Совет по правам человека

 

Время придумано сатаной, а вечность принадлежит Богу.

С. Бодров мл.

 

Во что превратилась моя жизнь? Из чего теперь она состоит? В ней было всё и одновременно не было ничего. Всё, что у меня есть сейчас - это лишь мои картины, моё детище, моё творение. Это грустно. Мне уже 24. Я многое понял в жизни. Но, как не странно, у меня были лишь потери и никаких приобретений. Я дважды терял самое дорогое, что было у меня в моих общечеловеческих буднях: я терял свою любовь.

Я открываю шкаф, вытаскиваю оттуда картину, недорисованное творение, которому было суждено родиться ещё восемь лет тому: изображение себя в обнажённом виде. Как же я был юн. Как я был оптимистичен, и как всё это угнетало во мне один горький случай за другим, трагедии, которые оставили отпечаток в моей душе на всю жизнь. Я снова берусь за постельные мелки, что означает пик моего ужасного душевного самочувствия. Кем же я стал за всё это время? Я наркоман со стажем в 2 года. Но вместе с тем я успешный директор строительной компании, хотя, просто на мне лишь числится эта должность, чтобы я мог зарабатывать деньги. А на самом деле я художник, тот, которым я должен был стать и сформировался, как общепринятое достояние, только к 24 годам.

Единственное, что могут прогнозировать мне мои же друзья, так это то, что я «сдохну от передоза». Они жестоки. Я улыбаюсь уголком рта и, затянув жгут, стучу пальцами по венам. Мне повезло: я не должен воровать и тянуть из дома вещи, чтобы запастись моим спасительным чудо-снежком. При такой мысли на душе появляется лёгкое волнение радости. Один минус представляет собой то, что будет, если обо всём узнают мои родители, как не странно, но они всё-таки имеют ещё необычайное свойство влиять на меня.

По моим венам плывёт кораблик, который берет своё начало от твоих рук, глаз, голоса, губ… В моих глазах, в моём сердце он останавливается, и на причал души сходит муза, виновен в которой только ты, мой дважды потерянный герой. Последнее и окончательное моё решение – провести остаток жизни наедине с собой. Ведь она столько раз меня предавала, но я оставался верен ей.

Моя муза, душа моих чистых желаний. Прорастающий во мне росток моего душевного бессмертия. Что я на самом деле значу для себя, для тебя, для всего сотворённого в мире Богом?

Я был подавлен, жизнь для меня закончилась. Я сидел напротив моего дядюшки, которого решил навестить второй раз за эту неделю.

-Я пленник Аполлона – бога искусств. Грешный пленник. Бездарный учитель своих заключённых преступников не состоявшейся любви.

-Это грех, если ты отвергаешь жизнь.

-Для меня вся моя жизнь – грех.

-Ты не прав, мальчик мой. Ты должен понимать то, на что ты толкаешь тех, кто тебе дорог.

-В Древней Греци иученики должны были иметь со своим учителем любовную связь, как было в случае с Сократом. И он не одинок в подобном случае. Я же от них этого не требую.

-Но у нас и не Древняя Греция.

Но я его совсем не слушал. Внимание рассеивалось. У меня в голове уже шла речь о моей почти доработаной картине, и я заговорил уже о ней.

-Это точечная картина, дописанная кровью.Кажется, я совсем сошёл с ума. – Я посмотрел на свои поколанные пальцы. Я дописывал свою картину собственной кровью.

Дядя печально посмотрел на меня.

-Ты голоден.

-Нет, я не могу принимать пищу. Мне нельзя.

-Но ты плохо выглядишь.

-Чтобы написать хорошую картину художник должен быить голоден.

-Мальчик мой, моё сердце разрывается, когда я смотрю на тебя.

-Ты же меня знаешь…

-При всей своей мягкости, я вынужден буду заставить тебя лечиться от этой ужасной зависимости.

-Ты хочешь лишить меня последнего, что у меня осталось?

-Но пойми, у тебя ничего не осталось!

-Ничего? У меня осталось приобретённое спокойствие. Ведь ты знаешь, что известные люди употребляли наркотики: Эдит Пиаф, Элвис Прэсли… Булгаков, благодаря этому, писал гениальные произведения… Но они же не были наркоманами. Жизнь ради искусства. Искусство ради искусства.

-Ты так считаешь? Ты думаешь, что ты адекватен?

-Да, я это знаю. Потому что я не наркоман, а просто в любое время смогу бросить. Но не хочу этого делать. Жизнь бессмысленна.

-Серёжа, я хочу, чтобы твоя жизнь наладилась.

-У меня всё хорошо. Как сказал Аристотель: «Человек – политическое животное и поэтому несет в себе инстинктивное стремление к совместному сожительству». А я не животное.

