Владимир Николаевич Лавриненко 9 страница

Неуверенность, которую испытывает человек по отношению к своему богу, и является причиной его привязанности к религии. Оказавшись в тёмном месте, человек ощущает страх физический и душевный этот страх становится привычным и переходит в потребность, без которой человек стал бы чувствовать, что ему чего-то не хватает, даже если бы у него было всё и ему было бы больше не о чем мечтать и нечего бояться. Затем вернитесь к практической пользе морали, что является огромной темой: дайте им больше примеров, чем наставлений, больше демонстраций, чем книг, и вы сделаете из них добропорядочных граждан, вы превратите их в прекрасных воинов, замечательных отцов, замечательных супругов вы сделаете из них людей, преданных свободе, чьи умы чужды раболепию и независимы, и чей дух будет неподвластен террору религии. И тогда в душе у каждого засияет истинный патриотизм и воцарится во всей своей силе и чистоте, ибо он будет полновластным чувством, и никакая посторонняя мысль не сможет ослабить или охладить его энергию. Тогда последующее поколение будет надёжным и уверенным в себе, а ваши труды, укреплённые патриотизмом, станут основой для всеобщих законов. Но что случится, если, из страха или из малодушия, к этим советам не прислушаются если фундамент здания, которое мы полагали разрушенным, останется нетронутым? Они отстроят всё заново на этом фундаменте и установят на нём тех же колоссов, с той лишь ужасной разницей, что новые сооружения будут так прочны, что ни ваше, ни последующие поколения не смогут их разрушить.

Не усомнимся же, что религия - это колыбель деспотизма. Самым первым деспотом был священник, ибо первый царь и первый император Рима - Нума и Август - приобщились к сословию жрецов Константин и Кловис были скорее аббатами, нежели монархами Гелиогабалус был жрецом Солнца. Во все времена, во все века, во все эпохи между деспотизмом и религией существовала такая взаимосвязь, что является совершенно очевидным, и это демонстрировалось тысячу раз, что, разрушая одно, следует разрушать и другое, по той простой причине, что деспотизм всегда поставит законы на службу религии. Однако я не предлагаю устраивать резню или осуждать людей на изгнание - такие ужасные вещи чужды просвещённому уму. Нет, не нужно убивать, изгонять всё это зверства королей или бандитов, которые подражают королям. Если же вы будете поступать, как они, тогда вы не сможете заставить людей ужаснуться теми, кто совершает такие преступления. Применяйте силу только по отношению к идолам, а для тех, кто им служит, довольно лишь насмешки: злая ирония Юлиана нанесла больше вреда христианству, чем все пытки Нерона. Да, мы должны истребить всякую мысль о боге и сделать из священнослужителей солдат. Некоторые уже стали ими, и пусть они совершенствуются в этом почётном для республиканца ремесле, но пусть они больше не говорят ни об этом вымышленном существе, ни о его дурацкой религии, ибо она вызывает у нас только презрение.

Давайте же уличим первого из этих освящённых шарлатанов, кто осмелится произнести слова о боге или религии давайте же посрамим его, высмеем, покроем грязью на всех перекрёстках и площадях крупнейших городов Франции а тому, кто дважды допустит эту ошибку, наказанием будет пожизненное заключение. Затем пусть будут полностью узаконены самые оскорбительные богохульства, самые атеистические произведения, чтобы до конца искоренить из сердца и из памяти эти ужасные детские забавы. Пусть издадут сочинения наиболее талантливых писателей, чтобы, наконец, просветить европейцев в столь важном деле, и пусть будет назначена народом ценная премия, которая будет дана тому, кто высказал о религии всё и продемонстрировал её суть и тем самым вручил своим согражданам косу, чтобы подчистую скосить всех фантомов, утвердив в сердце сограждан ненависть к ним. Через шесть месяцев всё будет кончено, ваш гнусный бог превратится в ничто. И всё это вы сделаете без ущерба для справедливости, ревностно оберегая честь других и не жертвуя собственным достоинством, ибо все поймут, что истинный сын своего отечества не должен, подобно королевским рабам, быть во власти химер и что, короче говоря, ни пустая надежда на лучший мир, ни страх перед великими бедами, что насылает на нас Природа, не должны руководить республиканцем, а лишь добродетель, которая указывает нам дорогу, и совесть, которая очерчивает нам границы.

