за ним встала мрачная тень его брата: то великое, что было заложено в
обоих Плауэнах, превратилось в их проклятье. Когда старший брат был
смещен с поста верховного магистра, младшего назначили попечителем в
Лохштэдт на заливе Фришес Гафф. Как некогда в Данциге, неспокойный
характер, присущий всем Плауэнам, который постоянно жаждал
деятельности и управлял их судьбами, опять вовлек его в очередную
бессмысленную аферу. Вступив в сговор с врагом, он собрал сторонников
поверженного верховного магистра и втянул брата в скверную историю,
которая и стала причиной его трагического конца. Письма младшего
Плауэна перехватили. Под покровом ночи и тумана он бежал в Польшу,
переправившись через Нэйду, а бывший верховный магистр тем временем
попал в тюрьму по подозрению в измене (которую, впрочем, и не нужно
было доказывать). Семь долгих лет он провел в заключении в Данциге,
потом еще три года (с 1421 по 1424 годы) в Бранденбурге на заливе
Фришес Гафф, пока его не переправили в соседний замок Лохштэдт.
А был ли Генрих фон Плауэн предателем? Даже если предположить,
что он собирался заполучить орден с помощью поляков, а потом вместе с
братьями пойти против Польши, это ничего не доказывает. Однако
поверженный магистр определенно рассчитывал вернуться в Мариенбург.
Неслучайно он выбрал для службы именно Энгельсбург, который, в силу
своего географического положения, прежде всего оказывался в зоне
наступления поляков (а наступление, несомненно, ожидалось). Возможно
он надеялся здесь отсидеться и повторить весь тот путь, который всего
несколько лет назад привел комтура Шветца в главную резиденцию
ордена.
Пока Генрих сидел в темнице, его самый большой враг и
одновременно его преемник Михаэль Кюхмейстер добровольно отказался от
поста верховного магистра, поняв, что ничего другого ему не остается,
кроме как продолжить политику своего предшественника (а ведь именно
она и стала причиной отставки Плауэна). Однако Плауэн отдавал ей всю
свою страсть, а слабовольный Кюхмейстер следовал ей вяло и
нерешительно, лишь подчиняясь обстоятельствам, поскольку не умел
подчинить их себе. В результате, он покинул пост, с которого в свое
время изгнал более сильного политика.
У Пауля Русдорфского, сменившего Михаэля Кюхмейстера на посту
верховного магистра, не было причины ненавидеть лохштэдтского узника.
И он по возможности заботился о нем. Однако стоит нам узнать, что это
была за забота, и мы поймем, весь трагизм положения бывшего магистра,
который, достигнув зрелых лет, был огражден даже от самой скромной
деятельности стенами замка своего же собственного ордена. Он был
рожден для власти, а между тем в Лохштэдте он вынужден был писать
унизительные письма верховному магистру Паулю Русдорфскому, сообщая
об элементарных бытовых нуждах. Ему нужна была новая сутана, потому
что старая совсем износилась. Он просил, чтобы при нем был усердный
слуга и еще один слуга, которому он мог бы полностью доверять. Он
жаловался верховному магистру: «Вынуждены мы посетовать на то, что не
властны мы ничем распоряжаться, что маршал со своими гостями и
холопами выпил все наше вино и лучшую нашу медовину и хотел забрать у
нас бочку меда, которую нам дал епископ Хейльсберга, и намеревался
ограбить наш погребок».
Вот и все хлопоты бывшего магистра. Десять лет он провел в
заточении в Данциге и Бранденбурге и еще пять просидел перед своим
окном в небольшом замке Лохштэдт, праздно глядя на волны залива и на
кромку лесистого берега. В мае 1429 года его назначили на весьма
незначительную должность попечителя Лохштэдта, только что было теперь
в том проку? Это был учтивый жест, наверное, даже приятный для
усталого человека, но он уже не мог вернуть его к жизни. В декабре
1429 года Генрих фон Плауэн умер. Мертвый Генрих был безопасен, и
орден воздал ему почести, которых он был лишен при жизни. Тело
Плауэна было погребено в Мариенбурге вместе с останками других
верховных магистров.
