Глава 9 • ПАМЯТЬ

С самого рождения начинает действовать наша память и действует безостановочно всю жизнь. А с какого-то возраста каждый помнит все или почти все, что случалось с ним в жиз­ни и что имело значение для его жизни.

Память не есть что-то специально школьное. Памятью об­ладают все люди, даже если они никогда не учились в школе и не читали ни одной книги. Это — непроизвольная память. Важное для нас мы запоминаем без всяких усилий, без вся­кого заучивания, без всякой работы.

В школе же необходимо запоминать многое такое, что само собой не запомнится: нужна волевая память, память по принуждению, нужны специальные усилия, работа по запоми­нанию. Какими должны быть эти усилия? Что надо делать?

Одно совершенно ясно: действовать надо только в согла­сии с природой памяти. Всякая попытка действовать против природы в конце концов приведет лишь к тому, что придется вздохнуть и пожаловаться: «У меня плохая память». Но неле­по сажать дерево корнями вверх, а потом жаловаться на плохую почву!

Попробуем исследовать природу непроизвольной памяти, подметить ее законы, с тем чтобы перенести эти законы на волевую память.

Начнем, как всегда, с самого очевидного: мы легко и непринужденно запоминаем то, что нам очень нужно. Пред­ложение выучить наизусть расписание электричек с Белорус­ского вокзала покажется почти издевательством, и нам пона­добится несколько часов изнурительной работы, чтобы запом­нить столбец ничего не значащих для нас цифр. Но представьте себе, что вам действительно нужно вечером попасть на электричку, прийти на вокзал вовремя, и вы мгновенно запом­ните часы и минуты отправления поездов. Телефон друга запоминается сразу, случайный телефон тут же вылетает из головы. И если человек говорит девушке, что он не виноват в том, что не пришел на свидание, потому что он просто забыл о нем, то девушка может сделать вполне закономерный вы­вод: ее не любят. Любимое не забывается.

Наша память устроена так, что она сама удерживает все, что нам интересно, важно, необходимо для жизни, и нетруд­но понять, почему она так устроена. Иначе голова была бы захламлена тысячами ненужных вещей. Память удерживает только нужное!

Учить, не стараясь выучить, учить без цели, без жела­ния — пустое занятие, глупая растрата времени и сил. Память изо всех сил сопротивляется, ей не нужно то, что мы учим — а мы вдалбливаем, вдалбливаем… Может ли быть более глу­пый способ заниматься?

Это доказано и в опытах психологов. Испытуемых просили выучить наизусть ряд бессмысленных слогов и записывали, сколько повторений для этого потребовалось. Потом стара­лись как-то заинтересовать их в работе: устраивали соревно­вание или обещали награду. И людям с той же самой памятью нужно было чуть ли не вдвое меньше повторений для заучи­вания таких же бессмысленных слогов.

Интересно, что многие ребята на опыте своем открыли этот закон и научились пользоваться им. Они старались мыс­ленно поставить себя в такое положение, в котором сегод­няшний урок крайне необходим, — и сразу обострялась па­мять, и сразу становилось легче и интереснее учить даже са­мый ненавистный урок!

Вот рассказ Леры Трояк, которая живет на станции Варфоломеевка, Приморского края:

«Меня зовут Лера. Я учусь в восьмом классе. Самый скуч­ный для меня предмет — это анатомия. Может, и не так он скучен, как противен. Учишь его и не веришь, что ты состоишь из всего того, что там написано. Особенно противно стало, когда учительница отрезала голову лягушке. Этот поступок я даже не знаю, как оценить. Все-таки чтобы отрезать невин­ной лягушке голову под хохот бессердечных мальчишек, на­до быть и самой бессердечной. Я тогда плакала. Ведь ученые если и делали этот опыт, то от этого только польза, а мы ведь читали в учебнике про опыт, зачем же еще показывать? Раз­ве мы не верим? И я получила по анатомии тройку. Но вот прочитала про «Учение с увлечением» и задумалась: может, есть такой способ, чтобы и мне смогла понравиться анатомия?

