Маркович В.М.

Человек в романах И.С. Тургенева (глава «Личность. Общество. История»)

Иерархия тургеневских персонажей не исчерпывается перечисленными категориями. Можно выделитьнемало действующих яиц, занимающих по отношению к ним «промежуточное» положение. Вот, например, вНаталье Ласунской нетрудно обнаружить черты сходства с Еленой Стаховой (энтузиазм, готовность к самопожертвовании), проблески нравственного максимализма). Но героический потенциал ее натуры может остаться нереализованным, и к трагедии это не приводит. Героические порывы девушки, так же как ее любовьи страдания, представлены преходящими, сама Наталья — человеком, подвластным законам житейскойобыденности. «Какой бы удар ни поразил человека, он в тот же день, много на другой — извините за грубостьвыражения — поест, и вот вам уже первое утешение... Наталья страдала мучительно, она страдала впервые... Нопервые страдания, как первая любовь, не повторяются, — и слава богу!» (6, 342) А когда проходит пора юного энтузиазма, обнаруживается способность найти счастье в обыкновенном уделе, в рамках наличныхвозможностей. И эта способность неизбежно сближает Наталью с персонажами уровня Волынцева и Лежнева: онаоказывается обитательницей их мира, участницей их жизни. Жизненный идеал Лаврецкого значительно ширеобычных мерок. Гармония, в которой он нуждается, предполагает не только взаимную» любовь, но и духовную связь с родиной, «честней, строгий труд», «прекрасную цель». Однако существует принципиальное отличие, отделяющее Лаврецкого от Лизы. Оно выражается в ограниченности диапазона требований к жизни, в возможности быть счастливым посреди нравственных и общественных диссонансов. Характер нравственных запросов героя — при всей их значительности — далек от бескомпромиссности. Эта особенность как бы удерживает Лаврецкого на грани высшего для Тургенева уровня человечности, уровня трагического героизма.

