Кот Рыжко

С котами и кошками в деревне всяких случаев тоже было немало. Очень интересны эти животные и даже какие-то странные. (Вообще я считаю, что самые умные прирученные человеком животные — это собаки и лоша­ди, а самые глупые — овечки и курицы.)

Расскажу теперь про кота, который так нахально, не имея на это никаких прав, сосал Малькино молоко. Ли­дия покаялась десять раз, что принесла его жить к себе домой. Почему? Во-первых, дома он жил совсем редко, всё время где-то шатался. Во-вторых, если и жил, то бе­зобразничал. Кто, например, научил его таскать цыплят?

Вместо того, чтобы ловить мышей, он ловил цыплят, и это до глубины души возмущало деревню. Женщи­ны ругали его шпаной и прохвостом, ребятишки кидали камнями, а Федя много раз просил у меня ружьё, чтобы кота застрелить. Я не давал под разными предлогами. Не очень-то верил тому, что говорят про кота, пока не убедился в правоте этих рассказов.

Как-то я наблюдал за одной синичкой. Смотрю: кот притаился в траве и ждёт удобный момент. Ничего не скажешь, красив! Он был яркий, как огонь, очень рыжий, даже оранжевый, с белым брюшком. Синичка слетела на крыльцо и запрыгала, поминутно дрыгая хвостом. Рыжий крался к ней. Вытянув шею, он бесшумно передвигался в траве. Иногда, чтобы переступить, долго держал в воздухе лапу — так был осторожен. Синичка, ничего не подозре­вая, поскакивала на ступеньке, а мне так и хотелось её спугнуть. Но неужели, думаю, она такая дурочка? Когда между нею и котом оставалось метра два и когда Рыжий напрягся для прыжка, я бросил в синичку кепкой. Она улетела, я подошёл к коту. Он не прыгнул, не удрал. Он зажмурился и с прижатыми ушами замер в траве. Очень может быть, что он притворился мертвым или просто в отчаянии ждал очередную порку. Он не открыл глаз, когда я взял его за шиворот. Не пошевелился, так и висел в воздухе с прижатыми ушами. Я положил его на траву, плюнул и отошёл. Только тогда он сиганул за угол.

Синицу или воробья изловить не так-то просто. Может быть, поэтому он и стал воровать беспомощных глупых цыплят, навлекая на себя всеобщее возмущение.

После случая с синицей я долго кота не видел. Однажды я ходил в лес, километра за три от деревни. Присел на

пенёк отдохнуть и покурить, вдруг в густых кустах можже­вельника, росшего на полянах, мелькнуло что-то оранже­вое, яркое. «Лиса!» — сразу сообразил я. — Мышек, что ли, ловит? Или птичек». Я затаился, смотрю: опять кто-то ярко-оранжевый подскочил в воздухе и исчез. Нет, это на­до же! Вместо лисы оказался кот. Но что он делал в лесу, далеко от деревни?

— Кис-кис, — позвал я. — Иди сюда, Рыжко!

Кот долго не показывался из кустов. Потом всё же вышел, поглядел на меня, подошёл и начал мурлыкать. Мурлыкать и тереться о моё голенище. Я дал ему го­ловку от окуня, запечённого в пироге. Он неторопливо съел. Когда я позвал его домой, он охотно побежал сле­дом за мной.

— Хватит шататься, — на ходу рассуждал я. — До­мой пойдём. Ночевать надо дома. Чего тебе в лесу ноче­вать?

Оглянувшись, я увидел, что кота не было. Обманул. А может, просто удрал, не желая возвращаться в дерев­ню, где так много набезобразничал.

 

Галки и овцы

 

Овцы ходили в поле без пастуха, они щипали траву. Я видел, как прилетели две бойкие галки. Одна уселась на спину овце и давай тюкать носом прямо в шерсть. Овца даже как будто рада непрошеной гостье. «Пух дёргает на гнездо, — подумал я. — Ну и ну!» Но ведь все нормальные пт цы вьют гнёзда весной. Что это за галка такая, которая вздумала ус­траиваться с жильём под осень? Вторая галка села на барана, но тому это не понравилось или бы­ло не до галок. Тогда она села на другую овцу.

