Неославянофильство
В пореформенный период старое славянофильство трансформируется в так называемое почвенничество, представляющее собою разновидность консервативной политической идеологии и течение идеалистической философии, часто смыкающееся с религиозной философией. Неославянофилы противопоставляли европейскую и русскую цивилизации, утверждали самобытность устоев русской жизни и необходимость их развития, призывали к сближению интеллигенции с народом. Видные представители неославянофильства — Ап. А. Григорьев, Н. И. Страхов, Н. Я. Данилевский, Ф. М. Достоевский, К. Н. Леонтьев. Идеология неославянофильства проводилась не только в специальных философских работах, но и в поэзии, прозе, публицистике. Яркое выражение она нашла в издававшемся братьями Достоевскими журнале «Время». Аполлон Александрович Григорьев (1822-1864) — поэт, литературный критик, публицист. Он окончил юридический факультет Московского университета. Вошел в литературный кружок, сложившийся вокруг журнала «Москвитянин» (Островский, Мей, Мельников-Печерский и др.). В этом кружке начала формироваться идеология так называемого почвенничества как своеобразного продолжения славянофильства. На Григорьева определенное воздействие оказала философия Шеллинга. Григорьев исходит из того, что мир в целом — живой единый организм; человеческое общество — его часть. Сущность жизни рационально непознаваема. «Для меня жизнь есть нечто таинственное, то есть неисчерпаемое, необъятная ширь, в которой нередко исчезает, как волна в океане, логический вывод». В мире царит гармония, вечная красота. Высшая форма познания — искусство, имеющее своим объектом высшие начала бытия, прекрасно-гармоничные по своей сущности. Философия как интеллектуальное познание может дать лишь частичное познание истины. Искусство идет дальше. В нем есть логическая сторона, отражающая внешнюю жизнь, и идеально-внутренняя, бессознательная, выражающая скрытые «жизненные» силы явлений мира и самого художника-творца. Именно искусство достигает цельного знания, именно искусство удовлетворяет познавательную потребность цельного человека. Искусство — «цельный, непосредственный и сжатый синтез новых отношений мысли к жизни, который дается таинственным откровением великой художественной силы». Григорьев смотрит на народ как на единый организм, внутренне связанный духовной общностью. Дворянство утратило народные стихии. Мир «лежит во лжи». Правду жизни следует искать в народе. Народная жизнь и есть та «почва», на которой все растет; общественное движение будет правильным, если действует «не теряя почвы под ногами». «Почва» у Григорьева — это глубина народной жизни, таинственная сторона исторического движения. Нужно погрузиться в глубину народности. Вся духовная жизнь должна быть продуктом века и народа. Особая ответственность возлагается на художника. Истинный художник является выразителем народного духа. В конечном счете Григорьев говорит о том, что тайна русской народности раскрывается в православии. Высоко оценивая народ, Григорьев вместе с тем не умаляет значимости личности. Свободная личность — высшая культурно-историческая ценность. Ничто не должно давить на нее. И здесь Григорьев выступает против преувеличения роли общины, которая может «подавить» личность. Но и личность не должна, в свою очередь, отрываться от народа. Только связь личности с «народной правдой» дает ей возможность сберечь свою оригинальность, способность к творчеству. Николай Яковлевич Данилевский (1822-1885) — естествоиспытатель, социолог, публицист. Полемизируя с Дарвином, он утверждает идею о божественной предопределенности и целесообразности в природе. Разнообразие видов детерминировано «морфологическим принципом». А «морфологический принцип есть идеальное в природе», определенные «планы». В книге «Россия и Европа» (1871) Данилевский развивает концепцию «культурно-исторических типов» (до него эту идею выдвинул немецкий историк Рюкерт, а после продолжил О. Шпенглер, без ссылок на Данилевского). Данилевский считает, что не существует единой общечеловеческой цивилизации. Нет единого плана развития общества. Прогресс «состоит не в том, чтобы идти всем в одном направлении (в таком случае он скоро бы прекратился), а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях». Каждый народ живет своею