Муравьи 1 страница

 

 

Они увидели свечение, миновав старый, ржавый мост, под которым теперь среди ила тек узенький ручеек. Барби, сидевший сзади, наклонился между передними сиденьями:

— Что это? Выглядит, как самые большие часы «Индигло».[170]

— Это радиация, — ответил Эрни.

— Не волнуйтесь, — подал голос Ромми. — Свинцовой ленты у нас предостаточно.

— Норри позвонила мне по мобильнику матери, пока я вас ждал, — сообщил Эрни. — Рассказала о свечении. Она говорит, что, по мнению Джулии, это всего лишь… что-то вроде пугала, если позволите так выразиться. Ничего опасного.

— Я думала, у Джулии диплом журналистки, а не инженера, — покачала головой Джекки. — Она очень милая женщина и умная, но мы все-таки навесим эту броню, хорошо? Потому что такой подарок к сороковому дню рождения, как рак яичников или груди, мне не нужен.

— Мы проедем этот участок быстро, — пообещал Ромми. — И можем прикрыть тебе грудь и перед джинсов свинцовой лентой, если ты волнуешься.

— Это так смешно, что я забыла рассмеяться, — ответила она… потом рассмеялась, потому что представила себя в свинцовых трусах и лифчике, скроенных по последней моде.

Они подъехали к дохлому медведю, лежащему у телеграфного столба. Могли увидеть его даже с выключенными фарами, потому что света от розовой луны и радиационного пояса хватало и для того, чтобы читать газету.

Пока Ромми и Джекки закрывали окна микроавтобуса свинцовой лентой, остальные полукругом стояли у разлагающегося медведя.

— Не радиация, — отметил Барби.

— Нет, — кивнул Расти. — Самоубийство.

— И не единственное.

— Да. Но маленькие животные вроде бы в безопасности. Мы с детьми видели птиц, и в яблоневом саду я столкнулся с белкой. Вполне живехонькой.

— Тогда Джулия точно права. — Барби улыбнулся. — Свечение — одно пугало, а дохлые животные — другое. Типичный ремень с подтяжками.

— Не понял тебя, друг мой, — признался Эрни.

Но Расти, который, еще учась на фельдшера, познакомился с подходом «ремень с подтяжками», очень даже понял.

— Два предупреждения, чтобы отпугивать любопытных. Трупы животных днем, светящийся радиационный пояс ночью.

— Насколько мне известно, — Ромми присоединился к ним, — зараженная радиацией территория светится только в научно-фантастических фильмах.

Расти хотел сказать, что сейчас они живут в научно-фантастическом фильме, и Ромми это поймет, когда они доберутся до той странной коробочки на гребне. Но разумеется, Ромми все говорил правильно.

— Нам это подсовывали, — ответил ему Расти. — То же самое и с погибшими животными. Предполагалось, что мы скажем: «Ух ты, это какие-то смертоносные лучи, которые действуют на крупных млекопитающих. И нам лучше держаться подальше. В конце концов, мы крупные млекопитающие».

— Но дети не повернули назад, — напомнил Барби.

— Потому что они дети, — ответил Эрни. Подумав, добавил: — Еще и скейтбордисты. Они — другая порода.

— Мне все равно это не нравится, — гнула свое Джекки, — но, раз уж деваться нам некуда, может, мы сумеем прорваться через этот пояс Ван Аллена,[171]прежде чем нервы окончательно меня подведут. После того, что случилось в участке, меня все еще трясет.

— Подождите минутку. — Барби смотрел на медведя. — Что-то здесь не так. Сомнений у меня нет, но дайте мне секундочку, чтобы подумать, как это сформулировать.

Они ждали. Лунный свет и радиационное свечение заливали останки медведя. Барби по-прежнему не отрывал от него глаз. Наконец поднял голову.

— Ладно, так вот что меня тревожит. Они. Мы знаем о них, потому что коробочка, которую нашел Расти, создана не природой.

