ГЛАВА III ДЗЕРЖИНЦЫ С УЛИЦЫ КОМИССАРОВСКОЙМилиционер Горбов, выйдя в 1930 году из тюрьмы, объяснил свое заключение критикой «некрасивых поступков» начальника губернской милиции Егорова и секретаря Ленсовета Леонова. Мало ли что, подумалось, ленсоветская работа многообразная, видимо, Леонов был связан по должности и с милицией, — может быть, дал в свое время нагоняй Горбову — вот тот и мстит. После долгих поисков у нас в руках оказался «Трудовой список» Ивана Леонтьевича Леонова. Читаем: родился в 1888 году в Новгородской губернии, русский (в одном из документов написано — по недоразумению(?) — «латыш»). Работал строителем, телеграфистом, садоводом (последнее — сомнительно, скорей всего — конспирировался), строгальщиком по металлу на Балтийском заводе, перед революцией не раз арестовывался, находился на нелегальном положении. В 1917-1918 годах — заместитель председателя Василеостровского Совета. Далее: «Октябрь 1918-1 октября 1919. Петроград. ЧеКа — член коллегии. 1 октября 1919 — декабрь 1920. — Председатель Иваново-Вознесенской ЧеКа. Декабрь 1920 — декабрь 1921. — Начальник Особого отдела и зам. председателя Московской ЧеКа. Декабрь 1921 — март 1927. — Ленинградское ГПУ. Зам. Начальника (выделено нами. — В. К.).16 марта 1927 — секретарь Ленинградского Совета. 2 октября 1929. — Уволен». Так вот, оказывается, на какую важную чекистскую птицу указал Горбов. Леонов конечно же по службе знал уже знакомых нам Егорова и Петржака. В Москве он, разумеется, встречался с Троцким, Дзержинским и другими видными «железными рыцарями», ходил в заместителях у Станислава Мессинга, в интересующее нас время первой «кожаной куртки» Ленинграда. Леонов мог знать Есенина по его приводам на Лубянку («Дело о «Зойкиной квартире», август(?) 1921 г., и др.). Так одна лишь фраза в заявлении участкового надзирателя Горбова привела в ленинградский чекистский штаб, располагавшийся в 1925 году на улице Комиссаровской (бывшей Гороховой) в доме №4. Довольно неожиданный поворот сюжета. Понадобилось познакомиться с Леоновым поближе — таким образом проясняются его служебные и другие связи. С трудом продираемся через старые бумажные залежи — уж очень засекречен и доныне таинственный товарищ. Но мир не без добрых людей. Мало-помалу потайной ларчик открывается. Различные источники помогли дополнить биографию заместителя начальника Ленинградского ГПУ. Дадим несколько важных штрихов к портрету второго человека среди политических карателей в городе на Неве. В партию он вступил в 1914 году. Почему-то освобожден от участия в войне. Служил по классовой совести, награжден именными золотыми часами и почетным чекистским знаком. В начале 20-х годов водил дружбу с Г. Ватнер и другими политиканами, увивавшимися вокруг Троцкого. Когда последнего исключили в 1927 году из ВКП(б), стала закатываться и звезда Леонова. Его тогда пригрел бывший вожак (1919 г.) петроградских чекистов Николай Павлович Комаров, ставший к тому времени секретарем Ленгубисполкома, а с марта 1926 года — его председателем, одновременно являясь главой Ленсовета. Леонов известен в Петрограде как жестокий каратель. За превышение власти ему однажды даже объявили выговор. В 1929 году, когда его единоверцев и приятелей по разбойным делам сажали пачками в тюрьмы, он выжил, перейдя на хозяйственную работу, и даже попробовал выкарабкаться вновь на службу в тайное ведомство (в 1931-1932 гг. в Иркутске), но не удержался. Вероятно, в 1932-м или несколькими годами позже его «пригласили на казнь». На наш взгляд, справедливо. Сохранились секретные когда-то записки Леонова (1925 г.) в профсоюз работников искусств (РАБИС), в Севзапкино и в другие организации с «просьбами» выслать в СОЧ (Секретная оперативная часть) ГПУ, которой он командовал, бланки удостоверений и т.п. «с оперативными целями». Ведомство Леонова присматривало за «Англетером», что подтверждается, к примеру, недавно рассекреченной следующей служебной запиской от 6 октября 1925 года: «Тов. Гальперштейну. Прошу Вашего распоряжения о предоставлении одной комнаты на льготных условиях в гостинице «Англетер» подателю сей записки. [Подпись неразборчива ]». «Просьба» адресована Борису Марковичу Гальперштейну, заместителю заведующего губернским отделом коммунального хозяйства (губоткомхоза). Публикуемый документ подтверждает ту мысль, что Есенина не могли поселить в гостинице «по блату». Уж если всемогущее ГПУ считает необходимым выполнять формальные требования, то никакие знакомцы поэта не могли обойти строгие бюрократические рогатки. О многом мы уже не узнаем никогда, потому что наиболее секретные бумаги сопровождались фельдъегерями ГПУ, знакомившими «своих людей» с соответствующей информацией. Для непосвященных приведем образец «расписки» по каналу фельдъегерской чекистской связи.
