Сағат саны :1,5

Gerard's POV

После этого случая несколько дней прошли для меня, как в тумане. Я с трудом помнил, как поднялся тогда на третий этаж, в студию. Как ребята взволнованно расспрашивали, откуда у меня кровь на губе – но не помнил, что я отвечал им; кажется, я сказал, что упал и прикусил ее – не уверен. И снова я перестал для тебя существовать. Но только теперь что-то во мне надломилось. Я перестал убеждать себя в том, что во всем виноват ты… Нет, теперь я должен был признать – я сам напросился. Потому что я не просто обманывал себя – я еще и тебя пытался водить за нос. А ты не заслуживал этого. Окажись ты на моем месте – о, я уверен, ты не стал бы ничего отрицать с той горячностью, с тем злобным напором, с каким я отвергал свое влечение. Каждый день, каждый проклятый день я вспоминал твои глаза, твои пальцы, твои губы – всё то, что доставляло мне боль, и в то же самое время заставляло кричать от наслаждения. Я не мог больше отрицать, это было невозможно. Я сходил с ума; по тебе, Фрэнк Айеро. И каждую мучительную ночь я подолгу не мог уснуть, а когда засыпал, неизменно видел во сне продолжение того, что произошло со мной в тот день на радиостанции – продолжение, которое мое воспаленное воображение вырисовывало с такой четкостью, с таким безумием, что я просыпался посреди ночи, дрожа от напряжения и боясь снова закрывать глаза. Я был трусом. Потому что, тронувшись умом, зациклившись на тебе, мечтая о тебе каждую ночь, каждый день, каждую секунду моего существования, я бы все равно никогда не признался в этом. Я был уверен, что ты ненавидишь меня. Да, ты прав – я ничтожество, бесхребетное ничтожество. Если бы я только мог заставить себя сказать тебе обо всем… Я бы позволил тебе, что угодно. И более того – я хотел этого до безумия, до помутнения рассудка. Вспоминая то, что ты делал со мной, я понимал, что ощущал в тот момент – и меня бросало в дрожь. Я хотел, Фрэнки, хотел, чтобы ты делал всё, что тебе угодно, не спрашивая моего на то согласия, хотел быть воском в твоих руках, сходить с ума, я хотел потерять себя в тебе. Со стыдом я поймал себя на том, что мечтаю, надеюсь, жду момента, когда ты снова захочешь сделать меня своим, хоть на мгновенье, силой, пусть грубо – я знал, что это единственная возможность для меня самого обойти мое упорство. И я мечтал об этом, каждый день… Я был уверен, что никогда не сломаюсь сам – но, видит бог, я был не прав…

Ненавижу ждать. Еще больше ненавижу сидеть в зале ожидания, когда сообщают, что рейс задерживается на два часа; я просто не знаю, чем себя занять. К тому же – вокруг вечно полно народу, и кто-нибудь обязательно узнает меня. Ненавижу это. Чувствую в такие моменты, что не могу контролировать ситуацию, а это всегда пугает. Особенно ожидание гнетёт, когда эти два часа я вынужден проводить рядом с тобой, не имея никакой возможности спрятаться, уйти, скрыться от твоего безразличия. Мы сидели в зале ожидания, наш самолет до Нью-Йорка задерживался, и я пытался, клянусь, я изо всех сил пытался – я болтал с Майки, обсуждал с Рэем идеи новой песни, смотрел видео, сделанные Бобом; я вертелся, как мог, чтобы не видеть тебя - это было для меня особенно мучительно оттого, что с самого утра у тебя болела голова, и, судя по гримасе, почти не сходящей с твоего лица, можно было догадываться, насколько сильно ты мучился от этого. А я не мог видеть, как тебе больно. И это было еще одним новым чувством, которое я открыл в себе. Ты уходил вместе с Бобом и Рэем в кафе, но через десять минут Майки уже тащил меня туда же – избежать тебя было невозможно в этом огромном, шумном здании. С большим трудом мне удалось отбиться от брата, мне невыносимо хотелось побыть одному. Ты отправился бродить по этим маленьким магазинам – а я ломанулся на верхний этаж; я точно знал, что здесь есть Старбакс, и мне был необходим крепкий, горячий кофе. Я купил черный кофе в большом стакане, жадно глотнул, обжег себе горло – и снова, наконец, почувствовал себя человеком. Мне не хотелось возвращаться к остальным; когда я был один, с горячим кофе в руках, мне было почти хорошо, у меня получалось отвлечься. Я зашел в книжный магазинчик – маленькое помещение с немного запутанным лабиринтом узких проходов между шкафами. Здесь почти никого не было. Мой взгляд тут же наткнулся на путеводитель по Нью-Йорку. Понятия не имею, зачем я его взял – не думаю, что мне когда-нибудь понадобится перемещаться по этому городу самому. Но я взял его – и начал перелистывать с искренним любопытством, неторопливо идя вдоль книжных полок и отпивая кофе мелкими глотками. Я услышал чей-то грубый, злобный смех за секунду до того, как заглянул за угол шкафа - и увидел тебя. Ты стоял очень прямо, прижавшись спиной к книжным полкам, и держал в опущенной руке путеводитель по Нью-Йорку. Выругавшись про себя, я со злостью, торопливо сунул свой путеводитель в стопку других книг, которые были под рукой. Я хотел развернуться и уйти до того, как ты заметишь меня – но в этот момент я снова услышал тот голос.