— Чертовски верно! — воскликнул Расти. — Кто-то ее изготовил. Но не на Земле. Готов поставить на это свою жизнь. — Потом подумал, как близко подошел к тому, чтобы час назад ее потерять, и содрогнулся. Джекки сжала его плечо.

— Я как раз не об этом, — продолжил Барби. — Мы имеем дело с ними, и если бы они действительно не хотели нас подпускать, то не подпустили бы. Сумели же они отрезать от Честерс-Милла остальной мир. Если бы хотели держать нас подальше от этой коробочки, почему не поставили над ней маленький Купол?

— Или не снабдили ее излучателем некоего звука, который поджарил бы наши мозги, как куриные ножки жарятся в микроволновке? — Расти начал понимать, куда клонит Барби. — Вот тебе и настоящая радиация.

— Возможно, это настоящая радиация, — указал Эрни. — Собственно, счетчик Гейгера, с которым вы приезжали сюда, это подтвердил.

— Да, — согласился Барби, — но означает ли это, что излучение, которое зарегистрировал счетчик Гейгера, опасно? У Расти и детей никаких повреждений нет, они не теряют волосы, не выблевывают куски собственных желудков.

— Пока еще нет, — уточнила Джекки.

— И это радует, — поддакнул Ромми.

Барби шпильки проигнорировал.

— Если они могут создать барьер, разбивающий лучшие ракеты, которые есть у Америки, им не составит труда соорудить радиационный пояс, который будет убивать быстро, даже мгновенно. И это могло бы послужить их интересам. Парочка человеческих трупов остановит нежеланных исследователей куда как быстрее, чем десяток животных. Нет, я думаю, Джулия права, и так называемый радиационный пояс — безвредное свечение, настроенное так, чтобы регистрироваться нашими приборами. И приборы эти представляются им очень даже примитивными, если они действительно инопланетяне.

— Но почему?! — взорвался Расти. — Зачем вообще этот барьер? Я не смог поднять эту чертову штуковину, не смог даже сдвинуть ее. А когда накрыл свинцовым фартуком, он загорелся. Хотя сама коробочка оставалась холодной.

— Если они охраняют ее, значит, есть способ уничтожить этот предмет или отключить, — предположила Джекки. — Если только…

Барби ей улыбался. Чувствовал себя как-то странно. Словно парил над собственной головой.

— Давай, Джекки. Скажи.

— Если только они ее совершенно не охраняют, так? Не охраняют от людей, которые настроены до нее добраться.

— Это еще не все. Разве мы не можем сказать, что они практически указали нам на нее? Джо Макклэтчи и его друзья шли по следу из хлебных крошек.

— Вот она, маленькие земляне, — усмехнулся Расти. — И что вы с ней сделаете, вы, которым хватило храбрости добраться до нее?

— Именно так и обстоит дело, — кивнул Барби. — Поехали. Поднимемся на самый верх.

 

 

— Позволь мне сесть за руль. — Расти повернулся к Эрни. — Впереди место, где дети потеряли сознание. И Ромми чуть не отключился. Я тоже что-то почувствовал. Мне привиделась хэллоуиновская кукла в человеческий рост, которую охватило пламя.

— Еще одно предупреждение? — предположил Эрни.

— Не знаю.

Расти подъехал к тому месту, где закончился лес и каменистый склон поднимался к яблоневому саду Маккоя. Впереди воздух светился так ярко, что им приходилось щуриться, но источника света они не видели; свечение словно плавало в воздухе. Барби подумал, что видит множество светлячков, только светили они в миллион раз сильнее, чем положено. А за световым поясом мир вновь становился темным, если не считать розового лунного света.

— Ты уверен, что обмороков больше не будет? — спросил Барби.

— Похоже, та же история, что с прикосновением к Куполу: ты получаешь прививку на всю жизнь. — Расти сел за руль. Включил передачу: — Придерживайте вставные челюсти, дамы и господа.