«Форма №11 К пакету №___ РАСПИСКА Пакет, адресованный _______ на тов. ______ за №от (учреждения) ______ под сер. «К» для вручения в собственные руки адресата без права передачи и вскрытия другими лицами, доставленный фельдсвязью ОГПУ Принял ________ Должность ______ Доверенность за №___ от числа Примечание: подпись разборчива «____» __________ 192_г. Расписка вручается лицу, дающему пакет, немедленно». Вернемся к Леонову — ключевой, на наш взгляд, фигуре в англетеровской истории. У нас есть возможность «побывать» у него дома с помощью обнаруженной нами домовой книги (1929 г.). В огромном здании по улице Красных зорь, 26/28 проживала ленинградская советско-партийная номенклатура. В 20-й квартире (четыре комнаты, 175 кв. м) располагался Сергей Миронович Киров с женой Марией Львовной Маркус и домработницей Евдокией Ильиничной Агаповой. В 47-й обитал председатель Ленсовета, упомянутый выше Н. П. Комаров. Рядышком, в 45-й, жил травивший Есенина в газетах красный профессор литературы Л.Р. Коган. С именем поэта связано еще несколько проживавших в доме лиц (подробнее о них мы еще поговорим). Среди прочих — И.А. Мессель, брат главного врача «Скорой помощи», Н.В. Балдин, врач той же службы, журналисты Н.И. Шавлюга-Кантор, Татьяна и Клара Елькович (об их брате, главном редакторе вечерней «Красной газеты», будет речь особая). Дом напичкан чекистами, партработниками высокого ранга, чьи фамилии не пустой звук в советской истории Ленинграда. Любопытная деталь: в квартире №151 поселились однофамильцы поэта — Есенины: студент политехникума Федор Степанович и шофер Стефан Михайлович. А вот и «наш» И.Л. Леонов. Квартира №2 (четыре комнаты, 113 кв. м) несколько меньше, чем у Кирова, но тоже солидная. Сердечный покой Ивана Леонтьевича оберегала Геся Соломоновна Самоварова, шифровальщица ГПУ (ох уж эти конспираторы!), пристроившая у себя под боком сестричку, студентку мединститута. Как и положено большому начальнику, Леонов имел прислугу, жившую здесь же Елизавету Осиповну Иванову. Наше «посещение» дома на улице Красных зорь не привело к открытиям, однако, согласитесь, кое-что прояснило и — главное — обозначило новые тропинки исследований. Информацию о «кожаных куртках» 20-х годов добывать очень сложно. Заглянуть бы в их досье, хранящиеся в архиве ФСБ, но там, понятно, свои, жесткие порядки и рассчитывать на распахнутые двери не приходится. Поэтому сбор сведений о «рыцарях революции» идет медленно, окольными зигзагообразными дорожками. Именно таким образом удалось «расколоть» сексота ГПУ Вольфа Иосифовича Эрлиха (1902-1937). Нам в руки попало его студенческое «дело», из которого выяснилось следующее. 7 июня 1902 года раввин Симбирска И. Гальперн записал: «...у провизора Иосифа Лазаревича Эрлих[а] от законной его жены, Анны Моисеевны, родился сын, которому по обряду Моисеева закона дано имя Вольф». Через 28 лет он пропоет свою «Волчью песнь»: Я ли это — И далее: Но когда заря В этом «романтическом» стишке речь, конечно, идет о коммунистической заре и ненавистном автору царском престоле. Метафора «с песьим сердцем» отражает внутреннюю сущность Эрлиха, внешне добродушного, приветливого, открытого, на самом же деле — злобного, скрытного, холодно-циничного. После окончания 2-й симбирской советской школы 2-й степени имени В. И. Ленина (если не ошибаемся, Эрлих учился в здании бывшей гимназии, где совершенствовался в науках будущий вождь пролетариата) он в 1919 году поступил на историко-филологический факультет Казанского университета, где числился до июня 1921 года. Именно числился, потому что сам в одной из анкет указал: «...