Глава 3. Руби всегда просыпалась раньше Эмили

 

Руби всегда просыпалась раньше Эмили. Она садилась в постели, потягивалась и поворачивалась к окну – посмотреть, просвечивает ли солнце сквозь желтые шторы. Затем девочка спрыгивала с кровати, умывалась – в углу ее комнаты был установлен маленький умывальник – и надевала одно из платьев, которые Эмили купила ей в Ливерпуле и Саутпорте.

Из этих двух городов Ливерпуль понравился Руби больше. Ей пришлись по душе большие людные магазины, суета и постоянный гам. Еще ей очень понравились трамваи – казалось, по улицам Ливерпуля разъезжают сотни этих дребезжащих, выпускающих снопы искр и издающих громкие звонки громадин. Руби завидовала пассажирам трамваев черной завистью и мечтала прокатиться в одном из них – Эмили передвигалась только на машине. Ливерпульские здания были просто великолепны – зерновая биржа, таможня, здание магистратуры и Сент-Джордж-Холл^[2], который нравился Руби больше всего и, по словам Эмили, был известен во всем мире изяществом своих очертаний.

Сама Эмили предпочитала Саутпорт. Не то чтобы Руби невзлюбила этот город, но она находила его слишком маленьким и чересчур шикарным. К людям, которые здесь жили, она инстинктивно испытывала неприязнь – Эмили сказала, что причина этого заключается в ее воспитании.

– Что это значит? – поинтересовалась девочка.

– Монастырь позаботился о том, чтобы ты хорошо осознавала свое место в жизни, – объяснила Эмили. – Тебя и твоих подруг воспитывали так, чтобы вы даже не мечтали о чем-то большем, нежели место главной поварихи или брак с дворецким. «Шикарные люди», как ты их называешь, не нравятся тебе потому, что в их присутствии ты чувствуешь себя неполноценной.

– Ничего подобного, – возразила Руби. – Просто мне не нравится то, как они задирают носы, глядя на людей, не таких шикарных, как они. Между прочим, я не хочу быть поварихой или выходить за дворецкого.

В ответ Эмили лишь пожала плечами, что Руби восприняла как согласие с ее аргументами. Судя по всему, с самомнением у девочки был полный порядок.

Как-то утром, месяца через четыре после приезда в Киркби, она проснулась и залюбовалась тем, как в окне ее спальни танцуют лучи августовского солнца, превращая комнату в грот из золотистого света. Выбравшись из постели, девочка раздвинула шторы и стала рассматривать задний двор – окруженную цветочными кустами большую квадратную лужайку, фруктовый сад, теннисный корт и маленький огородик в конце. Дальше росли березы, серебристые листья которых, как слышала Руби, осенью становятся золотыми. Никакого другого жилья видно не было – ближайший дом располагался более чем в миле от Брэмблиз.

«Чем бы сегодня заняться?» – подумала девочка.

Несколько недель тому назад Эмили предложила ей в сентябре начать ходить в школу, сообщив, что в некоторых школах девочки могут учиться до шестнадцати и даже до восемнадцати лет. В ответ Руби скорчила гримасу и заявила, что и так знает достаточно. Эмили ответила, что она вольна поступать, как ей заблагорассудится.

Эмили вообще практически ничего ей не запрещала. Руби могла ложиться спать когда угодно, хоть под утро, могла не есть овощей, брать две порции пудинга, выходить из дому и возвращаться в любое время. Это было хорошо, но не совсем – не хватало строгих правил, которые девочка так любила нарушать в монастыре. Руби даже заподозрила, что Эмили все равно, что она делает, и со временем это подозрение лишь усиливалось: похоже, ее «подруга» утратила всякий интерес к тому, чтобы возить Руби куда-либо, будьте поездки по магазинам или просто автомобильные прогулки. У хозяйки Брэмблиз появились новые друзья – Роуленд-Грейвзы, вернувшиеся из Индии и поселившиеся в нескольких милях от Киркби, в Ноусли. Новые соседи постоянно устраивали вечеринки: бридж-пати, коктейль-пати, театральные пати, а также вечеринки без повода, но на всю ночь. Теперь Эмили постоянно приходилось заниматься своей прической и покупать новую одежду – она ездила в гости почти каждый день, причем даже если было жарко, куталась в меха. Несмотря на это, по возвращении домой она всегда была рада поговорить с Руби.

Девочка решила лично сходить за молоком и яйцами на ферму Хамблов и таким образом избавить миссис Хамбл от необходимости нести все это им. Она надела красное хлопковое платье с большими белыми цветами и белым кантиком на воротнике и рукавах – это платье Эмили почему-то называла халатом. Женщина считала, что Руби питает чрезмерную страсть к ярким цветастым нарядам, но надеялась, что когда-нибудь это пройдет само собой.

