Четверг

Я скажу: звезды – это огни,

Очень страшные тайны хранящие.

Если разум тебя не покинул, ты не станешь хвалить

Красоту этой ночи.

Д. Г. Лоуренс. «Под дубом»

 

Брайан

Мы никогда не знаем заранее, что нас ждет: взорвавшаяся плита или разведенный костер. Вчера ночью в 2.46 наверху включился свет. Сирена тоже включилась, хотя я не был уверен, что мне это не приснилось. Через десять секунд я оделся и выбежал из своей комнаты на станции. Через двадцать секунд я надевал форму, натягивая длинные эластичные подтяжки и влезая в панцирь куртки пожарного. Через две минуты Цезарь уже вел пожарную машину по улицам Верхнего Дерби. Полли и Рэд, отвечавшие за огнетушители и гидранты, сидели сзади.

Спустя некоторое время яркими короткими вспышками начало возвращаться сознание: мы проверили дыхательный аппарат, надели перчатки. Диспетчер сообщил, что горит дом на Ходдингтон-Драйв. Это могло означать, и что горит весь дом, и что какая-то одна комната.

– Поворачивай налево, – велел я Цезарю. Ходингтон находился всего в восьми кварталах от моего дома.

Горящий дом был похож на пасть дракона. Цезарь попытался объехать вокруг него, чтобы дать мне возможность увидеть дом с трех сторон. Потом мы выскочили из машины и на мгновение застыли, как Давид перед Голиафом.

– Подключайте линию на два с половиной дюйма, – сказал я Цезарю, который сегодня отвечал за насосы. Ко мне бежала женщина в ночной рубашке. За ее юбку цеплялись трое плачущих детей.

– Mija![17] – кричала она, показывая рукой. – Mija!

– Donde esta?[18] – Я встал прямо перед ней, чтобы она видела только мое лицо. – Cuantos anos tiene?[19]

Она указала на окна второго этажа и плача ответила:

– Tres.[20]

– Капитан! – крикнул Цезарь. – Мы готовы!

Я услышал сирену второй подъехавшей машины – резервная команда, приехавшая к нам на помощь.

– Рэд, вентиляционное отверстие на северо-восточной стороне крыши, Полли, сбивай огонь! У нас ребенок на втором этаже. Я посмотрю, можно ли его забрать оттуда.

Это не было похоже на сцену из фильма, и я не претендовал на Оскара. Если я войду и лестница обвалится… если обвалится весь дом… если температура поднялась настолько, что все вокруг плавится – я вернусь и прикажу своим людям сделать то же самое. Безопасность спасателя важнее безопасности жертвы.

Всегда.

 

Я трус. Иногда, когда моя смена уже заканчивается, вместо того чтобы сразу идти домой, я остаюсь, скручиваю шланги. Или завариваю свежий кофе для команды, которая сейчас приедет. Я все время думаю, почему я больше отдыхаю там, где меня выдергивают из постели два-три раза за ночь. Наверное, потому что здесь я не боюсь, что случится какая-то беда – она и так случится. Но переступив порог дома, я тут же начинаю переживать о том, что может произойти.

Однажды во втором классе Кейт нарисовала пожарного с нимбом над каской. Она сказала в классе, что я обязательно попаду в рай, потому что в аду я затушу весь огонь.

Я все еще храню этот рисунок.

Я разбил дюжину яиц в миску и начал взбивать. Бекон уже брызгал жиром на плитке. Сковородка грелась для блинов. Пожарные едят все вместе, по крайней мере, мы стараемся, пока не включится сирена. Сегодня я побалую ребят, которые все еще пытаются смыть с себя воспоминания прошедшей ночи. Я услышал за спиной шаги.

– Бери стул, – скомандовал я, не поворачиваясь. – Все уже почти готово.

– Спасибо, но я, наверное, откажусь, – ответил женский голос. – Не хотелось бы навязываться.

Я обернулся, взмахнув лопаткой. Было неожиданно слышать здесь голос женщины, особенно в семь утра. Она была невысокого роста, с непослушными волосами, которые напомнили мне лесной пожар. Ее пальцы были унизаны блестящими серебряными кольцами.

– Капитан Фитцджеральд, меня зовут Джулия Романо. Я – опекун-представитель по делу Анны.

Сара говорила мне о ней – о женщине, которую судья будет слушать в суде.

– Пахнет чудесно, – заметила она, улыбаясь. Потом подошла и взяла у меня лопатку. – Не могу стоять в стороне, когда кто-то готовит. Это у меня в генах.

Я наблюдал, как она роется в холодильнике. В конце концов она достала баночку хрена.

– Я надеялась, что у вас найдется минутка поговорить.

– Конечно.

Хрен? Она добавила в яичницу целую ложку, потом взяла на полочке со специями апельсиновую приправу, порошок чили и добавила еще и это.

– Как дела у Кейт?