Я подумала: а большую ли пользу приносит этот предмет? И решила: очень большую — ведь наши врачи без анатомии не могли бы вылечить людей, они бы не знали, где у челове­ка сердце, где легкие. Я представила себе, что мы с подруж­кой заблудились в тайге и она сломала себе ногу, а я не чи­тала параграф, где об этом написано, и Люда осталась кале­кой. Я так себе это внушила, что даже испугалась, и выучила чуть ли не наизусть этот параграф и еще один лишний (на всякий случай). Потом пошла к подружке и сделала задание, указанное в учебнике, тренировалась на Люде оказывать пер­вую помощь. Я даже не знала раньше, что можно так инте­ресно учить урок. Мы нашли старые журналы и прочитали все статьи о переломах, вывихах и растяжениях, а потом до са­мого вечера перевязывали друг друга. Вчера я получила пя­терку и считаю, что мой опыт удался. Потому что опять учу анатомию сегодня, хотя знаю, что меня не спросят завтра. Теперь хочется всегда учить так все предметы. Вдруг ты не научишься читать карту, а тебе это необходимо в данный мо­мент, а вдруг к тебе подойдет иностранец, а ты не знаешь английского языка, и англичанин везде будет рассказывать, ка­кие глупые люди в Советском Союзе: ведь по одному челове­ку судят о целом коллективе… Учение с увлечением! Трояк Валерия».

А Вера Губина из поселка Октябрьского, Свердловской области, научилась даже… «превращаться» в разных людей, в зависимости от предмета:,

«Если я учу химию или физику — я химик или физик, но никто не верит в мои открытия. И мне нужно доказать, убе­дить людей. А вдруг я ошибаюсь? Проверяю свою работу вновь и вновь. Если решено верно — я рада, что все хорошо. Когда учишь алгебру или геометрию, здесь можно придумать множество занятий: конструктор (на каждый день разный: авиаконструктор, конструктор космических кораблей и про­чее), ученый-математик, архитектор и еще много.

И вот сижу решаю. Нужно разработать новую модель са­молета, но для этого нужно сделать много расчетов, решать задачи.

Учу зоологию — я медик. Мне нужно знать строение всех живых существ, чтобы потом проводить на них опыты, кото­рые помогут победить болезни человека. Или же я биолог, и я хочу принести пользу человечеству.

И так к каждому предмету можно найти подход. Тогда все, что ты учишь, покажется интересным, новым и, главное, нуж­ным. Все эти превращения мне очень помогают».

Дальше умная эта девочка рассуждает совсем серьезно — видимо, ее опыты не прошли зря и она научилась предвидеть возможные возражения. Замечательное свойство! Вера Губина пишет:

«Может быть, кто-нибудь скажет, что такое серьезное де­ло, как учение, превратилось в игру. Мне кажется, он будет неправ. Ведь, превращаясь, ученик получает крепкие знания. Ему интересно. Он хочет учиться. И ведь он может выбрать профессию по душе. Он переберет уйму профессий. И какая-то ему понравится больше всех. Ведь эти превращения помог­ли мне и заинтересоваться учением, и я уже знаю, кем буду. Я буду инженером-строителем.

До свидания!

Учение с увлечением!

Извините за почерк, но я еще не очень хорошо могу пи­сать левой рукой».

Почему Вера пишет левой рукой, она забыла сообщить. Может быть, правая — болит, а может быть, Вера «превратилась» в левшу.

Степа Мельников из поселка Усга, Кировской области, «превращается» немножко по-другому. «Моим нелюбимым предметом была математика, — пишет Степа. — И я вообра­зил, что я — великий математик, и стал делать задачу. Через полчаса она у меня получилась». На восьмой день пребывания в великих Степа обнаружил: «Когда я сажусь делать уроки по -математике, то очень радуюсь! И во всем этом мне помогло учение с увлечением. Теперь у меня такое правило: «Мате­матика — мать учения. Без математики никуда, но с матема­тикой везде».

«Нравится ли вам такой способ учения? — спрашивает Степа. — Лично мне — очень».

Еще бы: Степа, как видно из его письма, стал лучше учить­ся, стал решать задач больше, чем задано. У него и на этот счет появился девиз: «Чем больше, тем лучше».