-Серёжа, ты не понимаешь о чём я говорю.

Я промолчал. Дядя тоже замолчал, потом сново заговорил более спокойным тоном:

-Я хочу увидеть твою недорисованную работу. Серёжа, ты меня слышишь?

-Я нахожусь в состоянии флуктуации.

Дядя сново замолчал, через минуту возобновив разговор:

-Может ты останешься на некоторое время у меня в церковном приходе? Отец разрешит все дела сам.

-Нет, - я покачал головой – я не могу показать тебе картину – вчера я не помню куда положил пастельный мелок. В другой раз. Извини. – Я перевёл взгляд на дядю и видел, как в его глазах читалась боль. Я вяло улыбнулся.

-Мне пора? Ждут великие дела! Прикольно… - Я хохотнул.

-Серёжа, Серёжа…

Я видел в его глазах, как сжимается его сердце, но вынужден был покинуть его и отправиться искать мелок.

Дома включив Сплин и сделав инъекцию моего вдохновления и спасения, я растянулся на кровати. «Все таблетки подъедены, марки тоже наклеены…» - звучало из колонок.

-Ужас… - я прислонился к стенке свесив ноги с кровати.

Родители давно начали бороться с моим, по их словам, недугом. Придумывая различные способы его укращения. Но мне было хорошо. Это давало силы для жизни, а они считают меня наркоманом, и тратят уйму денег на реабилитацию. Но зачем?! Я вполне здоров! Толькл немного похудел. Но, думаю, это всё из-за работы: подписывания различных бумаг, которые требуют от меня многочасового сосредоточения.

Моё творчество представляло нечто усовершенствованно- непонятное. Я сосредотачивался очень долго, чтобы написать очередную деталь меня самого. Тоненький холст был по углам прожжён окурками сигарет, которые я тушил о него, и пропитан, в нескольких местах, на моём нарисованном юном теле моей же собственной кровью. Теперь большую часть моего времени я уделял деталям (останкам, подобно Сальвадору Дали), а точнее глазам. Рисуя их необычайно долго: уже около двух недель. Но виной всему была работа, которой я должен был заниматься, и на рисование у меня уходила всего вторая половина дня.

Сегодня я решил прибегнуть к масляным краскам. Прекрасно понимаю, что все эти… не должны смешиваться, но так будет удачнее. Могу вполне ликовать: отец не обзывает моё искусство мазюканьем, хотя и считает, что все мои расстройства и недуги из-за него. Позавтракав соком,я принялся за работу. Я развесил окна и удобно расположил мальберт. Смешал несколько цветов красок на своей лодони, так цвет оживает от телесного тепла, и провёл по холсту.

Я считал, что моя картина уже закончена. На ней был изображён я сам, моя юная тогда стать, обраставшая уже мужественными чертами. На теле моего творения кровоточили раны, раны, рождённые моей собственной кровью. Но ведь иначе и не могло быть, раз я – это был я. Раны были разбросаны по всему телу моего творения. Кровоточащие и похожие на язвы. Честно признаться, я изначально хотел писать раны, которые были бы от распятия, но не решился грешить, чтобы приравнивать себя к Спасителю, ведь вера оставалась в моей душе и не подвергала разрушению стериотипы.

Использованной иглой от шприца я проколол себе пальцы и выдавил в краску капельки крови – моя картина должна была жить.

Я вдавил в пол окурок, и, перепачканный кровью и краской, с душевным ликованием взглянул на законченную работу. На мой взгляд, в этом нет ничего плохого. Моё творение ждало своего звёздного часа 8 лет. Есенин предсмертное стихотворение написал также кровью в московской гостиннице «Англитер», и оно вошло в историю литературы. Я же, написавший моё детище, тоже сделал вклад в свою биографию.

Я чувствовал, как моё самочувствие начало ухудшаться: начал появляться озноб, я не мог успокоится, сконцентрироваться и контролировать свои действия. Мне сделалось невыносимо больно, будто что-то изнутри разрывало меня, выламывало, выгинало… - впервые не приняв во время наркотик я почувствовал что такое ломка. Дрожащими руками я растворил порашок и, с трудом насчупав вену впустил содержимое шприца. Вскоре по всем моим членам разлилось сладкое спокойствие и я… отключился.

-Люб, у меня очень паршивое настроение, что-то гложит меня изнутри.

-Кать, не похоже это на тебя…

-Может я старею? Ужас!

-Я тоже старею…

-Ну ты как хочешь, а меня не очень-то прикалывает!

-Я думаю, нам нужно отдохнуть.