Микроавтобус рванулся в свечение. Свинцовые пластины, закрывшие окна, не позволили им увидеть, что произошло, но несколько человек, уже поднявшихся на гребень, наблюдали за ними. Со всевозрастающей озабоченностью, стоя на границе яблоневого сада. В самом поясе микроавтобус четко высветился, словно попал под мощный прожектор. И продолжал светиться несколько мгновений после того, как миновал пояс, словно украденный микроавтобус облили радием. Более того, за ним, как выхлоп, тянулся светящийся шлейф.

— Вот дерьмо! — воскликнул Бенни. — Лучшего спецэффекта мне видеть не доводилось.

Свечение вокруг микроавтобуса поблекло, шлейф исчез.

 

 

Когда они проезжали светящийся пояс, Барби испытал моментальное головокружение, ничего больше. Для Эрни реальный мир — микроавтобус и находящиеся в нем люди — исчез, его заменил номер отеля, в котором пахло сосной и слышался рев Ниагарского водопада. И его жена, ставшая таковой лишь двенадцатью часами ранее, подходила к нему в ночной рубашке, более всего напоминающей лавандовый дым, брала его за руки, клала их на свои груди и говорила: На этот раз нам не нужно останавливаться, дорогой.

Потом он услышал крик Барби и вернулся в настоящее.

— Расти! У нее что-то вроде припадка! Стоп!

Эрни огляделся и увидел, что Джекки Уэттингтон трясет, глаза у нее закатились, пальцы растопырились.

— Он поднимает крест, и все горит! — кричала она. С губ летела слюна. — Мир горит! ЛЮДИ ГОРЯТ! — И Джекки издала вопль, наполнивший салон.

Расти чуть не съехал в кювет, потом вырулил на середину дороги, побежал к боковой двери, которую Барби уже успел сдвинуть: Джекки вытирала слюну ладонью. Ромми обнимал ее за плечи.

— Ты в порядке? — спросил Расти.

— Теперь да. Я просто… все… все горело. Днем наступила ночь. Люди го-го-горели… — Она начала плакать.

— Ты что-то сказала насчет мужчины с крестом, — напомнил Барби.

— С большим белым крестом. Тот висел на веревке или на полоске кожи. На его голой груди. Потом мужчина поднял крест перед лицом. — Джекки глубоко вдохнула, выдохнула несколько раз, по чуть-чуть. — Теперь все уходит. Но… ох!

Расти поднял руку с двумя оттопыренными пальцами, спросил, сколько пальцев она видит. Джекки дала правильный ответ. А потом проследила глазами за его большим пальцем, которым он двигал из стороны в сторону, а после вверх-вниз. Расти похлопал ее по плечу и недоверчиво глянул на оставшийся позади светящийся пояс. Что там Голлум говорил о Бильбо Бэггинсе?[172]«Видимость обманчива, моя прелесть».

— Как ты, Барби? Все хорошо?

— Да. На пару секунд закружилась голова, ничего больше. Эрни?

— Я увидел мою жену. В номере отеля, где мы останавливались в медовый месяц. Ясно и отчетливо.

Он подумал о том, как она подходила к нему. Не думал об этом долгие годы, стыд какой — пренебрегать таким восхитительным воспоминанием. Белоснежность ее бедер под коротенькой ночнушкой; аккуратный темный треугольник лобковых волос; ее соски, грозящие прорвать тонкий шелк, едва не оцарапавшие ладони, когда она сунула язык ему в рот и провела по внутренней стороне нижней губы.

На этот раз нам не нужно останавливаться, дорогой.

Эрни откинулся назад и закрыл глаза.

 

 

Расти преодолел подъем — теперь ехал медленно — и припарковал микроавтобус между амбаром и полуразрушенным домом. Тут же стоял автофургон «Эглантерии», автофургон «Универмага Берпи» и «шевроле-малибу». Джулия загнала «приус» в амбар. Корги Горас сидел у заднего бампера, словно охранял автомобиль. Не выглядел счастливой собакой и не вышел из амбара, чтобы поприветствовать их. В доме уже горели две лампы Коулмана.