Многие ребята, особенно девочки, когда делают уроки, «превращаются» в учителей. Таня Бабий из Ялты рассказывает урок куклам своей младшей сестры, а потом спрашивает их: «Я вызывала каждого ученика и задавала вопрос по теме, а затем, уже в роли отвечавшего «ученика», я отвечала на воп­рос. После опроса всех учеников я вновь прочитывала все домашние задания (вслух), еще раз отвечала на все вопросы в конце текста и закрывала учебник».

А Надя Махова из поселка Свердлова, Московской области, даже сделала классный журнал, написала в нем по алфавиту список класса и «начала делать опрос (то есть спрашивать са­ма себя). За каждый ответ ставлю соответствующую отмет­ку». Так Надя с переменным успехом занималась несколько дней, пока не обнаружила: «Раньше мне казалась эта география каторгой, а сейчас, когда приду из школы, так и хочется быстрее сделать уроки и садиться за географию. А почему? Да потому, что когда ее так делаешь, то думаешь больше, что ты учитель, а не ученик, и самому становится интересно… Этот журнал я буду вести целый год, чтобы география мне опять не разонравилась».

И Лера, и Вера, и Степа, и Надя поняли первое и главное природное свойство памяти: она легко впитывает то, что нуж­но человеку, и не хочет вбирать в себя ненужное.

Следовательно, прежде чем начать урок, надо любым способом убедить себя, что он остро необходим. И если для этого вам нужно мысленно «превратиться» хоть в чудище морское, не стесняйтесь, «превращайтесь»!

А позже, когда мы /влечемся предметом и начнем в нем немножко разбираться, все эти превращения станут ненужны­ми, потому что мы станем понимать логику самого предмета, порядок тем, разделов, глав и параграфов, и нам нужно бу­дет учить для изучения самого предмета, и память наша бу­дет работать безотказно.

Знаменитому разведчику Николаю Кузнецову предстояло пробраться в занятый фашистами город под видом лейтенан­та гитлеровской армии Пауля Зиберта. Но чтобы его не раз­облачили, Кузнецов должен был выучить назубок не только биографию Зиберта, имена всех его родных и знакомых, но и все, что мог знать Зиберт: адреса магазинов, где Зиберт покупал перчатки, названия ресторанов, где он мог бывать, результаты футбольных матчей, которые он мог посещать… И все это надо было выучить за неделю!

У Кузнецова была хорошая память, он развил ее в школе. Вдобавок она еще больше обострилась, потому что от того, насколько прочно выучит он все про Зиберта, зависела жизнь разведчика и выполнение задания.

А мы видели уже, что жизненная необходимость резко усиливает память.

Но вот как учил все эти трудные мелочи Кузнецов: он вну­шил себе, что все это действительно было с ним, что он дей­ствительно покупал перчатки в чужих немецких городах и был на футбольных матчах. Он внушил себе, что он не за­поминает новые для него сведения, а только вспоминает их… И задача была выполнена: позже, во вражеском тылу, в раз­говоре с фашистами, Кузнецов мог непринужденно отвечать на самые каверзные вопросы.

Легче всего мы запоминаем не слова, не картины, а то, «то мы сами делали — реально или в уме. Лучше всего за­поминаются наши собственные действия!

Это доказал психолог П. И. Зинченко.

Он проделал такой простой опыт (почти все опыты кажут­ся простыми после того, как их кто-то поставит): взял карточ­ки с рисунками и пронумеровал их. Потом попросил ребят классифицировать карточки по рисункам, разложить их в определенном порядке. На следующий день ребят спросили: какие рисунки вы запомнили и какие цифры? Оказалось, что хотя ребят и не просили ничего запоминать, многие рисунки они непроизвольно запомнили. Цифры же почти не запомни­лись им.

Тогда взяли другую группу ребят и попросили их раскла­дывать карточки по порядку цифр. На следующий день ока­залось, что эти ребята непроизвольно запомнили цифры, а рисунки запомнили хуже…

В чем же дело? Ведь и те и другие видели перед собой и рисунки и цифры; и те и другие ничего не старались за­поминать; но одни запомнили рисунки, другие — цифры…

Значит, сила непроизвольной памяти зависит не от содер­жания того, что перед глазами, а от чего-то другого… От че­го же?

