Все холостяки – невротики.

Все события имеют причины.

Провиденс – столица Род-Айленда.

Ньюпорт – столица Род-Айленда.

Высказывание (3’) истинно; (3’’) ложно; (1’) – должно быть оценено психологом, (а не философом), и психолог может решить его только эмпирически, то есть на основании многих наблюдений. Статус (2’) крайне сложен и проблема его истинности или ложности является предметом больших споров. Это связано с тем, что его истинность или ложность зависит от всех фактов («всех событий») и, нет нужды говорить, мы не имеем всех данных.

Эмпирические гипотезы. Возможно, самым интересным подклассом синтетических высказываний являются те обобщения опыта, которые обычно делают учёные, например, «все брошенные объекты, которые тяжелее воздуха, падают», «все лебеди белые», «у всех мужчин есть Эдипов комплекс». Я буду называть такие утверждения «эмпирическими гипотезами», чтобы обозначить то, что их функцией является суммировать прошлый опыт и позволить нам успешно предсказывать или предвидеть будущий опыт[16]. Они никогда не являются логически абсолютно несомненными, ибо, по крайней мере, представимо то, что будущий опыт может их опровергнуть. К примеру, зоологи некогда верили, что все лебеди белые, пока чёрные лебеди не были обнаружены в Австралии. Для наших нынешних целей самой важной чертой эмпирических гипотез является их отношение к эмпирическим свидетельствам. Можно сказать, что человек понимает эмпирическую гипотезу, только если он знает, как распознать свидетельства против неё. Если человек утверждает или верит в общее высказывание таким образом, что не может представить себе никакого возможного опыта, который он посчитал бы свидетельством против него (высказывания), то нельзя сказать, что он утверждает или верит в эмпирическую гипотезу. Мы можем назвать эту важную характеристику эмпирических гипотез фальсифицируемостью в принципе.

Некоторые высказывания только кажутся эмпирическими гипотезами, но на самом деле являются скрытыми тавтологиями, отражающими стремление говорящего использовать слова определённым (часто эксцентричным) образом. Например, зоолог может отказаться признать существование австралийских лебедей свидетельством против обобщения «все лебеди белые», на основании того, что чёрные австралийские лебеди «на самом деле» вообще не лебеди. Это будет означать, что он считает белизну частью определения понятия «лебедь» и, поэтому, утверждение «все лебеди белые» для него «верно по определению», и поэтому неуязвимо для противоречащего ему опыта, и также неуязвимо как высказывание «все старые девы не замужем». Сходным образом, большинство из нас отказались бы признать любой возможный опыт свидетельством против «дважды два – четыре» или «единороги либо существуют, либо нет», что показывает, что положения арифметики и логики не являются эмпирическими гипотезами.

18. Обычный язык и двусмысленность. Философы, даже более чем обычные люди, склонны делать поразительные и парадоксальные заявления, принимающие форму универсальных обобщений, и поэтому напоминающие эмпирические гипотезы. Например, «всё нематериально (не существует физических объектов)», «всё есть благо (зла не существует)», «все добровольные поступки эгоистичны», и так далее. Сосредоточим на некоторое время внимание на последнем высказывании, являющемся грубой формулировкой психологического эгоизма. На первый взгляд, утверждение ««все добровольные поступки эгоистичны» кажется явно ложным. Психологическому эгоисту могут возразить что-нибудь вроде:

Я знаю, что по крайней мере некоторые поступки неэгоистичны, потому что я видел, как моя тётя Эмма вчера отдала свой последний цент нищему. Теперь ей целую неделю будет нечего есть. Конечно, это было с её стороны неэгоистичным.