Нравы

После того, как я показал, что теизм ни в коем случае не подходит республиканскому образу правления, мне кажется теперь необходимым доказать, что французские нравы в той же степени неприемлемы. Этот пункт особенно важен, потому что законы, которые будут устанавливаться, будут исходить из нравов и в то же время отображать их.

Французы! Вы слишком разумны, чтобы не осознать, что новый образ правления потребует иных нравов. Граждане свободного государства не могут вести себя, как рабы жестокого короля: разница в их интересах, в обязанностях, в отношениях друг с другом определяет совершенно иное поведение в обществе. Множеству мелких заблуждений и незначительных общественных проступков, что считались весьма серьёзными, когда правили монархи, которым нужно было вводить массу ограничений, чтобы внушать почтение и казаться недоступными для своих подданных - в республике им перестанут придавать значение. Другие преступления, известные под названиями цареубийство и святотатство, неизвестны в обществе, где никто не слышал о царях и религии, и поэтому их не должно существовать в республике. Подумайте, граждане, ведь предоставляя свободу совести и свободу слова, следует дать и свободу действий, ибо это, по сути дела, одно и то же. Исключение должны составлять прямые конфликты с основополагающими принципами государственного устройства. Трудно сказать, насколько меньше преступлений будет подлежать наказаниям, потому что в государстве, основанном на свободе и равенстве, количество действий, которые можно назвать преступными, очень мало. Если хорошенько взвесить и проанализировать факты, можно прийти к выводу, что истинно преступно только то, что противоречит закону. Ведь Природа диктует нам и пороки, и добродетели, в зависимости от нашей конституции, а говоря философским языком - в зависимости от своей потребности в том или другом, ибо по тому, что она внушает нам, становится возможным создать весьма надёжный критерий для определения добра и зла. Но для того, чтобы лучше изложить мысли по этому вопросу, мы произведём классификацию различных поступков в жизни человека, которые до настоящего времени было угодно именовать преступными, а затем мы соизмерим их с истинными обязанностями республиканца.

Испокон веков все обязанности человека разделялись на следующие три категории:

1. Те, что его совесть и легковерие навязывали человеку по отношению к всевышнему.

2. Его обязанности по отношению к ближнему.

3. И, наконец, обязанности по отношению к нему самому.

Наша убеждённость, что никакое божество не вмешивается в наши дела и что мы, подобно растениям и животным, являемся необходимыми творениями Природы, которым просто невозможно не существовать - эта непоколебимая убеждённость одним махом уничтожает первую категорию обязанностей по отношению к божеству, перед которым мы, заблуждаясь, чувствуем себя в долгу. Вместе с ними исчезают все религиозные преступления, имеющие такие расплывчатые названия как нечестивость, святотатство, богохульство, атеизм и прочие, словом, все те, за которые в Афинах столь несправедливо наказали Алкивиада, а во Франции - несчастного Ля Барра. Если и есть в этом мире что-либо из ряда вон выходящее, так это люди, которые из-за мелкости своих мыслей и худосочности своих идей доходят до понятия бога и пытаются ещё определить, чего этот бог от них требует, что нравится, а что не по нраву этому нелепому призраку, плоду их воображения. Так что дело вовсе не в терпимости ко всем культам, которые нам самим следует ограничивать я бы хотел, чтобы была предоставлена свобода насмехаться над ними, чтобы на тех, кто соберётся в каком-нибудь храме взывать к своему человекоподобному богу, смотрели бы как на комедийных актёров, над кем всякий может потешаться. При любом ином подходе религия будет выглядеть серьёзным делом, и тогда она вновь приобретёт значимость, начнёт мутить воду, насаждать мнения, и, глядишь, люди затеят религиозные диспуты, и в головы им станут вбивать господствующую религию. (16) Равенство, нарушенное предпочтением и покровительством какой-либо религии, вскоре исчезнет, и восстановленная теократия возродит аристократию во мгновение ока. Я не устану вам повторять ещё и ещё: покончим с богами, французы, покончим с богами, если вы не хотите, чтобы их пагубное влияние вновь ввергло вас во все ужасы деспотизма. Но только насмешка может их уничтожить все опасности, их сопровождающие, тотчас возродятся, едва вы станете с ними нянчиться или придавать им значение. Обуреваемые гневом, вы уничтожаете изображения богов - и напрасно: надо высмеять их, и тогда они распадутся на куски, а дискредитированное мировоззрение разрушится само собой.