Позже местный ветеринар ска­зал мне, что галки вылавливают в овечьей шерсти личинок. Вот,оказывается, почему овечкам нравились визиты этих в общем-то неприятных сварливых птиц.

 

Счастливого плавания

 

Гусей своих Федя не любил и ругал ужасно. Было за что! Каждое утро они так противно и громко кричали, что хоть зажимай уши. Причём ведь ни с того ни с сего. «Ну, вы и скотинка, — задумчиво разглядывал их Федя. — Ну вот ты скажи, чего горло дерёшь?»

В ответ раздавался новый противный скрипучий крик. Федя безнадёжно махал рукой и уходил... После того, как расплодились кролики, Федя решил, как он выражался, гусей «ликвидировать». Тракторист из одной дальней де­ревни возил Феде лес для ремонта дома. И почему-то по­зарился на гусей. Не знаю уж, на каких условиях, но Федя продал ему крикливых птиц. Проезжая однажды деревней, тракторист остановил машину. Федя посадил всех гусей в большой плетёный пестерь*, в котором носят сено скоту. Пестерь завязали сверху холщовой подстилкой и привязали к прицепу, сзади трактора. Машина тронулась с грохотом. Федя, стоя на дороге, произнёс:

— Ну, счастливого плавания! Избавился от бесов. Через два дня тракторист завёз попутно Федин пестерь

с подстилкой.

Ну как там птички-то? — спросил Федя тракто­риста.

Нормально, живут, — сказал тракторист и уехал дальше.

Федя отнёс пестерь в сени, взял там вёдра, водонос и пошёл за водой. Позже он рассказывал мне, что его даже в пот бросило: по реке, прямиком к Фединой бане, важно плыли четыре гуся.

Федя пришёл домой без воды... Как он ни заворачивал гусей, как ни стегал их лозиной, они ни за что не хотели плыть обратно.

— За три километра против течения! — дивился он. — Нет, а молодцы, помнят родной дом! И хозяина помнят.

К вечеру, когда тракторист проезжал обратно, Федя из окошка помахал ему:

Остановись-ко!

Чего? — трактор остановился.

— А гусей не надо ли дополнительно? У меня ещё есть! Нет, ты зайди, зайди...

Федя вдоволь похохотал над покупателем, которого едва уговорили забрать гусей. Их погрузили в тот са­мый пестерь и приторочили к гидравлическому прицепу. За лето они приплывали к Феде ещё раза два. Федю любили не только все животные, но и птицы. Несмотря ни на что.

 

Про ворон

 

Мы с Федей долго охотились за бесстыжей воровкой: она была хитра и коварна. Наконец Федя всё же укокал её из моего ружья. Но было уже поздно: у Феди остал­ся всего один цыплёнок. Правда, к этому времени он изрядно подрос. И стало понятно любому, даже дураку, что это петух.

Так неудачно завершилась попытка Феди увеличить куриное поголовье. Он взял убитую им ворону и привя­зал её за лапу к длинному тонкому шесту. Шест воткнул в грядку. На огороде росла картошка, от цыплят оста­лось лишь горькое воспоминание. Для чего было пугать ворон?! Наверное, Федя сделал это, чтобы как-нибудь отомстить противному вороньему племени.

В самом деле, до чего же они хитры и неуязвимы! Я не раз дивился проницательному нахальству ворон. Они, как бы шутя, не однажды надували меня.

 

Несомненно, эти умные птицы делили, так сказать, сферу своего влияния. В каждой деревне жила опреде­лённая группа. По способу пропитания их вполне можно отнести к домашней живности, как, например, голубей или кур. Но ведь куры не расклёвывают у голубей яиц, а голуби не воруют у кур цыплят. Вороны же, пользуясь всеми преимуществами существования вблизи челове­ческого жилья, не только не приносят пользы, но иногда и вредят. Свежий пример — воровство цыплят.

