Филадельфийская история» — фильм

 

Киноверсия «Филадельфийской истории» была осуществлена в 1939–1940 году. А премьера пьесы прошла в 1938 году, и я уже описала, как она была продана Майеру.

Майер тогда сказал, что я могу пригласить Джимми Стюарта. Я пригласила Кэри Гранта. Он выбрал себе роль

Декстера Хевена, Джимми Стюарту досталась роль репортера. Рут Хасси играла жену репортера, — в театре эту роль исполняла Ширли Бут. Роль младшей сестры была поручена Вирджинии Уейдлер. Роль брата в киносценарий не попала. Сценарий написал Дональд Огден Стюарт. Снимать должен был Джордж Кьюкор.

Все это делалось на «Метро-Голдвин-Майер» (МГМ) при исключительно благоприятных условиях. Костюмы Адриана, замечательные декорации, музыка и все другое. Сценарист Дон Стюарт сумел сохранить искрометный юмор и все достоинства пьесы. Мы получали величайшее наслаждение от работы, как это всегда было на картинах, снимавшихся Джорджем. Кто только не навещал нас. Приезжал, кстати, и Ноэль Коуард. Он остался понаблюдать, как идут съемки одной из ключевых сцен с участием Джимми Стюарта, а после окончания эпизода рассыпался в комплиментах Джимми, от которых тот буквально разомлел. Ноэль всегда был щедр на похвалу.

Джордж много помогал и Джимми, и Кэри. И конечно, здорово поддерживал меня. Он был чудесным режиссером, а материал идеально соответствовал его стилю. Какое блаженство было работать над действительно хорошей комедией. Мы все были включены в номинации, Джимми получил премию.

 

«Женщина года»

 

Как я уже рассказывала, идея и сюжет принадлежали Гарсону Кэнину, его брату Майку Кэнину и Рингу Ларднеру-младшему, которые и воплотили их в сценарий. Гарсон показал мне вариант о семидесяти страницах, и я позвонила Джо Манкевичу (в Калифорнию), который был продюсером на «Филадельфийской истории» на МГМ. Не согласится ли он прочесть текст? Главные роли предназначены для Спенсера Трейси и меня. Снимать будет Джордж Стивенс. Джо пообещал прочесть и позвонить мне. Прочел. Похвалил.

Сказал также, что и студия проявила интерес. Я сообщила, что вылетаю в Калифорнию.

Позвонила моему другу Джорджу Кьюкору, и он сказал, что я могу остановиться в его доме. Гарсон и Майк были уже в Лос-Анджелесе.

Ребята — Ринг и Майк — дали мне «форд». Он поджидал меня в подъездной аллее. Приятно получить машину и не платить за нее.

Позже вдруг стал вызывать сомнение финал картины.

Я всегда считала Спенсера Трейси чудесным актером, но, когда Гарсон стал сомневаться в том, сумеет ли Спенсер Трейси по-настоящему блеснуть в своей роли, я ответила: «Ну, не знаю, меня куда больше занимает вопрос, блеснем ли мы в паре. Мы такие разные».

Гарсон также сказал, что, когда он сообщил Спенсеру Трейси о сценарии, который прямо-таки создан для него и Кэтрин Хепберн, Спенсер произнес такую фразу: «О, неужто… Вы и вправду считаете, что мы сумеем блеснуть в паре? Мы… такие… разные».

Конечно, я ничего не помню. Помню только о своих мечтаниях: как безупречен будет Спенс в любой роли и как замечательно сыграем мы с ним вместе. Кажется, Гарсон все-таки прав. С годами память ослабевает, и на нее нельзя теперь положиться.

Еще одно замечание о С.Т.: «Как я могу сниматься в картине с женщиной, у которой грязь под ногтями и которая не поймешь какого пола, всегда в брюках ходит?»

Потом он посмотрел «Филадельфийскую историю» и изменил свое мнение.

Правда ли, ложь ли — кто знает?

