь мне, если я не позволю тебе туда попасть.

– Но почему? – спросила я раз уже, наверное, в третий. – Вы не обязаны.

– Скажем, я просто хороший парень.

– Нет, – твердо возразила я. – Хочу знать правду.

– Что ж, – ответил Адам, – я всегда считал, что, когда эксгумируют кости великого человека, должен присутствовать настолько юный свидетель, насколько возможно, тот, кто будет жить дольше других присутствующих; тот, кто пронесет через года память о встрече лицом к лицу, так сказать, с историей.

– И я самый юный свидетель, насколько возможно? Это единственная причина?

– Да, – сказал Адам.

Черт бы побрал этого человека!

– Потом еще, – продолжал он, – я подумал, что тебе захочется быть первой в очереди тех, кто захочет бросить взгляд на «Сердце Люцифера».

Теперь уже я глупо ухмылялась.

«Сердце Люцифера!»

Мне в голову пришла неожиданная замечательная идея.

– Если то, что вы говорите, правда, – сказала я Адаму, – и окажется, что святой Танкред и правда был де Люсом, разве это не значит, что «Сердце Люцифера» по праву принадлежит отцу?

– Церковь может считать иначе, – ответил он, поразмыслив.

– О, бог с ней, с Церковью. Если они были достаточно глупы, чтобы выбросить бесценный бриллиант в могилу, вряд ли они так уж хотят его. Наверняка это дело проходит по одному из тех странных законов вроде закона об обломках кораблекрушения. Я спрошу у Даффи. Она наверняка знает.

Даффи читала нам какой-то роман Виктора Гюго, где законы об обломках кораблекрушения объяснялись подробно, аж до тошноты.

– Так или иначе, будет интересно, – заметил Адам, – хотя на твоем месте я бы не слишком надеялся.

Должно быть, он сразу заметил обескураживающий эффект, который произвели на меня его слова.

– Вот что я тебе скажу, – произнес он. – Я тут долго думал…

Я хранила молчание.

– Думал о том, что нам, вероятно, можно было бы произвести обмен. Скандал на скандал. Баш на баш.

– Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду, – ответила я, не желая слишком быстро утратить свое преимущество.

– Ты расскажешь мне, что нашла в спальне мистера Колликута, а я тебе – результаты аутопсии.

Он ухмыльнулся мне с выражением: попробуй откажись!

– Договорились! – сказала я. – Это были деньги, и изрядные деньги. Шестьсот фунтов, спрятанные под его кроватью в жестянке из-под «Плейерс».

– Фьюить! – присвистнул Адам и рассмеялся. – И полиция их не заметила?

– По-видимому, – ответила я, и он расхохотался еще громче.

– Теперь ваша очередь, – объявила я. – Аутопсия. Как вы о ней узнали? Выжали из доктора Дарби?

– Бог мой, нет! Добрый доктор Дарби слишком благоразумен. Я просто перемолвился словечком с кузеном Уилфридом.

Должно быть, у меня был глупый вид.

– Уилфридом Сауэрби из «Сауэрби и сыновья», местным гробовщиком. «Поставщики всего для похорон и помещений». Почти скороговорка.

Конечно же! Я совсем забыла об их родстве.

– Те, кто избрал смерть, а другая часть вашей семьи избрала жизнь, – сказала я. – Теперь припоминаю.

Как это похоже на де Люсов, – хотелось мне сказать, но это не та мысль, которой я собиралась делиться.

– Да, – подтвердил Адам. – Угрюмые Сауэрби.

– И?

– И что?

Он снова прикидывался дурачком.

– Ах да, аутопсия, – сказал он, когда я не купилась на его наживку. – Кузен Уилфрид был очень информативен. Разрыв внутренних органов. Все от пищевода до органов к югу от экватора. Уилфрид сказал, что никогда не видел ничего подобного. Впечатляюще, так он сказал.

– А причина?

Я едва могла сдержаться, но терпела изо всех сил.

– Они понятия не имеют. По крайней мере, сейчас.

Мне срочно надо сменить тему.