Я налил тесто на сковородку и смотрел, как оно поджаривается. Когда я перевернул блин, он получился ровным и нежно коричневым. Я уже говорил с Сарой сегодня утром. У Кейт ночь прошла спокойно, в отличие от Сары. Из-за Джесси.

Во время пожара в доме бывает момент, когда ты знаешь, что тебе необходимо победить огонь, иначе он победит тебя. Ты видишь, как трескается потолок над головой, а синтетический ковер прилипает к твоим подошвам. Все это ошеломляет, и тогда ты возвращаешься и напоминаешь себе, что огонь поглотит сам себя, без посторонней помощи.

В эти дни я сражаюсь с шестью пожарами одновременно. Перед собой я вижу больную Кейт. Оглядываюсь – и вижу Анну с ее адвокатом. Джесси, который не напивается, только когда накачивается наркотиками. Сара, хватающаяся за соломинку. И я, в полном обмундировании. У меня в руках багры, крюки – инструменты для разрушения. А мне нужно что-то, чтобы связать нас вместе.

– Капитан Фитцджеральд… Брайан! – Голос Джулии Романо вернул меня в кухню, которая быстро заполнялась дымом. Она потянулась мимо меня и сняла со сковородки сгоревший блин.

– Боже! – Я бросил черный диск, бывший когда-то блином, в раковину, и он зашипел на меня.

– Простите меня.

Словно «Откройся, Сезам», эти два простых слова изменили обстановку.

– Хорошо, что есть еще яйца.

 

В горящем доме включается шестое чувство. Ты ничего не видишь из-за дыма. Ты ничего не слышишь, потому что огонь ревет. Ты не можешь ни к чему прикоснуться, иначе тебе конец. Передо мной шел Полли с огнетушителем. Ряд пожарных прикрывал его. Подключенный шланг был толстым и неподъемным. Мы продвигались вверх по лестнице, все еще целой, благодаря тому что огонь сбивали через дыру, которую Рэд пробил в крыше. Как любой заключенный, огонь пытался сбежать.

Я опустился на четвереньки и пополз по коридору. Мать сказала, что комната на третьем этаже слева. Огонь прокатился по другой стороне потолка, стремясь к вентиляционному отверстию. Когда струя вырвалась, пар поглотил других пожарных.

Дверь в детскую была открыта. Я заполз туда, выкрикивая имя. Большая фигура у окна притянула меня, как магнит, но это оказалась огромная мягкая игрушка. Я посмотрел в шкафу, под кроватью, но там никого не было.

Я опять вернулся в коридор и чуть не упал, зацепившись за Шланг толщиной с руку. Человек мыслит, огонь – нет. Огонь следует по определенному пути, ребенок – не обязательно. Куда бы я пошел, если бы испугался?

Я начал быстро заглядывать в двери комнат. Одна была розовая – комната самого маленького. В другой по всему полу и на кровати были разбросаны машинки. Следующая оказалась не комнатой, а кладовой. Спальня хозяев находилась в дальнем конце коридора.

Если бы я был ребенком, то мне захотелось бы к маме.

В отличие от других комнат, из этой валил густой черный дым. Нижняя часть двери уже почернела. Я открыл ее, зная, что впущу воздух, зная, что этого делать нельзя. Но другого выбора у меня не было.

Как я и ожидал, тлеющая дверь загорелась, и передо мной полыхнула стена огня. Я рванул вперед, словно бык, чувствуя, как на каску и куртку падают угли.

– Луиза! – закричал я. На ощупь пробираясь по периметру комнаты, я нашел шкаф. Сильно постучал и снова позвал ее. Ответный стук был еле слышен, но он был.

 

– Нам везет, – сказал я Джулии. Она ожидала любого ответа, кроме такого. – Сестра Сары присмотрит за детьми, если в этот раз все затянется надолго. Обычно мы с Сарой меняемся: Сара остается на ночь с Кейт в больнице, а я дома с остальными детьми, потом наоборот. Сейчас проще. Дети достаточно взрослые, чтобы позаботиться о себе.

Услышав мой ответ, она что-то записала в маленький блокнот, а я занервничал. Анне только тринадцать – наверное, это слишком мало, чтобы оставлять ее дома одну? Социальные службы, скорее всего, считают именно так. Но Анна повзрослела уже давно.

– Как вы считаете, у Анны все в порядке? – спросила Джулия.

– Не думаю, что она подавала бы в суд, если бы все было в порядке. Сара говорит, что ей хочется внимания.

– А вы как полагаете?

Чтобы выиграть время, я попробовал яичницу. Хрен сделал ее на удивление вкусной. Он подчеркивал вкус апельсиновой приправы. Я сказал об этом Джулии.

Она положила салфетку рядом со своей тарелкой.

– Вы не ответили на мой вопрос, мистер Фитцджеральд.

– Не думаю, что все так просто. – Я осторожно положил вилку. – У вас есть братья или сестры?

– И то и другое. Шесть старших братьев и сестра-близнец.

