Владимир Николаевич Лавриненко 3 страница

Благотворительность приучает бедняка к подаяниям, которые расслабляют его.

Ожидая от вас милостыни, он перестаёт работать а когда подачки прекращаются, он становится вором или убийцей. Со всех сторон я слышу голоса, требующие покончить с нищенством, но в то же время делается всё, чтобы его поощрять.

Вы хотите, чтобы в вашей спальне не было мух? Не рассыпайте повсюду привлекающий их сахар. Вы хотите, чтобы во Франции не было нищих? Не раздавайте милостыню и, прежде всего, закройте ваши дома призрения.

Человек, который родился в нищете и видит, что он лишён этих опасных вспомоществований, употребит всю свою изворотливость и использует все качества, которыми его одарила Природа, чтобы избавиться от обстоятельств, в которых началась его жизнь. И он больше не будет вам докучать. Безжалостно разрушайте, сравнивайте с землёй эти омерзительные дома, в которых вы размещаете плоды бедняцкого распутства эти ужасающие клоаки, из которых ежедневно извергается в общество отвратительный рой новых созданий, надеющихся только на ваш кошелёк. Я спрашиваю: какой смысл столь тщательно охранять подобных субъектов? Неужели кто-либо опасается, что во Франции сократится население? Ах, не бойтесь, пожалуйста! Одним из главнейших пороков нации является перенаселение, и ещё хуже, когда такое изобилие почитается за богатство государства. Это чрезмерное количество людей подобно паразитирующим ветвям, которые живут за счёт ствола и, в конечном итоге, его истощают. Вспомните: каждый раз, когда в государтве, вне зависимости от его политического устройства, население превосходит определённые размеры - общество чахнет. Внимательно взгляните на Францию, и вы убедитесь в этом.

Что из этого выйдет? - Совершенно ясно. Китайцы, куда более мудрые, чем мы, старательно избегают бремени перенаселения. Никаких приютов для позорных плодов разврата: их не берегут, а покидают, как остатки от пищеварительного процесса. В Китае и понятия не имеют о домах призрения. Там все работают, там все счастливы, ничто не истощает энергии бедняка каждый там может сказать, как Нерон: Что такое бедняк?

ЭЖЕНИ, (госпоже де Сент-Анж.) - Милая подруга, мой отец рассуждает точно так же, как господин Дольмансе: в жизни он никому не сделал добра, и он не перестаёт измываться над моей матерью за то, что она тратит деньги на такие дела. Она состоит в Материнском обществе и в Филантропическом клубе. Трудно назвать ассоциацию, к которой бы она не принадлежала! Отец заставил её бросить все эти глупости, угрожая, что, если она к ним возвратится, он посадит её на самый скромный пансион.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Нет ничего смешнее и в то же время опаснее, Эжени, чем все эти общества: именно им, бесплатным школам и благотворительным организациям мы обязаны ужасным беспорядком, в котором мы теперь живём.

Никогда не давай милостыню, моя дорогая, умоляю тебя.

ЭЖЕНИ. - На этот счёт можете не волноваться, мой отец уже давно потребовал от меня того же. Благотворительность не настолько искушает меня, чтобы нарушить его приказ... веление моего сердца и твои желания.

ДОЛЬМАНСЕ. - Не будем разбазаривать на других ту долю добрых чувств, которой наделила нас Природа. Что для меня невзгоды, одолевающие других?

Разве мне не хватает своих, чтобы изводить себя ещё и чужими? Пусть чувства разгораются только для наших наслаждений! Будем чувствительны ко всему, что им способствует, и абсолютно холодны - к остальному. Такого рода экономия чувств и здравомысленное отношение приводит к некоторой жестокости, которая порой не лишена прелести. Но оказывается невозможным всегда делать зло, и лишённые этого удовольствия мы, по крайней мере, можем компенсировать его крупицей мелкой, но пикантной порочности никогда не делать добра.