– Руби, в более скромных вещах намного больше вкуса, – говорила Эмили, но все равно разрешала девочке покупать все, что той нравилось.

Руби натянула белые чулки, сунула ноги в сандалии и взяла на кухне кувшин и миску для яиц.

День обещал быть таким же жарким, как и предыдущие, – Руби почувствовала это, как только вышла из дому и зашагала вдоль полей, на которых росли разнообразные сельскохозяйственные культуры. Ферма мистера Хамбла была довольно маленькой. Он держал несколько коров и свиней, небольшую отару овец, множество кур, рабочую лошадь по кличке Ватерлоо, а кроме того, у него была довольно забитая жена, пятеро взрослых детей, которые при первой возможности покинули отчий дом («И их несложно понять», – сказала на это Эмили), и батрак Джейкоб, которого Руби находила весьма интересным молодым человеком – главным образом потому, что других молодых людей поблизости просто не было.

Джейкобу Вирингу было восемнадцать лет. Он был не очень высоким, но крепким и плотным. У него были светлые волосы довольно красивого оттенка и глаза цвета колокольчиков. Джейкоб все время был грязным, но это не делало его менее красивым. Кроме того, он был незаконнорожденным («Как и ты, вероятно», – заметила Эмили).

Руби нашла в словаре слово «незаконнорожденный» и выяснила, что это означает «внебрачный ребенок». Слово «внебрачный» тоже было малопонятным, но его значение Руби смотреть не стала.

Мать Джейкоба жила в Киркби, в маленьком домике, стоявшем напротив церкви. Ее звали Рут, и, по словам Эмили, она была «не от мира сего». На жизнь она зарабатывала, делая разноцветные свечи, которые продавались в крупных магазинах вроде «Джордж Генри Лиз» или «Хэндерсонс». Джейкоб ее абсолютно не интересовал, так что он с двенадцати лет жил на ферме Хамблов в каморке, примыкающей к конюшне с Ватерлоо.

– А Джейкоб католик? – спросила Руби. – Я могу с ним поговорить?

– Бога ради, Руби, ты можешь поговорить с Джейкобом, даже если он язычник, – что, как я подозреваю, так и есть.

Когда запыхавшаяся Руби пришла на ферму, миссис Хамбл собирала яйца. Двор фермы был очень грязным, кроме того, здесь всегда сильно пахло навозом – особенно в жару. Руби задумалась, что же будет здесь зимой, когда запах навоза станет слабее, но зато вся земля раскиснет.

– Как обычно? – бесцветным унылым голосом спросила миссис Хамбл. Она сгорбилась, как старуха, хотя ей было лишь сорок пять лет. На ней была полинялая шаль, уголки которой женщина придерживала узловатыми красными пальцами.

– Да, шесть яиц и кувшин молока.

– Джейкоб как раз доит коров.

– Пойду поздороваюсь с ним.

К коровнику Руби, сама не зная почему, подошла на цыпочках. В присутствии Джейкоба она всегда нервничала, что было для нее нехарактерно. Парень держался с ней вежливо, но сдержанно, и у девочки постоянно возникало чувство, что она своим присутствием ему мешает. Войдя в коровник, она робко произнесла:

– Привет.

На Джейкобе были грязные вельветовые брюки, подвязанные веревкой, и выцветшая сорочка с обрезанными по локоть рукавами. Его руки и лицо были коричневыми от загара, а ноги в незашнурованных ботинках стояли на соломе так твердо, словно он врос корнями в землю. Не оборачиваясь, Джейкоб продолжал со знанием дела дергать за вымя черно-белую корову. В жестяное ведро с бульканьем лились тонкие струйки темного молока.

– Привет, – ответил он голосом, который сложно было назвать как дружелюбным, так и враждебным.

– Приятное утро.

– Бывало и получше, – бросил парень.

Руби задумалась, что еще можно сказать в таких обстоятельствах. Джейкоб никогда не заводил беседу первый, лишь отвечал на ее реплики.

– Ты когда-нибудь слушал радио? – спросила она.

– У меня его нет, – ответил Джейкоб.

– А у нас есть. И граммофон тоже.

– Хорошо вам.

– Они играют музыку. Ты любишь музыку?

– Музыка – это хорошо, – признал Джейкоб.

– Если хочешь, приходи ко мне, послушаем вместе. Как насчет субботы, в шесть часов? Эмили пойдет в театр – это место, где показывают представления, – добавила Руби на тот случай, если Джейкоб этого не знал.

Парень никак не проявил знания или незнания слова «театр».

– Я подумаю, – ответил он.

В этот момент в коровник вошла миссис Хамбл с ковшом. Перелив молоко в кувшин Руби, она монотонно произнесла:

– Яйца готовы.

– Хорошо, – ответила Руби, вопрошающе глядя на Джейкоба. – Ну так как, ты придешь в субботу?

