ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ В МИРЕ ДУХОВ 3 страница. * [Эта фраза добавлена дополнительно.]

 

* [Эта фраза добавлена дополнительно.]

 

 

мы видим, от той, которая дана в тексте и в предыдущем примечании, только своей несколько меньшей определенностью. Но если один английский журнал (Nature) придал вышеприведенной мысли Кекуле такой вид, что механика—это статика и динамика масс, фи-зика – статика и динамика молекул, химия – статика и динамика атомов, то, по моему мнению, такое безусловное сведение даже хи-мических процессов к чисто механическим сужает неподобающим образом поле химии. И однако оно стало столь модным, что напри-мер у Геккеля –[97] слова «механический» и «монистический» постоянно употребляются как равнозначащие и что, по его мнению, «современ-ная физиология... дает в своей области место только физическим, химическим или в широком смысле слова механическим силам» (Peri-genesis).

Называя физику механикой молекул, химию – физикой ато-мов и, далее биологию – химией белков, для того чтобы выразить переводы их <я позволю себе каждую из этих трех наук обозначить таким образом, чтобы специальная область каждой из них получала название ближайшей низшей...>, я желаю этим выразить переход одной из этих наук в другую и значит связь, непрерывность, а так-же различие, разрыв между обеими областями. Итти же дальше этого, называть химию своего рода механикой, по-моему, нерацио-нально. Механика в более широком или узком смысле слова знает только количества, она оперирует скоростями и массами и в лучшем случае объемами. Там, где на пути у нее стоит качество, как например в гидростатике и аэростатике, она не может притти к удовлетворительным результатам, не вдаваясь в рассмотрение моле-кулярных состояний и молекулярного движения; она сама только простая вспомогательная наука, предпосылка физики. Но в физике, а еще более в химии, не только происходит постоянное качественное изменение в результате количественного изменения, не только на-блюдается переход количества в качество, но приходится также рас-сматривать множество изменений качества, относительно которых совершенно не доказано, что они обусловлены <сведены> количе-ственными изменениями. Можно охотно согласиться с тем, что совре-менная наука движется в этом направлении, но это вовсе не доказы-вает, что это направление единственно правильное, что, идя этим путем, мы исчерпаем до конца физику и химию. Всякое движение за-ключает в себе механическое движение и перемещение больших или мельчайших частей материи; познать* эти механические движения является первой задачей науки, однако лишь первой. Само же это механическое движение вовсе не исчерпывает движения вообще. Движение вовсе не есть простое перемещение, простое изменение ме-ста, в надмеханических областях оно является также и изменением качества. <Мышление есть тоже движение. > Открытие, что теп-лота представляет собой молекулярное движение, составило эпоху в науке. Но если я не имею ничего другого сказать о теплоте, кроме того, что она представляет собою известное перемещение молекул, то лучше мне замолчать. Химия находится на пороге того, чтобы из отношения атомных объемов к атомным весам объяснить целый ряд химических и физических свойств элементов. Но ни один химик не решится утверждать, будто все свойства какого-нибудь элемента выражаются исчерпывающим образом его положением на кривой

 

 

Лотара Мейера -[98], что этим одним определяются например специфические свойства углерода, делающие его главным носителем органической жизни, или же необходимость фосфора в мозгу. Между тем механическая концепция сводится именно к этому; она объясняет всякие изменения из изменений места, все качественные различия из количественных и не замечает, что отношение между качеством и количеством взаимно, что качество так же переходит в количество, как количество в качество, что здесь имеется взаимодействие. Если мы должны сводить все различия и изменения качества к количественным различиям и изменениям, к механическим перемещениям, то мы с необходимостью приходим к тому положению, что вся материя состоит из тожественных мельчайших частиц и что все качественные различия химических элементов материи вызываются количественными различиями в числе и пространственной группировке этих мельчайших частиц при их объединении в атомы. Но до этого нам еще далеко.