От наших действий. Действовали с цифрами — запомнили цифры. Действовали с рисунками — запомнили рисунки.

В другом опыте ребятам давали легкие задачи, на следу­ющий день просили вспомнить, какие числа были в них. Ре­бята называли некоторые числа. Тогда давали трудные зада­чи — и ребята запоминали числа гораздо лучше, потому что они дольше и серьезнее действовали с этими числами.

Мы непроизвольно запоминаем то, с чем мы действуем, оперируем. Чем больше работы с материалом, тем больше мы запоминаем непроизвольно.

Значит, когда учишь урок, то самое невыгодное — повто­рять слова, написанные в учебнике. И самое выгодное — мыс­ленно действовать с параграфом или страничкой, заданной на дом.

Что значит действовать?

Мы говорили уже о том, как создаются понятия: каждое понятие есть мысленное действие, создание модели в голове, конструирование такой модели. Чтобы составить понятие о маятнике, надо создать в голове мысленную модель маятни­ка; чтобы запомнить ход Полтавской битвы, надо не просто разобрать это сражение в уме, но понять его значение для России, вспомнить все, что предшествовало битве, и проду­мать ее последствия — словом, надо хорошенько «повозиться» с материалом, и тогда он сам собой запомнится, потому что действия наши запоминаются непроизвольно, без усилий. Петр Великий, вероятно, хорошо помнил ход Полтавской битвы потому, что он не читал о ней, а руководил ею, действо­вал. Нам же, чтобы запомнить его действия, тоже надо самим что-то поделать, хотя бы в уме, — без этого мы ни за что не сумеем составить понятия о битве 1709 года и запомнить, кто с кем сражался, кто победил и почему.

Возможность действовать с материалом есть всегда, надо только чуть-чуть подумать. Казалось бы, что можно приду­мать, если задали учить внутреннее строение речного рака? Что может быть скучнее! Учи, зубри, да и только! Таня Красько из Харькова ужасно мучилась однажды, прежде чем взяться за учебник зоологии: «Я сначала сделала все остальные уро­ки, а потом решила учить внутреннее строение рака. Пока я делала уроки, меня терзала мысль, что дело движется к зоо­логии. Я себя выругала и решила сделать передышку. Эта пя­тиминутная передышка растянулась на три с половиной часа. Я не могла заставить себя заниматься. Уже сев, подумала, что я неправильно все поняла, надо не только внушать себе, что работа интересна, а делать ее интересней. Я взяла мамин медицинский атлас и стала сравнивать внутренности рака с внутренностями человека. Мне эта работа понравилась. Я по­лучила удовлетворение…»

Отчего Таня получила удовлетворение? Ведь внутренности речного рака нисколько не изменились от того, что их сравни­ли с внутренностями человека, не стали они ни скучнее, ни интереснее.

Но изменилась работа Тани. Пока она собиралась просто зубрить, она никак не могла сесть за работу. Но как только она придумала, как действовать — а сравнение, которое она провела, это и есть умственное действие, ей сразу стало ин­тересно и легко. И главное — можно поручиться! — Таня за­помнит несчастные внутренности бедного рака на всю жизнь! Потому что она действовала,а действия наши, особенно са­мостоятельные, запоминаются надолго.

Саша Титов из Мурманска придумал действие попроще: в упражнении по русскому языку он наметил как бы «стан­ции» — заглавные буквы у имен собственных. «Я говорил се­бе, — рассказывает Саша, — что заглавные буквы очень кра­сивые и выглядят внушительно. Я старался писать как можно красивее, выполнял все задания и наконец первого октября почувствовал что-то похожее на удовольствие, когда делал русский язык. А третьего октября нам не задали по русско­му, и я был огорчен».

Таня сравнивала,Саша делил материал на части, причем довольно произвольно, случайно — по заглавным буквам. Ес­ли же мысленно проделать операцию разделения по логиче­ским частям, то результат будет еще лучше.