 

«Ребро Адама»

 

Сценарий «Ребра Адама» написали Гарсон Кэнин и Рут Гордон. Прямо-таки идеальный материал для С.Т. и меня — адвокатов по сценарию. Фильм имел громадный успех и был волнующим событием, поскольку в нем дебютировала в кино Джуди Холлидей. Джуди здорово сыграла в пьесе Гарсона «Рожденный вчера». Естественно, когда «Коламбия» купила права на экранизацию, Джуди надеялась, что ей дадут возможность сыграть в картине, но глава «Коламбии» — Гарри Кон — считал, что эту роль должна играть кинозвезда. Джуди была дружна со Спенсером, Джорджем Кьюкором, мной и, конечно, супругами Кэнин. Всем нам казалось, что эта роль просто создана для Джуди. Мы — Гарсон ия — отправились на Восток, чтобы попытаться выбить для Джуди крошечную роль в нашем фильме для того, чтобы Гарри Кон увидел, на что она способна и как здорово она смотрится. Хотите верьте, хотите нет, но Джуди упорно отказывалась снять маленький эпизод. Считала, что это скорей отбросит ее назад, чем продвинет вперед. Гарсон и я настаивали и в конце концов убедили ее — гримом, костюмом, — что эпизод хоть и крохотный, но замечательный. При этом я — неизменно спиной к камере, ее лицо — неизменно в кадре, крупным планом.

Наконец она согласилась, и, конечно, это полностью окупилось. Мы отослали ролик с отснятой сценой Гарри Кону. Он пришел в восторг и подписал с нею договор. Она была на седьмом небе. Немудрено! Она была уникальна — талантливая необыкновенно.

Я только что разговаривала с Гарсоном — он сказал, что мысль помочь Джуди получить роль в «Ребре Адама» целиком и полностью принадлежала мне: я считала, что она справится отлично. И я, слава Богу, оказалась права.

 

«Африканская королева»

 

В 1950 году я находилась на гастролях с пьесой «Как вам это понравится». Мы играли в Лос-Анджелесе. Я жила на Саммит-драйв в доме Ирэн Майер Селзник. Ее дворецким был Фарр, его жена Ида выполняла обязанности служанки. Оба — просто ангелы. Еще Эмили — повар. Она была темпераментной женщиной, и мы каждый день не менее получаса беседовали с ней о различных блюдах и кулинарном искусстве. Она действительно замечательно готовила. Суп ли, десерт ли — все восхитительно. Я блаженствовала — люблю покушать.

Однажды Сэм Шпигель прислал мне книгу Форестера. Я прочла. Какая история! Просто восторг. Мы встретились — Джон Хьюстон и я. Сэм Шпигель купил права на экранизацию. Они не могли никак решить, кого взять на мужскую роль. Сначала Джону казалось, что нужен настоящий кокни. Но когда они вспомнили о Хамфри Богарте, стало ясно, что нет никого, кто мог бы соперничать с ним — ни по характеру, ни по внешности. По сценарию он был канадцем. Можете представить себе кого-нибудь еще в этой роли? Он был само совершенство.

Я уже написала книгу об «Африканской королеве». В сущности, книга эта была о Джоне Хьюстоне — за и против. Он был поразительным человеком с даром прозрения. И озарения те были потрясающи — это он посоветовал мне выстраивать характер моей Рози, взяв за образец Элеонору Рузвельт, навещавшую раненых солдат в госпиталях, — всегда с улыбкой на лице. Он видел, что Рози у меня выходит слишком серьезной, а сцены получаются какими-то натужными из-за того, что я все время напускаю на себя строгость, поджимая губы. Ведь моя Рози — сестра священника, значит, мое отношение ко всему должно быть пронизано чувством надежды. А на лице отражаться светом улыбки! Это было озарение. Короче говоря, он точно подсказал мне, как надо играть роль.

Я слышала от моих лондонских знакомых — Майкла Бентхолла и Бобби Хелпманна, — что есть некто, кому можно заказать костюмы, — Дорис Лэнгли Мур. Она была хозяйкой Музея костюма. Джон рекомендовал мне кого-то еще, но я рассказала ему о Дорис — ОЗАРЕНИЕ, — и решение было принято безо всяких возражений.

Мы встретились с ней. Она меня просто очаровала, к тому же у нее был обширнейший выбор верхней и нижней одежды. Она выросла в Африке, и то, что она согласилась сотрудничать с нами, было для меня настоящей удачей. Она сказала, что ткани, которые мы собирались использовать, должны быть теплопроводными, то есть чтобы в них актеры не страдали от чрезмерного потовыделения, кроме того, ткани должны были обладать способностью отталкивать пыль, грязь и влагу.