независимой жизнью, национально-расовые культуры существуют и развиваются самобытно, независимо от других. Самобытность и своеобразие культурно-исторических типов определяются природными, этнографическими факторами. В одно и то же время разные народы находятся на разных стадиях развития. Данилевский выделяет 10 культурно-исторических типов. «Культурно-исторические типы, или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке, суть: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассиро-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитический, или аравийский, и 10) германо-романский, или европейский. К ним можно, еще, пожалуй, причислить два американских типа: мексиканский и перуанский, погибшие насильственною смертью и не успевшие совершить своего развития. Только народы, составлявшие эти культурно-исторические типы, были положительными деятелями в истории человечества». Далее Данилевский говорит, что существуют народы, которым не суждено «ни положительной, ни отрицательной исторической роли» (например, финские племена) и народы — «бичи божий»: гунны, монголы, турки, которые помогают гибнуть умирающим цивилизациям, а затем «скрываются в прежнее ничтожество». Культура в целом, по Данилевскому, включает четыре вида культурной деятельности: 1) религиозную; 2) собственно культурную, в том числе теоретическое (наука), эстетически-художественное и технически-промышленное отношение к внешнему миру; 3) политическую; 4) общественно-экономическую. Некоторые культурно-исторические типы имеют и развивают только одну основу: еврейская — религиозную, греческая — собственно культурную, римская — политическую. Это представители «одноосновной» культуры. Германо-романская культура относится к двухосновному, политико-культурному типу. В перечне культурно-исторических типов отсутствует Россия и славянский мир. Дело в том, что, по мнению Данилевского, Европа находится в «апогее своего цивилизационного периода», но ее расцвет — предвестник близкого заката. На смену европейской идет славянская цивилизация с самобытными общественно-политическими учреждениями и культурой. В России складывается новый культурно-исторический тип. Оригинальность славянского типа, в первую очередь России, заключается в том, что его культура «четырехосновная». Славянский тип складывается одновременно на религиозной, научной, творческой, политической, экономической общинной базе. Данилевский предложил 5 «законов» развития культурно-исторических типов. Это законы: 1) «сродства языков» как условие самобытности культурно-исторического типа; 2) «политической независимости»; 3) «непередаваемости цивилизации»; 4) «разнообразия и силы составных элементов типа» (здесь учитывается зависимость полноты цивилизации от богатства и разнообразия этнографических особенностей народа); 5) «краткости периодов цивилизации». Каждый культурно-исторический тип проходит несколько стадий развития: а) длительный этнографический период, когда формируется психический облик народа; б) государственный; в) период цивилизации, который сравнительно короток, в его ходе истощаются силы культурно-исторического типа. Поскольку каждый культурно-исторический тип развивается независимо от других, постольку для России попытки перенять европейскую цивилизацию не только не плодотворны, но и вредны, поскольку задерживают естественный ход развития. «Европа — не только нечто нам чуждое, но даже враждебное». Русский народ, по Данилевскому, мягок, покорен, почтителен к властям, «одарен в высшей степени консервативными инстинктами». Поэтому «Россия есть едва ли не единственное государство, которое никогда не имело (и по всей вероятности никогда не будет иметь) политический революции». Данилевский проводит сопоставление различных понятий церкви и ее непогрешимости. «Понятие православное, утверждающее, что церковь есть собрание всех верующих всех времен и всех народов под главенством Иисуса Христа и под водительством Святого Духа, и приписывающее церкви, таким образом понимаемой, непогрешимость. Понятие католическое, сосредоточивающее понятие о церкви в лице папы и потому приписывающее ему непогрешимость. Понятие протестантское, переносящее право толкования Откровения на каждого члена церкви и потому переносящее на каждого эту непогрешимость, конечно, только