Было хорошо заметно, что вороны жили по деревням определёнными группами. Если в нашу деревню прилетали вороны из другого населённого пункта, местные вороны поднимали гвалт. Чужаки с шумом выпроваживались. Это, впрочем, отнюдь не мешало в ненастные дни всем воронам объединяться в большую стаю. Вообще же эти странные птицы недолюбливали друг друга и частенько клевались между собой. Нередко одна у другой прямо из-под носа тащила добычу.

Вороны прекрасно разбираются, что к чему. У Феди я нашёл на чердаке точный деревянный макет* винтовки. Когда я выходил с настоящим ружьём, вороны, после дву­кратного предупреждающего крика одной из них, улетали далеко в поле. Для опыта я взял как-то Федин макет и вы­шел на улицу. Ни одна из них даже не подумала улетать! Я дважды повторил этот опыт и окончательно убедился: самая хитрая и умная птица в деревне — это ворона.

Ещё я заметил, что маленьких детей вороны совсем не боялись.

 

ПРИРОДА И ЧЕЛОВЕК

 

А. Яшин. Покормите птиц. Журавли.

О. Фокина. Родник. Поймала журавля. Краткие сведения о поэтессе.

Е. Твердов. Ивушка. Сказочный рыбак. Полюшка.

 

Александр Яшин

ЖУРАВЛИ (Сила слов)

 

Были в детстве моём и праздники, и весна не одна, и не одна золотая осень. Много было всего. Были и свои журавли в небе.

Когда с полей убирали хлеб, поля становились шире и светлее, чем прежде, горизонт отодвигался куда-то вдаль. И над этой ширью и золотом появлялись треугольники журавлей.

Для детей это время птичьих перелётов всегда празд­нично. Мы выбегали из домов, неслись на околицу* и кри­чали вдогонку журавлям:

Журавли, журавли,

Выше неба и земли

Пролетайте клином

Над еловым тыном,

Возвращайтесь домой

По дороге прямой!

Или много раз повторяли, приплясывая, одни и те же слова:

Клин, клин, журавлин!

Клин, клин, журавлин!

Птицы шли по небу ровно, спокойно, красиво.

Но находились озорники, которые не желали добра птицам, хотели расстроить их порядок. Бывало, какой-нибудь босоногий заводила вдруг вопил истошным голосом:

Передней птице С дороги сбиться,

Последнюю птицу — Вицей, вицей. Хомут на шею! Хомут на шею!

Или:

Переднему — хомут на шею,

Заднему — головешку под хвост!..

И часто журавлиный треугольник неожиданно начинал ломаться: птицы, летевшие сзади, рвались вперед либо уходили в сторону, а вожак, словно испугавшись, что он остался впереди совсем один, круто осаживал, делал поворот и пристраивался в хвост колонны.

Мы удивлялись силе наших слов, визжали от удоволь­ствия. Но кто-нибудь из взрослых давал подзатыльник озорнику, и хорошие чувства брали верх в детской душе. Мы в раскаянье кричали уже хором:

Клин, клин, журавлин!

Путь-дорога!

Путь-дорога!

Кричали до тех пор, пока журавли не выравнивались.

И вот опять вспомнилось мне детство.

 

В этом году дожди затяжные, упрямые начались так рано, что стало казаться, будто вовсе не было лета... Но вот выдался солнечный денёк. Потом другой, третий. И стала осень делаться заново. Пришла тишина, мягко пригрело солнце, подсохла земля, даже дороги стали проезжими...

Наконец, затрубили, закурлыкали журавли в небе. Всё-таки взяла осень своё и на этот раз: появились над полями птичьи треугольники. Странным показалось это: зачем они покидают нашу землю? Всё устроилось так хорошо, стало тепло и тихо, сейчас бы и жить, а вот улетают.

Стою я на крыльце, вспоминаю детство, слежу за жу­равлями и вдруг вижу — нарушился их строй, сбились птицы в кучу, заходили кругами, стремительно набирая высоту. Словно самолёт пронесся близко, — завертело их ветром, подкинуло.