Так мы впервые встретились — она, Хьюстон и я. Ему понравились образцы легкого нижнего белья. Я перемерила все белье, все сорочки и пришла в ужас: а вдруг он захочет, чтобы в картине я снималась в одной прямой сорочке?

Я то и дело спрашивала про сценарий — но его все не было и не было. Джон улетел в Африку с Питером Фиртелем, который помогал ему в работе над сценарием. У меня было дурное предчувствие, однако Боги, работавший с Джоном Хьюстоном раньше, сказал:

— Не тревожься. Таков метод его работы.

— Но почему?! — воскликнула я.

— Вот увидишь — он прекрасно сделает.

Я доверилась Боги.

Боги получил премию. Какие еще могут быть вопросы?

 

«Летний сезон»

 

«Летний сезон» — картина, поставленная по мотивам пьесы «Пора кукушки» Артура Лоренца. Мне позвонили и сказали, что снимать ее будет Дэвид Лин. Не соглашусь ли я… Можно не продолжать.

Естественно, мне приятно будет сыграть в любом фильме режиссера Дэвида Лина.

Итак, я дала свое согласие. Съемки намечали провести в Венеции. И Констанс Колье, моя подружка, и Филлис Уилбурн, ее секретарша, собирались поехать вместе со мной. Спенсеру предстояли съемки во французских Альпах в фильме «Гора», так что все складывалось как нельзя удачно. Он был занят — я была занята.

Мы приехали в Венецию и сразу — в «Гранд-отель». Там нужно было купить костюмы. На том же острове, где располагалась студия — Мурано, — я нашла дом. При нем имелись теннисный корт и бассейн. Я подумала: «Боже, как здорово!» Мы поселились там. Но нас ждало полное разочарование. Бедные Констанс и Филлис были напрочь лишены всех тех удобств, без которых они не могли обходиться в Венеции. Постели все без исключения хранили следы бывших постояльцев. Лестница была крутой, узкой, вместо перил — слабо натянутые веревки. Поскольку Констанс была близорукой и ходила несколько неуверенно, это пугало ее. Пройти по лестнице быстро было невозможно.

Констанс и Филлис знали буквально всех там, где появлялись, и вообще привыкли к открытому образу жизни. Когда же я привезла их на этот странный остров, они оказались отрезанными — образно говоря — от всякой жизни вообще. Нужно было быть абсолютно непрактичным человеком, чтобы поселиться в таком отдалении от Венеции. Не знаю, как я могла так опростоволоситься. Как бы там ни было, спустя двадцать четыре часа я быстро нашла пристанище, столь же замечательное, сколь гнусным было наше первое.

Квартира находилась на Большом канале, почти против Гритти. Она была роскошно меблирована, на двух уровнях, три спальни, три ванные комнаты. Комнаты находились на третьем и четвертом этажах, кроме того, имелся красивый садик на берегу реки и замечательный обслуживающий персонал: повар, дворецкий, служанка. В нашем распоряжении была своя собственная гондола.

Дэвид жил в Гритти — работал над сценарием. Он выбросил из него все, за исключением основной линии — судьбы безумно одинокой секретарши, которая встречает наконец Россано Брацци, а потом отпускает его в Соединенные Штаты. Это была история некой секретарши, которая проводит свой отпуск в Венеции. Пьеса Артура Лоренца под пером Дэвида Лина и его друга, сценариста Бейтса, превратилась в киносценарий. Я не помню, кто получил авторский гонорар, но Дэвид постоянно вмешивался в содержание и отбрасывал все, что не интересовало ЕГО, так что этот фильм скорее можно назвать «Дэвид в Венеции». История человека, не очень-то разбирающегося в знаменитых на весь мир достопримечательностях, но всей душой воспринимающего красоту и атмосферу этого замечательного города, в котором он проводит три недели своего отпуска, и история его любви, а потом отъезд на поезде.