-Точно! – я оживилась. – Просто нужно раздобыть справочку одну-другую, и устроить себе незабываемые каникулы во время этой скучной поры года – сессии!

Люба задумалась:

-А потом? Потом нужно всё равно её сдавать… Нет уж лучше хорошенько отдыхать после каждого экзамена.

-Ладно, будь по-твоему. – я вздохнула, но признала Любину правоту.

Что было до этого я знать не мог, так как пришёл в себя через трое суток, привязаным за руки к кровати, в незнакомом мне месте, которое представляло собой что-то, как мне показалось, вроде психушки, но уход за мной осуществлялся манахинями. Как мне потом разъяснили, я оказался в лечебнице при церковном приходе, в следствие передозировки наркотиков.

Моя двойная жизнь целиком и полностью расстроила моё психическое состояние. Я постепенно сходил с ума. Для меня стало как-то чересчур тяжело двойное существование, но я не хотел быть другим, мне нравилось это сумашествие…

Мне было невыносимо плохо. Чувство безисходности, которое меня посетило, было велико и усиливалось. Я никому не нужен, я постепенно умирал. Отмирал всем телом, каждой его клеточкой. Все мои падения убили во мне счастье и радость. Я бесполезное существо? Что я? Я – нечто, нужное только моим картинам…

Я не испытываю никакого страха. Чувствую, как холодное лезвие проходит поперек по моим запястиям. Из разреза появляется тёмно-вишневая жидкость. Зжение, вместо боли, вызывает в некоторой степени зуд. Тёплая вода, возможно, смягчила бы неприятные ощущения, но в комнате это невозможно. Вскоре у меня начинает приятно и легко кружиться голова, и я спокойно начинаю… засыпать.

Я провёл почти неделю в палате под присмотром манахинь. Мать плакала. Сестра где-то хлопотала. Отец был сам не свой, но «важные» дела не могли ждать. Больше всех я был нужен моему духовному наставнику дядюшке. Наверное, я конкретно его достал: теперь он не только молился за меня, он плакал, умоляя успокоиться и прийти в себя. Мне было его жаль, но произошедшее за последние годы, и моё двойное существование, основательно подломили мою психику…

Ко мне уже начали приходить новые идеи, которые необходимо было реализовать. Мне немного больно держать карандаш, но если лёгкие движения – боль почти исчезает. Я потёр забинтованные запястия и включил «Романс» группы Сплин. В колонках запело. Я лёг на кровать, обняв колени. Место пореза зудело. Я лежал молча, слушая раздрожающую, лёгкую, щекочещую боль на запястиях. «Зачем это происходит со мной? Что может быть страшнее потерь. Потерь музы, моего вдохновления, моего источника жаизни. Я ль один совершающий грехопадение? Данте полюбил и воспел Беатриче,когда ей было 9,Петрарка полюбил Лауру когда ей было 12,Оскар Уальд любил Альфрэда Кастинели, Андрэ Жид вдохновлялся молодым белокурым музыкантом, источником вдохновения для художника Микеланджело была многолетняя страстная любовь к 23-летнему римскому дворянину Томмазо де Кавальери, которому Микеланджело дарил рисунки и посвящал любовные стихи. Такую же репутацию имел Микеланджело Меризи да Караваджо… Однако, при всём множестве примеров, которые может привести история, моя жизнь стала подобна жизни Джона Керуака – он начал употреблять наркотики и алкоголь из-за того, что не был признан, а я, просто жаждил вдохновения, муза кторого, бесжалостно сново и сново предавала меня… Однако, время придумано не нами, а вечность принадлежит Богу».

Мне разрешили выходить, и я сидел на скамейке в саду, пытаясь набросать какой-либо эскиз. Но ничего не выходило. Разорвав в клочья лист, я начал судорожно шарить по корманам. Рядом присел мой дядюшка.

-Здравствуй, Серёжа. Как ты?

-Мне сейчас нужно…У меня ничего не выходит!

-Серёжа, мальчик мой, ты болен. Не поддавайся своим страстям. Главное, чтобы ты это понял.

-Да к чёрту!Мне нужно..! Ты понимаешь?! Ты хочешь, чтобы я умер?

-Тебе нужно лечение. Это скоро пройдёт, потерпи. – В его голосе было столько боли и сожаления, смешенного с отчаяньем.

Я немного успокоился:

-Тогда пирдумай, чем меня связать – меня будет ломать.

Если вам от жизни что-то надо, то ей ничего не надо от вас. Возможно, мне же от неё ничего не нужно. Возможно, она закончилась дважды…

 

Несказаное, синяе, нежное,

Тих мой край после бурь, после гроз.

И душа моя – поле безбрежное,

Дышит запахом мёда и роз…….

 

 

Совет по правам человека