добровольно служил в 1920-1921 в санчасти Приволжского военного округа». Врет, так как в другой анкете приблизился к правде: «Служба в Красной Армии: работал в качестве секретаря педагогической лаборатории Главн[ого] политич[еского] Управления Просв[ещения] Комитета Тат[арской] республики» (официальное название требует уточнения). И еще дал справку: в 1920 году проходил курс всеобуча в 9-м взводе 1-й роты 1-го пехотного Казанского территориального полка. Как видим, «волк» вилял овечьим хвостом. Если в архиве Управления ФСБ Казани документы Эрлиха сохранились, они дадут о «педагоге» и «санитаре» подлинное представление, мы же не сомневаемся: свою чекистскую службу он начал с первого университетского курса. Фанатик мировой революции, он в1921 году на вопрос анкеты (пункт 29-й): «Какой партии сочувствуете и почему?» — ответил: «РКП. Хотя бы потому, что все попытки переворота (независимо от намерений кого бы то ни было) по неизбежным результатам считаю контрреволюционными». «Личное дело» (сексотское досье) Эрлиха до наших дней, разумеется, прячется (государственная тайна), но часто детали его темной биографии проясняются им самим в стихотворных опусах. Процитируем отрывок еще из одного стишка (поэзии в нем ни на грош, но фактура любопытна): Много слов боевых живет в стране, Даже адрес чекиста указан: Симбирск, Смоленская улица, 3 (местным краеведам рекомендуем поинтересоваться). Человек с такой фамилией (имя другое) известен Ленинграду начала 20-х годов (в его служебном формуляре немало темных строк): осенью 1925 года он исполнял обязанности ответственного дежурного 1-го Дома Советов («Астории»), а должность эта — чекистская, ее до него занимал В. М. Назаров, переведенный комендантом «Англетера». Возможно, перебравшись в северную столицу, Выборнов в июле 1921 года перетащил за собой и своего подопечного. Поначалу в Ленинграде дела Эрлиха складывались не лучшим образом. Здешнее ГПУ приютило его в комнатке (№1) ведомственного дома №12 по Вознесенскому проспекту (это буквально рядом с «Англетером», позже имевшим адрес: проспект Майорова, 10); можно думать, он туда частенько захаживал по чекистской надобности. Промышляя секретами, забросил учебу на литературно-художественном отделении факультета общественных наук Петроградского университета (в 1923 г. его отсюда выгнали за неуспеваемость и участие в сионистских сборищах), предпочитая компанию приятелей (студент-медик Рязанский (псевдоним?), начинающий математик Шостак и др.) и сочинительство «революционных» опусов. Пытался писать стишки для детей («Жил на свете Ванек... Пальцем двинуть не мог» и т.п.), но скоро забросил «педагогическое» рифмотворчество, отдавшись всецело сексотству и «социальной» поэзии, позже выраженной одной строкой в любимом им идеале: «Мой дом — весь мир, отец мой — Ленин...» (от серьезного анализа стихослагательства Эрлиха мы отказываемся, отметив подражание Владимиру Маяковскому и Анатолию Мариенгофу, с потугами на «имажинизм»). Наиболее заметная литературная работа Эрлиха (1936) — сценарий (совместно с Н.Я. Берсеневым) известного фильма «Волочаевские дни». Литератор-воспоминатель Матвей Ройзман писал о нашем «герое»: «Вольф Эрлих был честнейшим, правдивым, скромным юношей. Он романтически влюбился в поэзию Сергея Есенина и обожал его самого. Одна беда — в практической жизни он мало что понимал». Здесь нет ни слова правды, но именно в таком ореоле воспринимали его современники: тихонький, вежливенький, мяконький — из него бы получился неплохой провинциальный артист. Даже в наши недавние дни у «волка» сохранялся овечий «имидж»: на его родине, в Ульяновске, открыли музей его имени (позже тихо прикрыли). В практической жизни Эрлих разбирался великолепно. В 1925 году поднаторевший сексот ГПУ, очевидно, «за особые заслуги» получил квартиру в доме №29/33 по улице Некрасова (Бассейной). В 1930 году сообщал матери: «Сам я живу замечательно. Две комнаты с передней, а я один. Сам к себе в гости хожу. Шик!» (Адрес этого шика: ул. Литераторов, 19, кв. 13.) Что ни говори — ценный кадр ЧК — ГПУ — НКВД. Есенину советская власть не захотела плохонького угла дать, а к таким, как «Вова-Вольф», радела классовой лаской. Пройдя в 1922 году подготовку в радиотелеграфном дивизионе Петроградского военного округа (у него был явно шахматно-математический склад ума), Эрлих время от времени совершал по заданию ГПУ — НКВД путешествия в южные республики СССР, совмещая отдых с обязанностями сексота и «пограничника» (вот еще одна странность его