Полагаю, этих доводов вполне достаточно, чтобы стало ясно, что не должно быть законов, карающих за преступления против религии, ибо оскорбление вымысла ничего не оскорбляет. Было бы в высшей степени непоследовательно наказывать того, кто поносит или презирает вероисповедание или культ, главенство которого не может быть доказано. Поступать так - значит выказывать пристрастие и, следовательно, нарушать равенство, основной закон нового государственного устройства.

А теперь мы перейдём ко второй категории человеческих обязанностей, к обязанностям перед ближними. Эта категория наиболее обширная.

Христианская мораль, слишком расплывчатая в том, что касается отношений человека со своими ближними, в своей основе полна стольких софизмов, что мы просто не в состоянии их принять ведь если заняться воздвижением моральных принципов, то нужно тщательно избегать, чтобы они базировались на софизмах.

Эта абсурдная мораль предписывает нам возлюбить ближнего, как самого себя.

Разумеется, не было бы ничего более возвышенного, когда бы фальшь можно было выдать за красоту. Речь не о том, чтобы любить ближнего, как самого себя, ибо это противоречит всем законам Природы (а лишь её голосу мы должны внимать, что бы мы ни делали), речь идёт только о том, чтобы любить ближних, как братьев, как друзей, ниспосланных нам Природой, с которыми мы, в республиканском государстве, должны уживаться значительно лучше, тем более, что исчезновение дистанций между людьми будет только укреплять связи между ними.

Пусть же человеколюбие, братство, благожелательность лежат в основе наших взаимных обязанностей, и пусть каждый выполнит их с той энергией, которую дала ему Природа. И не будем хулить, а тем более наказывать тех, у кого похолоднее темперамент или язвительней характер, кто не замечает в этих трогательных общественных взаимоотношениях той прелести, которую находят в них другие. Ибо мы должны согласиться, что пытаться заставить всех подчиняться единому закону будет явной нелепостью подобные смехотворные действия уподобились бы поведению генерала, который одел всех солдат в форму одного и того же размера. Величайшей несправедливостью является требование, чтобы люди, обладающие разными характерами, подчинялись одному и тому же закону - то, что хорошо для одного, вовсе не является таковым для другого.

Следует признать, что невозможно установить столько законов, сколько существует людей, но законы могут быть мягкими и в столь малом количестве, что все люди, каким бы характером они ни обладали, легко им подчинятся.

Более того, я бы потребовал, чтобы эти немногочисленные законы можно было подлаживать ко всему разнообразию характеров. Те, кто составляют свод законов, должны положить в основу принцип применения их в большей или меньшей степени, в зависимости от человека, о котором идёт речь. Было доказано, что некоторые добродетели чужды определённым людям, подобно тому, как некоторые лекарства не подходят людям с определённой конституцией.

Итак, разве это не будет верхом несправедливости, если вы используете закон, чтоб карать человека, который просто не в состоянии закону подчиниться?

Разве попытка заставить слепого различать цвета не является аналогичной несправедливостью?