Я присвистнул.

– У ваших родителей, наверное, бесконечное терпение.

Она пожала плечами.

– Добрые католики. Не знаю, как у них это получилось, но никто из нас не опустился на дно.

– Вы всегда так думали? – спросил я. – Вы ощущали, когда были ребенком, что у родителей есть любимчики?

Ее лицо напряглось, совсем незаметно. Но я почувствовал себя неловко, оттого что начал эту тему.

– Мы знаем, что детей нужно любить одинаково, но это не всегда получается. – Я встал. – У вас есть немного времени? Я хочу, чтобы вы кое с кем познакомились.

 

Прошлой зимой, когда был сильный мороз, к нам поступил вызов скорой помощи. Парень, живущий за городом, нанял рабочего, чтобы расчистить дорогу. Приехав, тот нашел его замерзшим и позвонил 911. Похоже, накануне парень вышел из своей машины, поскользнулся и замерз прямо на дороге. Рабочий его чуть не переехал, думая, что это сугроб.

Когда мы явились на место, он пробыл на морозе около восьми часов и превратился в самый настоящий кусок льда. Колени у него были согнуты. Я помню это, потому что когда в конце концов мы отбили его и уложили на носилки, его колени торчали вверх. Мы включили отопление в машине, занесли его туда и начали срезать одежду. К тому времени, когда мы заполнили все документы для заказа больничной перевозки, он уже сидел и разговаривал с нами.

Я рассказываю это, чтобы вы поняли: чудеса случаются, несмотря ни на что.

 

Это покажется банальным, но мое решение стать пожарным было вызвано прежде всего желанием спасать людей. Поэтому в тот момент, когда я появился в пылающем проеме двери с Луизой на руках, когда ее мать первой увидела нас и упала на колени, я знал, что сделал свою работу, и сделал хорошо. Я положил девочку рядом с медиком из другой бригады, который поставил ей капельницу и надел кислородную маску. Девочка кашляла, была напугана. Но с ней все было в порядке.

Пожар продолжал бушевать. Ребята выносили из дома вещи и составляли список. Дым затянул ночное небо, и я не мог различить ни одной звезды из созвездия Скорпиона. Я снял перчатки и потер ладонями глаза, которые будут болеть еще несколько часов.

– Хорошая работа, – сказал я Рэду, который скручивал шланги.

– Хорошее спасение, капитан, – отозвался он.

Конечно, лучше бы Луиза оставалась в своей комнате, как считала ее мать. Но дети никогда не сидят там, где их ищешь. Ты оборачиваешься и находишь ребенка не в спальне, а в шкафу; ты оборачиваешься и видишь, что ей не три, а тринадцать. Быть родителем – значит постоянно надеяться на то, что твой ребенок не уйдет настолько далеко вперед, чтобы ты уже не мог понять его следующего шага.

Я снял каску и потянул мышцы шеи. Глянул на то, что когда-то было домом. Женщина, которая там жила, стояла рядом со слезами на глазах. Она все еще держала на руках самого младшего, а остальные дети сидели в пожарной машине под присмотром Рэда. Она молча поднесла мою руку к губам. На ее щеке осталась сажа от моей куртки.

– Пожалуйста, – проговорил я.

На обратном пути к станции я попросил Цезаря сделать крюк, чтобы проехать мимо моего дома. Джип Джесси был на месте. Свет в доме не горел. Я представил Анну, укрытую, как всегда, одеялом до подбородка. И пустую кровать Кейт.

– Возвращаемся, Фитц? – спросил Цезарь. Машина еле ползла, почти остановившись напротив моего дома.

– Возвращаемся, – сказал я. – Давай домой.

Я стал пожарным, потому что хотел спасать людей. Нужно было быть более определенным. Нужно было называть имена.

Джулия

В машине Брайана Фитцджеральда звезды были везде. Таблицы лежали на пассажирском сиденье и на столике, на заднем сиденье был целый склад ксерокопий с изображением туманностей и планет.

– Извините, – произнес он, краснея. – Я не думал, что у меня будут гости.

Помогая расчистить место для себя, я нашла звездную карту, исколотую иголкой.

– Что это? – поинтересовалась я.

– Атлас неба. Что-то вроде хобби.

– Когда я была маленькой, то однажды попробовала назвать каждую звезду именем кого-то из родственников. Самое удивительное, что, когда я уснула, имена еще не закончились.

– Анну назвали в честь галактики, – сказал Брайан.

– Это намного круче, чем получить имя в честь своего святого, – протянула я. – Однажды я спросила у мамы, почему звезды светятся. Она ответила, что это светятся ночники, чтобы ангелы не заблудились на небе. Но когда я задала тот же вопрос папе, он начал говорить что-то о газах. В конце концов я решила, что после еды, которой Бог угощает ангелов, они ночью бегают в туалет.

Брайан громко рассмеялся.

– Я тоже в свое время пытался рассказать детям об атомном синтезе.