ЭЖЕНИ. - О, Боже! Как воспламеняют меня ваши наставления! Я думаю, что скорее погибну, чем позволю заставить себя совершить добрый поступок!

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - А если бы предоставился случай совершить дурной, была ли бы ты готова к этому?

ЭЖЕНИ. - Остановись, искусительница я не отвечу, пока ты не закончишь моё воспитание. Мне кажется, что следуя вашим наставлениям, Дольмансе, нет абсолютно никакого различия, добро делаешь или зло. Ведь только своему вкусу, своему темпераменту надо следовать, не так ли?

ДОЛЬМАНСЕ. - О, не сомневайтесь в этом, Эжени. Слова: порок и добродетель несут весьма ограниченный смысл. Нет ни одного действия, каким бы странным оно ни могло показаться, которое поистине преступно и ни одного, которое можно назвать истинно добродетельным. Всё зависит от наших обычаев и климата, в котором мы живём. То, что считается преступлением здесь, нередко является добродетелью в нескольких сот льё отсюда, а добродетели на другой стороне Земли вполне могли бы стать преступлениями на нашей. Нет ужаса, который где-то не был бы освящён, и нет добродетели, которая не была бы проклята. Когда лишь географические различия определяют, какое действие должно вызывать одобрение или порицание, то как ничтожно мало должны нас волновать эти смехотворные и легкомысленные чувства наоборот, мы обязаны надёжно вооружиться против них и бесстрашно предпочесть им презрение людей, если только действия, которые на нас его навлекают, доставляют нам хоть малейшее наслаждение.

ЭЖЕНИ. - Однако мне кажется, что есть поступки такие опасные и порочные, что их повсюду считают преступлением.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ни одного, любовь моя, ни единого: ни воровство, ни кровосмешение, ни убийство, ни даже убийство родителей.

ЭЖЕНИ. - Как! Эти ужасы где-то оправдываются?

ДОЛЬМАНСЕ. - В одних странах они уважаются, награждаются, рассматриваются как образцы поведения, тогда как в других краях человечность, милосердие, доброжелательность, целомудрие - словом, все наши добродетели воспринимаются как нечто чудовищное.

ЭЖЕНИ. - Вы должны мне всё это объяснить, Я прошу вас кратко проанализировать каждое из этих преступлений, но, пожалуйста, прежде всего изложите мне ваше мнение о распутстве девушек, а потом об изменах замужних женщин.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Тогда слушай внимательно, Эжени. Право же, это сущий абсурд, когда сразу после того, как девочку отнимают от груди, она обязана превратиться в жертву родительской воли, чтобы оставаться таковой до самой смерти. В наш век, озабоченный правами человека и всяческими свободами, девушки не должны считаться рабынями своих семей, когда ясно, что родительская власть над ними весьма иллюзорна. Испросим же совета у Природы по этому поводу, и пусть послужат нам примером животные, чьи законы находятся в полном согласии с ней. Разве родительские обязанности у зверей распространяются сверх удовлетворения главных физических потребностей детёнышей? Разве каждый зверь не располагает той же свободой, теми же правами, какими пользуются его родители? Заботятся ли о зверёныше его родители, едва он научится ходить и самостоятельно кормиться? Да и сам детёныш - считает ли он себя обязанным тем, кто дал ему жизнь? Нет, конечно.

Но по какому праву на человеческих детей накладываются иные обязанности? И что, кроме отцовской жадности и честолюбия, лежит в основе этих обязанностей? Итак, я спрашиваю: справедливо ли юную девушку, начинающую чувствовать и размышлять, подвергать таким ограничениям? Не предрассудок ли самолично куёт эти цепи? Есть ли что-нибудь нелепее, чем девушка пятнадцати-шестнадцати лет, вынужденная подавлять желания, которые сжигают её? Она должна дожидаться в худших, чем адские, мучениях, пока родителям, виновным в её несчастной юности, вздумается принести в жертву и её зрелые годы - отдать дочь против её воли нелюбимому или ненавистному супругу, руководствуясь своим вероломным корыстолюбием?