Только незнакомство современных естествоиспытателей с иной философией, кроме той ординарнейшей вульгарной философии, ко-

торая процветает ныне в немецких университетах, позволяет им опе-рировать таким образом выражениями вроде «механический», при-

чем они не отдают себе отчета и даже не догадываются, какие из этого вытекают необходимые выводы. У теории абсолютной качест-

венной тожественности материи имеются свои приверженцы; эмпи-рически ее так же нельзя опровергнуть, как и нельзя доказать.

Но если спросить людей, желающих объяснить все «механическим

образом», сознают ли они неизбежность этого вывода и признают ли тожественность материи, то какие при этом получаются различ- ные ответы!

Самое комичное – это то, что приравнение «материалистиче- ского» и «механического» имеет своим родоначальником Гегеля, ко-тоый хотел унизить материализм эпитетом «механический». Но дело в том, что критикуемый Гегелем материализм—французский мате-риализм XVIII столетия—был действительно исключительно ме-ханическим и по той простой причине, что физика, химия и биология были тогда еще в зачаточном состоянии, далеко не являясь основой

общего мировоззрения. Точно так же у Гегеля заимствует Геккель перевод causae efficientes через механически действующие причины и causae finales—через целестремительно действующие причины;

но Гегель понимает под словом механический—слепо, бессозна- тельно действующий, а не механически действующий в смысле Гек- келя. Но для самого Гегеля все это противоположение является чем-то устарелым, отжившим настолько, что он не упоминает о нем ни в одномиз обоих своих изложений проблемы причинности в «Логике»,

упоминая о нем только в «истории философии», где оно освещено в

исторической перспективе (следовательно полное непонимание Гек- келем благодаря поверхностному отношению!) и совершенно слу-

чайно при разборе вопроса о телеологии (Logik, II) [99], как о той

форме, в которой старая метафизика рассматривала противополож-ность между механизмом и телеологией. Вообще же он рассматривает ее как давно уже преодоленную точку зрения. Таким образом Геккель, в своем восторженном устремлении найти подтверждение своей «механической» концепции, просто неверно списал у Гегеля, до-

 

 

бившись этим того замечательного результата, что если естественный подбор создает у того или другого животного или растения какое-нибудь определенное изменение, то это происходит благодаря causa efficiens; если же это самое изменение вызывается искусственным подбором, то это происходит благодаря causa finalis и значит разводитель оказывается в роли causa finalis. Ясно, что диалектик калибра Гегеля не мог путаться в ограниченной противоположности между causa efficiens и causa finalis. С современной же точки зрения не трудно положить конец всей путанице и болтовне по поводу этой противоположности, указав на то, что, как мы знаем из опыта и теории, материя и способ ее существования, движение, несотворимы и следовательно являются своими конечными причинами. Если мы возьмем какую-нибудь отдельную причину, изолированную по времени и месту во взаимодействии мирового движения или изолируемую нашей мыслью, то мы не прибавим к ней никакого нового определе-ния, а внесем только усложняющий и запутывающий момент, назвав ее действующей причиной. Причина, которая не действует, не есть вовсе причина.

NB. Материя как таковая это – чистое создание мысли и аб-стракция. Подводя вещи, рассматриваемые нами как телесно суще-ствующие, под понятие материи, мы отвлекаемся от всех качествен-ных различий в них. Поэтому материя как таковая в отличие от определенных существующих материй не является чем-то чувственно существующим. Естествознание, стремящееся отыскать единую ма-терию как таковую, стремящееся свести качественные различия к чисто количественным различиям состава тожественных мельчайших частиц, поступает так, как оно поступало бы, если бы вместо вишен, груш, яблок оно искало плод как таковой, вместо кошек, собак, овец и т. д. искало млекопитающее как таковое, газ как таковой, металл как таковой, камень как таковой, химическое соединение как тако-вое, движение как таковое. Теория Дарвина требует подобного пер-вого млекопитающего, но Геккель, должен в то же время при-знать, что если оно содержало в себе в зародыше всех будущих и современных млекопитающих, то в действительности оно стояло ниже всех современных млекопитающих и было совершенно грубым, а поэтому и было более преходящим, чем все они. Как доказал уже Гегель –[100] (Enz. I, стр. 199), это воззрение, эта «односторонняя матема-тическая точка зрения», согласно которой материя определима только количественным образом, а качественно искони одинакова, является «именно точкой зрения» французского материализма XVIII столетия. Она является даже возвратом к Пифагору, который уже рассматри-вал число, количественную определенность, как сущность вещей.