– И как?

Он на секунду задумался.

– Они, наверное, смогли бы найти Большую Медведицу с закрытыми глазами.

– Впечатляет. Для меня все звезды одинаковы.

– Это не так сложно, как кажется. Если увидеть часть созвездия – например, Пояс Ориона, то тогда сразу видно звезду Ригель на его ноге. – Он помолчал. – Но девяносто процентов Вселенной недоступно для наших глаз.

– Тогда откуда вы знаете, что там что-то есть?

Он сбавил скорость перед светофором.

– Темная материя притягивает другие тела. Ее нельзя увидеть, нельзя почувствовать, но можно наблюдать, как что-то притягивается в том направлении.

 

Вчера вечером, через десять секунд после ухода Кемпбелла Иззи вошла в гостиную, где я как раз собиралась побаловать себя и поплакать от души, как и положено нормальной женщине хоть раз в месяц.

– Да, – сухо сказала она. – Теперь я действительно вижу, что это сугубо деловые отношения.

Я сердито посмотрела на нее.

– Ты подслушивала?

– Извини, но неужели при таких тонких стенах ты надеялась побыть со своим Ромео тет-а-тет?

– Если тебе есть что сказать – говори, – предложила я.

– Мне? – Иззи нахмурилась. – Но это же не мое дело, правда?

– Не твое.

– Отлично. Тогда я оставлю свое мнение при себе.

Я закатила глаза.

– Ну пожалуйста, Изабелл.

– Я думала, ты не попросишь. – Она присела рядом со мной на диван. – Знаешь, Джулия, когда бабочка впервые видит яркий свет, он кажется ей прекрасным. Во второй раз она бежит от него подальше.

– Во-первых, не надо сравнивать меня с насекомым. Во-вторых, летит подальше, а не бежит. В-третьих, нет никакого второго раза. Бабочка умерла.

Иззи ухмыльнулась.

– Ты такой адвокат.

– Я не позволю Кемпбеллу ранить меня.

– Тогда попроси, чтобы тебя перевели.

– Это же не армия. – Я обняла диванную подушку. – И я не могу это сделать, особенно сейчас. Он подумает, что я слабая и теряю профессионализм из-за глупого, тупого… случая.

– Ты не можешь. – Иззи покачала головой. – Он – эгоцентричный придурок, который пожует тебя и выплюнет. А у тебя настоящий дар влюбляться в мерзавцев, от которых нужно бежать сломя голову. Мне не хочется сидеть здесь и слушать, как ты пытаешься убедить себя в том, что у тебя нет никаких чувств к Кемпбеллу, в то время как пятнадцать лет ты залечивала рану, которую он тебе нанес.

Я изумленно посмотрела на нее.

– Ничего себе!

Она пожала плечами.

– Думаю, мне просто надо было выговориться.

– Ты ненавидишь всех мужчин? Или только Кемпбелла?

Иззи сделала вид, что задумалась.

– Только Кемпбелла, – в конце концов ответила она.

Больше всего мне хотелось сейчас остаться в гостиной одной и швырнуть что-то. Например, пульт от телевизора, или стеклянную вазу, или еще лучше – свою сестру. Но я не могла выгнать Иззи из дома, в который она переехала всего несколько часов назад. Я встала и взяла со стойки ключи.

– Я ухожу. Ложись, не жди меня.

 

Я не часто хожу куда-то по вечерам, поэтому никогда не была в баре «Кот Шекспира», хотя это всего в четырех кварталах от моего дома. В баре было темно, полно народа и пахло смесью пачули и гвоздики. Я протолкнулась внутрь, взгромоздилась на стул у барной стойки и улыбнулась сидящему рядом мужчине.

Мне хотелось заняться сексом на заднем ряду в кинотеатре с кем-нибудь, кто не знает даже моего имени. Мне хотелось, чтобы парни подрались за честь угостить меня.

Я хотела показать Кемпбеллу, что он теряет.

У сидящего рядом мужчины были голубые глаза, собранные в хвост черные волосы и улыбка Керри Гранта. Он вежливо кивнул мне, потом отвернулся и начал целоваться с каким-то блондином. Я оглянулась и увидела то, чего сначала не заметила: в баре было полно мужчин, но танцевали, флиртовали и заигрывали они друг с другом.

– Что вы будете? – У бармена были ярко-розовые волосы, прическа, как у дикобраза, а в носу кольцо, как у быка.

– Это гей-бар?

– Нет, это клуб офицеров Вест-Пойнта. Ты хочешь выпить или нет? – Он показал на бутылку текилы за своей спиной и взял низкий стакан.

Я порылась в сумочке и достала пятидесятидолларовую купюру.

– Давай всю, – посмотрев на бутылку, я нахмурилась. – Держу пари, Шекспир никогда не имел кота.

– Кто нагадил тебе в душу? – спросил бармен.

Прищурившись, я посмотрела на него.