биографии: в 1924 г. он был признан негодным к воинской службе по ст. 125; личная карточка №166 от 14 мая 1924 г.). Споры о том, сфотографирован он однажды в форме пограничника или гэпэушника — пустые, одно не мешало другому. Но пора вернуться в «Англетер». Кажется, никто не обратил внимания, что Вольф Иосифович Эрлих после смерти Есенина не промолвил на эту тему ни словечка в газетах (сказывалась, видимо, психологическая напряженность) и лишь в 1926 году поместил в сборнике воспоминаний о поэте письмо-статейку «Четыре дня», насквозь лживую, написанную конечно же по приказу. Сначала же Эрлиху было не до этой писанины. Он заметал следы, как нам думается, совершенного преступления, курсируя между Ленинградом и Москвой. 16 января 1926 года он сообщил матери: «...живу в Москве с тех пор, как привез сюда Сергея. Нет! На два дня выезжал в Питер». В другом письме (не датировано) припоминал: «Зимой я был несколько раз в Москве, а после смерти Есенина прожил там без малого 2 мес[яца]». Домовая книга точно зафиксировала: вернулся он в Ленинград 19 февраля 1926 года. Управляющий домом №29/33 по улице Некрасова был аккуратным, исполнительным служакой. По его записям мы узнаем, когда Эрлих впервые приехал в Петроград, каков номер его трудовой книжки, по какой статье он освобождался от воинской повинности, куда выезжал в 1925-1926 годах — вплоть до прибытия к нему в гости в июне 1926 года матери, Анны Моисеевны, и сестры Мирры (р. 1906), учащейся Екатеринославского музыкального техникума. Интересны для нас в записи управдома и соседи Эрлиха по его квартире (№8) и дому. Например, в 3-й квартире проживал Л. Я. Голубчик (р. 1903), уроженец Минской губернии, студент факультета общественных наук ЛГУ (не бывший ли однокашник Эрлиха?), арестованный ГПУ в июне 1924 года за нелегальную сионистскую деятельность (согласно справке архива ФСБ, освобожден в августе 1925-го). В 29-й квартире обитал еще один «голубчик» — П.Н. Голубь (р. 1896), военный журналист-политуправленец, сотрудничавший в местной «Красной газете»; в 31-й жил 3.И. Шапиро (р. 1893) — известная «чекистская» фамилия (требуются уточнения). На Эрлихе во многом замыкалась скованная вокруг покойного поэта гэпэушная цепь. Ему-де посвящена элегия «До свиданья, друг мой, до свиданья...», к нему вились нити последних печальных церемоний. Одну из таких ниточек в клубке лжи и лицемерия удалось распутать. Эрлих оформлял «Свидетельство о смерти» Есенина в загсе Московско-Нарвского района. Оно теперь известно. Документ подписала заведующая столом загса Клавдия Николаевна Трифонова, хотя не имела права этого делать, так как «Англетер» территориально примыкал не к Московско-Нарвскому, а к Центральному району (соответствующие списки 184 проспектов, улиц, переулков нам известны). Найдены и другие доказательства подтасовки «Свидетельства о смерти» Есенина. 28 декабря 1925 года дежурный по Ленинградской губернской милиции (ЛГМ) Петр Викентьевич Купец (р. 1890) записал в «Сводке о происшествиях...»: «На территории 2-го отделения милиции (выделено нами; это отделение относилось к Центральному району. — В. К.),в гостинице «Интернационал», покончил жизнь самоубийством, через повешение, гражданин Десенин Сергей, 30 лет. Труп направлен в больницу им. профессора Нечаева». Литовец Купец, бывший чертежник и член Чебоксарского уездного исполкома, вряд ли когда слышал о замечательном русском поэте и конечно же исказил его фамилию. Ему, два года назад прибывшему в Петроград, была глубокого безразлична трагедия русской культуры. На том же пожелтевшем листке в углу размашистая резолюция какого-то начальника: «К делу. 31.12.25» — и его форсистая закорючка. Бывший в тот день ответственным дежурным заведующий общей канцелярией административного отдела Ленгубисполкома (АОЛГИ) Алексеев даже подписи своей не оставил, очевидно посчитав случившееся рядовым скучным эпизодом. Так в историю были вписаны первые официальные лживые строки о гибели Есенина. Попутно еще один аргумент, что Эрлих, оформляя «Свидетельство о смерти» поэта, действовал незаконно: контрольно-финансовую ревизию «Англетера» обычно проводил инспектор 24-го участка Центрального, но никак не Московско-Нарвского района. Так что заведующая столом загса К. Н. Трифонова совершила несомненный подлог, и к ее личности