Но мне представилось, что это опять ребятишки-озор­ники из какой-нибудь соседней деревни сбили журавлей с толку обидными словами. Я поверил в это, и такое доброе чувство к летящим птицам охватило всю мою душу, что я не заметил, как начал, правда негромко, почти про себя, но всё-таки вслух шептать слова, которые знал с детства: «Клин, клин, журавлин! Летите, не сбивайтесь, домой воз­вращайтесь!.. Путём-дорогой! Путём-дорогой!..»

И вот уже выправились журавли моего детства, уго­монились всполошённые их голоса, и, благодарные, по­летели птицы всё дальше и дальше под ясным солнцем родного края, полетели путём-дорогой.

 

 

ПОКОРМИТЕ ПТИЦ

Покормите птиц зимой.

Пусть со всех концов

К вам слетятся, как домой,

Стайки на крыльцо.

Не богаты их корма.

Горсть зерна нужна,

Пусть одна — и не страшна

Будет им зима.

Сколько гибнет их — не счесть,

Видеть тяжело.

А ведь в нашем сердце есть

И для птиц тепло.

Разве можно забывать:

Улететь могли,

А остались зимовать

Заодно с людьми.

Приучите птиц в мороз

К своему окну,

Чтоб без песен не пришлось

Нам встречать весну.

Ольга Александровна Фокина

* * *

Поймала журавля

За серое крыло.

Летел он за моря,

Где зимами тепло.

Да грянул средь болот,

Где клюкву я брала.

Не сбылся перелёт.

Вожак ли наказал?

Крыло ли подвело?

Не в силах рассказать,

Лишь дышит тяжело,

Лишь тянутся глаза

Из-под прикрытых век

К далеким небесам,

Копящим близкий снег,

Хранящим трубный звук

И посвист сильных крыл.

И рвётся он из рук

За тягостным «курлы».

Журавушка, прости!

Не смею пожалеть,

Не смею отпустить,

Позволить умереть.

За спину — кузовок,

Тебя прижму к груди,

Терпи, коль занемог!

Семь вёрст у нас пути.

А дома журавлю

Постельку изо мха

Под крышей постелю —

Ложись и отдыхай.

И жаравицы дам!..

Всю клюкву наших мест

По вам, по «жаравам»,

Так называют здесь!

Клюй ягоду свою!

Авось и не умрёшь.

Изба моя — не юг,

Но зиму проживёшь.

И вновь придёт пора:

Услышишь посвист крыл,

Моё прощай: «Ура!»

Твоё прощай: «Курлы...»

 

РОДНИК

 

В угоре за деревней — Заброшенный родник. Свалил в него коренья Какой-то озорник. Какой-то неумеха Дырявый свой сапог,

Наверно, ради смеха Поставил в желобок. А кто-то камень кинул, А кто-то палкой ткнул, Насыпал липкой глины, Ушёл — и не взглянул... А я о том не знала, Я дома не была, А то бы им попало За грязные дела! Печаль твоя понятна, Звоночек мой родной... Бегом бегу обратно За заступом* домой. И яростно копаю, И весело пою, И струйка голубая Спешит в ладонь мою. Несу по огороду На утренней заре Серебряную воду В серебряном ведре.

 

Ефим Григорьевич Твердов

 

ИВУШКА

В апрельское разводье мой дедушка принёс из лесу двух маленьких медвежат. Вынимая их из большого за­плечного пестеря, с сожалением проговорил:

— Какой-то негодяй убил их матку в Спорном лесу и оставил двух сиротинушек.

На третий день один из медвежат, самец, умер в запеч-нике то ли от жары, то ли от переедания. Осталась у нас его сестра. Мы её окрестили Ивушкой. Ивушка прижилась к нашему дому, и мы с ней сдружились так, что водой не разлить. Была она послушна, в еде неразборчива: что давали, то и ела. К концу года Ивушка подобрела, телом стала справная, весёлая, игривая.