– Ты не гей.

– Конечно гей.

– Если бы ты был геем, то скорее всего понравился бы мне. Как это было с… – Я посмотрела на увлеченную пару рядом, потом на бармена и пожала плечами. Он покраснел, потом отдал мне деньги, и я запихнула их обратно в кошелек.

– Кто сказал, что нельзя купить себе друга? – пробормотала я.

Через три часа я осталась в баре одна, не считая Семерки. Бармен называл себя так с прошлого августа, когда решил избавиться от всего, к чему обязывало имя Нейл. «Семерка» не несет абсолютно никакого скрытого смысла, сказал он мне, и именно это ему нравилось.

– Может, надо было выбрать «Шестерку», – заметила я, когда бутылка текилы опустела. – Тогда можно было менять на «Девятку».

Семерка как раз закончил складывать стаканы.

– Все. Тебе хватит.

– Он называл меня Бриллиантом, – вспомнила я, и этого было достаточно, чтобы расплакаться.

Бриллиант – это просто камень, подвергшийся влиянию высокой температуры и огромного давления. Исключительные вещи всегда прячутся там, куда никто и не думает взглянуть.

Но Кемпбелл взглянул. А потом бросил, напомнив мне, что увиденное не стоило его времени и усилий.

– У меня тоже когда-то были розовые волосы, – сказала я Семерке.

– А у меня когда-то была нормальная работа, – ответил он.

– И что случилось?

Он пожал плечами.

– Я выкрасил волосы в розовый цвет. А с тобой что случилось?

– А я отрастила свой цвет.

Семерка вытер стойку, на которую я нечаянно разлила текилу.

– Никто не ценит того, что есть, – произнес он.

 

Анна сидела за кухонным столом одна с большой миской хлопьев. Она широко открыла глаза, увидев своего отца со мной, но больше никак не отреагировала.

– Ночью был пожар, да? – спросила она, шумно вздохнув.

Брайан пересек кухню и обнял ее.

– Да, сильный.

– Поджигатель?

– Вряд ли. Он поджигает пустые здания, а там был ребенок.

– Которого ты спас, – угадала Анна.

– Точно. – Он посмотрел на меня. – Я хотел отвезти Джулию в больницу. Поедешь с нами?

Она посмотрела в миску.

– Не знаю.

– Эй! – Брайан поднял ее подбородок. – Никто не собирается запрещать тебе видеться с Кейт.

– Но никто особенно и не обрадуется, увидев меня там, – сказала она.

Позвонил телефон, и Брайан снял трубку, послушал кого-то, а потом улыбнулся.

– Отлично. Отлично. Конечно, я приеду. – Он передал трубку Анне. – Мама хочет с тобой поговорить.

Затем извинился и пошел переодеваться.

Поколебавшись, Анна взяла трубку. Она ссутулилась, пытаясь создать кусочек личного пространства.

– Алло? – И тут же обрадованно спросила: – В самом деле? Правда?

Спустя некоторое время она повесила трубку. Села, взяла еще ложку хлопьев и оттолкнула тарелку.

– Это мама звонила? – поинтересовалась я, садясь напротив.

– Да. Кейт пришла в себя, – ответила Анна.

– Это хорошая новость.

– Наверное.

Я оперлась локтями на стол.

– А почему это может быть плохой новостью?

Но Анна не ответила.

– Она спросила, где я была.

– Мама?

– Кейт.

– Ты разговаривала с ней о своем судебном иске, Анна?

Не обращая на меня внимания, она взяла коробку с хлопьями и начала обрывать пластиковую обертку.

– Несвежие, – сказала она. – Всегда остается воздух или плохо запечатывают коробку.

– Кто-нибудь сказал Кейт о том, что происходит?

Анна прижала коробку, пытаясь закрыть ее, как показано на картинке, но у нее не получалось.

– Мне ведь эти хлопья даже не нравятся.

Когда она сделала вторую попытку, коробка выпала из рук, и все содержимое рассыпалось по полу.

– Черт! – она залезла под стол, пытаясь собрать хлопья руками.

Я тоже опустилась на пол рядом с Анной и наблюдала, как она ссыпает хлопья в коробку. На меня она не смотрела.

– Мы купим для Кейт еще, когда она вернется домой, – осторожно заметила я.

Анна остановилась и взглянула на меня. Без обычной замкнутости она выглядела совсем девчонкой.

– Джулия, а если она меня ненавидит?

Я убрала прядь волос с ее лица.

– А если нет?

 

– Вывод такой, – рассуждал Семерка вчера. – Мы никогда не влюбляемся в тех, в кого нужно.

Я посмотрела на него, достаточно заинтригованная, чтобы собраться с силами и отлепить лицо от барной стойки.

– Я не одна такая?