 

 

с) 0 неспособности Негели познать бесконечное

 

 

Негели, стр. 12—13 -[101].

Негели сперва заявляет, что мы не в состоянии познать реальных качественных различий, а вслед за этим сейчас же говорит, что подобные «абсолютные различия» не встречаются в природе!

Стр. 12.

Во-первых, каждая качественная бесконечность представляет многочисленные, количественные градации, например оттенки цветов,

 

 

твердость и мягкость, долговечность и т.д., и, хотя они качественно различны, они доступны измерению и познанию.

Во-вторых, не существует просто качеств, существуют только

вещи, обладающие качествами, и притом бесконечно многими каче-ствами. У двух различных вещей всегда имеются известные общие качества (но крайней мере свойство телесности), другие качества отличаются между собой по степени, наконец иные качества могут совершенно отсутствовать у одной из вещей.Если мыстанем рассма-тривать такие две до крайности различные вещи, —например какой-нибудь метеорит и какого-нибудь человека,—то при этом мы до-бьемся немногого, в лучшем случае того, что обоим присуща тяжесть и другие телесные свойства. Но между обеими этими вещами можно вставить бесконечный ряд других естественных вещей и естественных процессов, позволяющих нам заполнить ряд от метеорита до чело-века и указать каждой из них место в связи природы и таким обра-зом познать их. С этим соглашается и сам Негели.

В-третьих, наши различные органы чувств могли бы доставлять нам абсолютно различные в качественном отношении впечатления. В этом случае свойства, которые мы узнали бы при посредстве зрения, слyxa, обоняния, вкуса и осязания, были бы абсолютно различны. Нo и здесь различия исчезают по мере успехов исследования. Давно уже признано, что обоняние и вкус являются родственными, связаными между собой чувствами, воспринимающими связанные между собой, если даже не тождественные, свойства; зрение и слух воспри-нимают колебания волн. Осязание и зрение так дополняют друг друга, что мы часто можем предсказать на основании вида какой-ни-будь вещи ее тактильные свойства *. Наконец всегда одно и то же «я» воспринимает в себе все эти различные чувственные впечатления, со-бирая их в некое единство; точно так же эти различные впечатления доставляются одной и той же вещью, «являясь» общими свойствами ее и давая таким образом возможность познать ее. Следовательно задача объяснить эти различные, доступные лишь различным орга-нам чувств свойства, установить между ними связь является задачей науки, которая до сих пор не имела оснований жаловаться на то, что мы не имеем вместо пяти специальных чувств одного общего чув-ства или что мы не способны видеть, либо слышать запахов и вкусов.

Куда мы ни посмотрим, мы нигде не встречаем в природе подоб-ных «качественно или абсолютно различных областей», о которых нам говорят, что они непонятны. Вся путаница происходит от сме-шения качества и количества. Негели, стоя на господствующей ме-ханической точке зрения, считает объясненными все качественные различия лишь тогда, когда они могут быть сведены к количествен-ным различиям (об этом речь у нас будет в другом месте); для него качество и количество являются абсолютно различными категориями. Метафизика.

«Мы можем познавать только конечное и т. д.». Это совершенно верно лишь постольку, поскольку в сферу нашего познания попа-дают лишь конечные предметы. Но это положение нуждается в допол-нении. «По существу мы можем познавать только бесконечное». Дей-

* [Все место, начинающееся словами «зрение и слух» и кончающееся сло-вцами «тактильные свойства», перечеркнуто в тексте карандашом и кроме того вделана отметка на полях].