О, нет! Нет, Эжени, эти путы очень быстро исчезают. Девушка, достигшая сознательного возраста, должна быть отделена от родителей, и после получения образования необходимо, чтобы в пятнадцать лет она стала сама распоряжаться своей судьбой и стала бы такой, какой бы ей захотелось. Падёт ли она в объятия порока? Да какая разница! Разве услуги, которые оказывает юная девушка, соглашаясь принести счастье всякому, кто к ней обратится, не в тысячу раз важнее тех услуг, которые она предоставит лишь супругу, изолировав себя от прочих? Призвание женщины - быть распутницей, как сука, как волчица: она должна принадлежать всем, кто её захочет. Очевидно, что связывать женщину абсурдными путами уединённого брака значит оскорблять её природное предназначение.

Будем надеяться, что глаза у людей откроются, и, обеспечив свободу каждой личности, они не забудут о судьбе несчастных девушек. Но если их, к великому сожалению, обойдут вниманием, то пусть они сами восстанут против обычаев и предрассудков и пусть разорвут цепи, которыми их желают поработить, и тогда они восторжествуют над расхожим мнением. Люди, умудрённые свободой, поймут, что эти девушки восстали против беззакония и что, в глазах свободного человека, уступить зову Природы не есть преступление и может представляться таковым только человеку порабощённому.

Посему, исходите из законности этих принципов, Эжени, избавляйтесь от кандалов чего бы вам это ни стоило презирайте внушения слабоумной матери, которой вы законно обязаны лишь ненавистью и омерзением. Если же ваш развратник-папаша захочет вас, то - в добрый час: пусть он насладится вами, но не позволяйте затуманивать себе голову - сбрасывайте хомут, который он может захотеть надеть на вас. Уйма девушек поступала так со своими отцами.

Ебитесь, одним словом. Ебитесь! Именно для этого вы произведены на свет. Нет никаких границ вашим удовольствиям, кроме тех, что ставят ваши желания и силы. Не важно, где, когда и с кем - в любое время, в любом месте и любой мужчина должен служить вашему сладострастию. Воздержание невозможная добродетель, и за него Природа, ущемлённая в своих правах, тотчас наказывает нас бесчисленными невзгодами.

Пока же законы остаются такими, как сейчас, будем осмотрительными. Нас принуждает к этому крикливое общественное мнение. Но в уединении и в тишине мы возместим убытки, наносимые жестоким целомудрием, которое мы должны проявлять на людях.

Юной девушке следует завести надёжную подругу. Свободная, светская, та должна тайно приобщать её к миру наслаждений. За неимением подружки девушка должна ухитриться соблазнить окружающих её стражей. Пусть она умолит их проституировать её и посулит им все деньги, которые они смогут выручить, продавая её. Или сами стражи могут послужить ей, или женщины, которых мы зовём сводницами, найдут ей тех, кто утолит желания юницы. Она должна пускать пыль в глаза всем вокруг неё: братьям, кузенам, друзьям, родителям - пусть она отдаётся всем, если это требуется, чтобы скрыть своё поведение. Пусть она даже поступится своими вкусами и симпатиями интрига, которая ей не по душе и которую она заведёт только из дипломатических соображений, приведёт её вскоре к желаемой. И вот она, наконец, при деле.

Но ни в коем случае она не должна возвращаться к предрассудкам детства:

угрозы, увещания, долг, добродетель, религия, советы - всё это она обязана похерить, она должна отбросить и упорно презирать всё, что способно поработить её, словом, всё, что мешает ей идти путём бесстыдства.

Не что иное, как сумасбродство наших родителей предрекает несчастия на стезе разврата. Шипы есть везде, но там, где обитает порок, выше шипов расцветают розы. На грязных тропинках добродетели Природа не позволяет цвести улыбкам.