- Чё, думаешь ты такой крутой, а? Думаешь, волосы покрасил, глазки, как педик, подвел, гитару в руки взял – и типа ты уже звезда?!

Я вздрогнул и, прижавшись всем телом к книжным полкам так, что ты не мог видеть меня из-за угла, обратился в слух. Почти сразу я услышал твой голос, и мне на секунду показалось, что он дрожит.

- Послушайте, я просто хотел купить книгу. Я ведь не навязываю Вам нашу музыку…

- Ха! Ты это музыкой называешь, парень?! – голос твоего собеседника был жестким, глубоким, и не просто злым – он был агрессивен. Мне хотелось уйти, но в то же время ноги мои словно налились свинцом, а все чувства как-то странно, невероятно обострились.

- Для меня это – музыка. Для Вас, возможно, что-то другое, - парировал ты вполне вежливо. – Говорю же – я не навязываю Вам ни нашу музыку, не мои вкусы.

- Ты мне грубишь, сопляк?

- Вам показалось, - холодно отрезал ты, но голос твой дрожал уже заметнее. – Простите – но разве я Вам как-то мешаю?

Я не выдержал и осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, выглянул из-за угла. Мгновенно внутри меня все сжалось. Дело было даже не в том, что этот бульдог – а лицом он походил именно на него – был по крайней мере на две головы выше тебя и килограммов на пятьдесят тяжелее; это был не просто какой-то недовольный слушатель или антифанат – это был скин. А я слишком хорошо знал, как эти парни относятся к нам и к нашей музыке, почему-то считая нас долбанными эмо. Ты же стоял по стойке «смирно» - такой серьезный, стройный, и такой белый, словно полотно… Ты выглядел очень спокойным, но я слишком хорошо знал тебя, чтобы понять – ты был напуган, Фрэнки, здорово напуган. Я видел твои настороженные глаза и плотно сжатые губы. Ты не пошевелился, не повернул голову; лишь резко скользнул взглядом в сторону – и наши глаза встретились. Ты не просил этим о помощи, я лишь понял, что ты не хотел бы, чтобы я был здесь. Я резко отступил назад, прячась за книги – и снова этот бульдог заговорил, повышая голос, в котором было столько слепой злобы.

- Мешаешь. Вы все мне, девочки, мешаете дышать свободно своей пидерской музычкой. У вас ни одной даже песни приличной и нет.

Послышался твой смешок, и у меня перед глазами все завертелось от страха… Я боялся до смерти, Фрэнки, боялся за тебя.

- Значит, Вы всё-таки слушали нашу музыку, не так ли?

Он ничего не ответил тебе. Вместо этого я услышал какой-то треск, твой приглушенный стон – а затем тяжелый грохот. Я не вполне понимал, что делаю, но, тем не менее, не раздумывая, вылетел из своего укрытия. И тут же невольно вскрикнул. Этот мерзкий тип стоял, тяжело