– Уф, – сказала я с таким видом, будто мне это неинтересно. – Подумать только.

Мы ехали молча минуту или около того, погруженные в собственные мысли, а потом я сказала:

– Постойте-ка, как они могут производить вскрытие могилы святого Танкреда? Я думала, епископ запретил им.

– Похоже, епископ передумал. И канцлер Ридли-Смит тоже.

– Что?

– Это правда, – сказал Адам. – Хотя епископы в целом не славятся своей гибкостью, этот, похоже, кардинально поменял свой взгляд на данный вопрос. Он отменил отозвание разрешения.

– Но почему? С чего ему это делать?

– Есть много, друг Горацио, такого, что тебе и не снилось, – с эффектной улыбкой сказал Адам.

Почему люди вечно цитируют мне эту заезженную старую фразу? Последний раз это был доктор Дарби, а до него сестрица Даффи.

Почему люди всегда цитируют «Гамлета», когда хотят казаться умными?

По мне, так слишком много Шекспира!

– Что вы имеете в виду? – боюсь, я высказалась слишком резко.

– Возможно, его заставили, – ответил Адам.

– Ха! – сказала я. – Никто не отдает приказы епископу.

Я не эксперт в теологии, но даже я это знаю.

– Разве? – поинтересовался Адам, несколько самодовольно, как мне показалось.

– Вы знаете что-то, о чем мне не говорите, – поняла я.

– Возможно, – сказал он, с каждой секундой все больше и больше напоминая Чеширского кота.

Как он меня раздражает!

– Вы знаете, кто командует епископом, и не скажете мне? – спросила я.

– Не могу сказать, – ответил он. – Вот в чем разница.

Мы приближались к болотистой местности, окружавшей церковь. Адам нажал на тормоза, чтобы не задавить дикую утку, переходившую дорогу.

Я выскочила из машины, хлопнув дверью.

Глядя прямо перед собой, я направилась в церковь, оставив Адама Традесканта Сауэрби, магистра искусств, члена Королевского садоводческого общества и прочая и прочая, упиваться сознанием собственной значимости.

 

– А, Флавия, – произнес викарий, когда я спустилась в крипту и начала пробираться среди камней, – мы тебя ждали.

– Так мило с вашей стороны дать мне знать, – ответила я, изгибая шею, чтобы заглянуть ему за плечо.

Джордж Баттл и его рабочие вбили клинья под ту плиту, на которой лежал труп мистера Колликута.

– На самом деле это крышка саркофага, – приглушенным шепотом объяснил викарий с таким видом, будто он комментатор на «Би-би-си» и ведет репортаж с какой-то особенно торжественной церемонии для «Хоум Сервис».^[47]

Компактная лебедка должна была поднять камень, и веревки уже были подсунуты снизу.

– Ты как раз вовремя. Боже мой, подумать только, что через несколько секунд мы посмотрим в лицо… конечно, с учетом твоих склонностей, я знаю, ты бы не хотела пропустить момент, обещающий…

– Поднимаем! – скомандовал Джордж Баттл.

С гулким стоном камень приподнялся на дюйм.

– Говорят, когда открывали кое-какие королевские гробницы, рабочие находили обитателей нетронутыми временем, облаченными в доспехи, в золотой короне и с такими лицами, будто они только что заснули. А потом внезапно, через минуту или около того, оказавшись на воздухе, они рассыпались в прах. Представители королевских семей, разумеется, не рабочие.

– Тянем!

Камень со скрежетом приподнялся еще на дюйм.

– Возможно, тебя заинтересует, Джордж, – произнес викарий, – что каменщику, который вскрывал могилы цареубийц Кромвеля и Айртона,^[48] заплатили семнадцать шиллингов за беспокойство.

Джордж Баттл ничего не ответил, только с мрачным видом снова дернул веревку.

– Тянем!

Вот вокруг камня появилась темная трещина.

– О небеса! – проговорил викарий. – Я волнуюсь, как школьник. Давайте я помогу вам.

– Осторожно пальцы, викарий! – крикнул Джордж Баттл. – Вы лишитесь их, если эта штуковина упадет!