Читая о ничтожных заботах великого человека и его тихой кончине,
мы понимаем, что значило это поражение. Немецкий историк Генрих фон
Трейчке (он первым по-настоящему признал, что прусские земли ордена
служили Германии) пишет своему другу, размышляя о сущности и
становлении ордена и о Генрихе фон Плауэне, что «сила, единственный
рычаг государственной жизни, ничего больше не значила для его
рыцарей, а с падением Плауэна послужила и моральному поражению
ордена». Братья уже больше не были способны на подвиг, поскольку у
них не было больше той силы – «рычага государственной жизни», с
помощью которого можно было бы придать орденскому государству новый
смысл.
Лишь Генрих решительно надавил на этот рычаг, пытаясь изменить
государство и тем самым спасти его. Отважившись противопоставить свою
собственную сущность целой общине, он порвал с прошлым ордена и
распахнул ворота в последний этап его истории: превращение орденского
государства в светское герцогство. Возможно, он и не ставил себе
такой цели, а лишь желал создать государство, живущее согласно своему
внутреннему закону и за счет собственных сил. Генрих фон Плауэн -
одна из тех исторических личностей, которые существовали по законам
будущего, и поэтому современниками воспринимались как предатели.
В отличие от прежних верховных магистров, он, конечно, не
является воплощением немецкого ордена и тогдашнего мира. Верховные
магистры в первую очередь были братьями ордена. Он же всегда
оставался прежде всего самим собой. Поэтому он, в одиночку взваливший
на себя груз неизбежной вины, - единственная в истории ордена
трагическая фигура. На фоне мощного эпоса, каким является эта
история, выделяется лишь его судьба – судьба-драма. Как страстно он
восставал против слепого сплочения своих братьев, и при этом почти не
помышлял о собственной свободе! Он не принадлежал самому себе, как,
впрочем, и ордену, былому ордену, он был достоянием будущего
государства. Поистине трагическая для него потеря власти неизбежно
делает его виновным в глазах его братьев, однако навсегда оправдывает
его перед историей.
Альбрехт Бранденбургский
Тщетно пытался Генрих фон Плауэн подчинить орден и сословия
единому государству, добиваясь его высшей сплоченности путем более
строгого и жесткого руководства. Братья крепко держались за
первоначальный закон ордена и его политического детища, и прусское
государство сохраняло прежнюю конструкцию. Оно оставалось неизменным
с точки зрения организации и духа, пополняясь за счет братьев,
которые вступали в орден еще в Германии; как всякая государственная
модель, это государство росло, приближаясь к гибели, а народ, который
она вобрала в себя, не оказывал никакого живительного воздействия на
ее развитие. Когда попытка Плауэна окончательно провалилась, орден и
население Пруссии пошли каждый по своему пути, и под ороговевшим
панцирем орденской власти политическая жизнь народа начала принимать
новые формы. Это главный процесс для прусской истории XV века. Он
просматривается уже в дуализме сословного государства, появлению
которого всеми средствами препятствовал Генрих фон Плауэн. Жизнь
государства определялась противостоянием между сувереном и
сословиями, которые жаждали прибрать к рукам власть суверена или хотя
бы ограничить ее. Начав выплачивать налоги, сословия получили право
влиять и на другие сферы государственной жизни. Они нашли лазейки в
судебной власти ордена: в результате было разрушено все, чего орден
достиг в этой области за два столетия, пока действовала созданная им
правовая система прусского государства. В конце концов, и внешняя
политика государства была подчинена сословиям.
Те, в свою очередь, руководствовались собственными частными
интересами, главным образом экономического характера (особенно в
крупных городах). Экономический эгоизм одержал верх над нуждами
государства; особенно ярко это проявлялось в Данциге. Однако помимо
экономического, политика сословий имела и другое направление. Пруссия
была колониальной страной. Таким образом, ее бытие определялось не
коренным народом – пруссами, права которых были установлены орденом,
а немецким населением, прибывшим сюда по зову ордена, как только
началась борьба за эти земли. Поначалу это немецкое население
включилось в предложенную орденом государственную конструкцию и
продолжало жить согласно некогда установленным нормам. Но, пустив
корни в местную почву, предварительно удобрив ее своей кровью и
возделав собственной секирой, переселенцы обрели в Пруссии родину,
перестав быть колонистами; пришлое население Пруссии превратилось в
местное германское племя и начало развиваться как всякий живой народ.