– Может быть, – так и не посмотрев на нее, ответил парень.

Вздохнув, Руби вышла из коровника и медленно направилась в сторону Брэмблиз. Подойдя к дому, она увидела, как кухарка миссис Аркрайт, женщина с плотным, вспотевшим от жары и физических усилий телом, слазит с велосипеда.

– Я принесла яйца и молоко! – объявила Руби.

– Хорошо, – ответила миссис Аркрайт и, поджав губы, повела велосипед на задний двор.

Руби пошла следом. Они с кухаркой не очень ладили. Несколько месяцев назад, в первое же посещение кухни, Руби подсказала женщине, что, если в кипящее на плите мясо бросить лавровый лист, оно будет вкуснее, – этому ее научили в монастыре. Миссис Аркрайт тут же решила, что Руби метит на ее место и что, если она будет допускать промахи, ее могут уволить. С тех пор девочка стала на кухне нежеланной гостьей.

Уборщица миссис Роберте также была не в восторге от новой обитательницы дома. Это была старая, прибитая жизнью женщина, которая ясно дала понять, что непрестанная болтовня девочки действует ей на нервы.

Из прислуги хорошо к Руби относился лишь садовник Эрнест. Правда, он не мог услышать ни единого ее слова, так как был абсолютно глухим.

Руби отчаянно нуждалась в друге. Жить в этой глуши практически одной было невыразимо скучно. Дел в доме всегда хватало, но она бы предпочла выполнять их вместе с кем-то. Играть в саду в одиночестве было неинтересно. Какой прок от теннисного корта, если некому отбить мяч, который ты подаешь? Руби даже задумалась, не пойти ли в школу, – хотя она была уверена, что в классе будет полно заносчивых детей «шикарных» родителей, с которыми она вряд ли когда-нибудь подружится. Ах, если бы Эмили заставила ее ходить в школу! Как успела выяснить Руби, существует большая разница между тем, когда тебя заставляют делать что-то такое, что тебе не нравится, и когда приходится принимать решение самостоятельно. В первом случае тебе хотя бы есть кого обвинить в своем несчастье.

Руби прошла в кухню, выложила яйца и молоко на стол и скорчила рожицу в спину миссис Аркрайт.

Следующие полчаса девочка посвятила изучению словаря в кабинете покойного мужа Эмили. Эдвин Дангерфилд был адвокатом, специализировавшимся на составлении нотариальных актов о передаче имущества, – чтобы понять, что все это значит, Руби пришлось посмотреть в словаре с десяток слов. Словарь был ее любимой книгой – каждый день она учила не менее шести новых слов. На прошлой неделе девочка дошла до буквы «Б». Руби как раз раздумывала, стоит ли запоминать слово «бактерия», когда услышала, как миссис Аркрайт тяжело поднимается по лестнице с утренним кофе для хозяйки дома. Девочка отложила книгу и, дождавшись, когда кухарка уйдет, выскочила в коридор.

– О Боже! – простонала Эмили, увидев в дверном проеме улыбающееся лицо Руби. – Ты такая энергичная и такая молодая! Когда я тебя вижу, мне начинает казаться, что мне по меньшей мере сто лет. Как там сегодня снаружи? Я попросила Арки не отдергивать шторы – у меня раскалывается голова после вчерашнего.

Вчера у Роуленд-Грейвзов, как обычно, была вечеринка.

– На улице очень хорошо – тепло, и солнце светит.

Эмили поморщилась:

– Я бы предпочла тучи и прохладу.

– Я думала, что мы поедем по магазинам, – с надеждой в голосе проговорила Руби, присаживаясь на край кровати.

– Извини, дорогая, но после обеда я иду на пикник в саду. Мне срочно нужна омолаживающая ванна, а ты знаешь, как долго ее надо готовить.

На то, чтобы сделать массаж обвисающей кожи, накрасить стареющее лицо, как следует уложить крашеные волосы, примерить не менее десятка нарядов, решить, какие туфли лучше всего подходят к выбранному платью или костюму, подобрать подходящие ювелирные украшения и самую эффектную шляпку, у Эмили уходило несколько часов.

– Мне нужна новая обувь, – с недовольным видом заявила Руби. – Вся старая мне уже мала.

– О Боже! – Эмили закусила губу при мысли, что она совсем не занимается девочкой. Если бы не приезд Мим и Ронни Роуленд-Грейвзов, она бы с удовольствием подхватила идею поездки по обувным магазинам – но, к ее непреходящей радости, Мим и Ронни теперь были ее соседями. В Индии они вели бурную, иногда даже полную опасностей жизнь и намеревались делать то же самое в Англии. Им было уже за пятьдесят, и главная их цель заключалась в том, чтобы получать от жизни удовольствие. Роуленд-Грейвзы не обращали внимания ни на семейное положение своих гостей, пи на их возраст – для них имело значение лишь одно: согласны ли гости с их жизненной позицией, заключавшейся в том, чтобы много пить, вести пикантные беседы и играть в еще более пикантные игры. Если бы Эдвин был жив, образ жизни его жены наверняка потряс бы его до глубины души.