История эта была рассказана с подкупающей простотой — на улицах, на площади Сан-Марко. Мы снимали в узких — всего в два-три метра шириной — улочках. Время, когда в них заглядывало солнце, исчислялось минутами. Роль была эмоционально насыщенной, и, скажу честно, мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы сыграть так, как того хотел Дэвид. Но эта работа доставила мне истинное наслаждение. Бесподобной была и выбранная им музыка.

Работать с Дэвидом было одно удовольствие. Это был очень основательный, простой и искренний человек. Он рассказал историю — кусочек понятной нам жизни. Во всех ее нюансах. Он запечатлел то, что видел внутренним зрением его ум. Это совершенно необыкновенный дар. Мне казалось, что Дэвид прямо-таки пропитан Венецией. Она была — его. У него дар истинного фотографа, а его мыслям была присуща описательность: снятые им кадры рассказывают историю. Дэвид обладал способностью к сверхсосредоточенности. Это производило на меня очень глубокое впечатление, к тому же он принадлежал к когорте тех наиболее интересных режиссеров, с которыми я когда-либо работала. Прежде чем начать работать в паре с Ноэлем Коуардом в качестве сорежиссера на картине «Кавалькада», он много лет проработал монтажером. Он выжимал из каждого актера некое определенное искомое, чтобы сложить все это найденное, получить то, что он изначально видел своим внутренним зрением. Поэтому фильмы Дэвида Лина отличаются невероятной цельностью. Он рисует их, а они — его.

Разве я не везучая, что мне удалось сняться у него?

Для Дэвида не существовало определенных трудностей. Ноэль Уиллман работал у него в «Докторе Живаго». Предстояло отснять кадр с кавалерийскими офицерами числом примерно в три сотни, которые проезжают верхами по полю. Дэвид глядел на поле, просто молча и сосредоточенно наблюдая.

Наконец обернулся к ассистенту: «Скучно… Мне кажется, надо, чтобы это было поле красных маков. Мы засадим все поле красными маками. Отошлите кавалерию домой. Позвоните тому парню на углу, что за гостиницей…» Операция заняла у них три дня. Появилось маковое поле. Это было невероятно зрелищно.

Поистине сумасшедшим был поиск красных бокалов для картины «Летний сезон». Наконец ему раздобыли хрустальные кубки шести чуть отличных друг от друга тонов, благодаря чему он добился-таки того, что задумал.

Но когда ставилась последняя точка, этот человек испытывал истинно глубокое удовлетворение, ибо он сделал для дела все, что мог. Совершенство — вот то, к чему всегда стремился Дэвид.

 

«Долгое путешествие дня в ночи»

 

Это было замечательное событие моей жизни: режиссер Сидней Ламет, в главной мужской роли — Ральф Ричардсон, двух моих сыновей играли Джейсон Робардс и Дин Стоквелл. Блестяще написанная пьеса, характер моей героини, матери, был настолько драматически насыщен, что давал возможность сыграть эту роль на одном дыхании. Мы репетировали в течение трех недель в большом зале на Второй авеню, причем разучивали роли настолько тщательно, что, когда приступили к съемкам в старом доме на Сити-Айленд, были в состоянии делать большие эпизоды. Ничего не могло быть лучше этой роли. Знание О’Нилом человеческой психологии и его анализ отношений супружеской четы были воистину достойны восхищения. Мне оставалось лишь сконцентрироваться на роли и читать строки. Я чувствовала, что полностью могу довериться тексту. Какой опыт! Мне никогда его не забыть.

Отсняв картину, мы организовали своеобразную вечеринку — очень скромную: обед и маленький оркестрик. Через несколько минут после начала ко мне подошел Ричардсон — я сидела и разговаривала с его женой, Мю Форбс. Он пригласил меня танцевать.

— Ральф, — смутилась я, — я столько лет не танцевала.

— Ничего, ничего, — сказала его жена, — потанцуй с ним.

И вот Ральф и я закружились в вальсе. Когда музыка смолкла, Ральф остановился, отступил на полшага назад и, не снимая с моих плеч рук, мягким голосом, в котором слышалось удивление, сказал:

— Видит Бог — вы безумно привлекательная женщина!