относительно его же самого, или, что то же самое, совершенно отрицающее непогрешимость где бы то ни было. Наконец, понятие некоторых сект, как, например, квакеров, методистов и так далее, которое можно назвать мистическим, так как оно поставляет непогрешимость в зависимость от непосредственного просветления каждого Духом Святым и признаком такого просветления выставляет собственное сознание каждого, считающего себя вдохновенным или просветленным». Данилевский отводит России и вообще всему славянскому миру особую роль в защите православия. Славяне — народы «богоизбранные». Идея «славянства» должна объединить все народы. Данилевский считает, что после распада Австро-Венгрии возникает всеславянская федерация во главе с Россией со столицей в Царьграде (Константинополе). Характерно, что идеи Данилевского подхватили представители «охранительного» направления (М. Н. Катков, Л. А. Тихомиров, К. П. Победоносцев).
Панслависты в 60-70-х гг. говорили о необходимости политическими и военными средствами ускорить освобождение южных славян и включить их в сферу влияния России. В заключение отметим, что концепция Данилевского неоднократно критиковалась; одним из первых ее подверг острой и аргументированной критике Вл. Соловьев. Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) не писал специальных философских трудов. Но в его творчестве реализовалась одна из характерных особенностей русской литературы — в сочинениях ее классиков (Гоголя, Л. Толстого, Достоевского, Горького и др.) разрабатываются философские проблемы в специфически-практической, ориентированной на жизнь форме. Достоевский и Л. Толстой, будучи одновременно и художниками, и глубокими мыслителями, оказали сильное влияние на русскую и мировую философию. В 1840-х гг. Достоевский был учеником Белинского, активным членом кружка Петрашевского, увлекался французским утопическим социализмом. В духе евангельских заповедей он говорил о свободе, нравственной чистоте, равенстве, был противником крепостного права. За участие в кружке Петрашевского был приговорен к смертной казни, которая в последний момент была заменена каторгой. Последовали 4 года ссылки; в течение 5 лет он был солдатом арестантской роты. Достоевский пережил тяжелый идейный кризис. На каторге он столкнулся с подонками общества, с одной стороны, и людьми, ставшими жертвами социальной несправедливости, с другой. Он ощутил глубокую пропасть между народом и дворянством, пришел к выводу, что высшие слои общества, включая демократическую интеллигенцию, не знают нужд народа, строят умозрительные планы общественных преобразований. Достоевский отрекается от социалистических идеалов. Нужно, чтобы интеллигенция слилась с народом посредством опрощения. В «Дневнике писателя» отмечено: «Мы должны преклоняться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа, преклоняться перед правдой народной». Достоевский объявляет религию исконным миросозерцанием народа, призывает к смирению и покорности. В 60-е гг. Достоевский становится идеологом направления, получившего название почвенничества. В 1861 г. выходит книга «Униженные и оскорбленные», затем — «Записки из Мертвого дома», с 1866 по 1880 г. — основные «философские» романы: «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы». В этих романах Достоевский осудил нигилистическую этику, приписав ей оправдание преступлений ради превратно понятого общего блага, противопоставил ей евангельскую мораль. Достоевский подчеркивал моральное превосходство простых людей над образованными, но оторванными от народа, порочными слоями общества. Роман «Бесы» (1870) написан по следам известного нечаевского дела. Имея в виду авантюристические действия Нечаева, Достоевский изобразил ранние народнические организации как скопище политических демагогов, провокаторов и социальных отщепенцев. Достоевский выступал против атеистов. Социальные пороки он объяснял утратой веры в Бога. Тема критики нигилизма и атеизма, столкновения двух мировоззрений, противопоставления веры и разума продолжается и в романе «Братья Карамазовы» (1880). Достоевский поддерживал идею «почвы», «родственного единения с народом»; он считал, что русский народ имеет две главные черты: необыкновенную способность усваивать духовную суть других наций и сознание своей греховности, жажду лучшей