будет нелишне приглядеться. В Московско-Нарвском районе тон задавали сторонники Г. Е. Зиновьева; в райкоме партии, во многих учреждениях сидели его клевреты. В период политической драки сталинистов и зиновьевцев на XIV съезде РКП (б) наиболее серьезные стычки между их последователями происходили именно в Московско-Нарвском районе Ленинграда. Причем дискуссия в прямом смысле доходила до рукопашной, даже с применением оружия. Московско-Нарвским райкомом партии руководил воинствующий троцкист Д. А. Саркис. Он организовывал конспиративные «вечера спайки» своих сторонников, полулегальные кружки, куда «чужаки» не допускались. Один показательный пример: в конце декабря 1925 года на 3-й ленинградской табачной фабрике состоялось собрание представителей рабочей районной инициативной группы последователей линии Сталина на XIV съезде РКП (б). Антизиновьевское собрание возглавлял С.А. Туровский. Ворвавшиеся в помещение «оппозиционеры» под предводительством бывшего эсера Баранова разогнали митинговавших товарищей, а Туровского «избили рукояткой револьвера». 5 января 1926 года бюро Московско-Нарвского райкома партии обсудило инцидент и осудило... Туровского. Противники зиновьевцев-экстремистов даже требовали выдачи оружия — такая острая схватка происходила, к примеру, на заводе «Красный путиловец» (факты из книги В. М. Иванова «Из истории борьбы партии против «левой» оппозиции...»). Теперь понятно, почему Эрлих, обожавший Троцкого и Зиновьева и полностью разделявший их взгляды, получил «Свидетельство о смерти» Есенина в загсе не Центрального района, а Московско-Нарвского. Тут были свои. Прослежены тесные контакты сексота Эрлиха с лже-понятыми при подписании милицейского протокола, с «назначенными» им есенинскими «гостями» 5-го номера «Англетера», с журналистами, сочинявшими мифы о самоубийстве поэта, — везде он — вкрадчивый, осторожный, а на поверку — лживый, мстительный. Недавно обнаружилась еще одна его косвенная, но крайне важная связь. Помните Ивана Леонтьевича Леонова, начальника Секретно-оперативной части (СОЧ) Ленинградского ГПУ, заместителя Мессинга, главы тайного ведомства? Именно к Леонову привел эрлиховский сексотский след. Правда, зацепка не прямая и не слишком эффектная, но для дальнейших поисков перспективная. Дело в следующем. В архивных бумагах ленинградской цензуры сохранился следующий документ: «Секретно П[олномочное] П[редставительство ] ОГПУ просит срочно сообщить, — выдавалось ли разрешение 23 июля 1922 г. за №2290 на издание воззвания «Голос с Востока»; если «да», то кем и кому. За нач[альника] Петро[градского] г[осударственного] п[олитического] о[тделения] Секретарь С [екретно]-O[перативной] Ч[асти] (Никольский) Не будем вдаваться в содержание документа, обратим внимание на секретаря СОЧ Никольского. Он служил непосредственным рабочим помощником И. Л. Леонова. Теперь процитируем другой документ. «РЕКОМЕНДАЦИЯ Знаю В. И. Эрлих [а] с [19]20 года и рекомендую его в качестве члена ВКП (б), неся полную ответственность за его деятельность. Чл[ен] ВКП (б) с [19]20 г, Не нужно быть специалистом-графологом, чтобы увидеть совершенно одинаковые подписи-автографы на двух документах, между которыми пролегло почти десять лет. М. Никольский к тому времени уже снял кожаную куртку и щеголял в обычном штатском платье (работал в Василеостровском отделении Госбанка), но, видно, свое чекистское казанское прошлое и своего подопечного Эрлиха не забыл, свидетельствуя о его давней большевистской закалке. В настоящее время отпали все сомнения относительно тайного промысла Эрлиха (полагаем, пора обнародовать его чекистское досье). Он и сам не раз прозрачно намекал на собственные конспиративные занятия в своих нередко автобиографических стихах: его «лирический герой» находит вдохновение «...в шапках ГПУ», любуется спецуниформой: «Мы наглухо кожанки застегнем», славит «ремесло шпиона» и т.п. В его сочинениях предстает зоологический ненавистник старой России, ее культуры. «Плешивый поэт и плешивая муза», — говорит он о Некрасове, ерничает над Фетом: «...Боже! Счастливец! Он может писать...», издевается над чувством родины: «...