 

«Лев зимой»

 

Спенсер умер 10 июня 1967 года. В шестидесятые годы у меня было совсем мало работы. После его кончины, в Калифорнии, я вместе с Филлис Уилбурн, ныне моей секретаршей, отправилась в Эдгартаун на «Виноградник Марты» навестить семью Кэнинов — Гэра и Рут. Они жили в Эдгартауне в гостинице. Там же поселились и мы. Нам было очень приятно встретиться, и мы много разъезжали по разным местам, посещая чудесные пляжи и маленькие городки.

Однажды я получила по почте сценарий «Лев зимой» — Джеймса Голдмана. Прочла. Он показался мне очаровательным. Потом прочла Филлис. Ей он тоже очень понравился. Я согласилась участвовать в картине. Роль короля предназначалась Питеру О’Тулу. Он захотел, чтобы картину снимал некто Энтони Харви, очень авторитетный лондонский режиссер. Предполагалось, что продюсером будет Джозеф Левин. Съемки намечалось провести на юге Франции. Костюмы должна была шить в Лондоне Мэгги Ферс.

Питер приехал повидаться со мной и показать короткий ролик, отснятый Тони Харви, — «Голландец». Это была превосходно сделанная работа, и я согласилась работать с ним.

Мы репетировали в Лондоне на Хеймаркет с Тони Хопкинсом, Джоном Каслом и Найджелом Терри, то есть с моими — по фильму — тремя сыновьями. Роль короля французского исполнял Тимоти Далтон.

Жили мы в маленькой гостинице на юге Франции, а снимали в аббатстве Монмажур. Фонвьей — так называлась деревня. Восхитительное место. Очаровательный маленький отель с очень приличной кухней.

Поблизости находились несколько антикварных магазинчиков, теперь все они представлены в моем нью-йоркском доме.

Питер жил в другом городке. На натурные съемки мы ездили верхом в Монмажур. Это было очень интересное аббатство — частично разрушенное, где кое-что мы перестроили, — с красивым парком и несколькими хорошими просторными комнатами. В подвале — кельи.

Я устроила себе костюмерную на верхнем этаже аббатства — совсем близко от парка. Все остальные разместились у бывшего парадного входа, который находился внизу у подножия холма. Местность там вообще была холмистая. Я чувствовала себя счастливой.

Как всегда, нам было весело. У нас с Питером на двоих был один гример. Однажды я очень долго ждала его. Наконец, не выдержав, спустилась вниз, чтобы разыскать его. Он накладывал грим Питеру, которому предстояло работать в кадре после меня.

— Что, черт возьми, происходит?! — воскликнула я. — Он должен гримировать меня. Мне же сниматься в следующем кадре. — Одной рукой я взяла гримера за пиджак, другой подхватила его ящичек. Дала Питеру хороший щелчок по голове, и мы поднялись по холму в мою костюмерную. Когда я была готова, мы начали снимать сцену в подвале, и тут вошел не кто иной, как Питер. Его голова была вся забинтована, он передвигался на костылях и что-то мычал. Можете себе представить, как мы смеялись.

В фильме была замечательная сцена с ладьей, направляющейся к берегу. Волна на Роне была очень высокой. Мы репетировали эту сцену всю вторую половину дня, а к следующему утру пирс, где нам предстояло сойти на берег, оказался затопленным. Мы устремились вниз по реке при сильнейшем ветре. Я была в своих роскошных одеждах.

Взглянув на одного из оруженосцев, облаченного в латы, я сказала: «Надеюсь, вы только понарошку закованы в этот металлолом? А то ведь, если мы перевернемся, вы пойдете ко дну. Сама-то я вмиг могу сбросить с себя весь этот роскошный наряд. А потом прыгну в воду подальше и голой поплыву к берегу». Он был удивлен. Я не виню его. Все это было восхитительно, и кадр в фильме вышел замечательный.

Чтобы отснять заключительные сцены, мы побывали в нескольких городах, в том числе в Тарасконе. Потом я рассталась с труппой и отправилась на самый юг Франции сниматься в «Безумной из Шайо», режиссером которой был Брайан Форбс. Тони Харви заболел гепатитом и угодил в больницу. Недолечившись, он вышел раньше срока и закончил-таки картину. Надо сказать, что роль у него получилась просто блестящая. Необыкновенно талантливый человек.