 

 

ствительно, всякое реальное, исчерпывающее познание заключается

лишьв том, что мы в мыслях извлекаем единичное из его единичности

и переводим его в особенность, а из этой последней во всеобщность; заключается в том, что мы находим беско нечное в конечном, вечное – в преходящем. Но форма всеобщности есть форма в себе замкнутости, а следовательно бесконечности; она есть соединение многих конечных вещей в бесконечное. Мы знаем, что хлор и водород под действием света соединяются при известных условиях температуры и давления в хлористоводородный газ, давая взрыв, раз мы это знаем, то мы знаем также, что это происходит при вышеуказанных условиях повсюду и всегда, и для нас совершенно безразлично, про-изойдет ли это один раз или повторится миллионы раз и на скольких планетах. Формой всеобщности в природе является закон, и никто не говорит так много о вечности законов природы, как естествоиспыта-тели. Поэтому, если Негели говорит, что мы делаем конечное непо-нятным, если не ограничиваемся исследованием только этого конеч-ного, а примешиваем к нему вечное, то он отрицает либо познавае-мость законов природы, либо их вечность. Всякое истинное познание природы есть познание вечного, бесконечного, и поэтому оно по су-ществу абсолютно.

Но у этого абсолютного познания есть своя серьезная заковыка. Подобно бесконечности познаваемого вещества, которое составляется из одних лишь конечностей, так и бесконечность абсолютного познаю-щего мышления слагается из бесконечного количества конечных че-ловеческих голов, которые совершают при этой бесконечной работе познания практические и теоретические промахи, исходят из неудач-ных, односторонних, неверных посылок, идут неверными, кривыми, ненадежными путями и часто даже не распознают истины, хотя и упираются в нее лбом (Пристли).

Поэтому познание бесконечного окружено двоякого рода труд-ностями и представляет по своей природе бесконечный асимптоти-ческий процесс. И этого для нас вполне достаточно, чтобы мы имели право сказать: бесконечность столь же познаваема, сколь и непозна-ваема, а это все, что нам только нужно.

Комичным образом Негели заявляет то же самое: мы способны познавать только конечное, но зато мы можем познать все конечное, попадающее в сферу нашего чувственного восприятия. Конечное, попадающее в сферу и т. д., дает в сумме бесконечное, ибо Негели составляет себе свое представление о бесконечном именно на основании этой суммы. Без этого конечного и т. д. он не имел бы никакого пред-ставления о бесконечном.

(О дурной бесконечности, как таковой, поговорить в другом месте.)

(Перед этим исследованием бесконечности указать на следующее):

1) «Небольшая область» с точки зрения пространства и времени.

2) «Вероятно недостаточное развитие органов чувств».

3) Что мы способны познавать только конечное, преходящее, изменяющееся и в различных степенях относительное (и т. д. до:) «мы не знаем, что такое время, пространство, сила и материя, движе-ние и покой, причина и следствие».

 

 

Это старая история. Сперва сочиняют абстракции, отвлекая их

от чувственных вещей, а затем желают познавать их чувственно, желают видеть время и обонять пространство. Эмпирик до того втя-гивается в привычный ему ему эмпирический опыт, что воображает себя все еще в области чувств, опыта даже тогда, когда он имеет дело с абстракциями. Мы знаем, что такое час, метр, но не знаем, что такое время и пространство! Точно время есть нечто иное, чем сплошь одни часы, а пространство нечто иное, чем сплошь одни кубические метры! <Материя и движение остаются также недоказуемыми...> Разумеется обе формы существования материи без этой материи представ-ляют ничто, только пустое представление, абстракцию, существующую только в нашей голове. Но мы неспособны познать, что такое материя и движение! Разумеется неспособны, ибо материю как таковую и движение как таковое никто еще не видел и не испытал каким-нибудь иным образом; люди имеют дело только с различными реально существующими материями и формами движения. Вещество, материя – не что иное, как совокупность веществ, из которой абстрагировано это понятие; движение как таковое есть не что иное, как совокупность всех чувственно воспринимаемых форм движения; слова, вроде материя и движение, это просто сокращения, в которых мы охватываем, согласно их общим свойствам, различные чувственно восприни-

маемые вещи. Поэтому материю и движение можно познать лишь путем изучения отдельных форм вещества и движения; поскольку мы познаем последние, постольку мы познаем pro tanto материю и движение как таковые. Поэтому, когда Негели говорит, что мы не знаем, что такое время, пространство, движение, причина и следствие, то он этим лишь утверждает, что мы при помощи своей головы сочиняем себе сперва абстракции, отвлекая их из реального мира, а затем не в состоянии познать этих сочиненных нами абстрак- ций, ибо они умственные, а не чувственные вещи, между тем как

всякое познание есть чувственное измерение. Это точь-в-точь как встречающаяся у Гегеля трудность, что мы в состоянии есть вишни, сливы, но не в состоянии есть плода, потому что никто еще не ел плода как такового.