С этого момента прусское население жило уже как часть народа
Германии, и с XIV века, духовно воссоединившись с остальной «частью»
германского народа, оно восприняло от нее как хорошее, так и плохое.
Борьба же прусских сословий за «свободу» свидетельствует о том, что
прусские земли по обе стороны Нижней Вислы стали к этому времени
частью Германии, а их население жило теми же заботами, что и
германский народ. Но в отличие от восточных земель, высокоразвитое
немецкое население западных земель, для которого было характерно
сильное расслоение, пошло дальше в своей борьбе против власти
суверена.
Как раз это-то и стало причиной гибели орденского государства,
которая замаячила на горизонте уже в XV веке. Устойчивость
внешнеполитических позиций народа и государства зависит не только от
количества усилий, вложенных в их поддержание, но и от прочности ядра
страны. Политическая эволюция, приведшая к появлению сословного
государства, ослабила центральную власть суверена и государство в
целом, поскольку в процессе этого превращения именно на него и была
направлена вся политическая энергия. Для внутренних германских
областей это было не так болезненно. Но если еще и прусское
государство, оплот германской внешней политики, начинало бороться за
существование, это могло привести к катастрофе. Величайшей
исторической несправедливостью было вовсе не превращение Пруссии в
сословное государство, а то, что, борясь за собственную свободу,
прусские сословия принесли в жертву его свободу и величие.
Сначала орден, хотя это не отвечало даже намерениям Генриха фон
Плауэна, поддержал притязания сословий, и, таким образом, уже тогда в
политической жизни Пруссии возникла опасность дуализма. Как раз в те
дни, когда верховный магистр был смещен, сословия в числе прочих прав
получили и еще одно – право на гражданство, одну из основных
сословных свобод: было разрешено, чтобы верховный магистр и высшие
должностные лица ордена «соблаговолили взять на службу детей этих
земель и жителей этих земель», но не чужеземцев. Еще несколько
десятков лет орден так и не смог окончательно определить свою позицию
по отношению к сословиям, а те в свою очередь неотступно шли к цели.
Их задача во многом облегчалась конфликтами внутри самого ордена:
зачастую конвенты восставали против орденского большинства; структуру
государства необходимо было менять. В 1440 году дошло до создания
Прусского союза, объединившего города и рыцарство ордена. Члены союза
поклялись «плечом к плечу стоять за свою правоту». Изначальной
задачей Прусского союза было противостоять злоупотреблениям суверена,
однако вскоре он начал действовать как государство в государстве. При
этом были существенно подорваны основы государства. И хотя Прусский
союз нарушал привилегии ордена, дарованные ему императором в 1226
году, и положения канонического права, распространявшиеся на
государство духовного ордена, ни император, ни папа не могли добиться
роспуска союза. Он исполнял обязанности верховного суда и
устанавливал налоги. В 1454 году он, наконец, отделился от ордена,
перейдя в подчинение к польскому королю. В результате тяжелой 30-
летней войны, в которой орден противостоял сословиям и Польше, в 1466
году ему пришлось отказаться от западной части своего государства в
пользу польского короля.
Сословия одержали победу. Но поражение ордена позволило ему
понять, в чем состоит его историческая правота, которую он отстаивал
в этой битве. Эгоизм, проявляемый сословиями, был эгоизмом молодого
территориального государства. Предводители Прусского союза не
предполагали, что не пройдет и ста лет, как сословия «Королевской
Пруссии», перешедшие под власть польской короны, будут лишены всех
своих прав и войдут в состав польского государства. А ведь они
мечтали о государстве, построенном по территориальному признаку,
которым правили бы они сами.
Орден же представлял интересы империи. Конечно, теперь это была
лишь тень Германии Гогенштауфенов, да и орден уже не был похож на
общину Германа Зальского. Но даже когда идеи универсализма стали
призраком и вокруг Германии возникли независимые национальные
государства, и Германия, и орден продолжали оставаться воплощением
идеи империи, поскольку немецкая нация по-прежнему была реальностью.