Наконец, выделяются и просто «особые случаи». Именно так может быть определен тип героя, воплотившийся в Инсарове. О нем не случайно сказано, что он «не мог бы быть русским». Это единственныйиз центральных героев Тургенева, который свободен от внутренних противоречий, потому что владеет секретомгармонической связи с национально-исторической «почвой». Секрет Инсарова прост; он заключается в полномсовпадении его личной цели с общенациональной задачей, связывающей воедино весь его народ. Следствием этого оказывается такое тождество индивидуального и общего во всех побуждениях человека, такоенепосредственное равенство его мотивов и поступков, которое поневоле заставляет думать о героях древних эпических поэм, отразивших невозвратимое единство индивида с патриархальным народно-племенным целым.Для России XIX века подобные взаимоотношения личности и общества являлись либо далеким прошлым, либопрообразом желательного, но вряд ли возможного будущего. Поэтому «русский Инсаров» (в тургеневскомпонимании этой формулы) в романах Тургенева 50-60-х годов так и не появляется. Словом, уровни человечности, намеченные в тургеневских романах, чрезвычайно многообразны. К тому же жизненная позиция любого персонажа осложняется различными отклонениями от общего закона «его» уровня. Сама цель персонажа может так илииначе колебаться. Но при всем этом принадлежность персонажа к определенному уровню всякий раз непреложна; изменить масштаб его личности и природу его отношения к миру не могут никакие кризисы и потрясения.Объяснение этой непреложности оказывается многослойным. Первый «слой» объяснения состоит в диалектике взаимодействия индивидуальных человеческих натур с объективными социальными факторами. Индивидуальная натура человека представлена у Тургенева имманентным комплексом изначально присущих этому человеку потребностей и свойств. Такой комплекс включает в себя не просто те или — иные биологические или даже психофизические моменты, но и совершенно очевидные задатки духовно-нравственных качеств. Иногда некоторые из подобных качеств представлены как унаследованные: именно так характеризуется внутренняя свободаОдинцовой, решительность Лизы Калитиной, житейская ловкость Паншина. Однако эти качества предстают в сочетании с другими, не унаследованными, но тоже изначальными, причем такое сочетание придает унаследованным свойствам принципиально иной оборот. В характере Лизы Калитиной соединение отцовской решительности с ее собственной беспредельной добротой создает прямую противоположность характеру отца. Подобный же результат дает соединение отцовских качеств с иным типом темперамента в характерах Одинцовой или Паншина. Результат сочетания унаследованного и неунаследованного всегда неповторимо конкретен, и ни в одном случае фактор наследственности не представлен решающим. К тому же в большинстве случаев изначальные свойства персонажа никак не связываются у Тургенева с влиянием наследственности. В то же время натура человека не замкнута в себе: она открыта для объективных воздействий со стороны общества. Зависимость от этих воздействий (о них уже шла речь в первой главе) ощутима в позиции тургеневского персонажа на любом уровне. Такая зависимость может быть очень тонкой, иногда косвенной, но при этом она всегда реальна и всегда так или иначе обнаруживается. Вместе с тем во взаимодействии объективных факторов с индивидуальной натурой человека решающее слово принадлежит у Тургенева натуре, ее изначальным потребностям, запросам и возможностям. На любом уровне человеческой иерархии натура в конце концов всегда берет верх над всеми воздействиями извне. Это не означает торжества личности над обстоятельствами. Обстоятельства у Тургенева сильнее человека, поскольку они всегда могут его раздавить. Однако натура все-таки берет над ними верх в том смысле, что человек у Тургенева при любых обстоятельствах не может изменить своей натуре, ее изначальному закону. «Каким в колыбельку, таким и в могилку», — так скажет Потугин в романе «Дым». «С чем в колыбельку, с тем и в могилку», — это пишет в письмек П. В. Анненкову сам Тургенев (П., 3, 103). Представлению о неизменности натуры тургеневских персонажей вовсе не противоречит психологическая подвижность их характеров. Психологическая динамика у Тургенева всегда специфична. Это процесс созревания изначальных потенций натуры, процесс все более четкого их выявления и самораскрытия. Выявляются не только сущность каждой из них, но и характер их соотношения (обычно конфликтный) и, что не менее важно, их пределы. Это процесс, не изменяющий исходных основ характера и приводящий к итогу, уже не предполагающему никаких дальнейших изменений. Коль скоро изначальный (и в существе своем статичный) потенциал натуры выявился в полной мере, движение (в смысле развития) прекращается. Дальше либо статика, либо деградация, либо катастрофа. Очевидность этой закономерности наталкивает на один естественный вопрос. Если Тургенев придает решающее значение неповторимо индивидуальной натуре персонажа, если натура эта в основе своей представляется ему неизменной, то почему в жизненных позициях разных персонажей оказывается возможным типологическое родство? Очевидно, предпосылки такого родства заключены, по Тургеневу, в самих же натурах персонажей при всем их индивидуальном несходстве тяготеющих к одним и тем же типам взаимоотношений с миром. Действительно, Тургенев обнаруживает существование универсальных начал, уподобляющих людей друг другу независимо от каких бы то ни было внешних социальных воздействий. Таковы всеобщие родовые законы природы человека. Это законы особые — при всей своей объективности и универсальности они имманентны каждой отдельной личности. В своих романах Тургенев постоянно о них напоминает и, конечно, напоминает не случайно. Категория «природы человека» играет важную роль в художественном мышлении любого из крупных реалистов середины XIX века. Она, как правило, так или иначе противопоставляется обществу и его воздействиям на личность и всегда так или иначе связывается с законами природной необходимости. Но преломляется она у каждого писателя по-своему.

В статье «О «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» С. Т. Аксакова (1852) Тургенев писал, что главное стремление природы «идет к тому, чтобы каждая... точка, каждая отдельная единица в ней существовала бы исключительно для себя, почитала бы себя средоточием вселенной, обращала бы все окружающее себе на пользу» (5, 415). Но это лишь одна сторона основного закона природы. Другая состоит в том, что «из этого разъединения и раздробления, в котором, кажется, все живет только для себя... выходит... общая, бесконечная гармония, в которой все, что существует, — существует для другого» (5, 415). Каким образом происходит такое превращение — это величайшая тайна природы. Тургенев не претендует на ее разгадку, но вполне определенно указывает на главное, с его точки зрения, условие этого превращения. Дело в том, что каждое из отдельных и самоцельных явлений природы только вне самого себя (т. е. в чем-то другом) «достигает своего примирения и разрешения».