Джекки указала на фургон с надписью на борту «В «БЕРПИ» РАСПРОДАЖА КАЖДЫЙ ДЕНЬ».

— Как он сюда попал? Твоя жена передумала?

Ромми улыбнулся:

— Ты не знаешь Мишу, если могла так подумать. Нет, за это надо благодарить Джулию. Она рекрутировала своих лучших репортеров. Эти парни…

Он замолчал, потому что из освещенного луной яблоневого сада появились Джулия, Пайпер и Лисса Джеймисон. Шли рядком, держась за руки, и все плакали.

Барби подбежал к Джулии, взял за плечи. Она шла с краю, держала в свободной руке фонарь, нацеленный в бугристую землю. Подняла голову и попыталась улыбнуться.

— Так они тебя вытащили, полковник Барбара. Очко в пользу нашей команды.

— Что с вами случилось? — спросил Барби.

Из сада выбежали Джо, Бенни и Норри. Матери следовали за ними. Крики детей оборвались, как только они увидели, в каком состоянии три женщины. Горас с лаем подбежал к своей хозяйке. Джулия опустилась на колени, уткнулась лицом в его шерсть. Горас понюхал ее, а потом внезапно попятился. Сел и завыл. Джулия посмотрела на него, а потом закрыла лицо руками, как от стыда. Норри взяла за руки Джо, стоявшего слева от нее, и Бенни — справа. На ставших серьезными лицах отражался испуг. Пит Фримен, Тони Гуэй и Роуз Твитчел вышли из фермерского дома, но подходить к ним не стали. Сбились в кучку у кухонной двери.

— Мы пошли посмотреть на эту коробочку, — отрешенно заговорила Лисса. От ее волнительно-радостного восприятия жизни не осталось и следа. — Встали на колени вокруг нее. На ней символ, которого я никогда раньше не видела… не каббала…

— Это просто ужас. — Пайпер вытерла глаза. — А потом Джулия прикоснулась к ней. Прикоснулась только она, но мы… мы все…

— Вы их увидели? — спросил Расти.

Джулия опустила руки, посмотрела на него в благоговейном трепете.

— Да. Я увидела, мы все. Их. Жуть.

— Кожеголовые?

— Что? — переспросила Пайпер. Потом кивнула: — Да, пожалуй, можно и так их назвать. Лица без лиц. Высокие лица.

Высокие лица, повторил мысленно Расти. Не знал, что это означает, но понимал, что слова правильные. Вновь подумал о своих дочерях и их подруге Диане, обменивающихся секретами и едой, выданной дома. Подумал о своем друге детства — части детства, потому что во втором классе они с Джорджи разругались, — и на него нахлынула волна ужаса.

Барби схватил его.

— Что?! — Он почти кричал. — Что теперь?!

— Ничего. Только… в детстве у меня был друг. Джордж Лэтроп. Однажды ему подарили на день рождения увеличительное стекло. И иногда… на большой перемене… мы…

Расти помог Джулии подняться. Горас подошел к ней, будто то, что его испугало, растаяло, совсем как свечение, окружавшее микроавтобус.

— Что вы сделали? — В голос Джулии вернулось спокойствие. — Расскажи.

— Это произошло в старой начальной школе, на Главной улице. Всего две комнаты, одна для классов с первого по четвертый, вторая — с пятого по восьмой. Игровая площадка — земляная. — Он нервно рассмеялся. — Черт, там не было даже водопровода, только сортир, который дети называли…

— Медовый домик, — ввернула Джулия. — Я тоже туда ходила.

— Мы с Джорджем шли мимо шведской стенки к забору. Там были муравейники, и мы поджигали муравьев.

