Снова Петербург

 

На следующий день они въехали в Петербург. Внешне город не изменился. Однако некую новую атмосферу Артем уловил с первых же часов. Город был напряжен и напуган. В нем свирепствовала инквизиция. Аресты шли валом. Хватали всех. Рыцарей, слуг, купцов, ремесленников. Тяжкая весть: месяц назад на улице был убит отец Александр. Какой-то мерзавец проломил ему голову топором. Принявший приход отец Филарет в первый же день обратился к Великому Инквизитору с просьбой помочь искоренить дьяволопоклонничество в среде православных, поскольку-де, несмотря на ряд богословских расхождений, дело общее. «Помощь», разумеется, была мгновенно оказана в виде ареста нескольких видных православных купцов. Из города уже потянулась тонкая струйка мастеровых людей, переселяющихся в Новгород и Псков. Однако, по слухам, инквизиция набирала обороты и там.

Все это очень удивляло Артема. Из истории он помнил, что разгул и ужас инквизиции, ставший притчей во языцех, должен был начаться не раньше чем лет через сто. Сейчас в католических странах инквизиция больше занималась евреями, принявшими христианство, но продолжавшими исполнять иудейский обряд. Дела рассматривались долго, часто выносились оправдательные приговоры. Но то, что творилось здесь, совершенно не соответствовало времени, по понятиям его мира. Каждую неделю кого-то сжигали. Иногда даже не одного человека. Висящие трупы повешенных и отрубленные головы, насаженные на кол, стали естественной частью пейзажа ратушной площади. Инквизиция приняла на себя «заботу о благонравии низшего сословия». Теперь вместо бродячих артистов горожан развлекали публичные порки кнутом уличенных в супружеской неверности. (Лицедеи же, почуяв, что пахнет жареным, покинули город.) За воровство ссылали на пожизненную каторгу. За разбой вешали и секли голову в тот же день.

Страшнее всего было «попечение о благочестии». Человек, чем-либо не приглянувшийся монаху или обладающий имуществом, интересным ему, или просто женщина, в отношении которой у «святого брата» возникали отнюдь не пасторские чувства, могли быть мгновенно схвачены по обвинению в «непочтении к рясе», «злословии о святынях» или, самое страшное, «плевке в сторону церкви или распятия», и дальше им приходилось выбирать между удовлетворением пожеланий обвинителя или избиением кнутом с последующим заключением в инквизиторских застенках от недели до пяти лет. При этом инквизиция ухитрилась распространить свой контроль и на некатолическое население, пояснив, что, «живя на территории ордена, надлежит с должным почтением относиться к носителям и символам истинной веры».

Всю техническую работу выполняло бывшее ополчение, именуемое теперь «гвардией Святой инквизиции». Сынки купцов и мастеровых ломились теперь в нее как к стойке трактира, где началась бесплатная раздача пива, хотя жизнь ополченца перестала быть столь вольготной, как раньше. Цильх взялся за подчиненных и дисциплину, похоже, ввел железную. Это было видно по подтянутости бывших ополченцев и тому, с какой молодцеватостью они отдавали салют своим начальникам. Прежде такого не было. Впрочем, появилось не только это. Если раньше, завидев рыцаря, ополченец боязливо жался к стене, униженно кланяясь и опасаясь оплеухи или удара древком копья, то теперь новоиспеченный гвардеец учтиво кланялся и провожал благородного рыцаря долгим взглядом, в котором читалось: «Скоро поквитаемся».

Артем сходил на могилу отца Александра. Постоял над ней и ушел, провожаемый острым недобрым взглядом старика, кладбищенского сторожа. Примерно такие взгляды в его мире он видел у ветеранов войск НКВД. «Докладывай, сволочь», – подумал он. Именно из-за таких подонков не смог прийти барон. Ему явно хотелось отдать последний долг достойному человеку. Но если Артем еще мог прийти на могилу человека, в доме которого жил и который спас его в дни беды, то визит барона на православное кладбище мог бы быть истолкован совсем иначе. Этого допускать было нельзя. Особенно сейчас.

Да, ситуация была непростая. Это читалось во всем. И даже в напряженном лице барона в те редкие часы, когда он приходил в дом. Большую часть времени он проводил теперь в замке у Гроссмейстера. Часто даже ночевал там. Питер тоже, как бы невзначай, чаще стал выходить на улицу в кольчуге и со своим посохом. Длинный меч сменил кинжал на его поясе.