Наша деревня разместилась на берегу Вожеги. Дома в деревне пятистенные, крылечки шиты тёсом. На князьках домов либо петух вертится, либо сова, а кое-где красуются выделанные умельцами оленьи рога. На нашем князьке сидел железный петух. На ветру он поворачивался и всё время скрипел. Скрип этот надоел Ивушке. Она залезла на крышу дома, сорвала с князька петуха и бросила так далеко, что мы его найти не могли. На князёк поставили деревянную сову. Ивушка её не трогала, видно, признала в ней свою землячку.

Прошло два года. Однажды под конец августа мы возвращались в деревню с пожни*. Весь день Ивушка была с нами, лежала на полосе, шелушила спелый овёс. Вечером дошла с нами до Чёрного ручья, а у него от­стала. Видно было, как она бойко побежала в вересовые кусточки.

После ужина я сел у домика на скамейку. Подошёл де­душка, спросил:

Ждёшь?

Жду, — ответил я с грустью.

Дедушка сел рядом и тоже стал ждать. Уже в сумер­ках Ивушка вернулась домой. Она села на задние лапы и заискивающе стала смотреть нам в глаза — просила про­щенья. Я обрадовался, а дедушка загрустил:

Если зверюга попробует крови и сырого мяса, сразу потеряет ласку, будет злой. Посмотри, внук, — продолжал дед, показывая на губы медведицы, — она нашла в петле ещё живого зайца, убила и съела его.

Значит, она захотела есть?

— Не то, внук, говоришь, не то. Она всё равно от нас уйдёт.

Дедушка был прав. В конце сентября Ивушка исчез­ла. Я обшарил все ближние перелески, сосновые борки и берёзовые райки. Искал, звал Ивушку, но она не вер­нулась. Дедушка тогда сказал:

— Зверь всегда остаётся им. Можно считать, что вы­ступление актрисы окончено. Зрители могут спокойно рас­ходиться по домам...

Прошла ещё одна зима. Пожаловала весна. Мы с де­дом вышли к Голубым озёрам на рыбалку. Перейдя речку, встретили насторожённую тишину. Ветра не было, не было и шорохов лесных. Дед остановил меня:

— Ты, паря, иди прямо и упрёшься в избушку у озера, а я поправлю ловушки.

И я пошёл. Скоро показалось, что за мной кто-то крадёт­ся. То слышался стук упавшей с вершины еловой шишки, то треск сухого сучка. Я останавливался, прислушивался и, подбадривая себя, стал петь. Я знал много песен, но особенно любил «Среди долины ровныя»... Когда я пел её, Ивушка, бывало, ложилась у моих ног и с упоением слушала.

И вот я запел эту песню. Вдруг позади себя я услышал негромкое рявканье. Посмотрел — и на просеке увидел большого бурого медведя. Поднявшись на задние лапы, он шёл прямо на меня. За ним бежали два маленьких медвежонка. В первую минуту я хотел бежать от зверя, но потом передумал, залез на высокую ель и стал звать деда. Он скоро пришёл, тоже увидел медведя, но поче­му-то велел мне слезать с лесины. Когда я встал рядом с ним, он тихо прошептал:

Да ведь это наша Ивушка. Видишь, у неё левое ухо с бантиком — это я ей такую приметину сделал. — И он стал звать Ивушку к себе:

Здорово, голубушка. Как перезимовала? Ну, иди к нам, поздоровайся, может, ещё не забыла.

Медведица отстранила от себя назойливых детишек, подошла к нам близко и долго нас рассматривала. Потом подняла правую лапу, словно и впрямь хотела поздоро­ваться, а мне показалось, что на радостях улыбнулась: мол, глядите, каких я детей народила. Потом Ивушка повернулась к детишкам, рявкнула на них и, свернув с просеки, повела в лесные непролазы, видимо, туда, где жировала.

Мне стало грустно до слёз, а дед улыбнулся:

— Не грусти, внук. Придёт новая весна, и мы опять с ней встретимся. Наша дружба ещё не остыла. Зверь добро помнит.