– Нет, черт возьми. – Он отодвинул в сторону чистые стаканы. – Ну, подумай: Ромео и Джульетта пошли против системы, и видишь, чем это закончилось? Супермен влюбился в Луизу Лейн, хотя ему, конечно, больше подходит Женщина-Кошка. Доусон и Джои[21] – продолжать? Не говоря уже о Чарли Брауне[22] и рыжеволосой малышке.

– А ты? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Я уже сказал. Это происходит со всеми. – Он облокотился о барную стойку и был теперь так близко, что я видела темные корни его розовых волос. – Мою ошибку звали Липа.

– Я бы тоже ушла от того, у кого вместо имени название дерева, – посочувствовала я. – Парень или девушка?

Но ухмыльнулся.

– Этого я не скажу.

– Ну и чем же она тебе не подошла?

Семерка вздохнул.

– Ну, она…

– Ага! Ты сказал она!

Он закатил глаза.

– Да, детектив Джулия. Из-за тебя меня отсюда выгонят. Довольна?

– Не особенно.

– Я отправил Липу обратно в Новую Зеландию. У нее закончилась рабочая виза. Нужно было либо прощаться, либо жениться.

– И что с ней было не так?

– Абсолютно ничего, – признался Семерка. – Она убирала, как домовой. Никогда не позволяла мне мыть посуду, слушала все, что я хотел сказать. Она была ураганом в постели и была без ума от меня. Веришь или нет, но я был для нее единственным. Просто все это было на девяносто восемь процентов.

– А еще два?

– Знаешь, – он начал переставлять чистые стаканы на дальний конец стойки. – Чего-то не хватало. Я не понимал, чего именно, но не хватало. Если рассматривать отношения как живой организм, то одно дело, когда отсутствующие два процента – ноготь мизинца. Но когда их не хватает в сердце – это совсем другое. – Он повернулся ко мне. – Я не плакал, когда она садилась в самолет. Мы прожили вместе четыре года. А когда она уходила, я ничего не чувствовал.

– А у меня другая проблема, – поделилась я с ним. – У моих отношений было сердце, но не было тела, в котором жить.

– И что случилось потом?

– А что еще могло случиться? Оно разбилось.

 

Самое смешное: Кемпбелла притягивало ко мне, потому что я не была похожа ни на кого в школе Виллера. А меня тянуло к Кемпбеллу, потому что мне очень хотелось как-то привязаться к этому месту. Я знаю, что о нас судачили, его друзья пытались понять, почему Кемпбелл тратит свое время на такую, как я. Не сомневаюсь, они думали, что меня просто ничего не стоит затащить в постель.

Но мы этого не делали. После школы мы встречались на кладбище. Иногда разговаривали друг с другом стихами. Однажды мы даже попробовали разговаривать без буквы «с». Мы сидели спиной друг к другу и пытались прочитать мысли, притворяясь ясновидящими, будто он владел моим разумом, а я – его.

Я любила его запах, когда он наклонялся, чтобы лучше слышать меня, – запах нагретого солнцем помидора или высыхающего мыла на капоте машины. Я любила ощущать его руку на своей спине. Я любила.

– А что, если бы мы это сделали? – спросила я однажды вечером, оторвавшись от его губ.

Он лежал на спине, глядя, как луна качается в гамаке из звезд. Одна его рука была отброшена за голову, а другой он прижимал меня к себе.

– Что сделали?

Я не ответила. Просто поднялась на локте и поцеловала его таким долгим поцелуем, что, казалось, земля под ним поддалась.

– А-а, – прохрипел он. – Это.

– Ты когда-нибудь пробовал?

Он только улыбнулся. Я подумала, что, скорее всего, он спал с Маффи, Баффи или Паффи, или со всеми тремя сразу в раздевалке бейсбольной команды. Или после вечеринки у кого-то дома, когда от обоих пахло папиным бурбоном. Мне было интересно, почему тогда он не пытается переспать со мной. И я решила тогда, что причина в том, что я не Маффи, Баффи или Паффи, а Джулия Романо, которая недостаточно хороша.

– Ты не хочешь? – спросила я.

Это был один из тех моментов, когда я знала, что мы разговариваем не о том, о чем нужно. Я никогда раньше не переходила этот мост между словом и делом и, не зная, что сказать, прижала руку к его брюкам. Он отодвинулся.

– Бриллиант, – проговорил он, – я не хочу, чтобы ты думала, будто я здесь только поэтому.

Если вы встретите одинокого человека, не слушайте, что он вам говорит. Он один не потому, что ему так нравится, а потому, что пытался влиться в мир, но люди его все время разочаровывали.

– Тогда почему ты здесь?

– Потому что ты знаешь наизусть весь «Американский пирог», – ответил Кемпбелл. – Потому что, когда ты улыбаешься, виден твой кривоватый зуб. – Он посмотрел на меня долгим взглядом. – Потому что ты не такая, как все.

– Ты любишь меня? – прошептала я.

– А разве я не это только что сказал?