Эти начальные принципы подводят нас к необходимости установления мягких, гибких законов, а главное - к избавлению навсегда от жестокости смертной казни, потому что закон, который покушается на человеческую жизнь, является безжизненным, несправедливым, недопустимым. Это вовсе не значит, и это будет объяснено ниже, что нет таких случаев, причём в большом количестве, когда люди, не нанося оскорбления Природе (и я это продемонстрирую позже), убивали друг друга, пользуясь прерогативой, данной их общей матерью Природой. Но закон не может получить подобную власть, потому что он, холодный и бездушный, должен быть чужд страстям, которые способны оправдать жестокий акт убийства. Человека вдохновляет на поступки Природа, которая может простить ему убийство, закон же, напротив, всегда находится в противоречии с Природой, и не имея с ней никакой связи, не может получить разрешение на те же крайности, ибо, не имея тех же побуждений, закон не может иметь те же права. Всё это тонкие и существенные различия, которые ускользают от большинства людей, потому что лишь немногие обладают склонностью к размышлению. Но мои доводы будут осознаны и приняты к сведению людьми просвещёнными, которым они адресованы. Я надеюсь, что они окажут влияние на новый свод законов, который нам готовят.

Вторая причина, по которой следует покончить со смертной казнью, заключается в том, что она никогда не могла обуздать преступления, ибо они ежедневно свершаются вблизи эшафота. Избавиться от смертной казни следует и потому, что трудно придумать более бессмысленные расчёты, когда одного человека убивают за то, что он убил другого, и получается, что стало не одним человеком меньше, а, вдруг, двумя - такого рода арифметика годится только для палачей и глупцов.

Таким образом, вред, который мы можем принести нашим собратьям, может быть сведён к четырём типам: клевете воровству преступлениям, проистекающим из распутства, которые могут неприятным образом влиять на людей и убийству.

Все эти преступления считались самыми страшными при монархии, но являются ли они столь же серьёзными в республиканском государстве? Вот это мы и собираемся проанализировать с помощью светоча философии, ибо такое исследование может быть осуществлено только при его сиянии. Да не упрекнут меня в том, что я являюсь опасным новатором пусть не говорят, что я своими писаниями стараюсь ослабить раскаяние в сердце преступника, что моя гуманная этика порочна, поскольку она защищает те же преступные наклонности. Я хочу официально заявить, что у меня нет таких извращённых намерений, я лишь излагаю идеи, которые открылись мне ещё при достижении сознательного возраста, и обсуждению и воплощению которых в течение многих веков противился бесчестный деспотизм тиранов. Тем хуже для тех, кто подвержен дурному влиянию какой-либо идеи тем хуже для тех, кто не способен усмотреть ничего, кроме вреда, в философских размышлениях. Кто знает, быть может, их развратило чтение Сенеки и Шаррона? Нет, вовсе не к ним я обращаюсь, я говорю только для тех, кто способен выслушать меня до конца - они прочтут меня, ничем не рискуя.

Искренне сознаюсь, что я никогда не считал клевету злом, особенно при таком государственном устройстве, как наше, где все мы, более тесно связанные, сблизившиеся друг с другом, испытываем, очевидно, интерес больше узнать друг о друге. Одно из двух: либо клевета присуща поистине испорченному человеку, либо она не чужда и человеку добродетельному. Согласитесь, что в первом случае нет большой беды, если мы обвиним в незначительном проступке человека, уже погрязшего в более страшных грехах. При этом проступок, который мы не считаем за преступление, лишь выявит истинное преступление, совершённое злодеем, и полностью разоблачит его.

Предположим, что над Ганновером нездоровый воздух и что, отправляясь в этот город, я рискую большим, чем заболеть простой лихорадкой. Могу ли я сетовать на человека, который сказал мне для того, чтобы я туда не ехал, что в Ганновере свирепствует смертельная болезнь? Конечно же, нет ведь, пугая меня большим злом, он спас меня от меньшего.

Если же, напротив, добродетельного человека оклеветали, то пусть его это не тревожит, ему нужно лишь полностью раскрыться, и яд клеветы вскоре поразит самого клеветника. Для нравственного человека клевета является лишь испытанием его чистоты, после которого его добродетель станет блистать, как никогда прежде. Кроме того, его личные неприятности послужат республиканским добродетелям и умножат их, ибо этот достойный и чуткий человек, уязвлённый несправедливостью по отношению к нему, посвятит себя дальнейшему развитию добродетели он захочет победить клевету, от которой, как ему казалось, он был защищён, и его благородные поступки станут ещё более энергичными. Таким образом, в первом случае клеветник достигает благоприятных результатов при помощи преувеличения зла в некоем опасном объекте его нападок, а во втором случае результат оказывается совершенно замечательным, поскольку добродетель вынуждают проявить себя в полной мере.