Нетрудно сообразить, почему так получается. Ведь способность запоминать крючочки и черточки, составляющие буквы в книге или тетради, — самая новая способность человека. Природа не могла предусмотреть, что человек окажется та­ким хитроумным и изобретет письмо и книгопечатание. При­родное в нас хорошо видит, слышит, осязает. Но в книге прак­тически ничего не видно, и не говорит она, и на ощупь — не круглая и не жидкая, а на вкус — не кислая и не соленая. Поэтому если читать книгу только глазами, не работая умом, если воспринимать только слова, то никак их не запомнишь. Это самая слабая способность — запоминать напечатанные слова! (Хотя есть люди, у которых эта способность очень раз­вита: книжная страница как бы отпечатывается у них в памя­ти.) Обычному человеку гораздо легче запомнить не прочи­танное, а увиденное и услышанное. Значит, когда читаешь учебник, то надо мысленно видеть и слышать то, о чем гово­рится в нем, — должна работать способность к представле­нию.

Все, даже первоклассники, слыхали, что нельзя учить бес­смысленно, то есть зубрить. Но люди обычно думают, что нужно извлекать смысл из написанных на бумаге слов.

Между тем смысл надо не извлекать, а вкладывать! На бу­маге нет сада, реки, Уота Тайлера и повстанцев Болотнико­ва — на бумаге только черточки и точки. В эти черточки-буковки нам самим приходится вкладывать смысл, по возможности тот же самый смысл, который хотел вложить автор. Вот это и значит о-смысливать текст, придавать ему смысл, понимать его.

Поэтому-то общее развитие человека и определяет его способность к учению. Чем больше у меня в голове понятий, смыслов, тем больше смысла я могу вложить в каждое сло­во, тем точнее и богаче представления, которые стоят за сло­вом.

Учить урок — значит наполнять каждое слово точным смыслом, создавать в сознании богатые и яркие картины, по­стигать понятия. Вся эта умственная работа приведет к тому, что материал непроизвольно запомнится.

Будем осмысливать текст, вкладывать смысл в каждое слово; работать с ним — делить на части, сравнивать, сопоставлять, доискиваться до причин, изучать следствия, не думая о том, чтобы запомнить, — и непроизвольная память сработа­ет сама,

И лишь после того, как все понято и поработала, независи­мо от нашей воли, непроизвольная память, лишь после то­го приступим к заучиванию.

Потому что — никуда от этого не денешься! — только волевое, преднамеренное, произвольное запоминание, только изучение материала с прямой целью — запомнить, только оно дает прочное знание, знание навсегда.

Я проделал такой смешной опыт: попросил двадцать взрос­лых людей, окончивших школу двадцать—тридцать лет назад, вспомнить некоторые исключения из правил русской грамма­тики. Не запинаясь, не ошибаясь, ни на мгновение не задумы­ваясь, все говорили мне:

— Уж, замуж, невтерпеж! Гнать, держать, дышать и слы­шать, смотреть, видеть, ненавидеть, и обидеть, и терпеть, и за­висеть, и вертеть… Стеклянный, оловянный, деревянный…

Но никто — ни один человек! — не мог сказать, например, из какого же правила исключения «уж, замуж, невтерпеж».

Исключения помнят все.

Правила — никто.

Потому что исключения крепко учили наизусть. Старый русский педагог Каптерев говорил, что «настоящее твердое и правильное запоминание есть запоминание воле­вое».

В дореволюционной гимназии очень много учили наизусть. Чтобы сдать экзамены на аттестат зрелости, надо было, на­пример, знать наизусть девяносто шесть стихотворений и про­заических отрывков, в том числе одних только басен Крыло­ва — двадцать, стихотворений и отрывков из поэм Пушкина— двадцать три…

Можно по-разному относиться к этому, можно презритель­но бросить: «Зубрежка». Но такая «зубрежка», хоть она и нелегка была, очень развивала память.

Маркс для развития своей памяти в юности учил наизусть стихи на неизвестных ему языках: чтобы работала (и развива­лась) только память.

Когда я учился в школе, наша преподавательница литерату­ры заставляла нас учить наизусть большие отрывки — цита­ты — из всех произведений, которые мы проходили. Мы, есте­ственно, злились на нее и потешались над этими цитатами. Судачили, говорили, что учительница эта больше ни на что не способна, только заставить выучить цитаты.