Эмили задумчиво смотрела на Руби, с лица которой исчезло оживленное выражение. У девочки все еще был такой вид, словно она несколько месяцев жила впроголодь.

«Наверное, Руби очень одиноко здесь, ведь ей так часто приходится сидеть в доме одной», – подумала женщина.

К Роуленд-Грейвзам она взять Руби не могла – этот дом был совсем неподходящим местом для такой юной девушки.

– О, идея! – воскликнула Эмили. – Если хочешь, я отвезу тебя на вокзал в Киркби, чтобы ты села на поезд до Ливерпуля и сама купила себе туфли.

Наверное, даже предложение примерить королевскую корону не привело бы Руби в больший восторг. Спрыгнув с постели, она затанцевала по комнате:

– Можно? Вправду можно?! О, Эмили, я очень этого хочу! Я никогда еще не ездила на поезде. Во сколько ты уезжаешь? А что мне надеть?

– Но как ты доберешься домой со станции? – сказала Эмили, уже пожалев о своем необдуманном предложении. Может быть, она ведет себя безответственно? На несколько секунд задумавшись над этим вопросом, она решила, что это не так. Если бы Руби стала служанкой, ей приходилось бы выполнять самые сложные поручения, в том числе и ходить по магазинам. А возможность самой побывать в городе принесет девочке лишь пользу.

– Я дойду пешком. Здесь не так уж и далеко, всего лишь несколько миль! – горячо проговорила Руби. В ее больших темных глазах отразился страх, что волшебное путешествие может и не состояться.

– Ты уверена, что так будет лучше? – осторожно спросила Эмили.

– Абсолютно!

 

Поезд вполз на станцию Киркби, словно какое-то чудовище, выдыхающее облака грязного дыма. Дрожа от радостного волнения, Руби в своем лучшем платье – белом с розочками – села в вагон. В ее кошельке лежали две банкноты по десять шиллингов, а также пять шиллингов монетами на проезд и другие мелкие расходы.

Всю дорогу до Ливерпуля она, раздражая единственную, кроме нее, пассажирку в купе, женщину средних лет, металась от одного окна к другому и смотрела на открывающийся вид – на зеленые поля, которые постепенно сменялись тесными шеренгами кирпичных домов, которые затем сменились чередой заводов. Наконец поезд въехал на вокзал Эксчендж. Руби вышла из вагона и остановилась, любуясь огромным зданием вокзала и тяжело дышащим паром локомотивом.

Где-то в ее груди подпрыгивало, словно резиновый мячик, ощущение счастья. Она пошла по заполненным людьми оживленным улицам в сторону универсального магазина «Левис». Там девочка с чрезвычайно важным видом приобрела сандалии «Кларке» за четыре шиллинга одиннадцать пенсов и черные кожаные туфли с кнопкой и ремешком – за семь шиллингов шесть пенсов. Сказав, что обувь мала ей, Руби соврала лишь чуть- чуть – кроме того, надо же было как-то убедить Эмили повезти ее по магазинам. Эта уловка оказалась еще эффективнее, чем Руби ожидала. Находиться в городе одной было чрезвычайно приятно – так она могла пойти куда заблагорассудится и не должна была постоянно возвращаться в отель «Адельфи» ради чашки кофе и сигареты, как это вечно делала Эмили.

Выйдя из магазина, девочка некоторое время постояла посреди тротуара. Шумная толпа обтекала ее, а она все стояла, вдыхая аромат духов и другие запахи, которые нравились ей намного больше, чем вонь сельской местности.

«Куда бы теперь пойти?» – задумалась Руби. О возвращении в Киркби не могло быть и речи – для этого было еще слишком рано.

Она зашагала вдоль улицы, сверкающими глазами рассматривая витрины магазинов. В витрине «Блэклерз» были выставлены платья, и одно из них особенно понравилось Руби: оно было синим, с вызывающими красными точками, красным воротничком с оборками и расширяющимися книзу рукавами, которые напоминали маленькие юбочки. Платье стоило всего один шиллинг одиннадцать пенсов – вчетверо меньше, чем обычно платила за одежду Эмили. Оно было женским, а не детским, но Руби была уже достаточно высокой, чтобы носить его. Зайдя в магазин, она надела платье и стала вертеться перед зеркалом в примерочной кабинке.

– Оно как на тебя шито, милая! – сказала продавщица.

– Беру, – заявила Руби.