— Не кори себя за это, док, — покачал головой Эрни. — Множество детей делали то же самое, а то и похуже. — Эрни сам, в компании пары друзей, окунул хвост дворового кота в керосин. А потом поднес к нему спичку. Этим воспоминанием он не стал бы делиться ни с кем, точно так же, как и подробностями своей брачной ночи.

Прежде всего потому, что мы смеялись, как безумные, подумал он. Господи, как же мы смеялись.

— Продолжай, — предложила Джулия.

— Я закончил, — ответил Расти.

— Как бы не так.

— Послушайте, — вмешалась Джоани Кэлверт. — Я уверена, вся эта психология очень интересна, но мне не кажется, что именно сейчас…

— Помолчи, Джоани, — оборвала ее Клер.

Джулия не сводила глаз с лица Расти.

— Почему это для тебя важно? — спросил тот. В это мгновение ему казалось, что вокруг никого нет и говорят они один на один.

— Просто скажи мне.

— Однажды, когда мы этим занимались… мне пришло в голову, что у муравьев тоже может быть своя жизнь. Я понимаю: звучит как сентиментальный лепет…

— Миллионы людей во всем мире в это верят, — возразил Барби. — И тем живут.

— Короче, я подумал: Мы причиняем им вред. Мы сжигаем их на земле, а может, и в их подземных домах. На земле увеличительное стекло Джорджа точно их сжигало. Некоторые просто переставали двигаться, но большинство загорались.

— Это ужасно! — вырвалось у Лиссы. Она вновь теребила Ключ жизни.

— Да, мэм. И однажды я попросил Джорджа это прекратить. Он меня не послушал. Сказал: «Это лакомная война». Я это помню. Не атомная, а лакомная. Я попытался отнять у него увеличительное стекло. В следующее мгновение мы уже дрались, а увеличительное стекло разбилось. — Он помолчал. — Это ложь, хотя тогда я именно так и сказал отцу, и даже порка не заставила меня изменить свою версию. А Джордж сказал родителям правду: я специально разбил увеличительное стекло. — Расти указал в темноту: — Я точно так же разбил бы эту коробочку, если б смог. Потому что теперь муравьи — мы, а коробочка — увеличительное стекло.

Эрни подумал о коте с горящим хвостом. Клер Макклэтчи вспомнила, как она и ее лучшая подруга в третьем классе сидели на ревущей девчонке, которую они ненавидели. Девочка только пришла в школу и говорила с забавным южным акцентом, словно набила рот картофельным пюре. Чем сильнее девочка плакала, тем громче они смеялись. Ромео Берпи вспомнил, как напился в тот вечер, когда Хиллари Клинтон плакала в Нью-Хэмпшире,[173]чокался с экраном телевизора и говорил: «Пью за тебя, сука, уйди с дороги и позволь мужчине делать мужскую работу».

Барби вспомнил тот спортивный зал: жара пустыни, запах дерьма, смех.

— Я хочу сам увидеть ее, — сказал он. — Кто пойдет со мной?

Расти вздохнул:

— Я.

 

 

Когда Барби и Расти направлялись к коробочке, украшенной странным символом и излучающей яркий пульсирующий свет, член городского управления Ренни находился в камере, где совсем недавно сидел под замком Барби.

Картер Тибодо помог ему положить тело Младшего на койку.

— Оставь меня с ним, — приказал Большой Джим.

— Босс, я понимаю, как вам сейчас плохо, но есть сотня дел, которые требуют вашего немедленного внимания.

— Я это знаю. И займусь ими. Но сначала мне нужно какое-то время побыть с сыном. А потом ты возьмешь пару парней и отвезешь его в похоронное бюро.

— Хорошо. Я сожалею о вашей утрате. Младший был хорошим парнем.

— Нет, не был, — будничным голосом ответил Большой Джим. — Но он был моим сыном, и я его любил. И это совсем неплохо, знаешь ли.

Картер задумался.

— Знаю.

Большой Джим улыбнулся:

— Я знаю, что ты знаешь. Я начинаю думать, что ты — тот сын, которого мне всегда не хватало.

