Петербургские повести” Н.В. Гоголя

Петербургские повести” Н.В. Гоголя

( Тематическая консультация)

Средипроизведений Гоголя, появившихся в 30-егоды, пять повестей принято называть петербургскими. Опубликованы они были в разное время. В 1835 г. В сборнике “Арабески” (1835) появились первая редакция “Портрета”, “Невский проспект”, “Записки сумасшедшего”. В 1836 г. В пушкинском “Современнике” — “Нос”. Вторая редакция “Портрета” публикуется в том же “Современнике” в 1842 году. И в первом собр. сочинений Гоголя в 1842 году выходит “Шинель”. К ним примыкают повести “Коляска” (1835) и “Рим” (1842), помещенные Гоголем в 3 томе собрания соч. без каких-либо разграничений с пятью другими.

Сам Гоголь никогда не объединял эти повести в особый цикл наподобие “Вечеров...” или “Миргорода”. Тем не менее в историю русской культуры они вошли именно как целое.

Эти пять произведений связывает действительно очень многое: сквозные темы; общность проблем, родство стиля, ассоциативные переклички, единство сложного, но целостного авторского взгляда. В них ощутим синтетизм гоголевского мышления. Он про­явился в одновременной работе над повес­тями миргородского цикла, петербургскими повестями, историческими трудами и статьями об искусстве. Для Г. познание че­ловека — познание целостное и универсаль­ное; оно, по мнению писателя, тем более необходимо, что современный мир раздроб­лен и человеческая природа искажена. По­знание Г.— это познание художественное (К. С. Аксаков называл его художником «durch und durch», художником насквозь). Вместе с тем Г. в 1830-е гг. нуждается и в собственно философском осмыслении мира. Современный писатель должен быть историком и поэтом, у которого знание идеального человека (каким он должен быть по своей сущности) совмещается с знанием и изображением конкретного человека. Важно представить жизнь во всей ее полноте: в ее ничтожности и высоких, прекрасных возможностях одновременно. В одной из гоголевских статей (“Об архитектуре нынешнего времени”) читаем: “Истинный эффект заключен в резкой противоположности; красота никогда не бывает так ярка и видна, как в контрасте”.

Автор петербургских повестей — стремится совместить самый обобщенный, универсальный взгляд на действительность и внимание к вещному, обыденному, даже низменному. Для Г. это не только метод, но и — в свою очередь — предмет осмысления. С сер. 1830-х гг. и до конца жизни он осмысляет природу творчества в целом, его сущность и предназначение, а также своеобразие и миссию своего писа­тельства. Поэтому в составе «Арабесок» — статьи об искусстве («Скульптура, живо­пись и музыка», «Об архитектуре нынеш­него времени», «Несколько слов о Пуш­кине, «Последний день Помпеи») и повесть «Портрет», посвященная проблемам искус­ства. А в петербургском цикле повестей искусство в его внутренней сложности и мессианском предназначении более непос­редственно сведено с действительностью: и вечное искусство, и современная действительность существуют на равных, с одинаковой сложностью проблем, в едином художественном мире.

Образ мира в петербургском цикле по-своему един. Это современная писателю действитель­ность, тот мир и «дерзких мечтаний», и меркантильных расчетов, из которого являлся рассказчик «Старосветских поме­щиков», чтобы «сойти» на минуту в сферу тихой и «необыкновенно уединенной жиз­ни». В центре внимания — Петербург как самый европеизированный город России, своего рода символ цивилизации. Но всеобъ­емлющий гоголевский взгляд не в состоя­нии замкнуться на четко очерченных геог­рафических границах: контекст сборника воссоздает мир по-своему всеохватный, рядом с Петербургом — Украина («Коляс­ка») и Италия («Рим»). Мир провинциаль­ного городка и «вечного города» (как тра­диционно именовался Рим), первый похо­жестью, второй — контрастом, оттеняют, усиливают впечатление раздробленности, из­ломанности гротескного по своей сути пе­тербургского мира.

Мир Петербурга у Г.— реальный, узна­ваемый и в то же время — фантастический, ускользающий от понимания, почти ир­реальный. В этом проявляется еще одна важная черта гоголевского писательского сознания: действительность постигается во всей ее глубине неким смещением пропор­ций, ее бытового облика, заострением, пре­увеличением скрытых ее сторон; в этом случае все мелкое, как будто невидимое, «крупно» бросается в глаза. Действитель­ность в петербургских повестях необычна: исчезает с лица коллежского асессора майора Ковалева его собственный нос («Нос»), ведут переписку собачки («Запис­ки сумасшедшего”), после смерти чиновника Башмачкина является некое его подобие для свершения своеобразного возмездия («Шинель»), необыкновенным способом становится богатым художник Чартков («Портрет»). Но фантастическое у Гоголя выступает как свойство самой реальности, нераздель­но связано с реальностью и почти никого не беспокоит: Ковалев гневается на сбежав­ший нос и пытается его найти, Чартков тотчас становится модным художником, Поприщин возмущен пустотой переписки и утверждает, что «правильно писать может только дворянин». Утрачена естественность, нормальность мира.