Платье доходило ей до середины икр, тогда как все остальные ее наряды едва прикрывали колени. Руби решила, что в этом платье она выглядит совсем взрослой. Она дала продавщице полкроны. Та сунула деньги в трубку, нажала на кнопку, и трубка полетела через весь магазин в стеклянную будку кассирши, которая взяла ее, и спустя минуту сдача Руби вместе с чеком со свистом полетела обратно. Девочку всегда завораживала работа этого механизма.

Руби вышла на улицу и решила, что наденет это платье в субботу на тот случай, если придет Джейкоб. Переходя дорогу, запруженную потоками машин, она едва не попала под трамвай с номером один и пунктом назначения «Дингл» на табличке.

– Дингл! – вслух повторила Руби.

Слово было очень приятным на вкус, каким-то сказочным. Руби заметила, что трамвай остановился и в него садятся люди. Ей хватило секунды, чтобы принять решение: ведь она всегда хотела прокатиться на трамвае. Поднявшись по ступенькам, девочка уселась на переднее сиденье, с которого было особенно хорошо все видно.

Трамвай тронулся с места и с шумом покатился по рельсам, лихо минуя повороты и резко тормозя перед самыми остановками. Одной рукой Руби сжимала пакеты с покупками, а другой держалась за край своего сиденья – она боялась, что когда-нибудь трамвай качнет так сильно, что она вылетит в окно. Они проехали устремленную ввысь башню протестантского собора, строительство которого было начато еще в прошлом столетии и до сих пор так и не закончено.

Подошел кондуктор. Руби за пенни купила билет до самого конца.

– А вы скажете мне, когда мы приедем? – спросила она.

Девочка слышала, как кондуктор перед остановками выкрикивает их названия.

– Милая, ты и так поймешь, когда мы туда приедем. Это конечная остановка.

Теперь трамвай катился подлинной и прямой, заполненной транспортом улице, вдоль которой были расположены магазины всех видов. Иногда он проезжал перекрестки с переулками, застроенными жмущимися друг к другу типовыми коттеджами. Перед пабами, которых здесь, казалось, были сотни, стояли кучки праздных мужчин, засунувших руки в карманы. Повсюду болтали женщины, державшие сумки с покупками. Рядом с матерями чинно стояли или, реже, бегали друг за другом их дети.

Глаза Руби успевали увидеть все. Она смотрела, как одеты женщины, – некоторые почти так же элегантно, как Эмили, у некоторых были шали на голове, как у бедной миссис Хамбл. Руби видела мужчин в костюмах и котелках, видела мужчин без пиджаков, с подтяжками наружу, без воротничка на сорочке и без галстука. Видела холеных, хорошо одетых детей, пышущих здоровьем, и с сожалением замечала покрытые струпьями лица худых оборвышей.

Казалось, она попала в самый центр вселенной. Сжимая сиденье, девочка подумала, что именно здесь ее место – среди людей, шума и запахов города. В гаме ливерпульских улиц она чувствовала себя намного лучше, чем в безлюдном тихом Киркби.

«Я вернусь, – сказала она себе. – Завтра или через месяц, но я вернусь сюда, а когда-нибудь настанет время, когда я переберусь сюда навсегда».

На конечной остановке Руби вышла из вагона и пошла по тихой улице. На беленых крылечках своих домов с довольным видом сидели и грелись на ярком солнышке домохозяйки. Дети карабкались на фонарные столбы, играли в классики на тротуаре или в шарики у стены.

С завистью вздохнув, Руби решила, что ей уже пора ехать домой.

 

В субботу вечером Эмили отправилась в театр. На ней был новый серый шелковый костюм и шляпка с вуалью в тон, а лисье боа, несмотря на жару, лежало на своем обычном месте – у нее на плечах.

– Дорогая, ты же не будешь скучать? – обеспокоенно спросила она Руби. – Ты можешь почитать или послушать радио. А когда я приеду домой, то расскажу тебе, о чем была пьеса.

– Хорошо, – надув губки, ответила девочка.

Как только Эмили уехала, Руби пошла наверх и переоделась в пестрое платье, которое она купила в «Блэклерз». Платье обтягивало ее худое тело и, как с удовольствием заметила девочка, подчеркивало маленькую грудь. Руби действительно выглядела в нем как взрослая – особенно после того, как она собрала свои черные волосы на макушке и скрепила их заколкой.

Зайдя в комнату Эмили, Руби стала рыться в коробке с драгоценностями, стоявшей на туалетном столике. В конце концов девочка выбрала себе жемчужное ожерелье и серьги – точно такой же комплект, только из жемчужин побольше, надела в театр Эмили. Заметив в углу красные туфли на высоких каблуках, Руби примерила их – они были лишь чуть-чуть великоваты.

Спустившись на первый этаж, она включила радио и была оглушена громогласными звуками классической музыки. С гримасой отвращения выключив приемник, Руби решила поставить на граммофон одну из своих любимых пластинок: сборник баллад в исполнении Руди Вэлли. Песни были такие милые, что от удовольствия у Руби даже защекотало в животе.