жизни, очищение, подвиг. В своей глубине он носит образ Христа. «Наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение его», а потому быть с народом значит иметь Христа». Терять же связи с ним — значит, становиться атеистом или нигилистом. Без Христа человек стоит за чертой морали. Как идеолог почвенничества Достоевский говорил о негативных последствиях петровских реформ, которые привели к разъединению дворянства и народа. Народ не принял европейскую цивилизацию. Достоевский убежден в том, что «мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, и что наша задача создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятой из народности духа и народных начал». Первым шагом на пути сближения интеллигенции с народом должно стать образование народа, без чего невозможно решение всех назревших вопросов экономической и политической жизни общества. Достоевский писал, что русские представляют собой великую нацию; мы перенесли бесконечные страдания, но не потеряли своего лица: «Все-таки наш народ безмерно выше, благороднее, честнее, наивнее, способнее и полон другой, высочайшей христианской мысли, которую не понимает Европа с ее дохлым католицизмом». Достоевский отмечает противоречивый характер русского национального сознания, в котором уживаются смирение и самомнение, страстность и совестливость. Достоевский считает русский народ самым смиренным народом в мире, и он гордится этим. Он считает русский народ «народом-богоносцем», ему предназначена всечеловеческая миссия — духовное оздоровление Европы и создание новой мировой цивилизации. «Русская душа, гений народа русского, может быть, наиболее способный из всех народов вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви». Русский «коллективизм» и русская «соборность» — великое преимущество русского народа; причем народ — это простонародье, крестьянство, мужики. Но в русском народе есть и другое начало. Сама русская природа, русская земля с ее просторами и равнинами приводит к тому, что русская душа не может жить в узких границах. В русском народе есть склонность к стихийности, страстной и «сладорадостной», к странствию, к нигилизму. Русская душа мало чем дорожит. Достоевский не склонен идеализировать допетровскую Русь; он признает большое значение петербургской, петровской России. Ценит Европу, ее культуру, но решительно отвергает ее «буржуазный», мещанский дух, обличает в ней измену заветам прошлого, осуждает преобладание материализма. Россия находится в более выгодном положении; ее спасает наша «отсталость». После возвращения из ссылки Достоевский не раз проклинал «век пороков и железных дорог», его приводили в изумление европейское торжествующее мещанство, культ денег и вещей, буржуазная свобода. «Что такое "liberie"? Свобода. Какая свобода? Одинаковая свобода всем делать все что угодно в пределах закона. Когда можно делать все что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все что угодно, а тот, с которым делают все что угодно». Достоевский говорит об античеловечности общества. Оно все больше разделяется на тех, кого делают «тряпкой», «клопом», и на «мерзавцев», которые превращают в мерзость жизнь других. Критике подвергается и социализм, Достоевский видит в нем вариант «буржуазности». Социализм идет на смену христианству; он проникнут мессианским пафосом, претендует на право нести благую весть о спасении человечества от всех бедствий и страданий. Для Достоевского в революционном, атеистическом социализме раскрывается антихристово начало, антихристов дух. Социализм желает рационализировать жизнь, подчинить ее коллективному разуму. Для этого необходимо покончить со свободой. Отречься от свободы человека можно соблазнами хлеба земного (а свободное существо предпочитает страдать и нуждаться в хлебе насущном, чем лишиться свободы духа). Если будущее общество будет развиваться по рецептам социализма, оно станет обществом всеобщего деспотизма, в котором человек будет принесен в жертву насильственно навязанного общего принципа. Социализм не только не отменит антагонизма общества и личности, но, наоборот, посредством предельной регламентации еще более его обострит. Социализм призывает к равенству. Но когда общество устремляется к равенству, оно неизбежно должно прийти к деспотизму; стремление к равенству, к равному счастью