Картер покраснел от удовольствия и зашагал к ступеням, которые вели в дежурную часть.

После его ухода Большой Джим сел на койку и положил голову Младшего себе на колени. Ран на лице молодого человека не было, и Картер закрыл ему глаза. Если бы не кровь на его рубашке, создавалось впечатление, что он спит.

Он был моим сыном, и я его любил.

Большой Джим сказал правду. Он собирался пожертвовать Младшим, но история уже знала такой прецедент: достаточно прочитать о том, что произошло на Голгофе. И как и Христос, мальчик умер за правое дело. Какой бы урон ни нанесла Андреа Гриннел, все забудется, как только город узнает, что Барби убил нескольких полицейских, включая единственного сына их лидера. С политической точки зрения обретший свободу и строящий новые козни, Барби мог принести немалые дивиденды.

Большой Джим посидел еще какое-то время, поглаживая Младшего по волосам и вглядываясь в его лицо, на котором читался упрек. Потом едва слышно запел песенку, какую пела Младшему мать, когда он, грудной младенец, лежал в колыбельке, глядя на мир широкими, полными удивления глазами:

— «Для малышки лодка — серебристая луна, плывет она в небе, плывет в море сна, а мимо плывут облака… плыви, малыш, плыви… вдаль через море плыви…».

Потом замолчал. Остальное вспомнить не мог. Приподнял голову Младшего и встал. Сердце затрепыхалось, и Большой Джим задержал дыхание… но тут же успокоилось. Он решил, что скоро ему придется сделать еще одну инъекцию верапа-как-его-там, почерпнув препарат из фармацевтических запасов Энди, но пока хватало и других дел.

 

 

Он оставил Младшего на койке и медленно поднялся по ступеням, держась за поручень. Картер ждал в дежурной части. Тела увезли. Настеленные на пол газеты впитывали кровь Микки Уэрдлоу.

— Пойдем в муниципалитет, пока сюда не набежали копы, — сказал он Картеру. — День встреч официально начинается… — Ренни посмотрел на часы, — примерно через двенадцать часов. До этого нам нужно много чего сделать.

— Я знаю.

— И не забудь моего сына. Я хочу, чтобы Боуи постарались. Качественная подготовка тела, красивый гроб. Скажи Стюарту: если увижу Младшего в одном из дешевых гробов, которые он держит в сарае, я его убью.

Картер сделал запись в блокноте:

— Я об этом позабочусь.

— И скажи Стюарту, что очень скоро я с ним поговорю. — Несколько полицейских вошли в участок. Выглядели они подавленными, даже чуть испуганными, очень юные и совсем зеленые. Большой Джим поднялся со стула, на котором сидел, восстанавливая дыхание. — Пора идти.

— Я готов, — ответил Картер, но не сдвинулся с места.

Большой Джим огляделся.

— Хочешь что-то сказать, сынок?

Сынок. Нравилось Картеру это слово. Его отец погиб пятью годами раньше, когда врезался на пикапе в один из мостов-близнецов в Лидсе, о чем Картер совсем не сожалел. Отец поколачивал жену и обоих сыновей (брат Картера теперь служил во флоте), но это Картера особо не огорчало: его мать пила кофейное бренди, чтобы притупить отрицательные эмоции, и Картер всегда мог сделать глоток-другой. Нет, отца он ненавидел за вечное нытье и глупость. Люди полагали, что Картер тоже глуп — черт, даже Младший так думал, — но они ошибались. Мистер Ренни это понял, и мистер Ренни никак не тянул на нытика.

И Картеру вдруг стало ясно, что теперь он определился с планами на будущее.

— У меня кое-что есть. Возможно, вам понадобится.

— И что же?

Большой Джим подождал, пока тот сходит в раздевалку. Картер открыл свой шкафчик, достал из него конверт с надписью «ВЕЙДЕР», вернулся в дежурную часть и протянул конверт Большому Джиму. На бумаге пламенел кровяной оттиск чьей-то подошвы.