Глядя, как крутится пластинка, она начала раскачиваться из стороны в сторону. Песня «Спокойной ночи, милая» была одной из ее любимых. Не в силах устоять перед искушением, Руби сбросила туфли, подняла руки и, обняв себя за плечи, медленно затанцевала. Приятное ощущение в животе все не проходило, порождая какие-то смутные желания. Закрыв глаза, Руби постаралась представить, что в комнате есть другой человек – мужчина, разумеется. Они танцуют в объятиях друг друга, ее целуют невидимые губы – целуют так, как она даже представить себе не могла. Девочка не знала, откуда у нее появились такие мысли, но решила, что они дремали в ее голове с самого рождения.

Руди Вэлли запел «Ночь и день», а Руби все танцевала, с головой утонув в великолепной романтической музыке и даже не догадываясь, что у нее есть зритель.

За окном стоял Джейкоб Виринг. Его лицо сияло после тщательного бритья. На парне был его единственный парадный костюм. Джейкоб никогда в жизни не видел ничего более красивого, чем загадочная юная девушка, подобно мотыльку порхающая по комнате. Эта Руби словно пришла из другого мира. Каждый раз, когда она обращалась к нему, его язык словно деревенел, и Джейкобу удавалось выдавить из себя лишь односложные ответы.

У него уже была подружка. Ее звали Одри Вэйнрайт, ее отец владел фермой, достаточно крупной по сравнению с фермой Хамблов. Существовало молчаливое соглашение, что когда-нибудь Джейкоб женится на Одри и навсегда перейдет работать и жить на ферму ее отца. Не то чтобы эта перспектива приводила его в восторг, но и ужасной он ее не считал. Джейкоб знал, что, работая на земле, забыв об угрозе голода, получив жилье и какое- никакое уважение окружающих, он станет если не счастливым, то по крайней мере удовлетворенным жизнью человеком. Как мужчине, ему понадобится жена, и Одри Вэйнрайт годилась на эту роль. Парень полагал, что ее мнение на этот счет совпадает с его мнением. За все время их отношений слово «любовь» не прозвучало ни разу, но это, похоже, абсолютно устраивало их обоих.

Но пока Джейкоб наблюдал за танцующей Руби, в его обычно невозмутимом сердце зародились абсолютно новые, неизвестные ему чувства. Его сердце настойчиво и часто забилось, охваченное желанием, сила которого испугала парня. Джейкобу захотелось выбить окно, заскочить в комнату, схватить Руби за тонкую талию и закружить ее в танце, пока они оба от головокружения не упадут на пол в объятия друг друга. Однако парень понимал, что никогда не осмелится коснуться ее: для такого человека, как он, Руби была птицей слишком высокого полета, обитательницей иного мира, в который батрак Джейкоб никогда не попадет.

Девочка казалась такой сильной и одновременно такой хрупкой, а на ее лице застыло мечтательное выражение, которое наполняло душу Джейкоба завистью: казалось, ее тело танцевало в этой комнате, но сама она была где-то далеко-далеко отсюда.

«Интересно, помнит ли она, что пригласила меня сюда?» – подумал парень.

Но существовал только один способ узнать это. Джейкоб постучал во входную дверь.

Когда дверь открылась, у него перехватило дыхание. Глаза Руби сияли, как две звезды, щечки разгорелись, и она смотрела на него с таким дружелюбием, что его сердце заколотилось еще сильнее.

– Я думала, что ты не придешь! – произнесла она, протягивая ему руку. – Заходи, и давай слушать музыку. Я тут танцевала. Ты умеешь танцевать?

– Нет, – сипло проговорил Джейкоб.

Руби затащила его внутрь. При виде роскошных помещений с коврами на полу и разнообразными украшениями повсюду он сразу почувствовал себя не в своей тарелке. В комнате, в которую его повела девушка, стояли бархатные кресла, а музыка здесь звучала еще громче. Какой-то мужчина пел о том, что его сердце замерло, и у Джейкоба промелькнула мысль, как хорошо было бы, если бы с его сердцем произошло то же самое. Он не мог отвести взгляд от завитков черных волос, свисающих на тонкую шею Руби, а от прикосновения ее пальцев к его ладони покалывало кожу.

Руби тепло улыбнулась парню:

– Хочешь перекусить? На кухне есть большой яблочный пирог. Вообще-то он на завтра, но Эмили не будет против, если мы съедим его.

– Да можно бы, – пробормотал Джейкоб, мысленно выругав себя за косноязычие.

Его потащили в большую буфетную, где он, раскрыв от изумления рот, стал рассматривать невероятную плиту кремового цвета, кремовую же мойку, зеленые крашеные кухонные шкафы и черно-белую плитку на полу. Руби достала из кладовой пирог с золотистой корочкой.