 

 

ПОЛЮШКА

Радиограмма с борта самолета была короткой: «В квартале у Водлозера пожар». Директор лесхоза собрал бригаду, выехал к месту пожара. Лес загорелся, видимо, от рыбачьих костров ещё с вечера, так как огонь захва­тил весь сосновый бор и прилегающий к нему мелкий кустарник. Тушили пожар всеми средствами и не один день.

В один из таких дней я подобрал маленького лисёнка. От дыма он головой сунулся под корневище ели, а задок слегка дымил, шёрстка на хвостике сгорела, да и ножки тоже малость обгорели. Я вытащил его из-под корневища, поглядел ему в глаза: они молили о помощи.

Целую неделю лисёнок пролежал в корзине, ни разу не издал крика, ни разу не попросил поесть. Моя бабка под­носила к его мордочке молоко, но лисёнок отворачивался, не принимал пищи.

Может, он тоскует по заполью? — как-то спроси­ла она. — Давай снесём его в поле, пусть там поправ­ляется.

Сначала малютку надо вылечить, а потом говорить о заполье.

Немало мы помучились, прежде чем поставить лисёнка на ноги. Имя мы ему дали простенькое, Полюшкой окрес­тили. Жила Полюшка в запечнике, где ей было отведено уютное местечко. В избе никогда не пакостила, всегда просилась на волю и сразу возвращалась. Бывало, что ей долго не открывали двери. Тогда она стучала лапкой в оконное стекло, просилась в избу. Собак боялась, а дру­жила с нашей кошкой Векшей. Ели они всегда вместе и ни разу не дрались из-за еды.

В марте кошка подолгу стала где-то пропадать, и По­люшка однажды притащила её с улицы за хвост. Однако дружба у них из-за этого случая не оборвалась. Они по-прежнему были вместе, спали рядышком на одной под­стилке. Полюшка свернётся калачиком, а Векша ткнет ей под живот свою полированную мордочку и посапывает в своё удовольствие.

Через год Полюшку трудно было узнать. В чистеньком рыжем платьице она стала похожа на модницу. Пробо­вал я Полюшку кое-чему научить, да, не зная методов дрессировки, затею эту оставил.

А она между тем занялась разбоем. Поймает в лесной чащобе зайчонка и принесёт домой. Пробовал я её от этого отвадить, да не вышло: хитра, плутовата. Зарыл я как-то дохлую курицу глубоко в землю, а Полюшка всё равно её выкопала.

Любила Полюшка музыку. Бывало, включишь магнитофон, а она лежит подле него и слушает, пока не кончится лента. Когда стихнет музыка, забеспокоится, забегает вокруг магнитофона и глазами просит его включить. Ничего не поделаешь, приходилось просьбу её выполнять...

Но случилось то, чего я никак не ожидал от Полюш­ки. Под конец осени у моей бабки стали пропадать ку­ры, а через неделю остался один чёрный петух с остро отточенными шпорами на ногах. Я понял, что пропажа кур с насеста — дело Полюшки, и решил её свезти в зоопарк. Полюшку с радостью приняли и поблагодари­ли меня за подарок. Простившись с ней, вышел из зоо­парка, пошёл к вокзалу, чтобы купить билет на поезд и отправиться домой. Только успел я отойти от кассы и выйти на перрон*, как кто-то сзади легонько ткнулся в мои ноги. Я повернулся и увидел свою Полюшку. Удив­ленный и обрадованный, я наклонился, чтобы погладить её. Она лизнула моё лицо и уже больше ни на шаг не отставала от меня.

 

СКАЗОЧНЫЙ РЫБАК

 

Бывает, что в рассказанное трудно поверить, а на поверку выходит, что это правда. В конце мая пошёл я на озеро Унжело. Много был наслышан о его красоте, и главное, — о том, что в нём водится разная рыба. На берегу озера расположилась небольшая деревушка. Мне говорили, что во время половодья из окон домов мож­но рыбу ловить, иногда озёрная вода подходит к самым окнам в деревне. У околицы стоял маленький домик, а около него развешивал рыболовные снасти старый рыбак. По фамилии его мало кто называл, а больше кликали Сёмушка. Встретив меня, он спросил:

— Куда, сват-брат путь держишь?