Тем не менее, психологический эгоист, скорее всего, не будет убеждён этим и скажет, что в данном случае, если бы мы знали достаточно о тёте Эмме, мы поняли бы, что главным мотивом в её помощи нищему было способствовать собственному счастью, или успокоить свою совесть, или повысить самооценку и так далее. Тогда мы можем предложить эгоисту ещё более трудные случаи для его теории – святых, мучеников, героев войны, патриотов и других, пожертвовавших собой во имя какого-то дела. Если психологические эгоисты, тем не менее, откажутся принять что-либо из этого в качестве примера неэгоистичного поведения, то мы имеем право удивляться по поводу того, что же они, собственно, хотят сказать. Пока мы не узнаем, что они посчитали бы неэгоистичным поведением, мы не можем хорошо знать, что они имеют в виду, когда говорят, что всё добровольное поведение эгоистично. И на этой стадии мы можем подозревать, что они держат свою теорию в «привилегированном положении» – в положении неуязвимости перед фактами, что они не позволят никакому мыслимому поведению считаться свидетельством против их теории.

Если то, что говорит психологический эгоист «верно по переопределению», то тогда я могу «согласиться» с ним и сказать: «Верно то, что в вашем понимании слова «эгоистичный» поступок моей тёти Эммы был эгоистичным, но в обычном значении «эгоистичности», подразумевающем предосудительность, она, конечно, не была эгоистичной». Разумеется, нет смысла спорить просто о слове. Важно не то, какие конкретные слова использует человек, но истинно ли то, что он хочет сказать этими словами. Отступления от обычного словоупотребления часто оправданы, когда это полезно для некоторых целей, но они опасны, когда вызывают двусмысленность. Психологический эгоист, возможно, говорит нечто истинное, когда утверждает, что тётя Эмма эгоистична в его понимании, но если он не осознаёт, что его понимание «эгоистичности» отличается от обычного, у него может возникнуть соблазн сделать вывод о том, что Эмма эгоистична в обычном смысле, который подразумевает предосудительность; а это, конечно, будет нечестно и неправомерно. Действительно, только чрезвычайно расширенное толкование смысла выражения «ублажающий себя» (self-indulgent) (как где-то замечает Честертон) позволяет некоему философу заявлять, что человек ублажает себя, когда добровольно идёт на костёр.

Ошибка подавленного коррелята. Некоторые слова в английском языке функционируют в парах – например, «эгоистичный- альтруистичный», «хороший-плохой», «большой-маленький», «ментальный-физический». Утверждать, что вещь имеет одну из названных выше характеристик, означает противопоставлять ей её противоположность в паре. Чтобы знать смысл одного из понятий в паре, мы должны знать смысл коррелирующего понятия, которому оно противопоставляется. Если мы не можем представить себе, что могло бы значить то, что вещь плохая, то мы не сможем понять, что говорят о вещи, когда называют её «хорошей». Таким же образом, если мы не имеем представления о том, как должно выглядеть действие, чтобы быть неэгоистичным, мы вряд ли сможем понять предложение «Такой-то поступил эгоистично»; ибо нам нечего противопоставить понятию «эгоистично». Так называемая «ошибка подавленного коррелята»[17] совершается тем, кто сознательно или бессознательно переопределяет одно из понятий в контрастной паре таким образом, что новое значение этого понятия включает в себя значение его коррелята.

Вебстерский словарь определяет «эгоистичный» (в частности) как «стремящийся к собственному комфорту, преимуществу и т. д. невзирая на или за счёт других». В этом обычном и правильном смысле «эгоистичности» поступок тёти Эммы, отдавшей свой последний цент нищему, не был эгоистичным. Эмма пренебрегла своим собственным комфортом (это не очень «комфортно» - неделю ничего не есть) и преимуществом (нет никакого «преимущества» в недоедании) во имя (не «за счёт») другого. Сходным образом, мученик, идущий на костёр, отказывается от своего «комфорта» (а не ублажает себя им) и даже своей жизни во имя (не за счёт) веры. Если Эмма и мученик «эгоистичны», они должны быть таковы в каком-то странном новом смысле этого слова.