 

«Рустер Когберн»

 

Джон Уэйн — герой тридцатых и сороковых годов и большей части пятидесятых. Пока на экран не выползли «ужастики». Пока, в шестидесятые, герой-мужчина не сполз вниз — к слабости и недопониманию. Пока женщины не начали бросать свою невинность в сточную канаву. При полнейшем безразличии к истине, каковой все-таки присуща патетичность. И родилась однополость. Волосы стали длинными, гордость — с гулькин нос. И мы перешли к антигероям и антигероиням.

Джона Уэйна эта мутная волна не смыла. Он был на гребне даже в семидесятые. Высокий, как дерево, всегда в лучах солнца, независимо от того, каков угол освещения.

С головы до пят он весь как литой монолит. Крупная голова. Широко поставленные голубые глаза. Песочного цвета волосы. Грубая кожа — мелко-мелко расчерченная жизнью, весельем и характером, а не увяданием, не гниением. Нос в меру — не крупный и не маленький. Здоровые зубы. Лицо, светящееся юмором. Хорошим юмором, я бы добавила, и остроумием. Опасный, когда его выведут из себя. Плечи широкие — очень. Грудь массивно-объемная — очень. Когда я прислонялась к нему (а это я старалась проделывать как можно чаще: признаюсь — меня прельщают такие невинные удовольствия), то испытывала трепет. Это было все равно что прислониться к могучему дереву. Руки у него большие-пребольшие. Видя их, я как бы совершенно переставала чувствовать свои собственные, тоже большие. Хорошие ноги. Никакого выступа сзади. Настоящее мужское тело.

И фундамент этого дивного творения — пара маленьких нежных ступней, несущих его мощный торс, словно перышко. Легких в поступи. Пружинистых. Танцующих. Великолепные ступни!

Очень наблюдательный. Очень знающий. Умевший слушать. Сосредоточиваться. Быстрый остроумный взгляд. Отзывчивый на смех, насмешку. Всегда готовый дать достойный ответ. Никогда не тушевался. Веселый. Неистовый. Взрывной. Не гнушавшийся потворствовать собственным слабостям. Жесткий. Обаятельный. Знал об этом. Использовал это. Пренебрегал этим. Ошеломляюще точен. Почти ничего не упускал в жизни.

Он был всегда на месте и вовремя. Всегда досконально знал сцену. Всегда имел свои соображения относительно того, как надо делать. Требователен к режиссеру, не выполнившему свое домашнее задание. Тактичен к своим коллегам-актерам. Очень раздражительный со всякой бездарью. И никогда не скрывавший причины такой своей раздражительности.

По своим политическим пристрастиям он реакционер. Вырабатывал свое мнение, исходя исключительно из своего личного опыта. Появился в кинобизнесе в окружении себе подобных. Самородков. Трудяг. Гордецов. Людей из той породы, что колесят по стране, устремляясь в неизвестное. Людей, которые стремились жить и умирать, следуя своим законам. Джек Форд — именно он первым ввел Уэйна в мир кино — был из той же самой породы. Страшно независимый. По складу своего характера они, видимо, не терпят и не понимают людей робких и зависимых. Тащи свой собственный воз без сторонней помощи — таков их лозунг. Иногда в меня закрадывается сомнение, сознают ли они, что их воз привязан к очень мощной машине. Такие не нуждаются в защите, да и не хотят ее. Абсолютная личная ответственность. Они несут ее как хрупкое блюдо, берут ее на себя. Жизнь нанесла Уэйну несколько жестоких ударов. Он был способен выдержать их и доказал это. Он не страдал отсутствием самодисциплины. Любил ходить сам по себе. Бегать. Танцевать. Скакать. Гулять. Продираться сквозь тернии жизни. Он все это проделывал. «Бога ради, не жалейте меня».