Понятия «примирение» и «разрешение» имеют у Тургенева вполне определенный смысл. Вместе с их синонимом — понятием «округление» — они означают освобождение от внутренних противоречий, обретение гармонии. Смысл рассуждений Тургенева таков, что потребность гармонии определяет цель существования всякого явления живой природы, но цель эта может быть достигнута лишь при условии его «выхода» за собственные пределы. Именно так всеобщее разъединение оборачивается всеобъемлющим единством. В статье «Гамлет и Дон-Кихот» (1859) Тургенев проецирует свое представление о природе на человеческую жизнь и настаивает на совпадении их коренных законов. Намечается схема преломления этих законов в стремлениях и отношениях людей. И сводится она опять-таки к тому, что всеобщее разъединение самоцельных индивидуальных существований в конечном счете оборачивается объективным единством общественной жизни человечества, единством, в котором, так же как в природе, «все существующее существует только для другого» (5, 415). По мысли Тургенева, основой этой гармонии является вечная борьба и вечное примирение двух начал — центробежного и центростремительного. Роль центростремительного начала человеческой жизни принадлежит эгоизму, роль центробежного выполняет самопожертвование. Законы их противоборства, взаимодействия и конечного равновесия суть законы самой человеческой природы. Речь, однако, идет о гармонии, существующей лишь в масштабе бесконечности, на уровне таких категорий, как история вообще и человечество в целом. В любых более узких пределах эгоизм и самопожертвование предстают антагонистическими полярностями, резко разделенными и категорически противопоставленными. Их противопоставление выливается в прямое разделение человечества на две противоположные категории. «Мы кажется не слишком ошибемся, — пишет Тургенев, — если скажем, что для всех людей основа и цель их существования находится либо вне их, либо в них самих: другими словами, для каждого из нас либо собственное «Я» становится на первом месте, либо нечто другое, признанное им за высшее» (8, 172-173). Как видим, в рассуждениях Тургенева-теоретика отчетливо звучит мысль об универсальных естественных разрядах людей, существующих во все времена и в любых социальных условиях. Классификация подобных разрядов приобретает в той же статье оттенок иерархического противопоставления «низшего» «высшему». Именно так обстоит дело в одной из ее частей, где Тургенев анализирует «отношения толпы, так называемой людской массы» к Гамлету и Дон-Кихоту. Противопоставление «людской массы» и высших человеческих типов основывается здесь на внеклассовых признаках: представителями массы оказываются в равной мере крестьянин Санчо Панса и придворный сановник Полоний. Но само это противопоставление — на периферии статьи. Ее центральнаятема — сравнительный анализ гамлетовского и дон-кихотовского типов, а эти последние отчасти уравнены признанием необходимости их обоих для общечеловеческого равновесия.

Впрочем, в той же статье Тургенев делает оговорку, усложняющую нарисованную им картину. Он признает, «что действительность не допускает таких резких разграничений, что в одном и том же живом существе оба воззрения могут чередоваться, даже сливаться до некоторой степени» (8, 173). В романах Тургенева, картина усложняется еще в большей мере. Романы тоже обнаруживают в человеческой жизни определенное соответствие законам природы,— тем, которые сформулированы в статье о «Записках ружейного охотника». Однако социально-человеческое преломление этих законов выглядит здесь иначе, чем в теоретических построениях «Гамлета и Дон-Кихота».

В романах Тургенева выясняется, что основа и цели человеческой жизни в сущности всегда одни и те же: в конце концов людям всех типов и уровней необходимо «округление» их существования, т. е. та или иная форма жизненной гармонии. Выясняется и то, что на любом уровне и в любом варианте необходимая человеку гармония не может быть достигнута в замкнутых пределах его внутреннего мира. Для каждого человека оказывается необходимым какой-то вариант выхода за пределы его собственного «я», какая-то форма воссоединения с объективным миром, предстающим перед ним как его социальная и естественная среда.