Тщательное изучение доводов эгоиста (см. выше, особенно 4b), показывает, какой новый смысл он придаёт слову «эгоистичный». Он переопределяет слово так, что теперь оно значит что-то вроде «мотивированный» или, может быть, «намеренный». «В конце концов», говорит эгоист, тётя Эмма имела какую-то цель, давая нищему все свои деньги, и эта цель (желание, намерение, мотив, задача) была целью её, и никого другого. Она стремилась к какой-то собственной цели, не так ли? Поэтому, она преследовала свои собственные цели (исходя из своих мотивов); она стремилась к чему-то для себя, поступая так, и именно это я имею в виду, называя её действие эгоистичным. Более того, все намеренные действия – действия, предпринятые «с целью», сознательно, исходя из собственных мотивов действующего лица – эгоистичны в том же смысле».

Теперь мы можем видеть, на основании этого ответа, что, поскольку эгоист явно имеет в виду под «эгоистичным» просто «мотивированный», то, когда он говорит, что всякое мотивированное действие эгоистично, он не выдвигает синтетическую эмпирическую гипотезу о мотивации поведения людей; нет, его высказывание – это тавтология, примерно эквивалентная высказыванию «все мотивированные действия мотивированы». И если это так, тогда то, что он говорит, вполне истинно; но, как и все тавтологии, эта пуста, неинтересна и тривиальна.

Более того, переопределяя понятие «эгоистичный» таким образом, психологический эгоист совершает ошибку подваленного коррелята. Ибо чему мы теперь можем противопоставить «добровольное эгоистичное действие»? Согласно новому определению не только нет реальных случаев неэгоистичных добровольных действий; такие случаи даже теоретически невозможны и немыслимы. И если мы даже не может представить себе, как выглядело бы неэгоистичное добровольное действие, как возможно придать какой-то смысл выражению «эгоистичное добровольное действие»? Эгоист, так сказать, настолько раздул значение слова «эгоистичный», что, как поражённые инфляцией деньги, оно больше ничего не может купить.

Психологический эгоизм как лингвистическое предложение. Для эгоиста всё ещё есть один выход. Он может признать, что его теория, на самом деле, не психологическая гипотеза о природе человека, разработанная для того, чтобы объяснять факты и позволять нам предсказывать или предвидеть будущие события. Он может даже охотно признать, что его теория, на самом деле, это скрытое переопределение понятия. И всё-таки он может утверждать, что он и не претендовал на то, чтобы дать точное описание реального словоупотребления. Нет, он делает предложение пересмотреть наше словоупотребление в интересах экономии и удобства, так же как биологи когда-то предложили изменить обычное значение слова «насекомое» так, чтобы пауки больше насекомыми не считались, и обычное значение слова «рыба» так, чтобы киты и тюлени более рыбами не назывались.

Что можно сказать по поводу этого предложения? Во-первых, провозглашаемые дефиниции (предложения пересмотреть словоупотребление) никогда не бывают истинными или ложными. Они просто полезны или не полезны. Будет ли полезным переопределить «эгоистичный» так, как нам рекомендуют? Трудно представить, что будет приобретено в результате этого. Эгоист заметил, что в некоторых отношениях действия, обычно называемые «эгоистичными» и обычно называемые «неэгоистичными» сходны: а именно, и те, и другие мотивированы и могут принести удовлетворение – до или после их совершения - действующему лицу. Из-за этого сходства эгоист чувствует себя вправе наклеить ярлык «эгоистичных» на все действия. Таким образом, одно слово – «эгоистичный» – должно выполнять для него работу двух слов («эгоистичный» и «альтруистичный» в старом смысле) и, в результате, очень реальное различие, между действиями во имя других и за счёт других, не может быть более выражено в языке. Поскольку эгоист заметил некоторые отношения, в которых два типа действий сходны, он желает сделать невозможным описание тех отношений, в которых они различны. Трудно увидеть в этом какую-то пользу.