Обладая всеми перечисленными качествами, он с исключительным благородством и уважением относился к тем, кто, как ему казалось, в значительной мере способствовал его успеху. К своим поклонникам. Был щепетилен в своих ответах на письма. С пониманием относился к прессе, позволяя ее представителям приходить прямо на съемочную площадку. Прост в своей реакции на похвалу и восхищение. Очень любил получать всякого рода награды — премии. Простой человек. Ничего такого, что напоминало бы об усложненном Я-Я-Я, каковое, кажется, терзает меня и других (пусть они останутся безыменными), когда они вступают в соперничество из-за приза, вручаемого за лучшее исполнение роли. Я часто задаюсь вопросом:, не потому ли мы бываем столь грубы, что и вправду считаем, будто достойны награды за каждую сыгранную нами роль? И не это ли сеет в душу семя досады? Так вот он, повторяю, был простой и славный человек. Деликатный с теми, кто обрушивался на него в неистовом энтузиазме. Простой в радостном восторге от своего личностного успеха. Сродни Боги. Он действительно высоко ценил похвалу, расточаемую в его адрес. Чудесный, мальчишеский, наивный, раскрепощенный дух.

Как актер, он обладал необычайным даром. Был одарен поразительной естественностью. Той, что развивают в себе киноактеры, ставшие таковыми по воле судьбы. Таким даром обладал Гари Купер. Раскрепощенностью. Способностью думать и чувствовать. Кажется, он был готов вобрать в себя камеру. Ему было присуще утонченное умение думать, а также выражать и ласкать камеру — публику. Безо всякого видимого усилия. Это таинство, доступное только им. С годами эти истинные киноактеры, по-видимому, вырабатывают технику, сравнимую с техникой хорошо вышколенного театрального актера. Они, похоже, достигают той же цели, двигаясь к ней с противоположного конца. Одному необходимо разучиваться, другому — учиться. Абсолютная органичность. Поэтому публика не чувствует, а только всего лишь наблюдает со стороны, то есть по-настоящему переживает то, что происходит на сцене. Лицедейство не кажется лицедейством. Уэйн обладал чудесным даром природного темпа. Сдержанного жеста. Внезапного игрового хода. Попробуйте сыграть с ним что-нибудь ни разу не репетированное. Он перехватывает подачу, мчится и бросает — свободно, хитро и весело, отчего радостно обоим. Насколько мощна его личность, настолько же мощен и его актерский потенциал. Он очень-очень хороший актер в самом высоком смысле слова. Этого у него не отнять.

Покупая хлопчатобумажную рубашку, вы хотите приобрести именно хлопчатобумажную рубашку. Не нейлоновую, которая хоть и стирается легко, зато не пропускает воздух. Не рубашку из быстро сохнущей ткани — гладить не обязательно, а приходится. Так вот, вам нужна просто хлопчатобумажная. Из хорошего обычного ноского хлопка. Не синтетическая. Так и с Джоном Уэйном. Он был моим партнером. Как вы понимаете — мне это нравилось.

 

— Джон Уэйн умер.

— Кто? Джон Уэйн? Герой?

— Да.

— Значит, Джон Уэйн умер. «Дилижанс». «Рустер Когберн». Настоящий мужчина. Герцог.

— Он умер.

— Это ужасно.

— Да, ужасно.

— Но он незаменим.

— Да, незаменим.

— Но как он мог?

— Мог что?

— Умереть.

— То есть не из числа ли он тех?

— Тех каких?

— Вечно живых.

— Да… да… Именно так, думаю… Где-то там наверху…

 

«У Золотого озера»

 

Этот сценарий был чисто театральным. Я приехала в Уилмингтон, штат Делавер, чтобы просмотреть его вместе с Ноэлем Уиллманом. (Он поставил несколько пьес с моим участием, например «Сущность гравитации».) Главные герои, которым лет по пятьдесят, слишком сосредоточены на своем возрасте и начинающемся старении. Это была хорошая пьеса. В то время, когда я пыталась пробить пьесу в кино, ее открыла для себя и Джейн Фонда; она пришла к выводу, что это поистине великолепная находка: ведь ее отец, Генри Фонда, может сыграть роль отца, сама она — роль дочери, а я — матери. Я согласилась. И она все устроила. Снимал картину Марк Райделл.

Натурные съемки — на Сквэм-Лейк, Нью-Гэмпшир. Хэнк — в одном доме Мида, я — в доме матери Мида. А киноаппаратура — в еще одном доме Мида, в лесу. И все рядом с озером. Дома были все очень красивые. Находясь рядом с водой, я смогла каждый день купаться, что и делала утром и вечером. Это такое прекрасное занятие. Еще в детстве меня загоняли каждое утро под холодный душ. Я до сих пор купаюсь — и зимой и летом. В Фенвике я иду по заснеженному лугу, мои ступни мерзнут, бедные. Но я вхожу в воду. И погружаюсь с головой. Делаю один гребок, другой, плыву, потом выныриваю. Наверх по лесенке.