 

Утверждение Негели, что в природе существует вероятно масса форм движения, которых мы неспособны воспринять своими чув-ствами, представляет собой довольно «убогое оправдание»; оно равно-сильно – по крайней мере для нашего познания – отказу от закона о несотворимости движения. Ведь эти невоспринимаемые формы движения могут превратиться в доступное нашему восприятию движение, так что мы например легко объясняем контактное элек-тричество!

 

СТАРОЕ ВВЕДЕНИЕ К «ДИАЛЕКТИКЕ ПРИРОДЫ»

1880 г.

 

Современное естествознание, которое одно лишь достигло все- стороннего, систематического научного развития, в противополож- ность гениальным натурфилософским догадкам древних и весьма важным, но спорадическим и оставшимся по большей части безре- зультатными открытиям арабов, – современное естествознание, как и вся новейшая история, датирует от той знаменательной эпохи, которую мы, немцы, называем по приключившемуся с нами тогда национальному несчастью* реформацией, французы – ренессансом, а итальянцы—квинквеченто, и содержание которой не исчерпы-вается ни одним из этих наименований. Это эпоха, начинающаяся со второй половины XV столетия. Королевская власть, опираясь на горожан, сломила мощь феодального дворянства и основала крупные, по существу национальные монархии, в которых получили свое развитие современные европейские нации и современное бур-жуазное общество; и в то время как буржуазия и дворянство еще ожесточенно боролись между собой, немецкая крестьянская война пророчески указала на грядущие классовые битвы, ибо в ней на арену выступили не только восставшие крестьяне, – в этом не было ничего нового, – но за ними показались начатки современного пролетариата с красным знаменем в руках и с требованием общности имущества на устах. В спасенных при гибели Византии рукописях, в вырытых из развалин Рима античных статуях перед изумленным Западом предстал новый мир – греческая древность; перед <классиче-скими... [..?..] пластическими> светлыми образами ее исчезли призраки средневековья; в Италии достигло неслыханного рас-цвета искусство, которое явилось точно отблеск классической древ-ности и которое в дальнейшем никогда уже не подымалось до -такой высоты. В Италии, Франции, Германии возникла новая, первая современная литература; Англия и Испания пережили вскоре затем свою классическую литературную эпоху. Рамки старого Orbis ter-rarum были разбиты; только теперь собственно была открыта земля и положены основы для позднейшей мировой торговли и для перехода ремесла в мануфактуру, явившуюся в свою очередь исходным пунк-том современной крупной промышленности. Духовная диктатура церкви была сломлена; германские народы в своем большинстве приняли протестантизм, между тем как у романских народов стало все более и более укореняться перешедшее от арабов и питавшееся но-вооткрытой греческой философией жизнерадостное свободомыслие, подготовившее материализм XVIII столетия.

 

* [«Националыос несчастье» подчеркнуто неизвестным лицом.]

 

 

Это был величайший прогрессивный переворот, пережитый до того человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая

породила титанов по силе мысли, страстности и характеру, по много-сторонности и учености. Люди, основавшие современое господство буржуазии, были чем угодно, но только не буржуазно-ограничен-ными. Наоборот, они были более или менее обвеяны авантюрным ха-рактером своего времени. Тогда не было почти ни одного крупного человека, который не совершил бы далеких путешествий, не говорил бы на четырех или пяти языках, не блистал бы в нескольких облас- тях творчества <прекрасно, и именно не только в теоретической,