Но эти общие для всех законы, оказывается, могут действовать совершенно по-разному. Различенхарактер необходимой человеку гармонии и ее масштаб. Многообразие вариантов развертывается в широчайшем диапазоне, от узко личного и сугубо житейского преуспеяния до абсолютного разрешения коренных противоречий бытия. Различны формы и условия воссоединения человека с окружающим миром — от ориентации на готовые эталоны и приспособления к обстоятельствам до попытки преобразования мира на основе собственного идеала, возведенного в ранг всеобщей нормы. Сама категория «окружающий мир» имеет разный смысл для персонажей разного уровня. Если на «низшем» уровне весь мир сводится для человека к ближайшему социальному окружению (светской, помещичьей, чиновничьей и т. п. среде), то для героев, отнесенных к высшему уровню, судьба России становится личной проблемой, а законы Вселенной могут оказаться источником глубоко интимной душевной драмы.

С этой иерархией вариантов связана тургеневская концепция личности. Внутренняя свобода и потребность абсолютной гармонии выделяются писателем как решающие особенности личностного отношения к миру. На взгляд Тургенева, человек является личностью именно в той степени, в какой он возвышается до уровня этих качеств или приближается к нему. У Тургенева все нуждаются в одном и том же, но одни и те же общечеловеческие потребности получают на разных уровнях разную форму и разное содержание. И все эти принципиально различные варианты равно естественны: в каждом из них есть человеческий смысл, в каждом проявляется какая-то существенная возможность человеческой природы. Естественность всех этих вариантов для Тургенева очевидна, так же как очевидно для него и нечто большее — то, что лишь в таких разнородных и противостоящих друг другу формах может полностью проявить себя человеческая природа. Мысль о существовании принципиально разных естественных, разрядов людей получает в романах Тургенева наибольшую определенность. Разряды эти разграничены по иным признакам, их неравноценность обозначена намного резче, чем в теоретической схеме «Гамлета и Дон-Кихота». Вместе с тем каждая из ступеней иерархии представлена по-своему правомерной. И то, что любое сочетание индивидуальных свойств непременно включает человека в одну из этих универсальных категорий, имеет для Тургенева глубокий смысл: здесь видится ему какая-то фундаментальная необходимость общего процесса жизни.

В то же время есть основания утверждать, что существование разных уровней человечности обусловлено у Тургенева многосторонне. Разность естественных человеческих разрядов оборачивается разностью социальных ориентации, движущих отдельными людьми и определяющих различное направление их связей с окружающим миром. А все разнородные социальные ориентации и системы ценностей, в кругу которых человек осуществляет свой выбор, представляются Тургеневу порождением необходимого хода общественного развития. Неоднородное и противоречивое проявление природы человека связывается тем самым не только с ее внутренними коллизиями, но и с противоречивостью современной исторической ситуации, с коренными противоречиями развития России, с конфликтным соотношением основных тенденций социального прогресса вообще. Через художественные и нехудожественные сочинения Тургенева так или иначе проходит мысль о поступательном характере развития человечества. Но мысль эта действительна лишь на уровне предельных обобщений; в применении к развитию отдельных наций и соответствующих социально-государственных организмов она может осложняться существенными коррективами. В различные эпохи своей жизни писатель настойчиво уподоблял развитие целой нации развитию отдельного человека. Эта аналогия отчетливо прослеживается в критическом разборе гётевского «Фауста» (1845), в статье о романе М. Дюкана «Утраченные силы» (1868) и, наконец, в речи, произнесенной по случаю открытия памятника Пушкину в Москве (1880). Смысл аналогии — в определении движущей силы общественного развития. Эта роль отводится национальному духу, воплотившемуся в «основных идеалах, на которых построен весь быт общества» (15, 74).