и равной сытости должно привести к величайшему неравенству, к тираническому господству незначительного меньшинства над большинством. Достоевский выступает против революции. Она ведет к рабству человека, отрицанию свободы духа. Революционная мораль отрицает нравственное значение личности, она допускает обращение с личностью с как материалом, применение каких угодно средств для торжества дела революции. Старец Зосима в «Братьях Карамазовых» говорит: «Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом». Достоевский считает, что все политические системы основываются на убеждении в разумности человека, на возможности рационального регулирования человеческого поведения. Но он считает, что рассудок не является единственным регулятором личности. «Рассудок, господа, есть вещь хорошая, что бесспорно, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной потребности человека, а хотение есть проявление всей жизни, т. е. всей человеческой жизни, и с рассудком, и со всеми почесываниями. И хотя жизнь наша в этом проявлении зачастую выходит дрянцо, но все-таки жизнь, а не одно только извлечение квадратного корня». Достоевский придает большое значение волевому началу («хотению») в поведении человека. Он часто изображает нигилистов разного рода. У одних (Раскольников, Иван Карамазов, Петр Верховенский, Ракитин) сознание подчинено рассудку, с помощью которого оправдывается любой поступок, в том числе зло; у других (Федор Павлович и Дмитрий Карамазовы) на первом месте воля, плотские побуждения, идущие от «звериного начала» от природы. Такой человек становится «диким и злым животным», спущенным с цепи. Обе эти разновидности нигилизма Достоевский осуждает. В конечном счете в поисках гаранта добра, справедливости он обращается к Богу. Через роман «Братья Карамазовы» проходит тема столкновения рационализма и иррационализма, науки и веры, утилитаризма и свободы. В романе ставится вопрос о том, достигает ли наука тех сущностей, которые определяют индивидуальное существование человека. Этот вопрос иначе звучит в форме соотношения законов космоса (макромира) и законов человеческого бытия (микромира). Иван Карамазов говорит: чтобы правильно жить, нужно знать законы жизни, а они недоступны. Человек связан с природой и в то же время противостоит ей. Человек — чужой в этом мире, потому что законы природы и законы человеческого существования не совпадают. Говорят, что в мире есть гармония, но даже если это так, она не искупает страданий одного маленького человека. При любой гармонии целого мать не может простить страданий растерзанного ребенка. А если так, спрашивает Иван Карамазов, то в чем же гармония? Нужна настоящая гармония, не примиряющаяся с индивидуальным страданием человека, исключающая насилие, угнетение, глумление над слабым. Основная тема произведений Достоевского — человек. Он говорит, что человек — не просто одно из явлений природы, а микрокосм как центр бытия, как солнце, вокруг которого все вращается. В этом плане характерно, что действие романов Достоевского обычно разворачивается на фоне города; но город выступает не просто как пассивный фон, в городе коренятся причины трагической судьбы человека. Человек отпал от природы, оторвался от органических корней. В атмосфере туманов Петербурга зарождаются безумные мысли, созревают замыслы преступлений. С обывательской точки зрения герои Достоевского производят впечатление бездельников. Но их внутренний духовный мир, отношения между людьми, по Достоевскому, и есть единственно серьезное «дело». Главное в человеке — свобода. Путь к свободе начинается с крайнего индивидуализма, с уединения, с бунта против внешнего миропорядка. Достоевский показывает раздвоенность человека. Человеческая природа противоречива и иррациональна. У человека есть неискоренимая потребность в иррациональности, в безумной свободе. Человек не обязательно стремится к выгоде; сплошь и рядом он предпочитает страдание. Свобода ставится выше благополучия. Свобода — это не господство разума, она иррациональна и безумна. Безмерная свобода мучает человека, влечет его к гибели, но человек дорожит этой мукой и этой гибелью. Достоевский говорил, что «красота спасет мир», В романе «Бесы» мы читаем: «Если в народе сохраняется идеал красоты, значит, в нем есть потребность здоровья, нормы, а, следовательно, тем самым гарантировано и высшее развитие этого народа». Верховенский говорит: «Без науки можно прожить человечеству, без хлеба, — без одной только красоты невозможно. Вся тайна тут, вся история тут». Достоевский говорит, что народы движутся силой «эстетической», что в этом проявляются «искания Бога». Красота божественна, но она представляется Достоевскому противоречивой. Митя Карамазов говорит: «Красота — это страшная и ужасная вещь. Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог создал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут». «Красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, и поле битвы — сердца людей». Красота раскрывается через человека, но человеку нет покоя и в красоте. Человек достигает истинной свободы, когда освобождается от низших стихий, от власти страстей, перестает быть рабом самого себя и окружающего мира. Истина делает человека свободным, но он должен свободно принять Истину, а не быть насильственно к ней приведен. Достоевский предоставляет человеку свободно идти к Истине; но путь этот лежит через тьму, бездну, трагедию, это путь испытаний, путь добра и зла. Достоевский утверждает, что без свободы, греха и зла мировая гармония не может существовать. Он восстает против всякой принудительной гармонии, будь то католическая или социалистическая. Свобода человека не может происходить от порядка: наоборот, именно свобода должна предшествовать порядку. Существование зла в мире — один из атеистических аргументов против существования Бога. Достоевский говорит, что существование зла — доказательство бытия Божьего. Если бы мир был исключительно добрым и благим, то Бог был бы не нужен, так как мир был бы уже Богом. Бог есть потому, что есть зло; это значит, что Бог есть потому, что есть свобода. Если признаешь человеческую свободу, то признаешь и Бога. Зло необъяснимо без свободы. Но и добро — дитя свободы. Свобода иррациональна, поэтому она может создать и добро и зло. Достоевский исследует тот вариант, когда свобода переходит в своеволие, своеволие ведет к злу, зло — к преступлению, а преступление — к наказанию. Наказание подстерегает человека в самой глубине его души. Человек сам не может примириться с тем, что он не ответственен за причиненное зло и преступления. Недостойно свободному человеку слагать с себя бремя ответственности, возлагать его на внешние условия. Зло связано с личностным началом в человеке. Только личность может творить зло и отвечать за зло. Страдание возвышает человека. Достоевский говорит, что зло должно быть изобличено в своем ничтожестве и привести к искуплению; искупление возвращает человеку свободу. В своих романах Достоевский проводит человека через свободу, зло и искупление. Один из аспектов проблемы свободы — проблема преступления, проблема вседозволенности. Если человек пошел путем свободы, перед ним встает вопрос, существуют ли нравственные границы, на все ли он может дерзнуть. Свобода, переходящая в своеволие, не хочет знать никаких ограничений, никаких святынь. Если нет Бога, если сам человек — Бог, то все дозволено. Но тот, кто в своеволии своем не знает границ своей свободы, теряет свободу и становится одержимым «идеей», которая его порабощает. Вот Раскольников. Он — маньяк, одержимый «идеей», которая его порабощает. Он считает себя принадлежащим к избранным людям, думает, что ему дозволено все, и хочет испытать себя. Может ли он убить отвратительную старуху-процентщицу, которая ничего, кроме зла, не причиняет людям? Оказывается, что это не дозволено. Природа человеческая сотворена по образу и подобию Божьему, и поэтому даже в самом последнем человеке есть безусловное значение. Когда человек убивает другого человека, он убивает и самого себя, перестает быть человеком, теряет свой человеческий образ, его личность начинает разлагаться. Никакая «идея», никакие «возвышенные» цели не могут оправдать преступления по отношению к любому, даже самому последнему из ближних. Человек, мнивший себя великим человеком, человекобогом, переступив границы, низко падает, убеждается, что он не сверхчеловек, а бессильная, низкая тварь. Раскольников сознает свое ничтожество. Испытание пределов своей свободы и своего могущества привело к уничтожению самого себя. Вечный закон: «Не убий!» вступил в