Ренни откинул клапан.

— Джим! — раздался голос Питера Рэндолфа. Он вошел незамеченным и теперь, уставший и потерянный, стоял около перевернутого стола, за которым последней сидела Стейси Моггин. — Думаю, мы более-менее успокоили город, но я не могу найти нескольких новых полицейских. Наверно, они бросили службу.

— Этого следовало ожидать. Но бросили временно. Они вернутся, как только порядок полностью восстановится, и они осознают, что Дейл Барбара в любой момент может привести в город банду жаждущих крови людоедов, чтобы сожрать их живьем.

— Но с этим чертовым Днем встреч…

— Практически все в этом городе завтра будут вести себя как шелковые, и я уверен, что у нас хватит сил, чтобы разобраться с теми, кто не будет.

— А что нам делать с пресс…

— Ты видишь, что я немного занят? Ты это видишь, Пит? Господи! Приходи через полчаса в зал заседаний муниципалитета, и мы обсудим все, что ты хочешь. Но сейчас, будь так любезен, оставь меня в покое.

— Конечно. Извини. — Пит попятился, в движениях и голосе ощущалась обида.

— Стой! — вдруг задержал его Ренни.

Рэндолф остановился.

— Ты не выразил мне соболезнований в связи с утратой сына.

— Я… я очень сожалею.

Большой Джим смерил Рэндолфа взглядом:

— Действительно, сожалеешь. — После ухода чифа Ренни вытащил бумаги из конверта, быстро проглядел их, засунул обратно. С искренним любопытством посмотрел на Картера: — Почему ты не отдал их мне сразу? Собирался подержать у себя?

Теперь, отдав конверт, Картер понимал, что говорить может только правду.

— Да. Какое-то время. На всякий случай.

— Какой случай?

Картер пожал плечами.

Большой Джим развивать тему не стал. Сам привык собирать компрометирующие материалы на тех, кто мог доставить ему неприятности, так что понимал логику действий Картера. Но куда больше интересовал его ответ на другой вопрос:

— Почему ты передумал?

И вновь Картер решил сказать правду:

— Потому что я хочу быть вашим человеком, босс.

Большой Джим приподнял кустистые брови.

— Больше, чем он? — Ренни мотнул головой в сторону двери, через которую только что вышел Рэндолф.

— Он? Он — пустое место.

— Да, — Большой Джим положил руку на плечо Картера, — это точно. Пошли. Как только доберемся до муниципалитета, сожжем бумаги в дровяной печи. Займемся этим первым делом.

 

 

Они действительно были высокие. И ужасные. Барби увидел их, как только сошло на нет действие разряда, который поднимался по рукам. Конечно же, возникло желание оторваться от коробочки, но он его подавил, коробочку не отпустил и теперь смотрел на существ, которые держали их взаперти. Держали и мучили ради удовольствия, если исходить из предположения Расти.

Их лица — если он видел лица — сплошь состояли из углов, но углов мягких, которые к тому же постоянно менялись, словно существа не имели постоянной формы. Он не мог сказать, сколько их и где они находятся. Сначала подумал, что их четверо, потом — восемь, наконец — только двое. Они вызывали очень уж сильное отвращение, возможно, потому, что были настолько инородными, что он не мог их воспринимать. Отдел его мозга, обрабатывающий информационный поток, идущий от органов чувств, не мог расшифровать сигналы, которые посылали глаза.

Мои глаза не могут их видеть, вживую — нет, даже с помощью телескопа. Эти существа находятся сейчас в какой-то далекой, далекой галактике.

Но не мог он знать этого наверняка — логика подсказывала, что владельцы коробочки могут иметь базу подо льдами Южного полюса или вращаться вокруг Луны на своем звездолете «Энтерпрайз», — но знал. Они находились дома… каким бы ни был их дом. Они наблюдали. И они наслаждались.