Именно от национального духа исходят, по мысли Тургенева, импульсы всех общественных перемен. Определенное мировоззрение создает соответствующий общественный порядок, и в основании всех социальных переворотов кроются перевороты духовные. Идеалы имеют при этом решающее значение, поскольку именно они придают устремлениям национального духа определенную форму и характер нормативных жизненных установок.Аналогия, сближающая подобные процессы с процессами развития личности, для Тургенева вполне закономерна. В статье «Гамлет и Дон-Кихот» основа всех личностных побуждений определяется так: «Все люди живут — сознательно или бессознательно — в силу своего принципа, своего идеала, то есть в силу того, что они почитают правдой, красотой, добром» (8, 172). Опять речь идет об идеалах, имеющих либо внеличное происхождение, либо сверхличный смысл (всегда неразрывно связанный с категориями правды, добра и красоты). Так, движущие силы общественной и индивидуальной жизни оказываются в конце концов одними и теми же: идеалам принадлежит роль естественного промежуточного звена, связующего отдельного человека с обществом, и наоборот.

Однако связь эта, согласно Тургеневу, таит внутри себя глубокое противоречие. Дело в том, что духовные процессы, составляющие основу общественного развития, управляются законами, явно не имеющими духовного смысла. В «Письмах о франко-прусской войне» (1870) объединение Германии определяется как необходимость, аналогичная физиологической или геологической. В тех же «Письмах» или в упомянутой речи о Пушкине социально-исторические кризисы, переживаемые Францией Луи-Наполеона или современной Россией, рассматриваются как некие подобия болезней, старения, вообще биологических явлений. Подобные же аналогии можно обнаружить в письмах к Полине Виардо конца 1840-х годов, а в одном из писем 1867 года Тургенев прямо говорит о законах политики как об одной из разновидностей законов природы (П., 6, 396), Таков парадокс тургеневской концепции общества: через посредство социально-нравственных идеалов (и вообще духовных факторов) действует необходимость, подобная той, по которой в природе одни естественные явлениядеградируют и изживают себя, а другие созревают и занимают их место. Эта необходимость ассоциируется у Тургенева с законами биологической борьбы за существование, физического равновесия, механической инерции и т. п. В применении к этой необходимости критерии должного, достойного, справедливого выглядят нелепыми — они принадлежат совершенно иному измерению бытия. Напротив, для отдельной личности ценностные критерии оказываются решающими, а цели и запросы высшего порядка — необходимыми. Основа ее побудительных импульсов — это нравственная воля, всему в мире предъявляющая требование разумного смысла, справедливости и целесообразности. По мнению Тургенева, источник этих различий достаточно глубок. Общество, как все бесконечно существующее, не нуждается в оправдании своего существования какой-либо высшей целью или разумным смыслом. Оно просто существует, и этого достаточно. В высшем оправдании и разумном смысленуждается конечное и бренное существование отдельного человека. Не оправданное связью с высшими,ценностями, оно пусто и призрачно. Идеалы, через которые осуществляется связь между общественным целым и отдельными людьми, объективно имеют двойственную природу и двойственное значение. В этом Тургенев убежден. Общество через посредство идеалов втягивает отдельных людей в работу своего «механизма», обеспечивая тем самым свое нормальное существование, которое, как сказано, в оправдании, смысле и цели не нуждается. Напротив, отдельные личности связывают с социально-нравственными идеалами, выдвинутыми общественным «бытом» и духовной культурой, именно надежды на обретение высшего оправдания, смысла и цели своего существования. В истории Европы Тургенев находит ситуации, в которых оба несовпадающих назначения обществено-человеческих идеалов оказывались благополучно «сбалансированными». Такова, в его понимании, ситуация, определяющая характер общественной жизни европейского средневековья. Основой средневекового социального устройства Тургеневу представляются религиозные идеалы, выработанные католицизмом. Освященные божественным авторитетом, они были даны отдельному человеку как источник непререкаемых жизненных норм. Они обязывали к безоговорочному подчинению существующему порядку: такобеспечивалась неразрывная связь отдельных людей с общественным целым. Но, со своей стороны, эти отдельные люди связывали с религиозным идеалом глубоко личные надежды на спасение души и в подчинении освященным религией общественным нормам обретали необходимую им твердость жизненных принципов, непоколебимую уверенность в себе. Эти мотивы отчетливо звучат в письмах к Виардо от 19 и 25 декабря 1847 года. Во втором из них высказываются интересные мысли о значении охватившего современную Европу промышленного подъема. Тургенев ведет речь о двойственности значения индустриализации: она представляется решением одновременно утилитарных и «экзистенциальных» проблем. Если рассматривать индустриализацию «с точки зрения прогрессивного подчинения стихий природы человеческому гению», то в ней можно видеть грядущую «освободительницу и обновительницу людского рода» и вместе с тем источник идеала, способного уже сейчас объединить разобщенное эгоизмом человечество. Открывается и необходимаякаждому личностная перспектива — возможность активного и свободного самоутверждения человека в природе. Подобное же равновесие обнаруживается Тургеневым в идеалах современной ему европейской демократии и прежде всего в ее главном принципе, который определяется в «Письмах о франко-прусской войне» как «свободное развитие свободных учреждений» (15, 15). «Свободные учреждения» обеспечивают демократическому обществу необходимую ему активную самодеятельность граждан, а с другой стороны, создают «максимальные возможности для индивидуального развития». При последовательном осуществлении принципа он удовлетворяет как отдельную личность, так и общество в целом. Равновесие функциональных и ценностных аспектов социально-нравственного идеала обеспечивает, по Тургеневу, живую связь между индивидом и обществом, — такую, которая делает возможным нормальное функционирование общества и его прогресс. Причину общественных процессов, аналогичных болезням, старению и умиранию человеческого организма, писатель усматривает в таком изменении взаимоотношений личности и общества, при котором их связь приобретает бездуховный, механический характер. По убеждению Тургенева, мир переживает стадию кризиса, когда живая связь личности и общества становится трудной проблемой. Таков важнейший элемент общеевропейской исторической ситуации, характерной для нового времени. Содержание этой эпохи определяется, для писателя, переходом от средневекового общественного устройства (с его религиозно-авторитарной основой) к обществу нового типа, черты которого еще не выяснились окончательно. Еще в статье о «Фаусте» (1845) Тургенев дает развернутую характеристику «переходного времени», причем основные идеи этой ранней статьи устойчиво повторяются и в позднейших тургеневских размышлениях. Сущность тургеневской концепции сводится к следующему.