но также и в практической жизни...>; Леонардо да-Винчи был не только великим художником, но и великим математиком, механиком и инженером, которому обязаны важными открытиями самые разно-образные отрасли физики; Альбрехт Дюрер был художником, гра-вером, скульптором, архитектором и кроме того изобрел систему фортификации, содержащую в себе многие идеи, развитые значи-тельно позже Монталамбером и новейшим немецким учением о крепо-стях. Макиавелли был государственным деятелем, историком, поэтом и кроме того первым достойным упоминания военным писателем но-вого времени. Лютер вычистил не только авгиевы конюшни церкви, но и конюшни немецкого языка, создал современную немецкую прозу и сочинил текст и мелодию того пропитанного чувством победы хорала, который стал марсельезой XVI в. Люди того времени не стали еще рабами разделения труда, ограничивающее, калечащее действие которого мы так часто наблюдаем на их преемниках. Но что особенно характерно для них, так это то, что они почти все живут всеми интересами своего времени, принимают участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной партии и борются – кто словом и пером, кто мечом, а кто и тем и другим. Отсюда та полнота и сила характера, которая делает из них цельных людей. Кабинетные уче-ные являлись тогда исключениями; это либо люди второго и третьего ранга, либо благоразумные филистеры, не желающие обжечь себе пальцев <как Эразм>.

И естествознание развивалось тогда в обстановке всеобщей рево-люции, будучи само насквозь революционно: ведь оно должно было еще завоевать себе право <свободного [исследования] > на суще-ствование. Вместе с великими итальянцами, от которых датирует новейшая философия, она дала своих мучеников для костров и тем-ниц инквизиции. И характерно, что протестанты предупредили ка-толиков в преследовании свободного естествознания. Кальвин сжег Сервета, который был близок к открытию кровообращения, и при этом заставил жарить его живым два часа; инквизиция удовольствова-лась по крайней мере тем, что просто сожгла Джордано Бруно.

Революционным актом, которым естествознание заявило о своей независимости и как бы повторило лютеровское сожжение папской буллы, было издание бессмертного творения, в котором Коперник бросил—хотя и скромно и, так сказать, лишь на ложе смерти— перчатку церковному авторитету в естественных делах. Отсюда дати-рует освобождение естествознания от теологии, хотя выяснение от-дельных взаимных претензий затянулось до нашего времени, не за-вершившись еще и теперь во многих головах. Оттуда же пошло ги-гантскими шагами развитие наук, которое выигрывало в силе, если

 

 

можно так выразиться, пропорционально квадрату расстояния (во

времени) oт своего исходного пункта. Точно нужно было доказать миру, что отныне и для высшего продукта органической материи, для человеческого духа, как и для неорганического вещества, будет иметь силу закон об обратной пропорциональности движения.

Главная задача, которая предстояла естествознанию в начав-шемся теперь первом периоде его развития, заключалась том, чтобы

справиться с имевшимся налицо материалом. Во всех областях приходилось начинать с самого начала. Древность имела Евклида и солнечную систему Птоломея, арабы – десятичное исчисление, начала алгебры, современную систему счисления и алхимию; хри-стианское средневековье не оставило ничего. При таком положении вещей естественно, что первое место заняла элементарнейшая отрасль естествознания —механика земных и небесных тел, а наряду с ней, на службе у нее, открытие и усовершенствование математических методов. Здесь были совершены великие дела. В конце рассматри-ваемого периода, отмеченного именами <Лейбница и> Ньютона и Линнея, эти отрасли знания получили известное завершение. Важ-нейшие математические методы были установлены в основных чер-тах; аналитическая геометрия – главным образом Декартом, ло-гарифмы – Непиром, диференциальное и интегральное исчисление – Лейбницем и может быть Ньютоном. То же самое можно сказать о механике твердых тел, главные законы которой были выяснены paз навсегда. Наконец, в астрономии солнечной системы Кеплер открыл законы движения планет, а Ньютон объяснил их общими законами движения материи. Остальные отрасли естествознания были еще да-леки от такого предварительного завершения. Механику жидких и газообразных тел удалось несколько обработать лишь к концу ука-занного периода *. Физика в собственном смысле слова была еще в самой первоначальной стадии, за исключением оптики, успехи кото-рой были вызваны практическими потребностями астрономии. Хи-мия эмансипировалась от алхимии только благодаря теории флоги-стона. Геология еще не вышла из эмбриональной стадии минерало-гии, и поэтому не могла еще существовать палеонтология **. На-конец, в области биологии занимались главным образом накопле-нием и первым отбором колоссального материала как ботанического и зоологического, так анатомического и собственно физиологиче-ского. О равнении между собой форм жизни, об изучении их геогра-фического распространения, их климатологических и т. д. условий еще не могло быть и речи. Здесь только ботаника и зоология достигли некоторого завершения благодаря Линнею.