Не могли не наслаждаться, потому что эти сукины дети смеялись.

В памяти всплыл спортивный зал в Фаллудже. Стояла жара, никаких кондиционеров, только лопасти вентиляторов под потолком лениво рассекали вязкий, пропахший потом воздух. Они отпустили уже всех приведенных на допрос, за исключением двух абдулов, которых угораздило попасться на глаза военным на следующий день после того, как два самодельных взрывных устройства унесли жизни шестерых американцев, а снайпер убил еще одного, парня из Кентукки, всеобщего любимца Кастейрса. Поэтому они принялись гонять абдулов по спортивному залу, срывая с них одежду, и Барби хотелось бы сказать, что он вышел за дверь, но он не вышел. Хотелось бы сказать, что он в этом не участвовал, но он участвовал. Их всех охватила какая-то лихорадка. Он помнил, как плотно приложился к костлявому, измазанному дерьмом заду одного абдула, и на нем появилась красная отметина от армейского ботинка — к тому времени абдулов уже раздели догола. Барби помнил, как Эмерсон с силой ударил другого по болтающимся яйцам, приговаривая: Это тебе за Кастейрса, гребаный песочный ниггер. Кто-то в скором времени даст матери этого абдула флаг, когда она будет сидеть на складном стульчике у его могилы, древняя как мир история. А в тот момент, когда Барби вдруг вспомнил, что именно он здесь командир, сержант Хэкермейер уже подтащил этого парня к стене — из одежды на пленнике оставался только развязавшийся головной платок, куфия — и приставил пистолет к его голове. Возникла пауза, но никто ее не заполнил словом «нет» или фразой «не делай этого». Поэтому сержант Хэкермейер нажал на спусковой крючок, и кровь выплеснулась на стену, как выплескивалась на стены уже три тысячи лет или даже больше. На том для абдула все закончилось, аля-улю, не забудь писать мне в свободное время, когда не будешь ломать целки всем этим девственницам.

Барби оторвал руки от коробочки, попытался встать, но ноги подвели. Расти схватил его и держал, пока он не смог стоять без посторонней помощи.

— Господи! — выдохнул Барби.

— Ты их видел, да?

— Да.

— Они дети? Как думаешь?

— Возможно. — У Барби не было готового ответа. — Вероятно.

Они медленно возвращались к фермерскому дому, перед которым стояли остальные.

— Все хорошо? — спросил Ромми.

— Да, — кивнул Барби. Он понимал, что должен поговорить с детьми. И с Джекки. И с Расти. Но не сейчас. Сначала следовало взять себя в руки.

— Ты уверен?

— Да.

— Ромми, у тебя в магазине еще есть свинцовая лента? — спросил Расти.

— Да, я оставил рулоны на погрузочной платформе.

— Хорошо, — кивнул Расти и попросил у Джулии мобильник. Он надеялся, что Линда дома, а не в комнате для допросов в полицейском участке. Мог только надеяться.

 

 

Разговор с Расти получился очень коротким, не занял и тридцати секунд, но Линде Эверетт его вполне хватило, чтобы этот ужасный четверг развернулся на сто восемьдесят градусов, от черной ночи к ясному дню. Она сидела за кухонным столом, закрыв лицо руками, и плакала. Плакала тихонько, потому что наверху спали четверо детей, а не двое. Она привела домой брата и сестру Эпплтон, так что теперь компанию ей составляли два «Э», не только две «Дж».

Элис и Эйден жутко расстроились — Господи, а как же иначе? — но Джанни и Джуди помогли им прийти в себя. Помог, разумеется, и бенадрил. По требованию девочек положила на полу в их комнате спальные мешки, и теперь все четверо на них и спали, Джуди и Эйден в обнимку.

И когда она уже практически совладала с нервами, раздался стук в дверь кухни. Первым делом Линда подумала, что это копы, хотя, учитывая кровопролитие и суету в центре города, не ждала их так скоро. Но в тихом стуке не слышалось ничего властного.