Но пришли экзамены, и нам было легко писать сочинения. Е ту пору книгами на экзаменах пользоваться не разрешалось. А прошло много лет, и если скажут «Война и мир» — сразу вспоминается: «Старый дуб, весь преображенный, раскинув­шись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца…» — и так далее, и так далее, и ви­дишь Андрея Болконского перед собой, и слышишь внутри себя дивную речь Толстого…

Оттого, что учили основательно.

Неосновательное учение не имеет силы. Что само собой запомнилось, то само собой и забудется; что легко пришло, легко уйдет.

Так что же, все зубрить наизусть?

Нет, отчего же.

На уроке понять.

Многое невольно запомнить.

Облегчить себе этим волевое запоминание.

Потом запоминать, стараясь запомнить навсегда.

Впрочем, не надо «навсегда». Поставим ли мы цель «за­помнить до утра» или «запомнить навсегда» — результат бу­дет один и тот же.

Закономерности волевой (произвольной) памяти изучены в экспериментах лучше всего. Рассказывать о них долго, по­лучится целый том. Поэтому просто перечислим некоторые из тех открытий, которые сделали ученые. Сравним их со сво­им опытом запоминания.

Это интересное занятие.

1.

Трудность запоминания растет не пропорционально объ­ему. Чтобы запомнить двадцать строк, надо не в два раза больше времени, чем на десять строк, а гораздо больше. Но чем больше объем заучиваемого материала, тем дольше со­храняется он в памяти! Большой отрывок прозы выгоднее учить, чем короткое изречение.

2.

При одинаковой работе количество запоминаемого тем больше, чем выше степень понимания. В опыте пятнадцать бессмысленных слогов пришлось повторять двадцать раз, пят­надцать отдельных слов — восемь раз; пятнадцать слов, свя­занных по смыслу, — только три раза.

3.

После того как материал удалось по памяти воспроиз­вести, можно вреде бы и кончать работу. Дополнительные по­вторения избыточны. Но эти избыточные повторения резко увеличивают сохранность материала в памяти и качество со­хранения.

4.

Распределенное заучивание лучше концентрированного. Это значит, что лучше учить с перерывами, чем подряд. Луч­ше учить понемногу (по десять—пятнадцать минут) много дней, чем помногу (полчаса-час) один-два дня. Если варьи­ровать перерывы между упражнениями, можно найти лучшее для нашей памяти распределение. Надо провести над собой опыты. Чем больше и сложнее материал, тем преимущества распределенного во времени учения становятся значительнее.

5.

До шестнадцати строк текста выгоднее учить целиком.

6.

Когда учат по частям, доходят до конца и «собирают» все вместе, то кажется, будто возникла совсем новая задача и все надо начинать сначала. Появляется разочарование, вся работа разлаживается, результаты ухудшаются. Этой времен­ной трудности нельзя поддаваться, потому что она обязатель­на для всех, и обойти ее нельзя.

7.

Если просто много раз подряд читать текст, то через четыре часа останется в памяти примерно шестнадцать про­центов его. Если же тратить пятую часть времени на повторе­ния, то через те же четыре часа останется в памяти девятна­дцать процентов. Потратить две пятых времени на повторе­ние — останется двадцать пять процентов.

Чем большую часть времени тратим мы на повторение по памяти, а не на простое многократное чтение, тем выгоднее.

8.

Из двух материалов — большего и меньшего — выгод­нее начинать учить с большего.

9.

Результаты самой первой попытки воспроизвести мате­риал по памяти очень устойчивы, даже если мы воспроизвели неправильно. Первая попытка имеет решающее значение, вто­рая— важна, третья и четвертая лишь немного улучшают ре­зультат, пятая обычно не нужна.

10.

Если во время отдыха между заучиванием и повторе­нием мы спали, то материал почти не забывается. Если бодр­ствовали, занимались другими делами, то за это же время он забудется.

Во сне человек не запоминает — но и не забывает, пото­му что забывание — тоже, видимо, работа…

Но отчего для учения наизусть, для прочного запоминания надо много раз повторять? Отчего не запоминает обычный человек с первого раза?