Петербургская тема имела в середине 30-х годов историко-философский смысл, была связана с размышлениями писателей о будущем России, Европы. Но повести Гоголя имеют и социально-бытовой смысл. Каждый из персонажей представитель определенной общественной группы, клеточка среды. В русской литературе Петербург подчеркивает социальные контрасты жизни. И у Гоголя он сочетание крайностей: величия и ничтожества, бюрократии власть имущих и темной жизни “петербургских углов”.

В статье “Петербургские записки 1836 года” Гоголь писал: “Трудно схватить общее выражение Петербурга, потому что в городе этом царит разобщение”. Поэтому в цикле мотив одиночества человека в эпоху всеобщей раздробленности, гибели прекрасного — сквозной.

Описанием главной улицы Петербурга начинается первая повесть цикла. “Невский проспект — всеобщая коммуникация” Петербурга. Его образ символ современного мира. По Невскому проспекту движется вереница усов, бакенбард, дамских рукавов, шляпок, мелькают ножки, но нет лиц! Вместо людей какие-то внешние признаки, наружный вид. Этой видимостью подменяется представление о достоинстве и ценности человека. Мы попадаем в мир нарушенных пропорций, где спутано отношение части и целого, значительного и мелкого, важного и ничтожного. В восторженной интонации описания Невского проспекта читатель чувствует иронию автора, слышит то, что автор скажет в конце повести: “О не верьте этому Невскому проспекту!” Несоответствие внешнего и внутреннего, представлений и сущности — главная тема первой повести.

В художественном мире Гоголя часто встречаются обширные обобщения. Его любимое слово “все” или “все что ни есть”. Это понятие было формулой его идеала, выражало представление о некоем согласованном целом. В идеальном мире “Вечеров...” и “Тараса Бульбы” слово “все что ни есть” звучит патетически, выражая строй жизни целого коллектива. В петербургских повестях эта идеальная мерка стала пустотой, а слово ее выражающее — комическим словом. То и дело в речи повествователя важное “все” оборачивается в пустое “ничто”. Так, о таланте поручика Пирогова смешить девиц говорится, что “для этого нужно большое искусство или, лучше сказать, совсем не иметь никакого искусства”. (Как будто это одно и то же: большое искусство и никакого искусства).

Раздробленность современной жизни в “Невском проспекте” подчеркивается в видении Пискарева: “ему казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе”.

Раздробленная, фантастическая действительность имеет у Гоголя два лица, две стороны: пошлое, комическое и трагическое. Есть Невский проспект дневной и ночной. Днем здесь бакенбарды, усы, талии замещают всего человека. Вечернее освещение порождает новые точки зрения, новые проблемы. От вечернего фонаря расходятся в разные стороны поручик Пирогов и художник Пискарев. Их истории образуют две параллельные и контрастные линии сюжета “Невского проспекта”. Одного влечет красота, другого интрижка. Обоих ждет неудача, но каждый по-своему переживает свое поражение и находит свой выход: один погибает, другой продолжает жить, легко забывая свой стыд и позор.

Действительность мер­кантильна и бездуховна. Однако гоголев­ское видение жизни — видение не сатири­ческое. Ему чужда позиция отстранения и беспощадной иронии, тем более сарказма.

Так же как в ничтожном мире старосвет­ских помещиков автор сумел увидеть поэзию непосредственности и неизбежно утрачивае­мой и поэтому ценной простоты, так и в петербургской жизни он неустанно подмеча­ет трагизм и человечность, как бы ни были они отрывочны и преходящи. Трагична не только участь петербургского художника Пискарева, трогательны последние минуты разум­ной жизни Поприщина, беззащитен, кроток и поэтому не только смешон Башмачкин. Гоголь-художник с беспощадностью обнажает скрытую суть жизни, разрушая благоприс­тойность ее внешней видимости, но одновре­менно он сберегает в себе и доверие к жиз­ни, ибо, по его убеждению, без этого нет искусства.

«Для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое созданье ис­кусства». Искусство должно “при­мирить» с жизнью в ее бытийной, философ­ской сущности, а не в той или иной социаль­ной, общественной форме, которая преходя­ща. Искусство призвано открыть человеку святость, тайну жизни, ее оправданность. О примиряющей миссии искусства говорит в «Портрете» художник, написавший таинст­венный портрет. Годами уединения и сми­рения он искупает зло, содеянно