Студопедия — Welcome home!
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Welcome home!






 

Операционная – это отдельный мир. Здесь творится таинство. Допущенные сюда жрецы проникают в святилище смерти и изгоняют ее, мерзкую старуху с косой, – ради торжества жизни!.. Так Лев Аркадьевич Глоссер рассказывает интернам, впервые попавшим в храм стерильной чистоты. Ему нравится быть чуть ли не античным богом в их восторженных глазах.

Точно такими же глазами на него смотрит девушка Татьяна, дочь старинного друга, погибшего много лет назад при весьма странных обстоятельствах.

– По телику вчера говорили в новостях, что… – сакральное волшебство момента небрежно, походя, разрушает анестезиолог. Он уже повторно вымыл руки и надел новую пару перчаток.

Анестезиолог всегда сизощекий, сколько бы ни брился. Пересади ему кожу, щетина все равно прорастет – из нее состоит не только его мозг, но и вообще все ткани. Он высокий, плечи – косая сажень, кулаки – кувалды. Ему бы на бойне ломом махать, пробивая скотине черепа промеж рогов, а не спроваживать пациентов в мир сладких грез. Реваз Георгиевич – ну просто антипод элегантно скроенного Льва Аркадьевича. Точно горилла рядом с интеллигентом в устанешь считать каком поколении.

– Мне страшно, – говорит вдруг Татьяна.

Ее слова повисают в воздухе операционной. Вот они ее слова, потрогайте. Все замолкают. Все прислушиваются к собственным ощущениям. Лев Аркадьевич даже перестает мурлыкать «Калинку-малинку» и «Катюшу». Оба ассистента слишком внимательно смотрят на монитор, хотя тот выключен. Инженер по медицинскому оборудованию обесточил его только что и теперь дергает себя за мочку уха – ему явно некуда деть руки.

– Я знаю, случится что-то ужасное. – На милом лице девушки неуверенная улыбка.

Скоро смерть сотрет ее с губ.

– Ах! – вскрикивает младшая операционная сестра, закатывая васильковые глаза.

– Не переживайте, милочка. – Голос Глоссера самую малость глушится маской на лице. Непонятно, к кому он обращается, к пациентке или к медсестре. Ни на одну из них он не смотрит. – Это обычный мандраж перед операцией. Сейчас Реваз Георгиевич поможет вам расслабиться.

Все же к пациентке.

Он делает знак анестезиологу – приступайте. Берите ту самую ампулу, ну же!

И «горилла» повинуется мысленному приказу главврача.

– Вы, Танечка, не бойтесь, – говорит анестезиолог щетинистым голосом. – У меня вот вчера двойня родилась. Дочери. Так я друзей позвал, вино пили, телик смотрели… Когда такое случается, ничего плохого уже быть не может!

Заканчивая речь, Реваз Георгиевич очень неуклюже машет рукой, сшибая на пол лоток со всеми своими «микстурами».

– Много выпил, не отошел еще, – радостно заявляет операционная сестра. Ее внушительные молочные железы торжествуют вместе с ней. – А я знала, что это добром не кончится!

Лев Аркадьевич молчит. Он не ожидал от анестезиолога такого подвоха. Он смотрит на пол. Половина ампул – вдребезги. Счастливый отец двойняшек что-то говорит. Что – неважно. Главное – Глоссер видит ту самую ампулу.

Она уцелела.

– Ничего страшного, Реваз Георгиевич. Со всеми бывает. Тем более – у вас такой повод был накануне. Завидный повод. Мои поздравления. – Ампула лежит среди осколков. Глоссер наклоняется, чтобы поднять ее и отдать анестезиологу.

Но тут медсестра – дура, блондинка, истеричка! – кидается ему на помощь:

– Лев Аркадьевич, ну что вы?! Как можно?! Я сама сейчас уберу!

Едва не оттоптав главврачу пальцы, – и даже не заметив этого, так спешит за совком и щеткой – она каблуком давит ампулу, делая ее неотличимой от прочих осколков.