Основа происходящего общественного переворота — полное самоосвобождение личности. Личность становится автономной единицей, самозаконной и самоцельной; общество распадается на множество обособленных «атомов», переживая, таким образом, состояние своеобразного самоотрицания. Превращение эгоцентризма в основной закон человеческой жизни ведет к разнообразию взаимоотношений личности и общества. Выделяются два основных варианта этих взаимоотношений, наиболее характерные для современных условий. Первый из них — романтическийэгоцентризм — означает принципиально обоснованную автономию личности: отстаивая свои права, свободный человек признает их правами всеобщими. В масштабе притязаний кроется отличие этого варианта от обыкновенного обывательского эгоизма. На уровне эгоизма самоцельность человеческого существования оборачивается своекорыстным или бессмысленно пассивным приспособлением к существующему порядку (другого нет, а высокие мечты нелепы с точки зрения эгоистического здравого смысла). Обособление личности заключает в себе угрозу развитию и существованию общества. Даже в своей высшей форме эгоцентризм чреват отрицанием нравственных связей и гражданских обязательств. Тем более опасен обывательский, буржуазный эгоизм с его «отвращением ко всякой гражданской ответственности» (П., 5, 52). Буржуазный эгоизм создает благоприятные условия для политической тирании, тоже подрывающей живую связь между личностью и обществом, а вместе с ней и возможность общественного прогресса.