Марта устроила Артему бурную встречу и не менее бурную ночь. Впрочем, порывы ласк и секса перемежались вполне конкретными вопросами о путешествии барона и обо всем остальном, что видел и слышал Артем с момента отъезда. По тем вопросам, которые задавала Марта, совершенно ясно читалось, что зародились они не в мозгу любопытной женщины, а у аналитика некой шпионской службы. Похоже, Марта и сама понимала, что задает вопросы, несколько не соответствующие ее роли. Она, очевидно, решила, что Артем настолько потерял голову от страсти к ней, что не заметит подвоха. Артем роль сыграл, в общем, неплохо. «Растрепал» ровно столько, сколько должен был растрепать преданный, но безалаберный шпик. Хотя некое снижение страсти любовника Марта явно почувствовала. Но здесь Артем не мог уже себя пересилить. В сердце у него уже прочно заняла место другая.

В таверне «У папы Фрица» его ожидал сюрприз. После первых же фраз, которыми он обменялся с ожидавшим его братом Франциском, за столик подсел сам Цильх, заказал большую кружку пива и приступил к неспешному допросу агента. Всю дальнейшую беседу вел командир гвардии, а монах лишь ерзал на скамейке и почему-то передергивал плечами, как будто ряса страшно натирала ему спину. Цильху была представлена та версия событий посольства, которую они разработали с бароном и Питером. На протяжении всей беседы Цильх оценивающе и как-то по-особенному смотрел на Артема. Смотрел, будто пытаясь понять, что творится в душе у его человека. Артему было неуютно под его взглядом. Артем обратил внимание, что немец очень интересовался распорядком жизни барона и возможностями Артема или Марты поучаствовать в приготовлении пищи для него. Выводы напрашивались сами собой. Цильх подробно расспросил Артема о бое на мосту и в конце концов произнес:

– Доверяет ли тебе барон настолько, чтобы не ожидать подвоха от тебя?

– Сложно понять этого человека, – нахмурился Артем, – похоже, от меня он особо не таится. Не думаю, что он догадался, что я шпионю за ним.

– Хорошо, а ты можешь зайти ему за спину?

– Он ни разу не позволял мне сделать этого.

– Скоро ты нам очень понадобишься, – произнес Цильх.

Взглянув на прощание в глаза Цильху, Артем понял, что в следующий раз они встретятся в бою друг с другом. Он постарался отогнать эту мысль, но та всей тяжестью навалилась на плечи. «Готовься», – шепнул внутренний голос.

По дороге домой Артем перебирал всю историю взаимоотношений с этим человеком. Период обучения у него и вербовки. Он вспомнил также их учебные поединки и вдруг осознал, что, несмотря на полугодовое обучение у Питера, Цильх остается для него грозным противником. Придя домой и пересказав Питеру весь свой разговор и выводы, сделанные из него, Артем неожиданно произнес:

– Обучи меня фехтованию, Питер.

– А я что делаю? – изумился тот.

– Нет, я неправильно выразился. Я бы хотел с сегодняшнего дня заниматься так, будто в ближайшие дни мне предстоит поединок с самым искусным фехтовальщиком, какого ты только знал.

– Если бы тебе предстоял поединок с самым искусным фехтовальщиком, которого я знаю, я бы посоветовал тебе приготовиться к смерти, – серьезно произнес Питер. – Впрочем, я, кажется, понимаю, что тебе нужно. Сегодня начнем.

Снова потянулись дни. Прошло Рождество, пронеслись крещенские праздники. Жизнь, казалось, вернулась в привычное русло. Та же Герда, хлопочущая по дому и ворчащая на вечно недовольного мужа. Марта, то разыгрывающая охлаждение чувств, то изображающая пламенную страсть к возлюбленному. Купцы, посыльные из канцелярии. И лишь одно казалось подлинно осмысленным – ежедневные, а иногда даже утренние и вечерние суровые тренировки с Питером. Но и они уже начинали казаться Артему просто фоном, неотъемлемой частью жизни. Вроде даже количество арестов и казней пошло на убыль.

Горожане понемногу привыкали к жизни под строгим контролем за «благочестием низшего сословия». Появилось даже впечатление, что, может, и пронесет.