– И все же, Реваз Георгиевич, я вынужден буду лишить вас… – Глоссер в ярости, с трудом подбирает слова. – За срыв операции!..

– Лев Аркадьевич, разрешите? – перебивает его анестезиолог. – Прошу прощения, виноват. Я не южнокорейский робот, но… Одну минутку. У меня есть запасной комплект, всегда с собой беру. Такой я – все дублирую. Если за бутылкой посылают, я две беру. Если жена забеременеет, то двойней. А как же? Я такой!

Плохо выбритая «горилла» приносит запасной комплект в ударопрочном чемоданчике с кодовым замком. Теперь подменить капсулу не удастся. Во-первых, еще одной такой же у Глоссера с собою нет, а во-вторых, все на него смотрят, следят за каждым жестом. Ждут его начальственного решения.

Отменить операцию? Да ни в коем случае! Вся бригада в курсе, что анестезиолог явился в операционную, будучи нетрезв. Если что, подозрение падет в первую – и единственную! – очередь на него.

– О’кей, продолжаем, – Главврач подмигивает Ревазу Георгиевичу. – Раз наш коллега уверяет, что все в полном порядке, не вижу причин откладывать. Ну-с…

Он берет скальпель.

Острое лезвие хищно блестит в ксеноновом свете.

– Сюда нельзя! Что вы?! – Медсестра – хорошенькая, но безнадежно глупая блондинка – безуспешно встает на пути грузного мужчины с властными повадками.

Тот входит в операционную бесцеремонно, как хозяин. Он одет в серый костюм, его редкие волосы зализаны назад. Из ноздрей торчат пучки волос, хотя на лице ни намека на растительность. Он мог бы и не вытаскивать из внутреннего кармана Знак, и так понятно, что у него за профессия.

Если Глоссер спасает жизни, то ворвавшийся без приглашения мужчина их отбирает.

– Моему сотруднику срочно нужна медицинская помощь, – приказывает он, безошибочно определив главного, и потому глядя Льву Аркадьевичу в глаза.

– И она обязательно ему будет оказана, – заверяет Глоссер, держа скальпель в руке. Он не опустил инструмент, и это не нравится мужчине. Покосившись на лезвие, тот хмурится. Следующая реплика Льва Аркадьевича его тоже не радует: – Но чуть позже. Видите ли, сейчас у нас операция, и я…

На лице мужчины возникает неприятная – хищная – улыбка. Главврачу кажется, что перед ним не человек, а изготовившийся к прыжку барс. Хоть изрядно разжиревший, но все же очень опасный.

– Вы отложите все свои дела и займетесь им, – слышит Глоссер. – Всякое промедление будет расцениваться как попытка причинить вред представителю Закона и караться соответственно. Надо объяснять, как именно караться?

Мужчина выразительно хлопает себя по оттопыренному сбоку пиджаку, под которым у него что-то в разы крупнее дамского пистолетика.

– Татьяна, я прощу прощения, но… – Лев Аркадьевич разводит руками. Лезвие скальпеля тускнеет.

– Берегите себя. – Едва заметно пациентка кивает Глоссеру, будто ему нужно ее разрешение прервать операцию.

– Всем ждать. Я скоро. – Лев Аркадьевич выходит из операционной вслед за грузным палачом, топающим точно бегемот.

Вскоре они вместе входят в лучшую палату больницы, палату для VIP-клиентов, за сутки в которой надо выложить столько же, сколько за люкс в «Карлтоне». Но для палача все будет бесплатно, конечно. Помимо громадного – в полстены – телевизора и холодильника, в котором поместится пара бычьих туш, тут есть мини-бар в тумбочке у кровати, кожаный диванчик для посетителей и… в общем, тут не хватает лишь джакузи.