Викарий отскочил.

Теперь камень высвободился из своей выемки и медленно покачивался из стороны в сторону, будто двухтонный мраморный маятник.

Я ощутила порыв ветра и вдохнула холодную вонь могилы.

– Теперь поворачивай его, Норман. Хватайся за этот клин, Томми. Осторожно! Осторожно!

Камень сошел со своего места, обнажив черную зияющую дыру. Я подалась вперед, но смогла рассмотреть только несколько кирпичей, окаймляющих ее. Викарий положил мне руку на плечо и улыбнулся. Представлял ли он, что я его дочь Ханна, вернувшаяся из могилы ради этого чудесного, но жутковатого момента?

Он сжал мое плечо, и я положила свою ладонь на его руку. Никто из нас не произнес ни слова.

– Теперь ниже… ниже… ниже… Вот так… ниже… ниже…

С раздражающим грохотом камень опустился на пол.

– Хорошая работа, – сказал Норман, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Дай-ка сюда этот фонарь, – попросил Томми, и Джордж Баттл протянул ему его.

Томми забрался на край, широко расставил ноги и посветил фонарем в бездну.

– Чтоб мне провалиться, – пробормотал он.

Следующим был викарий. Он медленно выступил вперед, наклонился и, выглядывая из-за ног Томми, долго смотрел вниз.

Не говоря ни слова, он поманил меня согнутым пальцем.

Хотя прошло всего пару дней, мне казалось, будто я ждала этот момент целую вечность. Теперь он наступил, и я поймала себя на том, что колеблюсь.

Что я сейчас увижу? Святого Танкреда с нетронутым лицом? Бриллиант размером с яйцо индюшки – «Сердце Люцифера»?

Я медленно склонилась над краем ямы и заглянула внутрь.

На дне в свете фонаря, вероятно, десятью футами ниже, валялась куча заплесневевшей ткани и старых зеленых костей, запорошенная пылью и слегка пованивающая.

Это все покоилось в свинцовом саркофаге, крышка которого была снята и стояла в углу.

Ветхая палка из черного резного дерева, по форме отдаленно напоминавшая пастуший посох, была небрежно брошена поверх кучи, словно высохшая, потрепанная непогодой ветка, валяющаяся на угольях потухшего костра.

Епископский посох святого Танкреда, вырезанный из терновника Гластонбери, происходящего, как говорили, от самого Святого Грааля.

В более толстой части четко виднелась зияющая овальная дыра с гнутыми металлическими зажимами там, где что-то было. «Сердце Люцифера» исчезло.

Кто-то побывал здесь до нас.

 

 

– Бог мой, – сказал викарий. – Кто-то нас опередил.

Мы вдвоем стояли плечом к плечу на краю дыры, уставившись в нее, будто в недра колодца. Из неровного проема на полпути вниз нам в лицо повеяло холодной вонью. На дне ямы жалкие обрывки мантии святого Танкреда задрожали на ветру.

– Кто-то проделал дыру в стене, – сказала я.

– Обвал, – предположил Джордж Баттл, отстраняя меня от ямы и занимая мое место. – В старых церквях такое бывает.

Неожиданно и тихо за нашими спинами появился Адам. Он был одет в мягкую кепку, резиновые сапоги и куртку, укомплектованную кучей карманов, раздувшихся от научных причиндалов. Его экипировку завершала массивная сумка с камерой.

– Если можно, – довольно резко сказал он викарию, – я бы хотел спуститься до того, как нам помешают.

– Разумеется. Альберт, вы не могли бы дать мистеру Сауэрби лестницу…

Он обращался к мистеру Гаскинсу, вошедшему в склеп следом за Адамом.

– Лестницу? – переспросил мистер Гаскинс с таким видом, будто не знал значения этого слова или не хотел, чтобы его беспокоили.

– В кузове грузовика мистера Баттла есть лестница, – любезно подсказала я. – Даже несколько.

– Норман, – сказал мистер Баттл, глянув на подручных. Высокий Норман наклонил голову и вышел в сводчатый дверной проем.