А теперь позвольте узнать, с какой стати бояться клеветника, особенно в государстве, где так важно выводить злодеев на чистую воду и увеличивать могущество добропорядочных граждан? Посему давайте всячески воздерживаться от заявлений, порочащих клевету мы будем рассматривать её, с одной стороны, как фонарь, а с другой стороны, как стимулятор - в обоих случаях нечто весьма полезное. Законодатель, чьи идеи должны быть столь же значительны, как и труды, которым он себя посвятил, не должен заботиться результатами этого преступления, которое совершается только против отдельного человека.

Законодатель должен рассматривать эффект, производимый клеветой, широко, всеобъемлюще, и тогда я поручусь, что он не найдёт в ней ничего, достойного наказания. Пусть он попробует найти хотя бы тень справедливости или намёк на неё в законе, который бы наказывал за клевету. Но если, наоборот, он будет поощрять и вознаграждать за клевету, законодатель предстанет человеком необыкновенно цельным и справедливым.

Воровство является вторым нравственным проступком, который мы хотели рассмотреть.

Если мы взглянем на историю древних времён, то мы увидим, что воровство поощрялось и, более того, вознаграждалось во всех республиках Греции.

Спарта и Лакедемон открыто покровительствовали ему другие народы рассматривали воровство как воинскую доблесть. Несомненно, что оно питает храбрость, силу, ловкость, такт - словом, все добродетели, необходимые республике, а значит - и нам самим. Скажите мне без предвзятости: разве воровство, суть которого - стремление распределить богатство поровну, следует клеймить позором, особенно в настоящее время, когда наше правительство стремится к установлению равенства? Совершенно определённо, что нет: воровство способствует равенству и, что более важно, делает более трудным сохранение имущества. Когда-то существовал народ, который наказывал не вора, а того, кто позволял себя обворовать, дабы научить его беречь своё добро. Это приводит нас к более широким обобщениям.

Упаси бог, чтобы я критиковал клятву уважать собственность, которую недавно дал Народ. Но позволите ли вы мне сделать несколько замечаний по поводу несправедливости этой клятвы? Что же лежит в основе клятвы, данной всем нашим народом? Не желание ли сохранять абсолютное равенство между гражданами, быть равными перед законом, который охраняет собственность каждого? А теперь я вас спрашиваю, является ли этот закон поистине справедливым, если он предписывает тому, кто ничего не имеет, почитать того, кто имеет всё? Каковы составные части общественного договора? Разве он не заключается в том, чтобы пожертвовать долей своей свободы и богатства во имя поддержания и сохранения того и другого?

На этом фундаменте зиждутся все законы они дают основания для наказания того, кто злоупотребляет своей свободой. Они также дают право накладывать определённые условия, в силу которых гражданин не может протестовать, когда от него требуют их выполнения, ибо он понимает, что та часть, которую он отдаёт, станет гарантией сохранения его остального имущества. Но опять же, по какому праву тот, кто ничего не имеет, должен быть связан соглашением, которое защищает того, у кого есть всё? Если вы творите справедливость, защищая с помощью клятвы собственность богача, разве вы не допускаете несправедливость, требуя эту же клятву у того, кто ничем не владеет? Что за польза ему, если он поклянётся? И как вы можете ожидать, что он даст клятву, которая выгодна лишь тому, кто, благодаря своему богатству, настолько отличается от него? Уж точно, нет ничего более несправедливого. Клятва должна возыметь эффект, равный для каждого, кто её даёт, ибо невозможно обязать выполнять клятву того, кто в ней незаинтересован, потому что это уже не будет договором между свободными людьми, он превратится в оружие сильного против слабого, которому ничего не останется, как без конца бунтовать.

Такова ситуация, создавшаяся в результате клятвы уважать собственность, клятвы, дать которую недавно потребовало государство от каждого гражданина. Но с её помощью богатый лишь поработит бедного, только богатому выгодна эта сделка, которую бедняк так опрометчиво заключает, не видя, что с помощью вытянутой из него клятвы, которую он дал по простоте душевной, он обязывается делать то, что по отношению к нему никто делать не будет.