В этот раз, когда я начала расстегивать пуговицы на его джинсах, он не отодвинулся. Он был таким горячим в моих ладонях, что я подумала, останется ожог. В отличие от меня, Кемпбелл знал, что нужно делать. Он целовал, скользил, толкал, разрывал меня на части. Потом остановился.

– Ты не говорила, что ты девственница, – проговорил он.

– Ты не спрашивал.

Но он понял. Он задрожал и начал двигаться внутри меня – поэзия рук и ног. Я вытянулась и схватилась руками за надгробный камень, и высеченные на нем слова все еще стоят у меня перед глазами: «Нора Дин, родилась 1832, умерла 1838».

– Бриллиант, – прошептал он, когда все закончилось. – Я думал…

– Я знаю, что ты думал. – Как это бывает, когда ты отдаешься кому-то, он открывает тебя и видит, что получил не тот подарок, которого ожидал, но ему все равно приходится улыбаться, кивать и благодарить тебя?

 

Во всех моих неудачах в отношениях с мужчинами виноват Кемпбелл. Стыдно признаться, но, кроме него, у меня было только три с половиной мужчины, ни с одним из них я не стала более опытной.

– Хочешь, угадаю, – сказал Семерка вчера. – Первый хотел с твоей помощью забыть прежнюю любовь, а второй был женат.

– Откуда ты знаешь?

Он рассмеялся.

– Потому что ты – типичный случай.

Я окунула мизинец в свой мартини. Из-за обмана зрения палец казался сломанным и кривым.

– Еще один был из клуба, инструктор по виндсерфингу.

– Этот, наверное, был стоящим.

– Он был очень красивым, – ответила я. – А член размером с маленькую сосиску.

– Да ну!

– На самом деле я вообще ничего не чувствовала.

Семерка ухмыльнулся.

– Так это и была половинка?

Я стала красной как рак.

– Нет, был еще один парень. Я не знаю, как его зовут, – призналась я. – Я проснулась под ним после ночи вроде этой.

– Ты – жертва сексуальных крушений, – медленно проговорил Семерка.

Но это было не совсем так. Крушение – это случайность. А я бы прыгнула под колеса грузовика. Я бы даже привязала себя к паровозу. Какая-то часть меня верила, что появится супермен, но для начала нужно, чтобы жертва заслуживала спасения.

 

Кейт Фитцджеральд уже была привидением. Ее кожа стала прозрачной, а волосы такими светлыми, что сливались с подушкой.

– Как дела, детка? – пробормотал Брайан и наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб.

– Думаю, Богатырские Игры придется пропустить, – пошутила она.

Анна топталась у двери рядом со мной. Сара протянула ей руку. Анна только этого и ждала и влезла на матрац Кейт, а я отметила про себя этот маленький жест матери. Потом Сара увидела на пороге меня.

– Брайан, что она тут делает?

Я ждала, что Брайан объяснит, но он, похоже, не собирался ничего говорить. Поэтому я нацепила улыбку и сделала шаг вперед.

– Я узнала, что Кейт сегодня лучше, и подумала, что могу с ней поговорить.

Кейт приподнялась на локтях.

– Вы кто?

Я ожидала, что Сара начнет нападать на меня, но заговорила Анна.

– Я не думаю, что это удачная идея, – произнесла она, хотя знала, что именно поэтому я и приехала. – Я имею в виду, что Кейт все еще слаба.

Мне понадобилась секунда, чтобы понять: в жизни Анны каждый, кто что-либо говорил, становился на сторону Кейт. И она делает все возможное, чтобы удержать меня на своей стороне.

– Вы знаете, Анна права, – поспешно вмешалась Сара. – Кейт только пришла в себя.

Я положила руку на плечо Кейт.

– Не беспокойся. – Потом повернулась к ее матери. – Как я понимаю, это вы хотели, чтобы слушание…

Сара перебила меня:

– Мисс Романо, мы можем поговорить в коридоре?

Мы вышли, и Сара подождала, пока медсестра с подносом в руках пройдет мимо нас.

– Я знаю, что вы обо мне думаете, – начала она.

– Миссис Фитцджеральд…

Она покачала головой.

– Вы на стороне Анны. Так и должно быть. Я была когда-то адвокатом и прекрасно понимаю. Это ваша работа, и вам нужно понять, почему мы стали такими, как есть. – Она потерла лоб. – Мое дело – заботиться о своих дочерях. Одна из них очень больна, а другая очень несчастна. Может, я еще чего-то не понимаю, но… Я знаю, что Кейт не поправится быстрее, если узнает, что вы пришли, потому что Анна не забрала свой иск. Поэтому я прошу вас не говорить ей об этом. Пожалуйста.

Я медленно кивнула, и Сара повернулась, чтобы идти к палате Кейт. Взявшись за дверную ручку, она заколебалась.

– Я люблю их обеих, – сказала она. И это уравнение мне предстояло решить.

 

Я сказала Семерке, что настоящая любовь – это преступление.