Очень долго никто ничего не говорил, все переминались с ноги на ногу и смотрели куда угодно, только не друг на друга.

Я задумалась – почему.

Я мельком осмотрела оставшихся рабочих. Томми из Мальден-Фенвика воспользовался перерывом, чтобы выкурить сигарету. Другой мужчина, имени которого я не знала, отрицательно покачал головой, когда Томми достал пачку и предложил ему угоститься.

Никакой праздной болтовни не было. Только группа рабочих, беспокойно ожидающих, когда можно будет продолжить начатое.

Потом вернулся Норман с лестницей, и его громкое появление разрушило чары молчания. В результате шумного обсуждения лестницу наконец установили так, чтобы можно было спуститься в могилу святого.

Адам вскочил на край камня и поставил ногу на верхнюю перекладину.

– Пожелайте мне удачи, – сказал он, взял фонарь у Томми и начал спускаться.

– Адам… – начал викарий.

Адам остановился, уже почти скрывшись из виду. Вид у него был удивленный.

– Давайте помолимся, – обратился к нам викарий удивительно сильным голосом, и мы все склонили головы. – Господи! Ты стал для нас прибежищем от рода в род. Прежде чем появились горы и были созданы земля и вселенная, и от века и до века Ты существуешь. Не подвергай человека унижению! И сказал Ты: «Возвратитесь, сыны человеческие». Ибо тысяча лет в очах Твоих, Господи, как день вчерашний, который прошёл, и как стража в ночи. Аминь.

– Аминь, – эхом отозвались мы.

Вопросительное лицо Адама было обращено к нам и казалось странно бледным в свете фонаря.

– Просто на всякий случай, – сказал викарий.

– Спасибо, – тихо отозвался Адам и скрылся из виду.

Я узнала слова викария, это псалом 90 из «Устава погребения умерших». Но почему он его выбрал? Думал о святом Танкреде? Об Адаме? О потерянной дочери или о себе?

Пока Адам спускался, лестница подрагивала. Я заглянула за край и увидела, как он достает из сумки мощную вспышку. Вскоре шахта и даже комната, где мы находились, были освещены сериями белых вспышек из ямы.

Сверху мало что можно было рассмотреть. Мне пришлось довольствоваться тем, что можно было услышать. Сначала царила тишина, лишь иногда разбиваемая сдавленными восклицаниями. А потом Адам начал насвистывать.

Я сразу же признала мелодию. Это песня, которую мы пели в отряде девочек-скаутов, и мне вспомнились слова:

 

Упакуйте свои проблемы в старый мешок и улыбайтесь, улыбайтесь, улыбайтесь.

Пока у вас есть «люцифер»,^[49] чтобы зажечь сигарету, улыбайтесь, парни, в этом шик…

 

Никто в помещении не улыбался, как намекала нам песня. Рабочие неловко переглядывались, как будто насвистывание Адама, отражавшееся странным эхом, нарушило некое великое табу.

– Адам… – окликнул его викарий.

– Извините. – Слово всплыло из могилы и эхом повисло в воздухе.

Свистел ли он бездумно, или в этом скрывался некий смысл? Если так, то какой?

Только сейчас я осознала, что в склепе появились и другие люди. Одним из них был крупный мужчина в черном костюме, пасторском воротнике и с видом подчеркнутой святости.

Епископ. Никаких сомнений.

– Ваша милость, – сказал викарий. – И канцлер Ридли-Смит.

Он обменялся рукопожатиями с новоприбывшими, но не очень радостно.

 

Так вот он какой, канцлер – или член городского магистрата – Ридли-Смит, отец Джослина. И я его уже видела: он был тем мужчиной на фотографии, который вручал приз мисс Танти.

Я внимательно его изучила.

Суровый человек, подумала я, с жесткими водянистыми карими глазами, профессионально бегавшими по сторонам, постоянно перещелкивавшимися с одного из нас на другого, словно каретка пишущей машинки. Я сразу же пожалела всех обвиняемых, кому когда-либо доводилось стоять в суде перед этими неподвижными круглыми глазами.