силу. Достоевский показывает муки совести в тайных помыслах человека: даже если воля к преступлению не перешла ни в какие действия, человек кается, обличает себя. Совесть человеческая более беспощадна, чем холодный закон государства, она требует от человека большего. Мы губим наших ближних не только тогда, когда убиваем их физически; тайный помысел, направленный к отрицанию ближнего, — тоже убийство. Все мы — убийцы и преступники. Иван Карамазов не убивал отца, но в глубине души желал его смерти. Результатом стали муки совести, доведшие его до безумия. Путь свободы привел человека на путь зла, который раздваивает человека. Достоевский показывает это раздвоение у многих героев своих произведений. Страдание — последствие зла. Но в страдании зло сгорает. Через покаяние душа Раскольникова преображается и переживает нравственное воскресение. Достоевский верит в возможность духовного перерождения личности. Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) считается последней крупной фигурой неославянофильства (хотя некоторые неославянофилы по ряду мотивов открещивались от его идей). Родился он в дворянской семье в селе Кудиново Калужской губернии. После окончания гимназии и лицея учился на медицинском факультете Московского университета. Служил военным лекарем, работал домашним врачом, занимался, литературным трудом, был на дипломатической работе на Ближнем Востоке, работал цензором в Московском цензурном комитете; последние годы жизни провел в Оптиной Пустыни, незадолго до смерти принял тайный постриг. В ранний период творчества Леонтьев в традициях славянофильства идеализировал простой народ, крестьянство, сельскую общину. Он проповедовал самобытное русское направление и русский самобытный идеал культуры. Ему нравились сельские церковки, избы под соломенной крышей, мужики за сохой. Он защищал безграмотность народа, его «варварство» как источник национального своеобразия. Но в последующем эта позиция претерпела значительные изменения. Для Леонтьева стал характерен критический настрой по отношению к действительности. В Европе мещанство победило католичество, аристократию, поэзию старой Европы. Он разочаровался в идеале русской самобытной культуры. «Оригинален наш русский психический строй, между прочим, и тем, что до сих пор, кажется, в истории не было еще народа менее творческого, чем мы». Леонтьев, в чем-то продолжая идеи Данилевского, считал себя его последователем. Он предлагает концепцию трех стадий в развитии народа. Подобно живому организму, народ бывает юным, зрелым и старым. «Все сначала просто, потом сложно, потом вторично упрощается». «Тому же закону подчинены и государственные организмы, и целые культуры мира. И у них очень ясны эти три периода: 1) первичной простоты, 2) цветущей сложности и 3) вторичного смесительного упрощения». На стадии «первоначальной простоты» проходит детство народа, когда набираются силы и закладываются основы социальной и культурной жизни. На второй стадии имеет место многообразное гармоническое творчество. На третьей — народ дряхлеет, клонится к естественному концу. Европа пережила «сложное цветение» в эпоху Возрождения. Такая эпоха предполагает сложное и разнообразное строение общества, неравенство сословий и классов, существование аристократии, великих людей, возвышающихся над массой, гениев и святых. После французской революции XVIII в. Европа вступила в период «вторичного упрощения», что было связано с провозглашением равенства и свободы, развитием мещанства, т. е. буржуазии. Страсть к равенству, демократические движения означают наступление старости, умирание.
Леонтьев говорит, что прогресс есть и на третьей стадии. «В прогресс надо верить, но не как в улучшение непременно, а только как в новое перерождение тягостей жизни, в новые виды страданий и стеснений человеческих. Правильная вера в прогресс должна быть пессимистическая, а не благодушная, все ожидающая какой-то весны. Бессмысленно говорить о царстве права и блага на земле, верить в земной рай. Глупо и стыдно, даже людям, уважающим реализм, верить в такую нереальную вещь, как счастье человечества, даже и приблизительное... Смешно служить такому идеалу, несообразному ни с опытом истории, ни даже со всеми законами и примерами естествознания. Органическая природа живет разнообразием, антагонизмом