Однако Тургенев различал в общественной жизни Европы силы и тенденции, противостоящие угрозе катастрофы. Важнейшей из них представлялось ему демократическое движение, с переменным успехом боровшееся против деспотических режимов. Не меньшее значение Тургенев придавал некоторым особенностям самосознания личности, типичным для новой эпохи и порожденным, на взгляд писателя, противоречивостью ее положения в ситуации раздробления общества. Критическое начало, обеспечившее автономию личности, разрушив внешние оковы, обращается против нее самой, — такова одна из главных идей статьи о «Фаусте». В способности обращаться против своего источника заключается, по Тургеневу, великая социальная функция рефлексии:рефлексия не позволяет личности замкнуться в себе, вынуждая ее искать новую форму единства с общественным целым. Самоосвобождение и максимальное развитие человеческих индивидуальностей вступает в естественное взаимодействие с процессом «свободного развития свободных учреждений», образуя единую антидеспотическую и антибуржуазную тенденцию современной европейской истории. С этой тенденцией связаны надежды Тургенева на «спасение цивилизации» («Письма о франко-прусской войне» — 15, 15), на поступательный ход общественного развития всей «европейской семьи». Неотъемлемой частью этой «семьи» Тургенев считал Россию. Мысль о единстве исторического развития России и Европы — основа мировоззрения «коренного, неисправимого западника». Многолетние наблюдения подтверждают его излюбленный тезис: в общественной жизни России обнаруживается преломление главных черт современного цикла европейской истории. Петровские преобразования и последующие события, вплоть до крестьянской реформы 1861 года, представляются Тургеневу переходом от общественной организации средневекового типа к социальным формам, соответствующим новому времени. Переходная эпоха тоже выражает себя в распаде традиционной формы общественного единства и в обособлении личности. Процесс обособления тоже развертывается в нескольких принципиально различных вариантах: от рождения «независимой, критикующей, протестующей личности» («Воспоминания о Белинском» —14, 40) до заурядного эгоизма обывательского толка со всеми его характерными приметами, включая «отвращение ко всякой гражданской ответственности». Однако в условиях России общеевропейские закономерности получают глубоко своеобразный поворот. Прежде всего для Тургенева существенно своеобразие той стадии, которая в русских условиях соответствует европейскому средневековью. Он считает, что в России место феодальной системы занимал патриархальный, общинно-семейственный тип общественной организации. В записке «Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском крестьянине» (1842) молодой Тургенев убежденно утверждает: «Удельная система тем и отличается так резко от феодальной, что вся проникнута духом патриархальности, мира, духом семейства... Тогда как на Западе семейный круг сжимался и исчезал при непрестанном расширении государства,— в России все государство представляло одно огромное семейство, которого главой был царь, «отчич и дедич» царства русского, недаром величаемый царем-батюшкой» (1, 461). От подобного, представления о допетровской Руси писатель явно не отказался и позднее: оно отразилось в его романах (о чем уже шла речь во второй главе). Именно особым характером патриархальных общественных отношений объясняет Тургенев специфику дальнейшего исторического развития России. В тургеневских представлениях гражданское сознание и гражданская активность людей неразрывно связаны с правовым характером отношений внутри общества. Между тем патриархальные отношения начисто лишены правовой основы. В той же записке 1842 года Тургенев прямо об этом говорит: «Семейные отношения по духу своему не определяются законом, а отношения наших помещиков к крестьянам так были сходны с семейными...» (1,469). Отсюда его убеждение, что «патриархальное состояние», в котором Россия пребывала до Петра, воспрепятствовало ее «гражданскому развитию». Тургенев не раз отмечал обусловленную этим специфику русского перехода к новому типу общественного устройства. Во Франции форма такого перехода — социальная революция, в Германии – духовный переворот, в России – административная реформа. Все в той же записке 1842 года, а позднее в «Записке об издании журнала «Хозяйственный указатель» (1858), в «Проекте программы «Общества для распространения грамотности и первоначального образования» (1860), наконец, в «Литературных и житейских воспоминаниях» (1869-1880) многократно повторяется мысль о чисто административном пути, которым шла русская история от времен Петра до времени освобождения крестьян. С этой мыслью обычно сливается другая — о «варварском», т. е. догражданском, доцивилизованном состоянии русского общества на современном этапе его истории. Тургенев насколько возможно недвусмысленно указывает на беззаконность крепостного права, на отсутствие «законности и ответственности» во всех отношениях сословий между собой, в отношениях сословий и государства, государства и личности. Не раз отмечается очевиднаягражданская неразвитость всех социальных групп русского общества, как высших, так и низших, отсутствие какой-либо общественной инициативы, сколько-нибудь авторитетного общественного мнения и т. п.