– Ты будешь чай или кофе? – спросила она, жестом пригласив парня садиться за большой стол посреди комнаты.

– Чай.

Джейкоб никогда еще не пил кофе и даже не знал, что это такое. В присутствии Руби с ее граммофоном, кофе и невероятной буфетной, которую она назвала «кухней», он казался себе невежественным.

Он стал наблюдать, как девушка наливает воду в предмет, который, безусловно, был чайником, но вместо того, чтобы поставить его на плиту, она вставила шнур, который из него торчал, в отверстие в стене. Охваченный любопытством, Джейкоб спросил:

– А что это?

– Электрочайник. Ты раньше видел электричество?

– Да, в пабе «Железнодорожник» на станции.

– Когда я переехала сюда, то даже не знала, что оно существует. В монастыре были только керосиновые лампы, а еду готовили в обычной печи.

– В монастыре?

Поставив молоко и сахарницу на стол, Руби села напротив Джейкоба и скрестила тонкие руки на груди:

– Да, я выросла в монастыре.

– А мистер Хамбл сказал, что ты племянница или какая-то еще родственница миссис Дангерфилд.

– Да нет же! – Руби рассмеялась, и ее рот растянулся буквально до ушей. – Я сирота. В монастыре был – и сейчас есть – сиротский приют. Просто Эмили нужна была подруга, и она выбрала меня. – Девочка гордо вскинула голову, словно предлагая полюбоваться собой.

– И как это – быть сиротой?

Джейкобу всегда не хватало отца, но у него по крайней мере была мать – даже если той было практически наплевать на него.

Руби беззаботно пожала плечами:

– Не знаю, я не думала об этом. Все равно ничего не изменишь.

Джейкоб не сводил с нее удивленного взгляда. То, что она сирота и на самом деле чужая в этом роскошном доме, в какой-то степени ставило его на одну доску с ней. Но в то же время Руби казалась ему еще более необычной: она так быстро приспособилась к новой обстановке, переняла образ жизни богатых… Хотя разговаривала она по-простому, совсем не так, как миссис Дангерфилд.

Закипел чайник. Руби встала, выключила его и сделала чай.

– Тебе класть сахар? – спросила она.

– Да, две ложки. А как умерли твои мама и папа?

– Я даже не знаю, живы они или нет. Сестра Сесилия сказала, что, когда меня принесли в монастырь, мне был всего лишь день от роду. Вместе со мной передали записку, что меня зовут Руби О'Хэган, и это все.

– О'Хэган – это ирландская фамилия. А имя Руби мне нравится, – сказал Джейкоб и покраснел.

– А мне нравится твое имя. Отрезать тебе пирога?

Джейкоб кивнул:

– Но только мне скоро надо будет уходить. Я встречаюсь кое с кем в пабе.

Он решил не говорить, что этот «кое-кто» – его будущий тесть.

– Вот как? – надула губки Руби. – А я думала, что ты пришел надолго! Но ничего, ты можешь прийти на следующей неделе. Да вообще приходи когда хочешь, но только когда Эмили нет дома. Если ее машины нет перед домом, значит, и ее нет.

– Хорошо.

После того как они доели пирог, Джейкоб ушел – через заднюю дверь. Проходя мимо парадной, он услышал звуки музыки, повернулся и увидел Руби, наклонившуюся к граммофону. Внезапно она повернулась и начала танцевать.

Джейкоб застыл на месте и простоял так очень долго, лишь огромным усилием воли заставив себя уйти.

 

С тех пор жизнь Руби перестала быть скучной. Два, три, иногда четыре раза в неделю – каждый раз, когда Эмили куда-нибудь уезжала, – она садилась на поезд до вокзала Эксчендж и отправлялась исследовать центр или окраины Ливерпуля. Она открыла для себя набережную Пир Хэд, с которой ходили через Мерси паромы до Биркенхэда, Сикомба и, что самое интересное, до Нью-Брайтона. Если у девочки хватало денег, она покупала на ярмарке рыбу с картошкой-фри и мороженое и наедалась буквально до отвала.

– Я надеюсь, ты не заболела? – встревоженно говорила Эмили, когда Руби отказывалась от чая.

– Попью попозже.

Обычно она так и делала – аппетит у нее был просто превосходный, хотя вес она все равно не набирала. Эмили обратила внимание, что девочка значительно выросла за прошедшие месяцы.

Руби ездила на трамвае во все концы города: в Бутл, Уолтон-Вейл, Эгберс, Вултон, Пенни-Лейн. Выйдя на полпути или на конечной остановке, она бродила по улицам, с завистью наблюдая за людьми, которые жили так близко друг от друга. Несколько раз она проходила из конца в конец Док-роуд, вероятно, самую шумную и людную улицу в Ливерпуле, с ее незнакомыми запахами, сигналящими машинами и трубами огромных кораблей, возвышающимися над причалами. Тротуары были запружены людьми, разговаривающими на неизвестных Руби языках. Когда она проталкивалась сквозь толпу, ее сердце радостно замирало от необычности увиденного и услышанного.