Но предположим, что мы, тем не менее, принимаем предложение эгоиста. Теперь нам придётся говорить, что все поступки эгоистичны; но, вдобавок к этому, мы захотим сказать, что есть два вида эгоистичных действий, те, которые учитывают интересы других, и те, которые пренебрегают интересами других и, более того, только последние предосудительны. Со временем наше ухо привыкнет к новому употреблению слова «эгоистичный», и мы не будем находить ничего странного в высказываниях типа «Некоторые эгоистичные действия морально похвальны». Через некоторое время, мы можем даже изобрести два новых слова, возможно, «себяистичный» и «несебяистичный», для того, чтобы различать два важных класса «эгоистичных» действий. Тогда мы вернёмся к тому, с чего начали, с новыми лингвистическими средствами («эгоистичный» вместо «мотивированный», «себяистичный» вместо «эгоистичный» и «несебяистичный» вместо «альтруистический»), выполняющими те же старые необходимые функции.

До тех пор, пока какой-нибудь новый эгоистический философ не поднимется возвестить открытие – «Все эгоистические поступки, на самом деле, себяистичны – не существует подлинно несебяистичных эгоистичных поступков». И тогда да поможет нам Бог!

[1] На основе материалов, подготовленных для студентов университета Браун, 1958.

[2] См. его Introduction to the Principles of Morals and Legislation (1789), Chap. I, первый параграф: «Природа поместила человечество под власть двух господ, боли и удовольствия. Только им дано указывать, что мы должны делать, так же как и определять, что мы будем делать … Они управляют нами во всём, что мы делаем, во всём, что мы говорим, во всём, что мы думаем; каждое усилие, которое мы можем предпринять для того, чтобы сбросить наше подчинение, послужит только тому, чтобы его продемонстрировать и подтвердить».

[3] С. D. Broad, Ethics and the History of Philosophy (New York: The Humanities Press, 1952), Essay 10 – “Egoism as a Theory of Human Motives”, p. 218. Я очень рекомендую это эссе.

[4] Austin Duncan-Jones, Butler’s Moral Philosophy (London; Penguin Books, 1952), p. 96. Данкен-Джоунс рассматривает и опровергает этот аргумент.

[5] Lucius Garvin, A Modern Introduction to Ethics (Boston: Houghton Mifflin, 1953), p. 37. Цитируется здесь с разрешения автора и издателя.

[6] Op. cit., Chap. III.

[7] Смотри ниже, часть D, разделы 15 и 16.

[8] Op. cit., p. 39.

[9] The Principles of Psychology (New York: Henry Holt, 1890), Vol. II, p. 558.

[10] Op. cit., p. 39.

[11] Цитата из «Спрингфилд (Иллинойс) Монитор», приведённая Ф. С. Шарпом в его Ethics (New York: Appleton-Century, 1928), p. 75.

[12] См. его «Пятнадцать проповедей о природе человека, произнесённые в Роллс-Чепел» (1726).

[13] Существую ли некоторые априорные суждения, не являющиеся только аналитическими, и поэтому не пустые, это до сих пор крайне спорный вопрос среди философов.

[14] Некоторые философы (называющиеся «рационалистами») верят в то, что есть некоторые синтетические высказывания, чья истинность может быть известна априори (см. предыдущую сноску). Если они правы, то данное утверждение не вполне точно.

[15] Опять же с теми же оговорками, как и в двух предыдущих сносках.

[16] Приведённые выше три примера имеют обозначенную родовую принадлежность, но также отличаются друг от друга в различных иных отношениях, некоторые из которых весьма важны. Для наших нынешних целей мы, однако, можем игнорировать то, в чём они различны, и сосредоточиться на том, что их объединяет – то, что все они – обобщения опыта («индуктивные обобщения»). В качестве таковых они могут быть резко противопоставлены таким обобщениям, как «все щенки – молодые собаки», которые являются аналитическими.

[17] Выражение принадлежит Дж. Ловенбергу. См. его статью “What is Empirical?” в Journal of Philosophy, May 1940.