В письме Тургенева к Е. Е. Ламберт (1858) без труда находим такое суждение: «Ленив и неповоротлив русский человек и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать» (П., 3, 179). Речь идет о массовом, количественно преобладающем типе русского человека, свойства которого представляются Тургеневу сложившимися неизбежно. Писатель нигде не дает прямого объяснения их происхождения, но его размышления и творческие поиски обнаруживают два важных фактора, с которыми так или иначе связывается хаотичность и обывательский характер жизни масс в современной Тургеневу России. Первый из этих факторов — своеобразие процесса, разрушившего прежнее общественное единство. В европейских условиях этот процесс представляется связанным с духовным созреванием личности, с ее восстанием против схоластики, нормативной религиозности и авторитарного общественного порядка, с завоеванием автономии разума, наконец. Тургеневская статья о «Фаусте» содержит достаточно определенные суждения на этот счет. Распад патриархального общественного уклада на Руси мыслится иначе — как следствие его насильственного разрушения реформами Петра, которые, в свою очередь, рассматриваются как следствие безличной объективной необходимости, не связанной ни с какими духовными факторами, У Тургенева получается, что русский человек «отпадает» от традиционного целого как бы помимо собственной воли. Петровские преобразования недаром приравниваются (в «Воспоминаниях о Белинском») к государственному перевороту, так как «насильственные меры», исходящие свыше, просто поставили всю массу образующих общество людей перед фактом совершившихся перемен, состоявшихся без их участия и санкции. Поэтому отсутствие гражданского начала в общественных отношениях получило адекватное дополнение в виде полной неподготовленности к гражданскому развитию самого человеческого «материала» нации. Положение могло бы измениться, 'будь гражданская активность «задана» новой структурой общественных отношений. Но Россия 'далека от любой формы «свободных учреждений», и гражданское воспитание народа остается пока лишь предметом мечтаний. Таково твердое убеждение Тургенева. Все эти представления о характере общественного развития России отражаются и в тургеневских романах. Но романы обнаруживают и другое — неожиданные последствия специфики русского прогресса. Важнейшим из них оказывается беспрецедентномощная (в сравнении с Европой) вспышка личностного самоутверждения, явно связанная с переходным состоянием русского общества. Эта вспышка в известной степени созвучна подобной же вспышке на Западе: и там и здесь полная независимость и суверенность личности обоснована системой всеобщих ценностей. Но Тургенев обнаруживает принципиальное различие сходных явлений. В статье о «Фаусте» раскрывается «секрет» внутренней диалектики европейского индивидуализма: общечеловеческий характер выдвигаемых идеалов служит обоснованию личных потребностей («каждый хлопотал о человеке вообще, то есть в сущности о своей собственной личности»). Тургеневские романы открывают диалектику прямо противоположную: глубоко личные потребности их героев оказываются источником норм и ценностей, которые они стремятся сделать действительно всеобщими, утверждая их как общеобязательные основания нравственности и всей общественной жизни целой нации.

Духовную автономию русской личности отличает парадоксальное сочетание двух начал: беспредельной внутренней свободы и какой-то имманентной социальности всех стремлений и свойств свободного человека. В сравнении с европейским вариантом парадоксально и другое: соединение в одном человеке взаимоисключающих правд, каждая из которых не может быть отброшена. Наконец, на европейском фоне едва ли не аномалией выглядит предельная напряженность этого противоречия, его катастрофичность для человека. Последнее прямо определяется бескомпромиссным максимализмом запросов русской личности, ее всезахватывающей устремленностью к абсолюту. А в конце концов все возвращается к началу — к беспрецедентной инициативеотдельной личности, дерзнувшей заместить собой общество в целом и взять на себя его функцию установления универсальных жизненных норм.

Поэтому трагическое противоречие, разрывающее личность изнутри, на взгляд Тургенева, неразрешимо в ее внутреннем мире. Разрешением это