Поблагодарим природу, что это так. Представьте себе, что все, с чем мы встретились в жизни, сразу и навсегда запоми­нается. Что творилось бы в голове!

Но мы уже видели, что в памяти удерживается лишь то, что остро нужно человеку; что лучше всего запоминаются на­ши действия (очевидно, это свойство выработалось в процессе труда, как и все другие важнейшие психические свойства че­ловека). Теперь можно сказать и о третьей основной особен­ности памяти: в ней удерживается, как правило, лишь то, что находит какое-то применение в деятельности человека.

Дорогу в школу не приходится специально заучивать: мы просто ходим по ней и через несколько дней можем до­браться до школы с завязанными глазами. И не приходится заучивать план действий, необходимых для того, чтобы за­бить гвоздь, проехаться на коньках, почистить зубы, зашнуро­вать ботинки, — все эти планы прочно сидят в голове, хотя когда-то нам пришлось специально учиться и чистить зубы, и кататься на коньках, Потом эти простые умения нужны были нам очень часто, мы применяли их постоянно, и вот запом­нили.

В нашем сознании прочно закреплены сотни таких планов действий: мы не задумываясь, не путаясь садимся в трамвай, или чистим картошку, или пишем буквы в тетради, или поли­ваем цветы.

Собственно, все, что есть у нас в голове, — это набор знаний, набор образов и набор планов действий. Ко­гда мы узнаем в школе правило умножения или деления, мы тем самым осваиваем новые планы действия. Как закрепляют­ся они? Только применением, постоянным применением: мы тысячу раз умножаем и делим, до тех пор, пока не начинаем умножать и делить почти автоматически. А то, что не находит применения, так же автоматически вылетает из головы, даже самой талантливой.

Когда мы учим материал наизусть, мы как будто применя­ем его, как будто он нужен нам второй, третий, четвертый раз. Каждое повторение — это своего рода применение, мож­но сказать, псевдоприменение. Заучивая, повторяя материал несколько раз, мы слегка обманываем нашу память ложными, будто бы нужными применениями. И память сдается, удержи­вает материал.

Но каждому понятно, что действительно прочное запоми­нание возможно лишь тогда, когда применяешь материал по многу раз на протяжении долгого времени. Любой сегодняш­ний урок, если всмотреться в него, требует применения мно­гих знаний и умений, полученных прежде. Повторить их в уме — несколько минут. Но зато какая прочность, точность, ясность в голове!

А учить что-нибудь наизусть и тут же забывать — значит разрушать память непоправимо, разрушать способность к прочному запоминанию.

После того как было приведено множество правил учения наизусть и сказано столько слов о памяти, самое время ска­зать об огромном вреде учения наизусть.

…Одному человеку дали очень сложную инструкцию для работы на новой машине. Он прочитал ее сорок шесть раз подряд и так и не смог понять, что же ему надо делать.

Тогда ему предложили выучить ее наизусть.

— Как! — вскричал бедолага. — Я еще и наизусть учить должен?!

И выучил с шестого повторения.

Как бы ни было трудно учить наизусть, но во много раз. Труднее думать, понимать, строить мысленные модели понятий. Оттого-то в школе некоторые ребята и выбирают легкий путь — путь бессмысленного запоминания, то есть зубрежки. Сначала, в первом, втором, третьем классе, все идет как по маслу: уроки небольшие, выучить их ничего не стоит, слегка подзубрил — пятерка обеспечена. И мама рада, и сам до­волен…

Расплата наступает позже.

«В пятом классе у меня по истории была пятерка, — пи­шет И. К. из Фрязино, Московской области. — Это потому, что я все параграфы учила наизусть. Но на это уходило пол­тора часа. А сейчас я их наизусть не учу, они очень большие. Получаю тройки. Я не понимаю, зачем нужна история. Ну зачем нужно учить про жизнь и быт феодалов, про то, как жиля славяне? Зачем?

На сегодня нам задали мало, всего одну страницу. Я уже прочитала ее пять раз и ничего не запомнила. И еще пять раз прочитаю. И все равно не буду знать, чем отличаются классы при феодальном и рабовладельческом строе. Самый плохой предмет — история!»