Единственное препятствие, которое вызывает страх на пути порока - это общественное мнение. Но найдётся ли пылкая девушка, которая, чуть поразмыслив, не возвысится над этим презренным мнением? Удовольствия, получаемые от уважения, Эжени, - это лишь духовные удовольствия, доступные только некоторым натурам. А от ебли удовольствие получают все его чары вскоре сводят на нет то навязчивое, но иллюзорное презрение, которое исходит от общественного мнения, когда над ним насмехаются. Однако здравомыслящие женщины так издеваются над ним, что даже извлекают из этого дополнительное наслаждение. Ебитесь же, Эжени, ебитесь, мой ангел! Ваше тело - ваше и только ваше и в целом мире лишь вам одной принадлежит право наслаждаться им, как вы пожелаете.

Воспользуйтесь самым счастливым временем своей жизни: так кратки, увы, эти золотые дни наших блаженств. Если нам повезёт и мы успеем насладиться ими, дивные воспоминания утешат нас в старости и позабавят. Но если мы упустим наши возможности, горькие сожаления, страшные раскаяния будут раздирать нас и присоединятся к мукам старости, и слёзы и тернии ускорят наше приближение к могиле... Но разве вы настолько безумны, чтобы верить в бессмертие?

Только благодаря ебле, моя дорогая, вы останетесь в памяти людей. Лукрецию скоро забыли, а вот Теодора и Мессалина остались самой сладкой и самой частой темой для беседы.

Так почему же, Эжени, не сделать выбор, который, увенчивая нас цветами в этом мире, оставляет нам надежду на почитание после того, как мы его покинем?

Как можно предпочесть путь, который плодит на земле глупость и не сулит после смерти ничего, кроме презрения и забвения?

ЭЖЕНИ, госпоже де Сент-Анж. - Ах, любовь моя, до чего эти соблазнительные речи воспламеняют мой ум и овладевают моей душой! Я в таком состоянии, что его невозможно описать... А не могла ли бы ты, умоляю, познакомить меня с несколькими из этих женщин... (взволнованно), которые будут меня проституировать, если я их попрошу?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - До тех пор, пока ты не наберёшься опыта, Эжени, об этом позабочусь я доверься мне и тем мерам предосторожности, которые я приму, чтобы скрыть твои невоздержанные устремления. Я хочу, чтобы первыми, кому ты отдашь себя, были мой брат и этот надёжный друг, твой наставник. А потом найдём и других. Не тревожься, милочка, я научу тебя порхать от удовольствия к удовольствию, я погружу тебя в океан наслаждений, я наполню тебя ими до краёв, мой ангел, я насыщу тебя ими!

ЭЖЕНИ, бросаясь в объятия госпожи де Сент-Анж. - О, моя хорошая, я обожаю тебя! Поверь, у тебя не будет более прилежной ученицы, чем я. Но мне кажется, что чуть раньше ты рассказывала, что девушке, предающейся разврату, трудно будет утаить это от супруга, которым она должна обзавестись.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Это правда, моя дорогая, но есть тайные средства, помогающие залатать все бреши. Я обещаю ознакомить тебя с ними, и после этого, если ты даже еблась, как Антуанетта, я берусь превратить тебя в такую же целку, какой ты была в день своего рождения.

ЭЖЕНИ. - О моя прекрасная! Продолжай же моё обучение. Расскажи скорее, как должна вести себя женщина в браке.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - При любых обстоятельствах, женщина, моя дорогая, будь она незамужней, замужем или вдовой, не должна иметь иной цели, иного занятия, иного желания, кроме ебли с утра до вечера, ибо только для этого создала её Природа. Но если для исполнения этого предназначения я требую, чтобы женщина растоптала все детские предрассудки, если я предписываю ей полное неподчинение родительским приказам и открытое презрение всех советов, даваемых близкими, согласись, Эжени с моей настоятельной рекомендацией, что из всех пут, которые необходимо разорвать, первыми должны быть путы брака.