Но что особенно характеризует рассматриваемый период, так это образование известного цельного мировоззрения, центром ко-торого является учение об абсолютной неизменности природы <Согласно представлению Ньютона планеты неизменно движутся вокруг своей...> Согласно этому взгляду природа, каким бы путем она ни возникла, раз она уже имеется налицо, остается всегда неиз-менной, пока она существует. Планеты и спутники их, однажды

* [На полях карандашом отмечено: Торичелли по поводу регулирования альпийских гopных потоков.]

** [На полях карандашом отмечет: О сравнении анатомического [,.?..], климатического распределения, о географии фауны и флоры еще нет речи.]

 

 

приведенные в движение таинственным «первым толчком», продол-жают кружиться по предначертанным им эллипсам вовеки веков или во всяком случае дo скончания всех вещей. Звезды покоятся на-всегда неподвижными на своих местах, удерживая друг друга благо-даря «всеобщему тяготению». Земля остается от века или от дня своего творения (в зависимости от точки зрения) одинаковой, неизменной. Теперешние «пять частей света» существовали всегда, имели всегда те же самые горы и долины, тот же климат, ту же флору и фауну, если не говорить об изменениях, внесенных рукой человека. Виды растений и животных были установлены раз навсегда при их возник-новении, равное порождало всегда равное, и Линней делал уже большую уступку, когда говорил, что благодаря скрещиванию мес-тами могли возникнуть новые виды. В противоположность истории человечества, развивающейся во времени, истории природы припи-сывалось только возникновение в пространстве. За природой отри-цали всякое изменение, всякое развитие. Революционное вначале естествознание оказалось вдруг перед насквозь консервативной природой, в которой все было и остается теперь таким же, каким онo было извечно и в которой все должно было оставаться до скончания мира или вовеки веков таким, каким оно было с самого начала.

Хотя естествознание первой половины XVIII в. поднималось высоко над греческой древностью с точки зрения объема своих по-знаний и даже с точки зрения отбора материала, но оно далеко усту-пило ей в смысле идеального одоления этого материала, в смысле всеобщего мировоззрения. Для греческих философов мир был по существу чем-то возникшим из хаоса, чем-то развившимся, чем-то ставшим. Для естествоиспытателя рассматриваемого нами периода он был чем-то окостенелым, неизменным, а для большинства чем-то созданным сразу. Наука все еще глубоко сидела в теологии. Она повсюду искала и находила, в качестве последней причины, толчок извне, необъяснимый из самой природы. Если притяжение— торже-ственно названное Ньютоном всеобщим тяготением – и рассматри-вается как существенное свойство материи, то где источник непонят-ной тангенциальной силы, дающей начало планетным орбитам? Как возникли бесчисленные виды животных и растений? Как, в особен-ности, возник человек, относительно которого было твердо принято, что он существует не от века? На все подобные вопросы естество-знание слишком часто отвечало ссылкой на творца всех вещей. Ко-перник в начале рассматриваемого нами периода дает отставку тео-логии; Ньютон завершает этот период постулатом божественного первого толчка. Высшая всеобщая идея естествознания рассматривае-мого периода это —мысль о целесообразности естественных процессов, плоская вольфовская телеология, согласно которой кошки были созданы, чтобы пожирать мышей, мыши – чтобы быть пожираемыми кошками, и вся природа, чтобы доказать мудрость творца. Нужно считать огромным достоинством и честью тогдашней философии, что онa не поддалась влиянию ограниченной точки зрения тогдашнего естествознания, что она – начиная от Спинозы и кончая великими французскими материалистами – настойчиво пыталась объяснить мир из него самого, предоставив детальное оправдание этого есте-ствознанию будущего.