Лоб у него был постоянно нахмурен, как у человека, который только что учуял неприятный запах, и это впечатление усиливалось тем фактом, что у него полностью отсутствовали брови и ресницы. Его покрытый пятнами нос был расплющен, как будто в молодости он занимался боксом, но не очень успешно.

Пьяница, – решила я.

Хотя член городского магистрата Ридли-Смит не был физически крупным человеком, одно его присутствие, казалось, выдавило весь воздух из склепа, и внезапно стало душно.

Он покачивался на удивительно крошечных ногах и нетерпеливо смотрел по сторонам.

– Ну что ж, давайте закончим с этим, – сказал он необыкновенно хриплым грубым голосом, доставая из кармана жилета часы с крышкой, выдвинул губу и проверил время. – Где останки?

Когда он неловко вернул часы на место, я не могла не обратить внимание, что его запястье, точно как запястье миссис Ридли-Смит на фотографии в Богмор-холле, было необычно слабым и гибким.

Что там говорил Доггер? Классический случай отравления свинцом.

Интересно, в давние дни в Индии член городского магистрата тоже проводил время с оловянными солдатиками жены?

– Мы еще не подняли их, – ответил викарий. – Я подумал, лучше подождать, пока вы…

– Не надо, вы заставляете церковь, суд и полицию ждать. Предлагаю продолжить.

Под церковью он имел в виду епископа; под судом себя. Кто же, черт возьми, представляет полицию?

И тут я заметила инспектора Хьюитта. Он стоял в тени рядом с епископом. Я улыбнулась ему, но, кажется, он меня не заметил. Его глаза двигались по склепу с тем же холодным выражением, что и у члена городского магистрата Ридли-Смита. А может, еще более холодным.

– Продолжайте, – распорядился епископ, облизывая губы.

И в этот самый миг на верху лестницы появилась голова Адама, его подбородок оказался точно на уровне каменного края могилы святого. Мне тут же вспомнилась голова Иоанна Крестителя.

– Что ж, – сказал он, нарушив иллюзию. – Внизу чисто.

– Кто этот… человек? – вопросил член городского магистрата Ридли-Смит. – Он не имеет права находиться внизу. Кто дал ему разрешение?

– Мы дали, – ответил епископ. – Может, вы припоминаете…

Но член городского магистрата Ридли-Смит уже не слушал. Его лицо стало похожим на одну большую грозовую тучу.

– Пойдем, Мартин, – прорычал он и неловко отступил от дверного проема.

Мартин, четвертый рабочий, тот Мартин, который все время молчал, который не обмолвился ни словом с тех пор, как я его впервые увидела, сказал бесцветным дерганым голосом:

– Теперь все кончено.

Три слова. Но их оказалось достаточно, чтобы в моем мозгу вспыхнул фейерверк, распространяя огни и искры во всех направлениях.

Этот голос! Я его уже слышала. Но где?

Мой слух никогда не подводил меня в прошлом, и я ожидала, что он не подведет меня и сейчас.

Я мысленно проиграла слова мужчины: «Теперь все кончено».

В глубине моего мозга что-то щелкнуло, и я услышала этот самый голос, говорящий: «Петр Ильич Чайковский… Франц Шуберт… «Лебединое озеро»… «Смерть и дева»…» Тот самый голос, который доносился из спрятанного громкоговорителя в комнате Джослина в Богмор-холле!

Бенсон!

Этот молчаливый рабочий – сторож Джослина! Он был здесь с самого начала и шпионил, когда вскрывали могилу святого Танкреда!

Когда я мельком увидела часть его лица на лестнице, я сразу поняла, что где-то его видела, но не могла вспомнить где. Разумеется, это было здесь, в склепе, где его безмолвное незаметное присутствие в тени не привлекало внимания.

Теперь он уходил из каменного помещения, шаркая следом за своим хозяином.

И как будто чтобы подтвердить то, что я и так знала, Томми сказал:

– Пока, Бенсон.

– Ну что ж, – вмешался епископ. – Я предлагаю продолжать. Уже поздно. Завтра Пасха. У нас осталась лишь пара часов и еще много работы. Пожалуйста, сообщите мне, когда останки извлекут, мистер Гаскинс, и мы приготовим оссуарий.