В самом деле, Эжени, представь, девушка, едва покинувшая отчий дом или пансион, ни в чём не сведуща, не имеет никакого опыта. И вдруг её обязывают отдаться в руки человека, которого она никогда не видела, её ведут к алтарю, и она должна дать этому мужчине клятву покорности и верности, что является бесчестным поступком, ибо у неё нет ничего в сердце, кроме горячего желания нарушить эту клятву. Эжени, есть ли на свете более жуткая участь? Однако, нравится ей муж или нет, относится ли он к ней с нежностью или с жестокостью, её честь обязывает соблюдать эти клятвы. Если она их нарушит, то она обречена на позор, если она останется им верна, то она обречена на рабство - в любом случае она должна в отчаянии погибнуть. О нет, Эжени, не это цель нашего существования. Эти нелепые законы - дело рук человеческих, и мы вовсе не обязаны им подчиняться. А развод? Может ли он дать нам удовлетворение?

Скорей всего, нет. Можем ли мы быть уверены, что в последних узах мы обретём счастье, которого мы не обрели в прежних?

Посему возместим себе тайно ущерб, нанесённый нам этими абсурдными союзами, будучи в абсолютной уверенности, что до какой бы степени ни доходили наши проказы, они ничуть не возмущают Природу, а лишь воздают ей дань уважения, ибо уступать желаниям, которые она посеяла в нас - значит покоряться её законам, а сопротивляясь желаниям, мы только оскорбляем её.

Адюльтер, который люди считают за преступление, за которое у них поднимается рука наказывать смертью, адюльтер, Эжени, является лишь естественным освобождением от обязательств, отменить которое тираны никогда не смогут. Но разве не ужасно, - говорят наши мужья, - когда мы окружаем любовью и раскрываем объятия детям, которых мы считаем своими, тогда как они являются плодом вашего распутства? Это довод Руссо, пожалуй, единственный довод против адюльтера, кажущийся убедительным. Но разве не чрезвычайно просто предаваться разврату, не опасаясь беременности? А разве не ещё легче прервать её, если уж она случится по нашей собственной неосторожности или недосмотру? Но, поскольку мы ещё вернёмся к этому вопросу, обратим сейчас внимание на суть, и мы увидим, что довод, казавшийся вначале убедительным, тем не менее, весьма иллюзорен.

Во-первых, пока я сплю со своим мужем, пока его семя втекает в глубины моей утробы, - даже если я в то же время совокупляюсь с десятью мужчинами - нет ничего, что могло бы ему доказать, что рождённое дитя не его. Ребёнок может быть от него или не от него так что, если мужа одолевают сомнения, он не вправе отрицать своего участия в том, что, быть может, всецело является результатом его деяний. Раз существует возможность, что ребёнок его, значит, это и есть его ребёнок. Каждый мужчина, который мучает себя подобными подозрениями, напрашивается на них, ибо даже если его жена весталка, он всё равно будет терзаться сомнениями, поскольку невозможно быть полностью уверенным в женщине: та, что была благочестивой долгие годы, в один прекрасный день может изменить. Следовательно, если муж подозрителен, он будет таковым в любом случае и никогда не будет уверен, что ребёнок, которого он обнимает - это ребёнок от него. А если муж вечно подозревает жену в измене, то нет вреда в том, чтобы время от времени оправдывать его подозрения, ведь ни к счастью, ни к несчастью своему, он не перестанет подозревать. Но предположим, что муж в полном неведении ласкает плод распутства своей жены - в чём же здесь преступление? Разве у нас не общее имущество? В таком случае, какое зло совершаю я, вводя в семью ребёнка, которому должна принадлежать часть этого добра? Он будет пользоваться моей долей, он ничего не украдёт у моего нежного супруга. Часть, которую унаследует ребёнок, будет взята из моего приданого, так что ни этот ребёнок, ни я не возьмём ничего у моего мужа.