– Только до восемнадцати, – ответил он, закрывая кассовый аппарат.

К этому времени барная стойка стала частью меня, вторым телом, поддерживающим первое.

– Из-за тебя у кого-то останавливается дыхание, – продолжала я, размахивая пустой бутылкой из-под ликера. – Ты отбираешь у кого-то способность сказать хоть слово. Ты крадешь сердце.

Он помахал передо мной полотенцем.

– Любой судья отправил бы это дело в мусорную корзину.

– Тебя бы это не удивило.

Семерка расправил полотенце, чтобы вытереть стойку.

– Ну ладно. Может, это и тянет на мелкое преступление.

Я прижалась щекой к холодной влажной поверхности.

– Нет. Для жертвы это удар на всю жизнь.

 

Брайан и Сара повели Анну в кафе, оставив меня наедине со сгорающей от любопытства Кейт. Думаю, что можно посчитать по пальцам, когда ее мать осознанно становилась на чью-либо еще сторону. Я объяснила, что помогаю семье принять некоторые решения, касающиеся здоровья.

– Вы из комитета по вопросам медицинской этики? – угадывала Кейт. – Или из юридической службы больницы? Вы похожи на адвоката.

– А как выглядят адвокаты?

– Как доктора, когда не хотят говорить о результатах твоих анализов.

Я придвинула стул.

– Что ж, рада слышать, что тебе уже лучше.

– Да, мне сегодня лучше, чем вчера, – ответила Кейт. – Вчера от лекарств я бы перепутала Оззи и Шерон Осборн с Оззи и Харриет из музыкальной комедии.

– Ты знаешь, каково на сегодня состояние твоего здоровья? Кейт кивнула.

– После пересадки костного мозга не произошло отторжения трансплантата, что, с одной стороны, хорошо, потому что это ударило по лейкемии, но, с другой стороны, появились проблемы с кожей и органами. Врачи давали мне стероиды и циклоспорин, и это помогло контролировать ситуацию. Но в то же время посадило мне почки, и проблему нужно решить в течение месяца. Это всегда так: как только заделаешь одну дырку в плотине, тут же появляется другая. Во мне все время что-то разваливается.

Она говорила спокойно, будто я спросила ее о погоде или о больничном меню. Я могла бы поинтересоваться, разговаривала ли она с нефрологом о пересадке почки или как она чувствует себя после такого множества болезненных процедур. Именно этого Кейт от меня и ждала. Вероятно, потому мой следующий вопрос был совсем другим.

– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Никто никогда меня об этом не спрашивал. – Она внимательно посмотрела на меня. – А почему вы думаете, что я вырасту?

– А почему ты считаешь, что не вырастешь? Разве не для этого ты делаешь все процедуры?

Когда я уже было решила, что она не ответит, Кейт заговорила.

– Я всегда хотела стать балериной. – Ее руки взлетели вверх, словно она встала в позицию. – Знаете, что есть у балерин?

«Нарушение пищеварения», – подумала я.

– Абсолютный контроль. Когда речь идет о теле, они всегда знают, что произойдет и когда. – Потом, будто вернувшись обратно в палату, она пожала плечами. – В любом случае…

– Расскажи мне о своем брате.

Кейт рассмеялась.

– Как я понимаю, вы еще не имели удовольствия познакомиться с ним?

– Еще нет.

– Вы все поймете в первые тридцать секунд знакомства. Он постоянно лезет туда, куда не следует.

– Ты имеешь виду наркотики, алкоголь?

– Не только, – ответила Кейт.

– Вашей семье трудно с этим справиться?

– В принципе, да. Хотя не думаю, что он делает это специально. Это его способ обратить на себя внимание, понимаете? Представьте, что вы белка, живущая в клетке со слоном. Разве кто-то подойдет к клетке со словами: «Эй, смотри какая белка!»? Нет, потому что есть кто-то, которого замечают в первую очередь. – Кейт провела пальцами по трубке, выходящей из ее груди. – Иногда он ворует в магазине, иногда напивается. В прошлом году отправлял письма с сибирской язвой. Так Джесси и живет.

– А как Анна?

Кейт начала собирать одеяло на коленях в аккуратные складки.

– Был год, когда все праздники, даже День Памяти, я пролежала в больнице. Это, конечно, не было запланировано, просто так получилось. В моей палате на Рождество стояла елка, в столовой были пасхальные яйца на Пасху, мы переодевались в костюмы на Хеллоуин. Анне было около шести лет, и она закатила истерику, потому что в День независимости не разрешили приносить бенгальские огни. – Кейт посмотрела на меня. – Она убежала. Не далеко, ее поймали в вестибюле. Она тогда сказала мне, что собиралась найти себе другую семью. Я уже говорила, ей было только шесть, и никто не воспринял этого всерьез. Но я всегда думала, как это – быть нормальной? Поэтому я прекрасно понимала, почему она это сделала.

– Когда ты себя хорошо чувствуешь, вы с