Как бы там ни было, проект этот был замечательный, и реализовывать его было одно удовольствие. Джейн и Хэнк плели сложную вязь взаимоотношений отца и дочери, им надлежало как-то разрешить их. Амбициозный отец и амбициозная дочь разрешают свои проблемы с помощью амбициозного друга. Всем нам было хорошо. Эпизоды было приятно играть. Джейн нравилось, когда я наблюдала сцены, в которых она играла вместе со своим отцом. Почему, я так и не поняла.

Дом, в котором я жила, стоял на самой высокой точке в округе, и я часто видела, как Генри Фонда совершает свой ежевечерний моцион вдоль ограды моей усадьбы. И у меня невольно возникал вопрос, о чем он думает. Он хорошо рисовал. Мне не доводилось видеть, чтобы он хоть раз вышел на прогулку в пляжном костюме: он был всегда подчеркнуто строго одет. Походка — размеренная, взгляд — сосредоточенный: казалось, мыслями он где-то очень-очень далеко. Генри Фонда был не очень общительным человеком. У меня никогда не было ощущения, что я его хоть сколько-нибудь знаю. Он никогда не был расположен к разговору, да и я тоже.

Странная это вещь — играть с кем-нибудь некое действо. Поневоле устанавливаются некие незримые связи с партнером. Потом съемки заканчиваются. Возможно, вы уже никогда больше не встретитесь с этим человеком. Но люди, особенно те, кто пишут статьи и книги, спрашивают: «Каким (или какой) он (она) был (была)?» А я не знаю. Я действительно не знаю их или чего-либо о них. Интересно, так ли и у других актеров? Мой отец всегда советовал во взаимоотношениях с коллегами по работе ограничиваться формальными связями. Должна сказать, что я следовала его совету. Но, оглядываясь в прошлое, я спрашиваю себя, действительно ли я похожа на него. Не очень-то склонного к скоропалительной дружбе.

Если вы член большой семьи, всегда найдется, с кем поиграть в гольф, теннис, с кем сходить на прогулку или в кино. Никогда нет нужды «искать компании», так сказать.

В начале съемок я подарила Хэнку старую шляпу Спенса. Он был большим поклонником Спенсера, и я полагала, что это доставит ему удовольствие. Позже, в конце съемок, он подарил мне рисунок, на котором были изображены три шляпы — шляпа Спенсера посередине. Это было так трогательно. Мне было очень приятно, что он сподобился проявить такое усердие. Потом я обнаружила, что рисунок наводит на меня грусть — ведь Спенсера уже нет и Хэнка тоже нет. Поэтому я подарила рисунок Эрнесту Томпсону, написавшему сценарий «У Золотого озера». Это был его первый большой успех.

В сценарии глубоко исследовались взаимоотношения между мужем и женой, действительно любящими друг друга. Хэнк и я были в нужном — зрелом — возрасте, поэтому нам не нужно было «играть» старость. Она наваливается на человека неожиданно. Внезапно вы чувствуете, что ваша весна ушла. Ваша весна в смысле подвижности. Теперь — старушкой — вы не вскакиваете со стула. Вы «поднимаетесь». То есть совершаете абсолютно иное действие. Генри утратил весну чуточку больше, чем я в то время, когда мы делали картину, и мы очень легко пришли к взаимопониманию. Чудесный партнер — очень истинный — очень органичный. Он глубоко трогал меня в сцене гибели. По большому счету это вообще не было «игрой». Я несказанно рада, что его удостоили премии. Думаю, ему было очень приятно. За свою профессиональную карьеру он сделал несколько поистине чудесных работ.

Его дочь Джейн тоже была отменно хороша. Нам с ней нравилось играть вместе. Однажды на съемке Джейн нужно было прыгнуть с вышки в воду, исполнив заднее сальто. Я давила ей на психику, говоря: «Если не можешь, я сделаю это за тебя. Это один из моих коронных номеров». Можете быть уверены — она сделала это сама.

Картина имела успех.