даже полевая мышь в азарте Патриотическом сменила имя». Его излюбленные темы: мировая революция, расстрелы, кровь... В некоторых рифмованных опусах Эрлиха, на наш взгляд, просматривается контур образа Есенина, как правило лишенный авторской симпатии. В стихотворении «Между прочим» (1931), где рисуется кабак и обязательный «сморщенный на хлебе огурец», привлекают настораживающие многозначительные строки (мы их выделим): Где пьют актеры — внешность побогаче: И бродит запах — потный, скользкий, теплый. Но входит день. Он прост, как теорема, Если помнить, что в 5-м номере «Англетера» не был обнаружен привезенный Есениным из-за границы пиджак (очевидно, окровавленный, он остался в пыточной, где истязали поэта), если читать процитированные строфы как полемику с «Москвой кабацкой», боль и тревогу которой Эрлих совсем не принял и не почувствовал, его «осиновый кол» выглядит не таким уж метафорическим. Еще откровеннее и зловеще эрлиховская аллегория «Шпион с Марса» (1928). Ее легко угадываемый и далеко не лирический герой подслушивает в соседнем помещении какую-то словесную перепалку, сопровождающуюся дракой («гром и звоны»), и далее исповедуется: Но, когда последний человечий Так ли картинно входил Эрлих в камеру, где был замучен Есенин, неизвестно, но, согласитесь, стишок наводит на размышления... Еще один поворот сюжета с Эрлихом. Выше мы говорили, что он оформлял «Свидетельство о смерти» поэта. Но при этом не ответили на возможный упрек наших оппонентов: не имеет принципиального значения, где он получил «Свидетельство», важнее, что оно написано на основании медицинского заключения судмедэксперта Александра Григорьевича Гиляревского (1855-1931). Такой довод — глубочайшее заблуждение, в котором десятки лет пребывали есениноведы. Сегодня со стопроцентной уверенностью можно сказать: Гиляревский не производил судмедэкспертизу тела поэта в Обуховской больнице. Элементарное сравнение обнаруженных нами подлинных актов (протоколов) вскрытия тел покойников доктором (1 января 1926 — 26 сентября 1928 г., 4 книги) по стилю, стандарту, нумерации, почерку и т.д. доказывает ложь состряпанного кем-то «есенинского» акта. ...Чего только не писали в последние годы о Гиляревском: де, он причастен к утаиванию правды о смерти Фрунзе, что в свои пятьдесят пять лет он, бывший дворянин, выпускник Санкт-петербургской военно-медицинской академии, пошел в прислужники ГПУ; на разные лады комментировался известный «есенинский» акт экспертизы, строились различные гипотезы... В архивные же святцы не заглядывали (это стоит много времени, нервов, а по нынешним временам и средств). Оказалось: к загадочной кончине Фрунзе Гиляревский никак не причастен, родился он не в 1870 году (эта дата мелькала в печати), а 27 августа 1855 года, и ко дню гибели Есенина ему уже было семьдесят с лишним лет (умер в 1931-м). Говорить о его сотрудничестве с ведомством Дзержинского нет ни малейших оснований; подброшенная кем-то в архив «справка» — сплошная липа, а досужие толки о ней, с точки зрения историков судмедэкспертизы, — непрофессиональны и даже вульгарны. Престарелому доктору было уже трудновато вести медицинскую канцелярию, многие акты оформляли его помощники (он даже не всегда их подписывал; конечно же первые экземпляры, направлявшиеся по назначению, имели его автограф — ныне почерк врача известен). Все обнаруженные документы выполнены по существовавшим тогда строгим стандартам: имеют порядковый номер, дату, непременный номер отношения милиции, соответствующий номер протокола и т.д. Поддельный, «московский», акт — хранящаяся в столичном архиве фальшивка. «АКТ 1925 г., 29 декабря, в покойницкой Обуховской б-цы было произведено вскрытие трупа гр-на Сергея Александровича Есенина, причем найдено: Покойному 30 лет, труп правильно развит, удовлетворительного питания, — общий фон покровов бледный, глаза закрыты, зрачки равномерно расширены; отверстия носа свободны; рот сжат; кончик языка ущемлен между зубами; живот ровный; половые органы — в норме; заднепроходное отверстие чисто; нижние конечности темнофиолетового цвета, на голенях в коже заметны тёмнокрасные точечные кровоизлияния. На середине лба, над переносьем, — вдавленная борозда длиною около 4 сант. и шириною 1 1/2 сант., под левым глазом — небольшая поверхностная ссадина; на шее над гортанью — красная борозда, идущая слева вверх и теряющаяся около ушной раковины спереди; справа борозда идет немного вверх к затылочной области, где и