ЧУДОВИЩА СУЩЕСТВУЮТ

 

БЕДНОХОНДРИЯ: ипохондрия, вызванная отсутствием медицинской страховки.

ПЕРСОНАЛЬНЫЕ ТАБУ: частные, граничащие с суеверием жизненные правила, позволяющие человеку справляться с тяготами повседневности в условиях отсутствия каких бы то ни было Культурных и религиозных императивов.

 

Дег только что подкатил к нашему бунгало. Видок у него – как у загадочного предмета, выкопанного собачками из мусорных контейнеров в Кафедрал-Сити. Его щеки – в нормальное время розовые – стали сизыми, как голубиные перья; каштановые волосы дико всклокочены в стиле маньяка со снайперской винтовкой, который высовывается из захваченной им закусочной и вопит: «Ни за что не сдамся!» Все это мы замечаем, едва он появляется в дверях – парень явно страшно взвинчен и забыл, что такое сон. Я начинаю волноваться; судя по тому, как Клэр нервно крутит в пальцах сигарету, ей тоже не по себе. При всем при том лицо у Дега довольное – казалось бы, чего еще желать-то; но почему его радость кажется такой… пре– досудительной? По-моему, я знаю почему. Эта разновидность счастья мне знакома. Она сродни безудержному облегчению и натужной веселости, которые я зрел на лицах друзей, вернувшихся после полугодичного пребывания в Европе; их лица выражали облегчение, что можно снова приобщиться к большим машинам, пушистым белым полотенцам, калифорнийской жратве; но одновременно они уже готовились к неизбежной, полуклинической – «Куда ж мне себя приложить-то?» – депрессии, являющейся как прологом, так и эпилогом всякого паломничества в Европу. Ну и ну. Но клинический «кризис середины молодости», слава богу, случается только раз – а у Дега он уже был. Так что, должно быть, Дег просто слишком долго пробыл один – невозможность ни с кем поговорить здорово бьет по шарам. Правда-правда. Тем более в Неваде.

– Привет, чудики! Привез гостинцы, – кричит Дег, вваливаясь к Клэр с бумажным подарочным пакетом в руках; на мгновение он задерживается в прихожей – бросить взгляд на журнальный столик, где лежит почта Клэр, и этого мгновения нам достаточно, чтобы обменяться многозначительными (брови взлетают вверх) взглядами, – вообще– то мы сидим на ее кровати и играем в скрэбл – мало того, Клэр даже успевает шепнуть мне: «Сделай что-нибудь».

– Привет, кексик, – говорит Клэр, стуча по деревянному полу пробковыми, на платформе танкетками и виляя всем телом, затянутым в чересчур китчевый тореадорскии костюмчик с брюками-клеш цвета лаванды. – В твою честь я вырядилась под домохозяйку из Рино. Хотела даже «вшивый домик» на голове соорудить, но лака не хватило. Так что голова у меня скорее бездомная… Выпить хочешь?

– От водки с апельсиновым соком не откажусь. Привет, Энди.

– Привет, Дег. – Я поднимаюсь и мимо него иду к входной двери. – Пойду отолью. У Клэр унитаз каким-то странным голосом поет. Сейчас вернусь. Долго ехал?

– Двенадцать часов.

– Молоток.

Пройдя через двор в свой чистый, но заваленный всякой ерундой домик, я провожу раскопки в нижнем ящике шкафчика в ванной и отыскиваю купленный по рецепту пузырек, оставшийся от моей годичной или двухлетней давности фазы забав-с-успокоительными. Из пузырька я выуживаю пять оранжевых таблеток транквилизатора «Ксанакс» по полмиллиграмма, выжидаю время, соответствующее «периоду отлива», после чего возвращаюсь к Клэр, где размалываю таблетки в ступке для специй и высыпаю получившийся порошок а Дегову водку с соком. «М-да, Дег. Вид у тебя раздрызганный, ну ничего, за тебя». Мы чокаемся (я – минералкой). Наблюдая, как он заглатывает напиток, я осознаю – совесть бьет меня по загривку электрошоком, – что переусердствовал с дозой и, вместо того чтобы помочь человеку просто расслабиться (как намеревался), содействовал его превращению в неодушевленный предмет (спустя минут пятнадцать). Клэр об этом лучше не заикаться.

– Дегмар, мой подарок, пожалуйста, – произносит Клэр фальшивым, исполненным синтетической бодрости голоском, за которым скрывается обеспокоенность его аварийным состоянием.

 

– Всему свое время, милые мои маленькие везунчики, – говорит Дег, кренясь на стуле, – всему свое время. Дайте отдохнуть секунду. – Отпив по глоточку, мы осматриваем норку Клэр. – Клэр, твой дом, как всегда, безупречен и очарователен.

– Батюшки, спасибо, Дег. – В словах Дега Клэр чудится высокомерие, хотя мы с ним на самом деле всегда восхищались ее вкусом: в этом бунгало, обставленном кучей фамильного добра, которое она урвала при многочисленных разводах папеньки и маменьки, в миллион раз больше вкуса, чем в наших домах.

Ради нужного ей эффекта Клэр готова на все («Мой дом должен быть идеальным»). К примеру, она убрала ковер – обнажив деревянный пол, который она вручную отциклевала, покрыла лаком и усеяла персидскими ковриками и мексиканскими циновками. Вдоль задрапированных тканью стен стоят старинные посеребренные кувшины и вазы (блошиный рынок округа Оранж). Адирондакские 26садовые стулья из каскарской ивы, с подушечками из провансальского набивного шелка.

 

АРХИТЕКТУРНОЕ НЕСВАРЕНИЕ: почти навязчивая потребность жить в стильной обстановке. Культовые объекты – черно-белые художественные фотографии в рамках (желательно – авторства Дианы Арбус); упрощенная сосновая мебель; матово-черные продукты высокой технологии: телевизор, стерео, телефоны; галогеновое освещение; лампа, стул или стол в стиле пятидесятых; свежесрезанные цветы с замысловатыми названиями.