Немецкий орден, основанный императорским домом и возмужавший в борьбе
германских императоров за империю, был тесно связан с немецким
дворянством, жил за счет высшего единства империи, оберегая его в
своем прусском государстве. Право империи, которое он отстаивал, было
выше права территории. Когда дело ордена обсуждалось на рейхстаге в
Регенсбурге (орден к этому времени уже вступил в войну с Прусским
союзом и Польшей), кардинал Николай Кузанский счел своим долгом
предостеречь немцев, что раздор внутри немецкой нации может сделать
ее предметом насмешек и добычей других народов.
Еще живо было сознание, хотя уже ничем не подкрепленное, что
земли ордена - это земли империи. С другой стороны, эти земли были
отвоеваны орденом для немецкого народа, поэтому орден представлял
здесь и его права. Сословные представители, перешедшие на сторону
польского короля, изменили не только германской империи и немецкому
народу, но и самой немецкой сущности орденских земель; пожалуй, они и
сами это осознали, услышав от своих собратьев, сохранивших верность
ордену: «Удалось нам не смешаться с вендской народностью и
негерманцами, ибо хорошо нам известно, что плохо живется в тех
землях, где правит негерманец, и видно то в Литве, Польше и далее».
Точнее, пожалуй, и нельзя охарактеризовать историческую
недальновидность изменников. Они внесли свой губительный вклад и в
мирный договор, заключеный на озере Мельно в 1422 году, по которому
орден отказался от самаитских земель и крепости Нессау на Висле, а
также от подарка герцога Конрада Мазовецкого, сделанного тогда еще
молодому орденскому государству, и в Брестский мирный договор 1435
года, который поставил крест на литовской политике ордена. По примеру
польских и литовских дворян они дали дополнительные гарантии
договоров. Так ради собственных интересов они разрушили орденское
государство.
По второму Торнскому договору 1466 года империя лишилась своих
прав не только в отношении отторгнутых земель ордена. Договор также
требовал, чтобы верховный магистр признал верховенство польского
короля и принес ему присягу. Теперь лишь папа сохранял права сюзерена
на этих землях, у императора таких прав уже не было. Кроме того, был
уничтожен и национальный характер ордена: теперь половину братьев
должны были составлять поляки. Это предписание никогда не
соблюдалось. Однако сам факт его существования показывает, что и
после поражения ордена враг по-прежнему видел в нем воплощение
немецкого образа жизни. Несмотря ни на что, орден навсегда остался
Немецким орденом.
По обе стороны границы, безжалостно проведенной вторым Торнским
мирным договором, по-прежнему жили люди, считавшие себя гражданами
Пруссии и гордившиеся этим. (Позднее Фридрих Великий вновь объединил
эти земли. Однако это произошло уже на другом этапе истории и не
имеет отношения к Западной Пруссии, находившейся под властью
польского короля). Прусские земли, оставшиеся под властью ордена,
включились в дальнейшее историческое развитие.
Однако орден уже не принимал в нем деятельного участия. Он не
мог пожаловаться на отсутствие мужественных людей. Пока существовало
орденское государство, всегда находились люди, готовые поднятья
против превратностей судьбы и попытаться побороть ее. До самого конца
орден боролся в Пруссии за государственную свободу, желая сбросить
кандалы второго Торнского мирного договора. Каждый раз вновь
избранный верховный магистр до последнего оттягивал момент принесения
позорной присяги польскому королю, пока его к тому не принуждали.
Мужество и воинская доблесть по-прежнему были присущи братьям, но не
потому, что они входили в понятие монашеского послушания, а потому
что германские дворяне, пополнявшие собой ряды ордена, впитывали это
с молоком матери.
Однако жизненные силы, которые могли бы повести братьев к новым
целям, заметно поослабли. Орден словно оцепенел, а жизнь братьев лишь
бессмысленно двигалась по кругу:
Разоблачиться, облачиться,
Поесть, попить и сном забыться –
Так тяжко рыцарям приходится трудиться.
Так думал народ, здраво оценивая внутреннее настроение в ордене.
Он пополнялся за счет сыновей германских дворян, у которых не было
иного выбора. Чем тяжелее жилось дворянам позднего средневековья, тем
больше был приток новых братьев, пока и сам орден не достиг
предельной черты. Юноши, что с таким настроем облачались в белые
орденские плащи, не могли соблюсти три основных обета,
государственная же задача тем более была им не по плечу. Сам орден
уже не считал прусское государство своим высочайшим достижением, по
отношению к которому ему надлежало соблюдать определенные
обязательства, теперь это было весьма обременительное дело, требующее
денег и жертв, от которых орден по возможности старался уклониться.