теряется; ширина борозды с гусиное перо; в нижней трети правого плеча имеется кожная рана с ровными краями длиною 4 сант.; в нижней трети левого предплечья имеется одна рана, идущая в горизонтальном направлении и 3 раны в вертикальном направлении, эти раны около 3-х сант. каждая с ровными краями [неразборчиво]... не проникают толщу кожи. Других знаков повреждений не обнаружено. Кости черепа целы, под кожным лоскутом на месте вдавленной борозды в лобной области имеется небольшой кровоподтек. Мозговые оболочки напряжены; твердая оболочка мутноватая; мозг весит 1920 грамм; сосуды основания мозга в норме; в боковых желудочках небольшое количество прозрачной жидкости; вещество мозга на разрезах блестит, на разрезах быстро выступают кровяные точки. Положение брюшных органов правильное, брюшина гладкая, блестящая, в полости около 10 к. с. [кубических сантиметров] красноватой прозрачной жидкости; петли кишек красноватого цвета. Хрящи гортани целы. Кончик языка прикушен, в пищеводе следы пищевой смеси; в гортани и трохее — пенистая слизь, слизистая их розоватого цвета. Легкие лежат в грудной клетке свободно. Сердце с кулак покойного, в полостях его — жидкая кровь; на наружной оболочке сзади — значительное количество точечных кровоподтеков; клапаны и отверстия в норме; на внутренней поверхности аорты — несколько сероватых бляшек; на легочной плевре значительное количество точечных кровоподтеков; легкие пушисты, всюду проходимы для воздуха, с разрезов соскабливается значительное пузырчатой кровянистой жидкости. В желудке около 300 к. с. полужидкой пищевой смеси, издающей не резкий запах вина; слизистая его красноватого цвета. Капсула селезенки морщинистая. Печень тёмнокрасного цвета. Капсула ее гладкая, край закруглен. Почки тёмнокрасного цвета. Капсулы снимаются легко, рисунок на разрезе сохранен. В почечном канале ничего особенного. Суд. мед. эксперт Гиляревский.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ На основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфиксии, произведенной сдавливанием дыхательных путей через повешение. Вдавление на лбу могло произойти от давления при повешении. Темнофиолетовый цвет нижних конечностей, точечные на них кровоподтеки указывают на то, что покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время. Раны на верхних конечностях могли быть нанесены самим покойным, и как поверхностные, влияния насмерть не имели. Суд. мед. эксперт В приведенной «дезе» отсутствуют необходимые официальные атрибуты (номер отношения милиции и т.д.), однако эта полуграмотная (с профессиональной точки зрения) бумажка не один год серьезно обсуждалась в печати. Теперь сопоставьте подделку с подлинным актом Гиляревского на подобную грустную тему:
Во 2-е отд. Л. Г. Милиции 7/1 1926 г., 7 дня января, судебно-медицинской эксперт Гиляревский, в следствии отношения 2-го отд. ЛГМ от 7 января за №3982, в секционной зале больницы в память 25-го Октября производил судебно-медицинское освидетельствование мертвого тела гр. Витенберга Виктора, доставленного дворником дома №5 по Демидову пер., где Витенберг был найден повесившимся. А. Наружный осмотр 1) Труп раздет; 2) возраст по наружному виду — 50 лет; 3) роста среднего, телосложения умеренного, питания также; 4) общий цвет конечных покровов мертвенно-бледный, на спине и ягодицах сплошные фиолетовые пятна, такие же пятна на нижних конечностях; 5) трупное окоченение выражено в верхних и нижних конечностях и жевательных мышцах — значительно; 6) волосы на голове русые с небольшой проседью, длиною до 10 сант., такого же цвета усы и небольшая бородка; 7) глаза полуоткрыты, зрачки равномерно расширены, роговицы тусклые, признак лярше явственно выражен, соединительная век с точечными красными пятнами розового цвета; 8) губы синеватого цвета, рот полуоткрыт, язык между зубами...» Не будем утомлять читателей подробностями. «Наружный осмотр» включает 14 пунктов. «Внутренний осмотр»-11. Затем следуют подписи Гиляревского и понятых (Симоненко и Субботин). Вероятно, Николай Родионович Симоненко являлся помощником врача. Далее идет «мнение» судмедэксперта: «На основании данных наружного осмотра и вскрытия трупа заключено, что смерть Витенберга последовала от асфиксии (задушения) путем прекращения доступа воздуха в воздухоносные пути