И он тоже удалился.

Адам забрался на край камня и уселся, болтая ногами в дыре.

Откуда-то снизу раздался грохот дерева, и лестница застучала о каменные края.

– Привет! – окликнул Адам, глядя в дыру. – В могиле кто-то шевелится.

Лестница снова дернулась, и появилось красное лицо, измазанное грязью и удивившееся при виде нас.

Это был сержант Грейвс.

– А вот и вы, шеф, – сказал он инспектору Хьюитту, освещая фонарем путь, по которому пришел сюда. – Этот туннель и правда ведет отсюда на церковное кладбище.

Блестяще, – хотела сказать я, но придержала рот на замке. Очевидно, что вторая ветвь туннеля, та, по которой я не пошла, ведет в настоящую могилу святого Танкреда.

Сержант слез с лестницы и уселся на краю ямы рядом с Адамом, смахивая грязь с одежды.

Инспектор кивнул, его лицо не выражало никаких эмоций. Он не произнес того, что наверняка было у него на уме: что марш-бросок сержанта по туннелю, словно пылесос, наверняка стер все следы грабителей.

Но и следы моей разведки тоже, так что я решила ничего не говорить. Возможно, инспектор вообще не знает о «Сердце Люцифера». И епископ с канцлером тоже.

Однажды я слышала пословицу: «Не буди лихо, пока сидит тихо».

Придержу-ка я язык за зубами. Да не скажет никто и никогда, что Флавия де Люс – болтушка.

Но что это? Инспектор Хьюитт поймал мой взгляд и движением головы в сторону и закатыванием глаз посылал мне послание, ясное, как газетные заголовки. НАВЕРХ, говорило оно. НЕМЕДЛЕННО.

 

Мы мило прогуливались по длинной траве в задней части кладбища, инспектор и я.

– Твои отпечатки повсюду в этом туннеле, – сказал инспектор, указывая на оживленную гробницу Кассандры Коттлстоун.

Я изобразила удивление и затруднение. Легко заметить, что куча людей носит легкие парусиновые туфли на резиновой подметке.

– Не утруждайся, – добавил он. – У нас есть отпечатки твоих ног в документах. И отпечатки пальцев тоже.

– Что ж, – сказала я. – Это долгая история. В трубу органа угодила летучая мышь, и я пыталась выяснить, как она попала в церковь. Я боялась, что у нее бешенство. Не хотела, чтобы с Фели что-нибудь случилось. Она помолвлена и собирается замуж, знаете ли, и я опасалась…

Я попыталась разыграть спектакль под названием «содрогания и всхлипывания», но не получилось.

Проклятие! Я всегда могла пустить слезу в случае необходимости. Что, черт побери, со мной произошло? Я становлюсь черствее? Вот что значит двенадцать лет?

– Очень похвально, я уверен, – заметил инспектор. – И что ты обнаружила в кроличьей норе?

Поскольку слезы меня подвели, я решила поразить его подробностями.

Я зачастила, и довольно честно:

– Туннель ведет от гробницы Коттлстоун в место, где я обнаружила тело мистера Колликута. Было еще одно ответвление, но я туда не ходила. Есть камень, который можно сдвинуть с помощью железных ручек. Вот как они его туда принесли. Его убили внутри органа и принесли туда либо через гробницу, либо через кладбище и туннель. Судя по отпечаткам ног, которые были там до моих, я подозреваю, что убийца не один человек.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался инспектор.

– Нет, – откровенно солгала я.

Как я могу рассказать ему о мисс Танти, или Безумной Мег, или о Джослине Ридли-Смите, или о миссис Баттл, или даже об Адаме и «Сердце Люцифера»?

Как я уже говорила ранее, надо же дать ему возможность хоть что-то обнаружить самостоятельно. Это честно.

– Флавия…

Я люблю, когда он произносит мое имя.

– Ты должна помнить, что на свободе опасные убийцы.

Мое сердце заколотилось.