Таким образом, убедившись в этом варварском неравенстве, не усиливайте несправедливость, наказывая человека неимущего за то, что он осмелился стянуть что-то у человека имущего, ибо ваша несправедливая клятва дала ему на это больше прав, чем когда бы то ни было. Вынуждая его нарушить клятву, заставив его дать бессмысленное обещание, вы оправдываете все злодеяния, к которым его подтолкнёт это клятвопреступление. Не вам наказывать за то, причиной чего вы сами являетесь. Я не стану более распространяться на эту тему, поскольку вы уже почувствовали, какой ужасной жестокостью является наказание воров. Возьмите за образец мудрый закон народа, о котором я недавно упомянул: наказывайте беззаботного человека, который позволяет себя обокрасть, но не устанавливайте никаких наказаний за воровство. Имейте в виду, что ваша клятва понуждает его на этот поступок, и что тот, кто совершает воровство, лишь гармонично вписывается в один из самых священных законов Природы - заботиться о самосохранении за чей угодно счёт.

Правонарушения, которые мы исследуем во второй категории человеческих обязанностей по отношению к ближним, включают в себя действия, связанные с развратом. Совершенно несовместимыми с нормами поведения являются проституция, кровосмешение, изнасилование и содомия. Мы, конечно, не должны сомневаться ни минуты, что все так называемые преступления безнравственности, к которым относятся и только что упомянутые, являются совершенно невинными при правительстве, имеющем единственную цель:

сохранить любой ценой основы, обеспечивающие существование государства - в ней заключена уникальная нравственность республиканского правительства. Что ж, если на республику постоянно посягают тираны, окружающие её, то трудно себе представить, чтобы меры по её защите были нравственными, ибо республика может выжить только с помощью войн, но нет ничего более безнравственного, чем война. Позвольте же спросить: как в государстве, безнравственном в своих средствах, можно ожидать, чтобы его граждане были нравственными? Я скажу больше: очень хорошо, что они такие. Греческие законодатели прекрасно понимали исключительную необходимость развращения сограждан для того, чтобы их моральное разложение вступало в конфликт с правящей элитой и её нравственными ценностями. Это приводило к мятежам, которые всегда незаменимы для системы правления, обеспечивающей полное счастье, которая, подобно республиканскому правлению, возбуждала ненависть и зависть у всех соседних народов. Мятежность, думали эти мудрые законодатели, вовсе не является состоянием, имеющим отношение к нравственности, однако она должна быть состоянием, в котором постоянно пребывает республика.

Следовательно, было бы столь же бессмысленно, сколь и опасно требовать нравственного поведения от тех, кто призван обеспечивать постоянное моральное разложение существующего порядка. Ведь состояние нравственного человека - это состояние миролюбия и спокойствия, а состояние безнравственного человека - это состояние постоянного беспокойства, которое толкает его к неизбежной мятежности и отождествляет его с ней, и республиканец должен поддерживать мятежность в правительстве, будучи его членом.

Теперь мы можем приступить к детальному рассмотрению и начать анализировать стыд, малодушный порыв, противоречащий нечистым страстям.

Если бы в намерения Природы входило создать человека стыдливым, она бы не сделала так, чтобы он рождался голым. Многие народы, менее нас испорченные цивилизацией, обходятся без одежды, не испытывая ни малейшего стыда. Нет никакого сомнения, что обычай прикрываться одеждой возник из-за суровости климата и женского кокетства. Женщины предпочитают провоцировать желание и пользоваться его плодами, чем потерять власть над желанием, которое будет удовлетворено без их участия. Кроме того, они сообразили, что раз Природа создала их не без недостатков, то, скрывая их за украшениями, они смогут соблазнять с большей отдачей. Таким образом, стыд - вовсе не добродетель, но лишь один из первых результатов морального разложения и один из основных приёмов женской хитрости.

Ликург и Солон, убеждённые, что результатом бесстыдства явится аморальность граждан, столь необходимая для механизма республиканского правительства, обязали девушек являться в театр голыми. (17) Рим подражал Греции: на праздниках Флоры танцевали обнажёнными так же праздновалось большинство языческих мистерий у некоторых народов нагота даже считалась добродетелью.