Пруссия превратилась в место ссылки неугодных братьев.
Воюющие и окруженные врагами прусские земли ордена уже не
разрастались. Ведь над орденом тоже довлели социальные интересы его
слоя, и у него была своя «сословная» позиция. В ордене царил дух,
вообще владевший тогдашним германским дворянством. Дворянство,
поставлявшее ордену новых братьев, как и всему народу, жило
обыкновенной мирская, мирная жизнь, которую уже не сдерживали ни
монастырские стены и ни обеты, и, вместе с тем, отвращение к уже
непривлекательному образу жизни предыдущих поколений, душевный
непокой, жажда чего-то нового. Откуда было взяться политической воле
и мужеству на опасном рубеже Германской империи в столь
противоречивые времена!
Пруссия стала частью Германии. Орден и народ жили теперь единой
жизнью. Это была жизнь тогдашней Германии, Германии переходного
периода. Империя ослабла; сословия служили лишь своим частным
интересам; дворянство, благополучию которого угрожали города и
денежная экономика, томилось без дела; народ же утратил глубину веры.
Такой была тогда Германия, и именно она ответственна за гибель
орденского государства. Однако не стоит сваливать всю ответственность
на представителей прусских сословий. Виновных всегда бывает
несколько. А невиновные не погибают. Достаточно взглянуть на
внутреннее положение в ордене, чтобы понять, почему он погиб. И здесь
старое отступило под напором нового. И уже не предательство сословий
по отношению к орденскому государству, приведшее к утрате западных
земель Пруссии, а само внутреннее развитие ордена сделало конец
государства неизбежным и привело к превращению его в светское
герцогство.
Ганс Тифенский (ск. в 1497 году), верховный магистр, которым
завершается XV век в истории ордена, руководствуясь лучшими
побуждениями, сам начал реформирование ордена, хотя хлопоты его
оказались тщетными. Ордену по-прежнему не удавалось освободиться от
власти Польши: все попытки, предпринимаемые последними верховными
магистрами, оказались тщетными. Сил для этого было бы недостаточно,
даже если бы подключились и германские владения. Заметного участия в
судьбе ордена уже не принимали ни император, ни князья. Новый век был
веком сословной и княжеской власти. Ордену на собственном печальном
опыте пришлось убедиться, что сословия способствовали лишь разрушению
единства государственной власти. По отношению же к княжеской власти у
ордена был более узкий интерес. Орден рассчитывал установить более
тесные связи с одним из наиболее значительных правящих домов в
надежде на его покровительство и помощь.
Еще сам Ганс Тифенский обратил внимание на молодого герцога
Фридриха Саксонского, представителя альбертинской ветви династии
Веттинов. После смерти верховного магистра решено было поставить
герцога Фридриха во главе ордена. Как, однако, изменились времена!
Прежде, бывало, если дети правителей вступали в орден, как, было,
например, с Лютером Брауншвейгским, то занимали они весьма
незначительные должности, не рассчитывая на иные награды, кроме
Божьей, и поднимались до более высоких постов лишь благодаря личным
заслугам. Ныне же юный герцог получал герцогское содержание, готов
был принять обет и облачиться в белый плащ с черным крестом. Доходы,
которые он получал от орденской администрации в Пруссии и Германии,
строго регламентировались; другим высшим должностным лицам ордена и
братьям мало на что приходилось рассчитывать. Фридрих был посвящен в
рыцари, принят в орден и осенью 1498 года в Кенигсберге был избран
верховным магистром.
Слишком скоро выяснилось, что ордену не удастся поправить
положение с помощью громкого имени члена герцогского дома, более
того, юный герцог со своими территориальными интересами оказывал на
орден куда большее влияние, чем сам орден и братья оказывали на него.
Он вовсе не был верховным магистром, озабоченным задачами ордена, он
оставался герцогом, который держал свой двор и управлял своим
государством. Советники, которых Фридрих привез с собой из Саксонии,
заняли места в администрации ордена, потеснив братьев; обязанности
комтуров сводились теперь лишь к сугубо административным функциям в
рамках земель, и не имели существенного отношения к конвенту ордена.