чрез сдавливание шеи веревкой, на что указывает присутствие на трупе странгулационной борозды, имеющей прижизненный характер (см. п. 14), равно как обнаруженное при вскрытии полнокровие внутренних органов (в п. 17, 18, 19), характерное для смерти от задушения. Положение найденного по данным дознания трупа, а также отсутствие знаков борьбы на трупе дают основание заключить, что в данном случае было самоубийство чрез самоповешение, найденное при вскрытии. Найденное при вскрытии вдавление мозга (п. 26) представляет последствие старого воспалительного абсцесса (нарыв) и прямого отношения к смерти не имело. Суд. мед. эксперт Гиляревский». Сравнение безграмотного сочинения «московского» акта (с точки зрения принятого тогда стандарта) с документом на подобную тему, написанным Гиляревским (прошло всего 10 дней), убедительно доказывает: попавшая в поле зрения есениноведов фальшивка (кем и когда подброшенная?) не выдерживает критики. Терминология, стиль, форма «дезы» заставляют думать: Гиляревский не имел к ней никакого отношения. Судьба вдовы судмедэксперта, Веры Дмитриевны Гиляревской (р. 1871), дочери русского адмирала Д. 3. Головачева и дворянки Л. Е. Гессен, косвенно подтверждает, что у ее беспартийного мужа отношения с советской властью были отнюдь не соглашательско-доверительными. 21 марта 1933 года Веру Дмитриевну, работавшую перед тем машинисткой в университете, как «социально чуждый элемент», постановлением Особого совещания при народном комиссаре внутренних дел СССР выслали в Воронеж. Дальнейшая ее судьба неизвестна. В ее следственном деле (№23/170, следователь Ленинградского УНКВД А. Повассер, бригадир Линде) привлекают два момента. Составлявший справку-донос участковый инспектор (подпись неразборчива) 2-го отделения милиции писал о «подопечной»: «Политически развита, поведение на дому: ведет себя скрытно, ни с кем не разговаривает...» Может, В. Д. Гиляревской было известно об использовании фамилии мужа в грязном деле. Есть слабая надежда получить ответ на этот вопрос в ее письмах (если они сохранились) к родственникам, эмигрировавшим в Италию и Францию (на допросе она говорила о переписке и даже называла адреса). Среди ее корреспондентов — племянник, князь Багратион-Мухранский Георгий Александрович (обосновался в Париже), с именами кровных потомков которого ныне связаны шумные толки о восстановлении в России монархии. Согласитесь, неожиданный поворот есенинского сюжета. Продолжим медицинский аспект темы. Позвольте, будут защищаться последователи версии самоубийства поэта, ведь фамилия Гиляревского стоит на «Свидетельстве о смерти», а оно выдавалось родственникам усопшего, которые могли навести у врача какие-либо справки — и тогда... Утверждаем: Гиляревский даже не подозревал об использовании своего имени во всей этой кощунственной акции. Заметьте, в газетах конца 1925 — начала 1926 года и много позже фамилия судмедэксперта в связи с «делом Есенина» совсем не упоминается. Он так и умер, не ведая о покушении на свою репутацию. В заключение настоящей главы попытаемся окончательно смутить скептиков. Родственники Есенина не знали даже фамилии Гиляревского, так как получили неточную копию уже упоминавшегося фальшивого «Свидетельства о смерти» поэта, а всего лишь следующий документ: «СПРАВКА Московско-Нарвский стол записей актов гражданского состояния удостоверяет, что в хранящейся при архиве регистрационной книге Московско-Нарвского района за 1925 год в статье под №1120 записан акт о смерти 28 числа декабря месяца 1925 г. гражданина Есенина Сергея, 30 л. Причина смерти: самоубийство, самоповешение. Выдано на предмет представления во все учреждения. Заведующий столом К. Трифонова. Ссылка на судмедэксперта Гиляревского, бывшая в оригинале «Свидетельства...», исчезла, возникла «филькина грамота», увы, не смутившая близких почившего поэта. Именно эту подметную «грамотку» получила Зинаида Райх-Мейерхольд, прибывшая тогда с мужем-режиссером в Ленинград. По чьему-то наущению опять взяла грех на душу Клавдия Николаевна Трифонова (ее адрес в 1925 г.: ул. Веры Слуцкой, 86). Эрлих, получив поддельную справку, вновь укатил в Москву (данные домовой книги) — докладывать кому-то затаившемуся об успешно проведенной операции по зачистке кровавых следов. Сергея Есенина плотно окружали если не
|