Так что, в любом случае, сластолюбивые помыслы порождают бесстыдство, и то, что из них проистекает, образует так называемую преступность, о которой мы сейчас ведём речь. Одним из разительных следствий преступности является проституция.

Теперь, когда мы выкарабкались из сонма предрассудков, державших нас в плену, и приблизились к Природе, уничтожив значительное количество суеверий, будем же внимать только её голосу. Мы глубоко убеждены, что преступлением являлось бы лишь сопротивление желаниям, которые нам внушает Природа, а вовсе не следование им. Мы уверены, что похоть, являясь следствием этих желаний, не может быть подавлена или запрещена юридически, а наоборот, должны быть созданы условия для её беспрепятственного удовлетворения. Посему мы должны навести порядок в этой области и обеспечить необходимую безопасность, чтобы гражданин, оказавшись вблизи объектов его похоти, мог безмятежно предаться любой своей страсти, ибо нет иного момента в жизни человека, когда полная свобода становится для него столь важна. Для этой цели в каждом городе, в различных местах, будут построены специальные дома, чистые, просторные, соответственно меблированные и во всех смыслах безопасные. Там представители обоих полов, всех возрастов, любые существа будут предоставлены в распоряжение развратников, которые будут приходить туда развлекаться. Строжайшее повиновение участников будет главным правилом, и за малейший отказ или сопротивление последует жестокое наказание со стороны пострадавшего. Я должен это объяснить подробнее и сопоставить с республиканскими нравами. Я обещал, что буду пользоваться теми же аргументами с начала до конца, и я сдержу своё слово.

Как я только что сказал, ни одна страсть не нуждается в такой необъятной свободе проявления, как эта. Не вызывает сомнений также, что ни одна страсть не является столь деспотичной, поскольку человек любит повелевать, хочет повиновения, стремится окружать себя рабами, обязанными его удовлетворять.

Всякий раз, когда человека лишают тайных способов проявления своего глубоко сокрытого природного деспотизма, он начинает искать иные пути и обрушит его на окружающие предметы, а это будет создавать препоны государственной власти. Если же вы хотите избежать этой опасности, позвольте свободно парить тираническим желаниям, без конца терзающим человека помимо его воли. Тогда, удовлетворённый открывшейся возможностью управлять как своим небольшим владением посреди султанского гарема, так и его юными обитателями, чьё повиновение обеспечивается государственными попечителями и личными деньгами, человек выйдет довольным, испытывая лишь добрые чувства к правительству, которое любезно предоставило ему все средства для удовлетворения похоти.

И наоборот, если вы поступите иным образом и между гражданином и объектами всеобщей похоти воздвигнете смехотворные препятствия, что в давние времена были изобретены правительственной тиранией и развратным воображением наших сарданапалов (18) - сделайте это, и гражданин вскоре озлобится на власть и воспылает ревностью к деспотизму, ему недоступному, сбросит надетое на него ярмо и, измученный вашими методами правления, заменит их на новые, как это недавно произошло.

Обратите внимание, как греческие законодатели, проникнутые этими идеями, относились к разврату в Лакедемоне, в Афинах: вместо того, чтобы запрещать, они окунали гражданина в разврат ни один из видов сладострастия не был запрещён, и Сократ - по словам оракула самый мудрый из философов земли - спокойно переходя из объятий Аспазии в объятия Алкивиада, не переставал от этого считаться славой Греции. Я хочу продвинуться дальше, и как бы мои идеи ни противоречили современным нравам, моей целью является доказать, что нам следует поторопиться изменить эти нравы, если мы желаем сохранить установленное правительство. Я постараюсь убедить вас в том, что проституция женщин, именуемых благородными, не более опасна, чем проституция мужчин, и что мы должны не только ассоциировать женщин с развратом, царящим в описанных мною домах, но что мы должны строить для них специальные дома, где их причуды и желания, побуждаемые темпераментом, столь же пламенным, как наш, но в своём особом роде, тоже могли бы удовлетворяться с представителями обоих полов.