Была изменена оборонная структура орденского государства (все земли
были поделены на пять оборонных «округов»); финансовыми вопросами
ведала теперь казначейская палата, заменившая должность орденского
казначея; был также введен новый судебный порядок по саксонскому
образцу. Таким образом, изменилась сама природа административной
системы государства.
Орденский плащ оставался лишь внешним атрибутом Пруссии. По сути
же, с тех пор, как во главе ордена встал Фридрих Саксонский, в
особенности же с наступлением нового века, орденское государство
постепенно превращалось в герцогство. В кенигсбергском замке, ставшем
резиденцией верховных магистров еще во время 30-летней войны, теперь
размещался герцогский двор. Это был уже не монастырь, в котором
братья молились и готовились к походам на литовцев; за стенами замка
жил образованный правитель-аристократ. Кто стал бы думать теперь о
борьбе с язычниками или о тех временах, когда перед нехитрой трапезой
братьям читали вслух старинные легенды, если в замке теперь играли
свирели, а верховный магистр, он же местный государь, женил молодую
пару? Кто вспомнил бы теперь ту благочестивую и суровую атмосферу
миссионерской борьбы, если светские советники, убежденные гуманисты,
и духовные лица в научных беседах обсуждали вопросы нового времени?
Все говорило о переменах. Орден до последнего держался за то,
что некогда определяло его суть. Государственная структура, которую
он представлял и которой он пытался ограничить политическую жизнь,
стала совсем хрупкой, ведь она никем не обновлялась. Изменения,
происшедшие в XV веке, стали возможны лишь благодаря победившему
тогда дуализму сословного государства и были привнесены кардинально
отличавшейся от политики ордена политикой сословий. Орден уступил.
Западная часть Пруссии скинула с себя его власть и отмершую
государственную структуру, словно старую кожу. Но орден не изменился.
Изменения начались лишь с наступлением XVI века. Заключив союз с
германскими князьями, орденское государство стало более походить по
своей форме правления на государство, построенное по территориальному
признаку. Ход истории предлагал новые возможности, наполнял жизнь
новым содержанием, и для всего этого требовалась новая структура. Все
эти перемены произошли не в одночасье, а назревали постепенно. Однако
можно назвать точное время кончины орденского государства, вплоть до
дня и часа, когда последний верховный магистр снял с себя орденский
плащ и уже как глава герцогства принес присягу польскому королю. Но
прежде чем наступил этот час, сменилось целое поколение. Становлению
и расцвету орденского государства, как всякому органическому росту,
присущ была умеренный ритм; перемены, приведшие к смерти орденского
государства, тоже не были порождением лишь мига истории.
В 1510 году Фридрих Саксонский скончался, однако на
внешнеполитическом положении Пруссии это вряд ли могло как-нибудь
сказаться. Он пользовался поддержкой германских князей, к тому же
император Максимилиан предостерегал его, что негоже герцогу империи
приносить присягу польскому королю, в результате, начиная с 1466 года
он стал первым верховным магистром, которому удалось избежать этой
церемонии. С 1507 года он трудился на благо ордена уже в Германии.
Однако и ему не удалось добиться освобождения от польского гнета. Но
именно его правление ознаменовало собой начало новой эпохи и создало
предпосылки для окончательного превращения орденского государства в
светское герцогство.
Нет ничего удивительного в том, что Немецкий орден вновь
остановил свой выбор на германском князе. На этот раз он охотно
откликнулся на предложение дома Гогенцоллернов, и в феврале 1511 года
принял в свои ряды молодого маркграфа Альбрехта Бранденбургского,
который вскоре стал верховным магистром. Маршал ордена в письме
гросскомтуру Симону Драенскому так характеризует его: «В столь
молодые лета, хвала Господу, щедро одарен он любовью, благоразумием,
достоинством, хорошими манерами и прочим, что украшает человека».
Однако, восхваляя его человеческие качества, он не забывал и о
политическом значении: ибо многие желали помочь ордену осуществить
этот выбор, так что ордену нечего было бояться ни клятв, ни
высокомерия Польши. Маршал же рассчитывал, что теперь орден сможет
противостоять давлению поляков: «По слепоте своей сами они не знают,
что лишь приумножают тем несчастья, делая своим врагом весь народ
германский».