Спрашивается, на каком основании ребёнок пользовался бы моим добром, если бы он был от мужа? Разве не в силу того, что он рождён мной? Именно по этой причине он и унаследует свою долю. Из-за того, что ребёнок принадлежит мне, я должна отдать ему часть своих богатств.

В чём вы можете меня упрекнуть? О ребёнке позаботились. Но вы обманываете вашего мужа, а обманывать - жестоко. Нет, я лишь возвращаю долг, - отвечу я, - он обманул первым, набросив на меня цепи брака. А я мщу, что может быть проще? Но ведь честь вашего мужа ужасно оскорблена. Что за смехотворное утверждение! Мой разврат абсолютно не касается моего мужа, это моё личное дело. Так называемое бесчестье играло какую-то роль сто лет назад, а сегодня мы избавились от этой химеры и мой муж не более замаран моим распутством, чем я - его. Да, ебись я со всеми подряд, это никак не заденет моего мужа. Этим я не нанесу ему никакого вреда, который сам по себе является в данном случае чистой выдумкой.

Одно из двух: либо мой муж жестокий и ревнивый человек, либо он добр и нежен. В первом случае, самое лучшее, что я могу сделать - это отомстить за его поведение, во втором - мои измены не смогут его огорчить. Если он благороден, то он будет только счастлив оттого, что я вкушаю наслаждения, поскольку всякий утончённый человек будет получать удовольствие от зрелища счастья, вкушаемого любимым существом. А если вы его любите, захотите ли вы, чтобы он поступал так же? О, горе женщине, которая вздумает ревновать мужа! Если она его любит, пусть удовлетворяется тем, что он ей даёт но пусть не принуждает его ни к чему, ибо она не только не преуспеет в этом, но вскоре лишь вызовет у мужа ненависть. До тех пор, пока я сохраняю благоразумие, меня никогда не огорчат похождения моего мужа. Лишь бы он оставался со мной, и тогда в доме будет царить мир.

Подведём итоги: каковы бы ни были последствия адюльтера, даже если в доме появятся дети не от мужа, раз это дети его жены, они имеют определённые права на часть её приданого. Супруг, если он неглуп, должен относиться к ним, как будто они дети от её предыдущего брака. Если же он ничего не знает, то это для него самое лучшее, поскольку нельзя мучиться тем, что тебе неизвестно. Если адюльтер не имеет никаких последствий и муж о нём не знает, ни один юрист не сможет доказать существование преступления: в этом случае адюльтер оказывается действием, к которому муж не имеет абсолютно никакого отношения, поскольку не знает о нём, а для жены - действием восхитительным, поскольку она им наслаждается. Если муж узнаёт об адюльтере, то от этого адюльтер не становится злом - ведь только что он не был таковым, и суть его не изменилась. Если уж говорить о зле, то его можно отыскать только в самом открытии мужем измены. Что ж, тогда вина падает исключительно на него, а к жене это не имеет никакого отношения.

Те, кто в давние времена наказывали за адюльтер, были настоящими палачами, жестокими и ревнивыми, которые, исходя из своего субъективного мнения, бесчестно полагали, что достаточно их оскорбить, чтобы стать преступником, будто бы личная обида всегда должна расцениваться как преступление и будто можно по справедливости назвать преступлением действие, которое не оскорбляет ни Природу, ни общество, а лишь служит, очевидно, им обоим.

Однако есть случаи, когда легко доказуемый адюльтер, не будучи оттого более преступным, ставит женщину в затруднительное положение. Представь, что муж, например - импотент или обладает вкусами, противоречащими размножению.

Так как жена стремится к наслаждению, которое мужу недоступно, её поведение неизбежно становится более раскрепощённым. Но должно ли это её беспокоить?

