Мятежник теряет боевой пыл

Следующий — заключенный № 1037, Рич, чья мама так волновалась вчера вечером, когда увидела, как ужасно он выглядит. Это он заперся утром во второй камере. Кроме того, он — завсегдатай карцера. Апелляция № 1037 интересна, но теряет убедительность, когда Кертис Бэнкс быстро читает ее вслух невыразительным и бесстрастным тоном:

«Я бы хотел получить условно-досрочное освобождение, чтобы провести последние мгновения юности со старыми друзьями. В понедельник мне исполняется 20 лет. Я думаю, сотрудники тюрьмы показали мне, как много у меня недостатков. В понедельник я стал протестовать, потому что думал, что со мной обошлись несправедливо. Но вечером я понял, что заслужил подобное обращение. С тех пор я прилагаю все усилия, чтобы сотрудничать, и теперь знаю, что каждый из сотрудников тюрьмы заинтересован исключительно в моем благополучии и благополучии других заключенных. Несмотря на мое прискорбное неуважение к ним и к их требованиям, сотрудники тюрьмы относились и относятся ко мне хорошо. Я глубоко уважаю их способность подставлять другую щеку и полагаю, что благодаря их доброте и великодушию я успешно прохожу реабилитацию и исправляюсь. С уважением, № 1037».

Три охранника написали коллективную рекомендацию, которую Керт читает вслух:

«Хотя поведение № 1037 после бунта улучшается, но я полагаю, что еще рано представлять его общественности в качестве продукта нашего исправительного учреждения».

«Я согласен с тем, как оценивают заключенного № 1073 другие сотрудники, а также с заявлением самого № 1037 о том, что он исправляется. Но он еще не достиг приемлемого уровня. У № 1037 предстоит еще многое изменить».

«Я не рекомендую условно-досрочного освобождения».

Входя в комнату, Рич-1037 демонстрирует странную смесь юношеской энергии и начинающейся депрессии. Прямо с порога он принимается говорить о своем дне рождения, единственной причине, по которой просит об условно-досрочном освобождении. Оказывается, для него это очень важно, и когда он вызвался участвовать в эксперименте, то забыл о своем дне рождения. Он совершенно увлечен этой темой, но начальник тюрьмы задает ему вопрос, ответ на который либо осложнит заключенному жизнь, либо сведет на нет его аргументы: «Ты думаешь, что в нашей тюрьме мы не сможем устроить тебе вечеринку по случаю дня рождения?»

Прескотт пользуется моментом: «У тебя достаточно жизненного опыта в нормальном обществе, даже для твоих лет. Ты знаешь законы. Ты должен понимать, что тюрьма предназначена для тех, кто нарушает законы, а ты своими действиями создал опасность. Сынок, я вижу, что ты меняешься, здесь это написано, и я серьезно думаю, что ты ведешь себя лучше. Но здесь, в твоем собственном заявлении, сказано: „прискорбное неуважение к ним и их требованиям“. Прискорбное неуважение! Нельзя проявлять неуважение к людям и к их имуществу. Что было бы, если бы все граждане этой страны проявляли неуважение к собственности друг друга? Все бы просто поубивали друг друга!»

Карло продолжает делать вид, что читает «дело» заключенного в чистом блокноте и останавливается, как будто обнаружил что-то важное: «Я вижу, здесь написано, что при аресте ты оказал сопротивление, к тебе пришлось применять силу, и ты, возможно, ранил кого-то из офицеров, производивших арест. Я очень впечатлен твоим прогрессом, и я думаю, ты начинаешь понимать, что твое поведение было незрелым и во многом достойным осуждения и опасным для окружающих. Ты использовал людей; ты вел себя так, будто они — объекты, предназначенные для твоего удобства. Ты манипулировал людьми! Всю свою жизнь ты, кажется, манипулировал людьми, все материалы твоего дела говорят о твоем безразличии к законности и правопорядку. Кажется, иногда ты не способен контролировать свое поведение. Почему ты считаешь себя достойным кандидатом для условно-досрочного освобождения? Что ты можешь нам сказать? Мы ведь пытаемся тебе помочь».

Заключенный № 1037 не готов к такой атаке. Он бормочет какие-то бессвязные объяснения о том, что хотел «избежать» ситуации, которая могла бы спровоцировать его ярость. Потом он говорит, как помог ему тюремный опыт: «Ну, я увидел много разных реакций, как люди проявляют уважение к другим, например, общаются с сокамерниками, по-разному реагируют на одни и те же ситуации. Я заметил, что охранники из трех разных смен практически одинаково ведут себя в одинаковых обстоятельствах».

Затем № 1037 неожиданно начинает говорить о своих «недостатках», а именно о своей роли агитатора во время восстания заключенных в понедельник. Он демонстрирует полную покорность, обвиняя себя в том, что перечил охранникам. Он никогда больше не станет критиковать их за оскорбительное поведение и постоянные унижения. (Я вижу перед собой показательный пример управления сознанием в действии. Этот процесс в точности повторяет то, что происходило с американскими военнопленными во время войны в Корее: оказавшись в плену у китайских коммунистов, они публично признавались в использовании биологического оружия и в других немыслимых преступлениях.)

Неожиданно Прескотт перебивает разговор о недостатках заключенного и спрашивает, почти с утвердительной интонацией: «Ты наркоман?»

№ 1037 отвечает «Нет», и ему разрешают продолжить извинения, но скоро опять перебивают. Прескотт замечает иссиня-черный синяк у него на руке и спрашивает, откуда он взялся. Синяк появился во время одной из потасовок с охранниками, но заключенный № 1037 отрицает, что охранники держали его или тащили в карцер. Он говорит, что охранники были настолько вежливы, насколько возможно. Он говорит, что ушибся, потому что систематически не подчинялся их приказам.

Карло нравится, что он признает свою вину: «Ты встал на путь исправления, да?»

№ 1037 говорит, что хочет получить условно-досрочное освобождение, даже если при этом ему не заплатят. (Это довольно странно, если учесть, через что ему уже пришлось пройти. И ничего за это не получить?) Он добросовестно отвечает на вопросы комиссии, но депрессия берет верх, как отмечает Прескотт позже. Его мать совершенно точно почувствовала его состояние во время свидания с сыном и сказала мне об этом, когда пришла в кабинет суперинтенданта. Как будто он пытался продержаться как можно дольше, чтобы доказать свою мужественность — может быть, отцу? Иногда он дает интересные ответы на вопросы о том, чем ему помог тюремный опыт, но по большей части говорит лишь то, что могло бы понравиться членам комиссии.