Молодой князь родился 17 мая 1490 года в Ансбахе, во Франконии,
и до вступления в орден вел обычную для княжеского сына жизнь.
Альбрехт был третьим сыном в большой семье, и потому на его родителях
лежала весьма обременительная обязанность - найти для него подобающее
его происхождению место. Это было не так уж просто, если учесть, что
кроме Альбрехта у маркграфа Фридриха Ансбах-Бейройтского было еще
семеро сыновей и пятеро дочерей. Высокий церковный сан по-прежнему
оставался для младших сыновей благородных фамилий гарантией
материального достатка. В монастырях и соборных капитулах они могли
вести вполне благополучную жизнь за счет приходов или пожертвований,
к немалому негодованию многих верующих. И вот, ступив на путь,
который уже отвергло жаждущее реформ германское население и с
которого самому верховному магистру предстояло сойти 15 лет спустя,
Альбрехт Бранденбургский возглавил Немецкий орден и, таким образом,
прусское государство. Неплохой приход нашел для него отец! Орден же в
свою очередь надеялся, что уважаемый дом князей Бранденбургских
поможет ему заручиться поддержкой императора и империи, когда дело
дойдет до решающих действий в отношении Польши. Таким образом, это
был расчетливый союз, построенный на общности интересов, поэтому тем
более удивительнй, что он послужил скорому расцвету, ознаменовавшему
собой новую эпоху.
Лишь после некоторых колебаний Альбрехт сделал решающий шаг и
принял должность, на которой ему предстояло добиться собственных
исторических успехов. Вообще, можно, наверное, сказать, что молодой
князь, в 21 год возглавивший один из наиболее значительных
европейских орденов, скорее следовал велению времени, нежели трезво и
уверенно, как подобает великим, определял его дорогу. Человек,
привлекший в Пруссию целый ряд высокообразованных гуманистов и
реформаторов, ставший основателем немецкого университета, вовсе не
был так уж образован: много ли мог позволить себе небогатый и
многодетный княжеский двор? Альбрехт очень плохо владел латынью и,
судя по всему, не был перегружен литературными познаниями. Однако он
умел произвести впечатление образованного человека, что было его
величайшим достоинством: везде он чувствовал себя свободно, это
помогло раскрыться его естественному потенциалу, в управленческой, и
в церковной деятельности он уверенно пользовался богатством родного
языка и всю свою долгую жизнь был открыт новым мыслям.
Та же свобода и непринужденность помогли ему, в конце концов,
принять и важные политические решения, вызревавшие несколько лет.
Став верховным магистром, он ни в коем случае не должен был
разочаровать братьев в их надеждах, которые они связывали с
вступлением в орден германского князя. Борьба с Польшей была его
обязанностью, которую он унаследовал от своего предшественника. Уже
через месяц после своего избрания в послании к императору
Максимилиану I и к светским и духовным правителям он изложил свое
видение задач верховного магистра. Он напомнил, что Польша угрожает
землям ордена, и «всякого, кто говорит по-немецки, сие не может не
печалить». Ведь опасность, нависшая над орденскими землями, волновала
не только сам орден, но и весь христианский мир, однако, главным
образом, императора, князей, представителей сословий империи и всех
германских дворян, которые когда-то проливали кровь, создавая орден и
вырывая его из лап язычников, орден, который и «ныне служит излечению
германских дворян». Таков был тогда общий сословный интерес, которым
по-настоящему проникся молодой верховный магистр, пытаясь пробудить
его и в других. Орден был «госпиталем», детищем, достоянием
германского дворянства и предметом его забот. Однако речь шла не
просто о материальной связи ордена с Германией, но об их общей судьбе
в самом глубоком смысле этого слова; разделяя эту судьбу, прусские
земли и после второго Торнского мира по-прежнему оставались идейной
составляющей Германской империи. Взывая к империи, Альбрехт обращался
не к пайщику дворянской богадельни, он желал напомнить германским
князьям и германскому дворянству об их ответственности за судьбу
орденских земель. Их гибель стала бы «потерей для всех германцев» и
вызвала бы «великое презрение» к ним.