и борьбой; она в этом антагонизме обретает единство и гармонию, а не в плоском унисоне. Если история есть лишь самое высшее проявление органической жизни на земле, то и тогда разумный реалист не должен быть ни демократом, ни прогрессистом в нынешнем смысле. Нелепо, оставаясь реалистом в геологии, физике, ботанике, внезапно перерождаться, на пороге социологии, в утилитарного мечтателя». Леонтьев выступает против идеи равенства: равенство чуждо природе, в которой идет «по временам жестокая борьба». Фактически Леонтьев везде проводит идею неравенства — биологического, социального, эстетического, морального и религиозного. Он верит, что сам Бог хочет неравенства, контраста, разнообразия. Стремление к равенству, к смешению, к однообразию — враг жизни и прогресса. «Для развития великих и сильных характеров необходимы великие общественные несправедливости». «Миллионы русских людей должны были прожить под давлением трех атмосфер — чиновничьей, помещичьей и церковной, хотя бы для того, чтобы Пушкин мог написать "Онегина", и "Годунова", чтобы построились Кремль и его соборы, чтобы Суворов и Кутузов могли одержать свои национальные победы». Леонтьев выступал за особую мораль: мораль ценностей, а не мораль человеческого блага. Сверхличная ценность выше личного блага. Достижение высших целей оправдывает жертвы и страдания истории. Надо заметить, что идея всеобщего блага была для Леонтьева безнравственной идеей. Он — за мораль силы. У Леонтьева проводится разделение между «любовью к ближнему» и «любовью к дальнему». Первую (любовь к человеку) он защищает, вторую (к человечеству) — высмеивает за надуманность и неправду, за непонимание «непоправимого трагизма жизни». Сама любовь должна быть связана со страхом перед Богом. «Та любовь к людям, которая не сопровождается страхом перед Богом, не зиждется на Нем, — такая любовь не есть чисто христианская». Без страха Божия любовь к людям теряет свой глубокий смысл, легко превращается в сентиментальность. Утверждая так называемый эстетический аморализм, Леонтьев выступает против гуманистической морали. Так, герой романа «В своем краю» Мильнеев рассуждает: «Не в том дело, чтобы не было нарушений закона, чтобы не было страданий, но в том, чтобы страдания были высшего разбора, чтобы нарушение закона происходило не от вялости или грязного подкупа, а от страстных требований лица!» «Что бояться борьбы и зла? Дайте и злу и добру свободно расширить крылья, дайте им простор... Растопчут кого-нибудь в дверях — туда и дорога». Для Леонтьева характерно неверие в человеческий разум, в современную культуру с ее «поэзией изящной безнравственности». Леонтьев высоко оценивал деятельность Петра и Екатерины, поскольку они ориентировались на европейскую культуру, когда она переживала расцвет. А сейчас Европа находится в фазе уравнительного смешения, и ориентация на Европу может быть губительной для России. Современную Россию Леонтьев не любил. «Нынешняя Россия мне ужасно не нравится. Не знаю, стоит ли за нее или на службе ей умирать? Я люблю Россию царя, монахов и попов, Россию красных рубашек и голубых сарафанов, Россию Кремля и проселочных дорог, благодушного деспотизма». Западная Европа, по мнению Леонтьева, переживает старость, а Россия подходит к ней. Глубокие сомнения в русском народе, предчувствие грядущего разложения привели Леонтьева к выводу о том, что «надо подморозить Россию, чтобы она не "гнила"». Нужно мобилизовать все консервативные силы. «Слава Богу, что мы стараемся теперь затормозить хоть немного свою историю, в надежде на то, что можно будет позднее свернуть на вовсе иной путь. И пусть тогда бушующий и гремящий поезд Запада промчится мимо нас к неизбежной бездне социальной анархии». Задача идеологии и государственной власти состоит в том, чтобы по возможности воспрепятствовать старению общества. Но как это сделать? Спасение от третьей стадии Леонтьев видел в развитии «византийских» начал. Что же это такое? «Византизм в государстве значит самодержавие. В религии он значит христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей, от ересей и расколов». Именно из византийского мира Россия заимствовала принципы самодержавия, православия, склонность «к разочарованию во всем земном». Народ нужно держать в повиновении. В этой связи предпочтительно,
|