Нет, разумеется. Единственная предосторожность, которую ей нужно предпринять - это не рожать детей, а если меры предосторожности не помогли сделать аборт. Если же противоестественные склонности мужа вынуждают жену искать компенсации за его пренебрежение ею, то прежде всего она должна без всякого отвращения удовлетворить его желания, каковы бы они ни были. Затем пусть она даст ему понять, что подобные любезности дают ей право на ответные уступки: пусть она потребует полной свободы в обмен на ту, что она предоставляет. При такой ситуации муж либо отказывается, либо соглашается.

Если соглашается, как поступил мой, то ты даёшь себе полную волю, одновременно удваивая заботы о нём и потакая его капризам. Если же он отказывается, тогда ты доводишь свои хитрости до совершенства и преспокойно ебёшься под их прикрытием. А если он импотент? Тогда расстаёшься с ним, но всегда даёшь себе волю: при любых обстоятельствах не перестаёшь ебаться, моя козочка, потому что мы рождены для ебли, потому что, ебясь, мы повинуемся Природе и выполняем её предначертания, а все человеческие законы, противоречащие законам Природы, созданы лишь для того, чтобы мы их презирали.

Насколько глупа женщина, наклонностям которой мешают следовать абсурдные узы брака, которая боится забеременеть или нанести вред мужу, или - что ещё нелепее - подмочить свою репутацию! Ты убедилась, Эжени, да и прочувствовала тоже, насколько она безмозгла, если в жертву бессмысленным предрассудкам приносит собственное счастье и все радости жизни. Пусть же она безнаказанно ебётся! Разве немножечко тщеславия и необоснованные религиозные чаяния вознаградят её за такие жертвы? Нет, нет, в могиле смешаются и порок, и добродетель. Будет ли общество через несколько лет в большей степени прославлять одних, чем проклинать других? Нет и снова нет!

Несчастная, что жила, чураясь наслаждений, умрёт, увы, без всякого воздаяния.

ЭЖЕНИ. - Ты окончательно убеждаешь меня, мой ангел! Ты уничтожаешь мои предрассудки! Как легко ты расправляешься со всеми фальшивыми принципами, вложенными в меня моей матерью! Ах! Я бы завтра же вышла замуж, чтобы воплотить на практике твои мудрые советы. Как они соблазнительны, как верны, как они мне по душе! Одно лишь не вполне понятно мне в том, что ты говорила, моя дорогая умоляю, объясни мне. Ты заявляешь, что твой муж, наслаждаясь тобой, пренебрегает поведением, которое ведёт к появлению детей. Что же, скажи, прошу тебя, он такое делает?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Мой муж был уже пожилым человеком, когда я вышла за него замуж. В первую брачную ночь он рассказал мне о своих причудах, уверяя, что, со своей стороны, он никогда не будет препятствовать моим. Я поклялась повиноваться ему, и с тех пор между нами полнейшее взаимопонимание, и мы упиваемся сладчайшей свободой. А прихоть моего мужа в том, чтоб я ему сосала, но к этому добавляется весьма причудливая деталь как заключение предыдущему:

в то время, как я склоняюсь над ним и бодро высасываю малафью из его яиц, мои ягодицы находятся над его лицом - и я должна насрать ему в рот!.. Он всё проглатывает!..

ЭЖЕНИ. - Вот это действительно из ряда вон выходящая прихоть!

ДОЛЬМАНСЕ. - Ни одна не может быть названа таковой, моя дорогая, все они - проявления Природы. Когда она создавала людей, ей захотелось внести разнообразие в их вкусы, как и во внешность, так что нам не следует удивляться разнообразию пристрастий, как мы не удивляемся различию черт наших лиц.

Прихоть, описанная вашей подругой - весьма в моде множество людей, в особенности определённого возраста, полностью находятся в её власти. А разве вы, Эжени, отказались бы сделать такую услугу, если бы кто-нибудь попросил вас о ней?