Ее любимым районом города оставался Дингл – вероятно, потому, что девочка побывала там раньше остальных мест. Некоторые кондукторы в трамваях уже знали ее в лицо и приветствовали как старую знакомую.

Деньги на эти поездки Руби находила в многочисленных сумочках Эмили – там всегда можно было раздобыть несколько монет, не опасаясь, что хозяйка дома заметит пропажу. Это не было воровством: Руби знала, что стоит ей попросить – и Эмили даст ей денег на покупку сладостей или цветных карандашей, однако вряд ли стоило говорить, что деньги нужны ей на странствия по Ливерпулю. Так что взять деньги самой было более предпочтительным вариантом, чем лгать.

Иногда Эмили приезжала домой раньше Руби, в таких случаях девочка говорила, что ходила на прогулку.

– В темноте?

– Когда я выходила, было еще светло. Я и не знала, что забрела так далеко.

Если Эмили уезжала куда-нибудь на весь вечер, в гости к Руби обычно приходил Джейкоб. С того дня, как молодой человек увидел Руби танцующей, он обнаружил, что его больше абсолютно не тянет просиживать вечера, какой это обычно делал, у Вэйнрайтов, с Одри, ее мамой, папой и двумя младшими сестрами, разговаривать или играть в карты, пить чай и есть суховатые лепешки, испеченные миссис Вэйнрайт, а потом уединяться с Одри в душной гостиной, чтобы обменяться несколькими целомудренными поцелуями. Нельзя было сказать, что такое времяпрепровождение очень нравилось ему в прошлом, но ведь именно так следует поступать, когда ухаживаешь за девушкой?

Джейкоб все еще чувствовал себя крайне неуютно в Брэмблиз с его атласными подушками, плиссированными шторами и электричеством. Неловкость охватывала его всякий раз, когда Руби пыталась учить его танцевать или пить кофе, когда пересказывала ему то, что слышала по радио или читала в газете Эмили, – загадочные рассказы о неизвестных ему людях, живущих в неизвестных ему странах. Джейкоб ни разу в жизни не открывал газету и лишь немного умел читать и писать.

Руби ослепляла его, переполняла душу благоговением. Она знала все на свете! Когда Джейкоб ложился спать, перед его глазами танцевала ее гибкая грациозная фигурка, а в ушах звучал голос Руби. Он даже забыл, как выглядит Одри, и истратил часть денег, которые откладывал на свадьбу, на покупку костюма на рынке в Омнискерке.

– Мы могли бы вместе купить его в городе в субботу, когда ты не работаешь, – заявила Руби, с восхищением рассматривая дешевый темно-синий костюм со светлой вставкой.

Когда Джейкоб сообщил, что он никогда не был в Ливерпуле, Руби вскрикнула от ужаса:

– Никогда?! О Боже, да я бывала там десятки раз! Десятки!

– Я знаю.

Частые путешествия Руби на поезде, трамвае и пароме также приводили Джейкоба в восхищение. Сам он терпеть не мог уезжать из Киркби. Даже в Омнискерке, небольшом городке с постоянно работающим рынком, его смущало большое количество людей на улицах. На узких улочках парня всегда охватывала паника, в груди что-то сжималось, и ему хотелось бежать туда, где никого нет, а поля и небо ничего не загораживает. Он мог дышать полной грудью лишь на земле, рядом с сельскохозяйственными растениями и животными. Иногда Джейкоб даже жалел, что встретил Руби, – девушка вызвала в его душе настоящее смятение, и теперь он сам не знал, чего ему хочется.

 

Накануне Рождества вечеринки в доме Роуленд-Грейвзов слились в один непрерывный праздник. В Сочельник, обедая с Руби – большинство блюд были приготовлены миссис Аркрайт заранее, – Эмили тешила себя мыслью о предстоящем визите к соседям.

За последний год ее жизнь стала намного более яркой. Она всем сердцем полюбила Руби, которая была просто идеальной компаньонкой: верной, несклонной к жалобам, умной и всегда веселой. Когда Эмили входила в дом, ей было очень приятно видеть радостное, оживленное лицо девочки. Предыдущей ночью они вместе ездили на мессу, и в церкви Эмили пережила просто восхитительные ощущения, чего не случилось бы, если бы она не взяла с собой Руби. В то же время Роуленд-Грейвзы привносили в ее жизнь веселье и пикантность, по которым она так давно тосковала. Словом, от былой скуки и хандры не осталось и следа.

Готовясь к предстоящему вечеру, Эмили задала традиционный в последнее время вопрос:

– Тебе не будет скучно одной?

Руби сидела на кровати и наблюдала за ней.