Опасные убийцы на свободе! Это слова, услышать которые мечтает каждый сыщик-любитель. С тех пор как я впервые услышала их по радио, когда их произнес Филип Оделл в «Деле о пропавших мраморных шариках», я жаждала, чтобы кто-то сказал их мне. И вот оно! «Опасные убийцы на свободе!» Мне хотелось пожать инспектору руку.

– Да, – отозвалась я. – Знаю. Буду осторожна.

– Это не просто вопрос осторожности. Это дело жизни и смерти.

«Дело жизни и смерти!» Еще одна великая фраза! Вероятно, еще более великая, чем «опасные убийцы на свободе».

Чаша преступлений переполнена, – подумала я.

– Флавия, ты меня не слушаешь.

– Слушаю, инспектор, – уверила его я. – Просто думала о том, как благодарна вам за предупреждение.

– Ты должна держаться от церкви как можно дальше. Понимаешь?

– Но завтра же Пасха!

– Можешь посещать ее со своей семьей. Все.

Все? Меня отсылают? Выгоняют, словно горничную, которую поймали на том, что она сунула нос в хозяйский шерри?

Он уже уходил прочь по высокой траве, когда я додумалась его окликнуть:

– Инспектор, как миссис Хьюитт?

Он не остановился и не обернулся. На самом деле он даже не замедлил шаги.

Явно он меня не услышал.

 

 

Не спрашивайте меня откуда, но, проезжая на «Глэдис» мимо каменных грифонов на воротах Малфорда, я знала, что что-то не так.

Трудно объяснить, но было такое ощущение, что между ударами сердца дом куда-то исчезает, словно невидимый художник то стирает его, то рисует заново.

Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного.

Казалось, каштановая аллея никогда не кончится. Чем усерднее я крутила педали, тем медленнее, казалось, приближалась.

Но наконец я открыла входную дверь.

– Привет! – окликнула я, будто путник, неожиданно наткнувшийся на ведьминский домик посреди леса, будто я не живу здесь всю свою жизнь. – Привет! Кто-нибудь дома?

Разумеется, ответа не было.

Они, скорее всего, в гостиной. Они всегда в гостиной.

Я побежала в западное крыло, стуча ногами по коврам.

Но гостиная пустовала.

Я удивленно стояла в дверях, когда за моей спиной что-то стукнуло.

Должно быть, звук донесся из отцовского кабинета, одной из двух комнат Букшоу, доступ в которые был запрещен. Второй был будуар Харриет, который, как я уже говорила, отец сохранял как мемориал, где каждая бутылочка из-под духов, каждая пилка для ногтей и пуховка оставались точно в том виде, как они были, когда она покинула дом в тот последний день.

В будуар нельзя входить ни при каких обстоятельствах, а в кабинет отца можно входить только по его распоряжению.

Я постучала и открыла дверь.

Доггер с удивленным видом поднял глаза. Неужели он не слышал, как я бежала по вестибюлю?

– Мисс Флавия, – произнес он, откладывая альбом с марками, который упаковывал в коробку.

– Что случилось? – спросила я. – Где все? – Я все еще чувствовала неловкость после нашей последней встречи, когда меня внезапно накрыла волна сентиментальности.

– Полагаю, мисс Офелия ушла в спальню по причине головной боли. Мисс Дафна сортирует книги в библиотеке.

Мне не требовалось спрашивать – зачем. Сердце мое упало.

– А отец?

– Полковник в своей комнате.

– Доггер, – выпалила я, – что случилось? Я поняла, что что-то не так, когда только проехала ворота Малфорда. В чем дело?

Доггер кивнул.

– Вы тоже это чувствуете, мисс.

Никто из нас не мог подобрать слова, а потом Доггер произнес:

– Полковнику де Люсу позвонили.

– Да? От кто?

Мне так не терпелось, что я даже не смогла сказать «от кого?».

– Боюсь, не могу сказать, – ответил Доггер. – Звонивший не представился. Он настоял на том, чтобы говорить непосредственно с полковником де Люсом.

– Это все дом? – спросила я. – Букшоу продали?