ЭЖЕНИ, краснея. - Согласно наставлениям, которые мне здесь внушаются, разве могу я отказать в чём-либо? Я лишь прошу извинить моё изумление ведь я впервые слышу о таких проявлениях похоти: сначала мне надо их себе представить однако между принятием решения и его выполнением существует расстояние, но позвольте мне заверить моих наставников, что оно будет лишь того размера, какой они сами установят. Как бы то ни было, моя дорогая, ты получила свободу, согласившись на выполнение этой обязанности?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Абсолютную свободу, Эжени. Я, со своей стороны, делала всё, что хотела, и он не чинил мне никаких препятствий, но я не завела постоянного любовника - я слишком любила наслаждения для этого. Как несчастна женщина, которая привязалась к кому-то! Достаточно заиметь любовника - и она пропала, тогда как, если заниматься развратом ежедневно, да по десять раз, коль того захочется, то привязанность бесследно исчезнет в ночи безмолвия, как только разврат закончится.

Я была богата, я платила юношам, которые меня ебли инкогнито. Я окружила себя очаровательными слугами, которым было сказано, что им уготованы самые изощрённые наслаждения, при условии, что они будут держать язык за зубами, а чуть они откроют рот, как их вышвырнут за дверь. Ты даже не представляешь, моя милая, в какой поток наслаждений я окунулась таким образом! Именно такое поведение я всегда предписываю каждой женщине, которая хотела бы мне подражать. За двенадцать лет брака меня ебли десять-двенадцать тысяч мужчин, а может быть, и больше... Но в обществе, в котором я вращаюсь, меня считают весьма благонравной. А та, что завела бы любовников, была бы обречена, к моменту смены первого на второго.

ЭЖЕНИ. - Что ж, этот путь представляется самым надёжным. Я, разумеется, буду ему следовать. Я должна по твоему примеру выйти замуж за человека с деньгами и, кроме того, с необычными прихотями... Но, моя дорогая, разве твой муж полностью порабощён своими склонностями? Разве он никогда не требовал от тебя чего-нибудь ещё?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Все двенадцать лет он он был верен себе ежедневно, за исключением тех случаев, когда я куда-нибудь уезжаю. Тогда меня заменяет прелестнейшая девушка, которую я взяла в дом по его просьбе. И всё у нас идёт замечательно.

ЭЖЕНИ. - Но неужели он на этом останавливается? Ведь должны же быть и другие объекты, вне дома, которые стараются разнообразить его удовольствия?

ДОЛЬМАНСЕ. - Будьте уверены, они имеются, Эжени: супруг мадам - один из величайших распутников нашего времени. Он тратит более ста тысяч экю в год, потакая своим непристойным вкусам, только что описанным вашей подругой.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - По правде сказать, я подозреваю, что эта цифра даже больше, но какое мне дело до его извращений, если их обилие санкционирует и покрывает мои собственные?

ЭЖЕНИ. - Продолжим, умоляю, не упуская никаких деталей, рассказ о способах, которыми женщина, замужняя или незамужняя, может предохранить себя от беременности. Я очень боюсь этой угрозы, исходит ли она от мужа, которому я должна принадлежать, или же от разврата, которому я принадлежать хочу. Ты уже указала мне один способ, поведав о вкусах твоего мужа, но то, что приятно для мужчины, может не являться таковым для женщины, а я хочу, чтобы ты рассказала мне о наших развлечениях, которые лишены риска, столь устрашающего меня.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Девушка подвергается риску заиметь ребёнка тем больше, чем чаще она позволяет мужчине вторгаться в её пизду. Пусть она старательно избегает такого способа наслаждения. Вместо этого она должна предлагать всё, что угодно: руку, рот, груди или зад. Последняя дорожка приведёт её к самому великому наслаждению, куда более острому, чем другие, тогда как прочие пути позволят ей наслаждение дарить.