Императору понравилось такое толкование борьбы за свободу
Пруссии и, посовещавшись с верховным магистром, он изложил «свою»
позицию нескольким германским князьям. Теперь второй Торнский мир
представлялся «невыгодным и ненадежным» для «нас и Священной империи
и подвластной нам германской нации, которая есть наше и всех
германцев отечество и честь и по праву унаследовала свои привилегии
от предков, ибо дались они им ценой тяжкого труда и крови, пролитой в
борьбе с язычниками за святую христианскую веру»; поведение же
польского короля характеризовалось как «весьма капризное и ни в коей
мере не допустимое». Острее всего, однако, орден ощущал, что сама
история предала эти земли немецкой нации; не прошло и месяца как на
рейхстаге в Трире представители верховного магистра выступили против
намерения Польши, сделать в скором времени польского короля верховным
магистром ордена и присоединить Пруссию к своей территории. Они
напомнили о становлении орденских земель, «каковые, как известно,
Священная римская империя при помощи братьев ордена, многие годы
проливавших за то свою кровь и не жалевших ни живота ни имения
своего, привела к нашей вере и к нашему германскому языку, а потому и
именуются они ныне в некоторых летописях Nova Germania, что значит
«Новая Германия»».
Орден по-прежнему чувствовал себя посланником христианского
мира, и в нем все еще были живы миссионерские идеи, от которых
отступилось орденское государство. Ведь по отношению к восточному
миру эти идеи пока не утратили своей актуальности. Однако во главе
всего стояла идея империи, которая, как и прежде, именовалась
Священной римской империей, но уже успела утратить свою
универсальность и стала империей германской нации. То, о чем в XV
веке вспоминали лишь время от времени, не делая никаких выводов,
стало основной мыслью этой речи в поддержку орденских земель: они
были частью империи, а значит, у них была общая с Германией судьба.
Действуя как посланник империи, орден не только обратил в
христианство языческую Пруссию, но и сделал ее ареалом немецкого
языка, ареалом обитания немецкого народа. На протяжении почти трех
столетий германская миссия ордена и его прусского государства,
придавали его существованию конкретный исторический смысл, но орден
осознал это лишь теперь, когда его история вступила в свою
заключительную фазу: он не только служил христианству, универсальным
властям средневековья, императору и папе, еще он создавал «Новую
Германию». А теперь эта Новая Германия была в опасности. Юридически
она уже давно была отделена от империи, однако теперь эти земли
вполне могли утратить и свою германскую сущность. Этим землям,
говорившим на немецком языке и вопреки всему остававшимся частью
Германии, нужно было помочь. Чтобы подвигнуть на это германских
князей и дворянство, заставив их послужить империи, молодой
Гогенцоллерн и встал во главе Немецкого ордена. Однако выполнить эту
задачу ему так и не удалось: в то время он слишком полагался на свои
силы и слишком верил в императора и империю. Вскоре он узнал, что
Максимилиан утратил интерес к защите Новой Германии, поскольку дом
Габсбургов занялся матримониальными делами. Однако для великой
истории Немецкого ордена важно, что именно в момент гибели его
государства братьям, наконец, открылось назначение их восточной
миссии и величие того, что было создано. Орден трудился над этим
почти три столетия, но братья осознали это лишь сейчас, лишившись его
завоеваний и уже не ощущая своей причастности к великому делу своих
предшественников. Однако Альбрехт Бранденбургский и позднее не
переставал чувствовать свою связь с судьбами Германии и
ответственность перед ней: он уже не был облачен в белый орденский
плащ, когда в его герцогстве нашло приют учение немецкого реформатора
Мартина Лютера.
Хотя Альбрехт и приходился племянником польскому королю по
материнской линии, выборы были проведены в большой спешке и без
соблюдения необходимых формальностей, чтобы избежать обострения
возможных протестов со стороны Польши по поводу назначения на пост
верховного магистра германского князя. Первый этап удался. И Альбрехт
продолжил игру, успешно начатую его предшественником, всячески
оттягивая церемонию принесения присяги, в конце концов, она стала
вообще невозможна. Сначала его отъезд был отложен из-за болезни и
смерти матери, это позв