Не будем вступать в спор, нужна история или не нужна. Все, что у нас не получается, кажется нам ненужным… Но сей­час нас интересует другое: как помочь таинственной И. К.?

Ведь та же самая беда, например, у Бориса Ратникова из Куйбышева и, наверно, у многих-многих ребят:

«От перечитанного я буквально ничего не помню. Я зани­маюсь, можно сказать, больше чем отличник. Приду из шко­лы, отдохну немного и сяду за уроки. Прочитаю текст несколько раз — ничего не помню. Так просиживаю над ними до вечера. Приходите? учить почти наизусть, тогда только не­много запоминаю. А приду в школу, опять в голове ничего нет. Прочитаю на перемене, расскажу кое-как. Это началось у меня с пятого класса, а до пятого я учился хорошо. Думаю, что даже не сдам экзамены. Учу, учу, а ничего не помню. Свободного времени почти не остается. Если честно сознать­ся, я из-за памяти учусь неважно».

«Как мне натренировать память?» — спрашивает Борис. Но как раз память ему и человеку с инициалами И. К. трениро­вать не надо. Надо упорно учиться пересказывать своими словами, исправлять печальные ошибки юности — ошибки началь­ной школы.

Многим ребятам кажется, что чем лучше заучил материал, чем ближе к тексту рассказываешь его, тем точнее и полнее рассказ.

Это заблуждение.

Наоборот, чем больше учишь наизусть то, что предстоит рассказывать своими словами, тем меньше шансов добиться точности рассказа.

Понаблюдаем за собой, как мы рассказываем другу содер­жание фильма или книги. В нашем рассказе может не быть ни одной точной фразы из книги! Мы вспоминаем только самую суть и опускаем множество мелких подробностей. Нередко мы рассказываем так коротко, что можем уложить сюжет фильма в одной фразе.

Это и есть самая совершенная человеческая память, идеал памяти, образец: умение пересказывать только самое суще­ственное. Пересказывать дословно умеет и магнитофон. И только человек умеет выделять в рассказе суть, запоми­нать ее и пересказывать. Фактически человек каждый раз со­здает новый рассказ, он не просто передатчик, он в какой-то степени и автор этого нового рассказа.

Так память и творчество сливаются в одно. «Думать» и «вспоминать» в этом случае — одно и то же действие. И пре­красно!

К тому же если мы готовимся пересказывать, то есть со­здаем свой собственный рассказ, то это наше действие запо­минается само собой, непроизвольно, и приходится тратить меньше сил на запоминание.

…Теперь можно подвести общий итог и наметить путь ра­боты над материалом.

На уроке — слушать учителя и стараться понять его. Не за­поминать, а понять,потому что, как уже говорилось, это две разные и несовместимые работы! На уроке работает ум, а память работает непроизвольно. Если мы старались понять — мы невольно и запомнили многое; если мы старались запом­нить — мы ничего не поняли и не запомнили.

Дома — повторить материал, то есть поработать с ним: пе­рекроить по-своему, упростить, сократить, сравнить с преды­дущим, выработать свой рассказ и повторить его раз или два. То, что нужно запомнить навсегда и совершенно точно, — вы­учить наизусть: правило, стихотворение, отрывок прозаическо­го произведения.

На уроке, если не вызовут, — отвечать в уме вместе с от­вечающим у доски, пользоваться случаем для закрепления; если же вызовут, то не вспоминать текст учебника, а свобод­но рассказывать все, что знаешь из урока, стараясь говорить точными и полными фразами, потому что только ясная, гром­кая, правильная, уверенная речь свидетельствует о точном знании и ведет к точному знанию. Рассказывать не столько припоминая, сколько размышляя, как будто все, что ты гово­ришь, только что пришло тебе в голову и является мировым открытием.

Перед тем, кто будет работать строго по этому плану, не станет путать, когда надо учить, когда думать, когда пони­мать, когда запоминать, — перед тем возникнет только одна трудная задача: уметь не зазнаваться из-за того, что дневник полон пятерок.

Задача же увлечь себя скучным предметом исчезнет сама собой: хорошая работа не бывает скучна никому. Скучна только глупая, нелепая, неэффективная работа.