— К озеру Унжело. Хочу поглядеть и малость поры­бачить.

Сёмушка улыбнулся в черную бороду, головой по­качал:

Ты, сват-брат опоздал.

А что? Разве ты всю рыбёшку выловил?

— Нет, сват-брат, тоже не успел. — Старик улыбнул­ся. — Озеро-то убежало. Ещё вчера на зорьке я рыбачил, а сегодня вышел к озеру, а его уже нет. Убежало.

— Когда убежало? Что ты мелешь, старик? Сёмушка развёл руками, пожал плечами:

— Да вот и убежало. Видимо, вода-то... без воды жить не может. Природа кажинному живому существу дала то, что ему нужно, никого не обошла, вот и наше Унжело подарком наградила. Мне ещё в городе один рыбак рассказывал, что через определённый промежу­ток времени Унжело исчезает, вода из него уходит, а вместе с нею и рыба.

Старик заметил моё волнение, с лукавинкой прого­ворил:

Не печалься, сват-брат, без улова я тебя не от­пущу.

А где же ты, дедушка, рыбу-то возьмёшь?

А у меня в дому появился сказочный рыбак.

Кто?

Мой кот Дергач.

За чашкой чая Сёмушка рассказал мне об этом сказоч­ном рыбаке.

— Рано утром вышел я к озеру, а озера-то нет, как будто его тут и не было. В левом крыле озера — мелкие лужицы воды, а в правом — бочаги с чистой водой. Посмотрел я на озеро и с грустью в сердце хотел было повернуть к дому. Но тут около одной лужицы заметил своего кота Дергача. Стал с любопытством за ним на­блюдать. А Дергач войдет в лужицу, встанет на задние лапки и смотрит в воду, а потом как-то ловко извернёт­ся, ткнёт мордочку в воду и выходит на берег с рыбиной в зубах. Рыбина хотя и не крупна, но ведь любопытно. Кот, а рыбу ловит. Премило. Пошёл я домой. Прихожу и дивлюсь: на порожке вижу свежую рыбу. Вот, думаю, молодчага мой Дергач. Сам досыта рыбы наелся и мне, старику, носит. Смекалистый кот, дай бог ему долгой жиз­ни, а ежели от него потомство появится, то пусть будут такими, каков отец...

 

ЗДРАВСТВУЙ, ГОСТЬЯ ЗИМА!

Б. Чулков. Зима. Зимняя песня.

С. Багров. Под заячьей шубкой.

 

Борис Александрович Чулков

ЗИМА

 

Зима? Прекрасно, что зима!..

Зима — мороз, зима — метель.

Зима — в сугробе тонет ель.

Зима — седой и свежий сад,

Где ветры зычные трубят.

Зима — зеркальный бег коньков

Зима — дорога звонких лыж,

И если ты на них стоишь —

Бежишь в поля, в простор снегов,

К реке, сквозь лес, на холм, с холма. Зима!

Прекрасно, что зима!

Пускай дорога вдаль летит,

Пусть машут сосны вдалеке!

Зима, конечно, говорит

На звучном русском языке.

И только русский человек

Способен, не сходя с ума,

Сказать, увидев первый снег:

«Зима? Прекрасно, что зима!»

 

ЗИМНЯЯ ПЕСНЯ

 

Падает снег.

Падает.

Снег — без конца, без края.

Радует это? Радует!

Радует — я не скрываю.

Валится снег. Валится.

Чистый, серебряный, нежный.

Нравится это? Нравится!

Нравится вечер снежный.

Кружится снег. Кружится

В зимней негромкой пляске.

Чудится вдруг, чудится:

Словно ты — в детстве, в сказке...

Сергей Петрович Багров