На роскошной ореховой кровати, застеленной дорогим шелковым бельем, валяется нечто в грязном плаще. Это нечто с ног до лысой головы перепачкано кровью, грязью и пахнет дымом и еще чем-то мерзким, химическим. Лев Аркадьевич не сразу узнает в новом обитателе палаты Заура, брата девушки, ждущей его на операционном столе. Они недавно виделись, поговорили – и вот молодой человек без сознания и, быть может, серьезно ранен.

Простыню, на которой он лежит, уж точно не воскресить.

Теперь оба – палач со слабым зрением и его рыжая сестра – в полной власти Глоссера. В такую удачу трудно поверить, но факт остается фактом. Судьба сегодня благосклонна к главврачу. А ведь совсем недавно, когда на счет больницы поступила крупная сумма, он решил, что…

– Бинго, – срывается с его губ.

– Вы что-то сказали? – Грузный мужчина смотрит на него с подозрением, нахмурившись.

– Это профессиональное. Не обращайте внимания. – Лев Аркадьевич делает вид, что меряет Зауру пульс. Подобные жесты помогают успокоить родственников пациентов: они видят, что доктор работает, а значит, есть надежда. – Я вынужден попросить вас удалиться из палаты. Во избежание.

– Да-да, конечно. – Вмиг растеряв всю свою властность, мужчина делает шаг к двери, берется за медную ручку.

Глядя на его серую спину, Глоссер больше не может сдержать улыбку – искреннюю, радостную.

Главное теперь – все сделать так, чтобы выглядело естественно. Роковое стечение обстоятельств, бывает.

И тогда ни телевизор, ни холодильник с джакузи молодому палачу уже не понадобятся.

 

* * *

 

Там, на лесной дороге, у перевернутого автозака, мне было больно.

Очень больно.

Три сломанных ребра, расквашенный и свернутый набок, как у Рыбачки, нос, вывихнутые пальцы, выбитые зубы, ушибы и гематомы по всему телу – все это заставляло меня чувствовать, что я еще жив. Не факт, что долго протяну, но все-таки. А тут…

Придя в себя, еще не открыв глаз, я сразу понял, что Максимка Краевой в порядке, здоров, как семнадцатилетний мальчишка. Стараясь ничем не показать, что я очнулся, – вдруг за мной наблюдают? – я провел кончиком языка по зубам. Все они были на месте! Вот тогда мне стало чуточку муторно. Есть старая шутка: «Если однажды, проснувшись, вы чувствуете, что у вас ничего не болит, значит, вы умерли». Я умер?

Вряд ли.

Иначе я не лежал бы на нижней полке двухъярусной кровати, стойки которой выкрашены белым, а там, где краска облупилась, проступает ржавый металл. Ржавчина видна и на дальней от кровати стене-решетке, будто в «обезьяннике». Хоть и просматривается камера снаружи полностью, зато вентиляция лучше. Это я открыл-таки глаза.

Почему камера? Да потому, что в апартаментах свободных людей обычно не бывает решеток.

Но ведь все тюрьмы в нашей стране закрыли много лет назад. Значит, я за границей? Или?..

Так-с, что у нас тут еще… Дальняк, он же толчок, отделен от прочего помещения загородкой из гипсокартона. Надо же, какие удобства! В моем героическом прошлом ничего подобного не было. Рядом с загородкой – рукомойник, чтобы сиделец мог сразу помыть руки, не дай боже не коснувшись чего раньше, тем самым вещь или человека зафоршмачив. Радиатор отопления в специальном углублении в стене как бы намекал, что зимой тут топят, есть шанс не замерзнуть насмерть во сне. Пол – из досок, коричневых от въевшейся в них краски. Щели между досками – мизинец просунуть можно. Удобно, если надо что-то припрятать от вертухаев. Левее рукомойника небольшой стол, на столе электрочайник, над столом – розетка. Над розеткой – небольшой телевизор. Плазма. Да я просто в номер люкс попал! Ко мне, наверное, сейчас заглянет горничная, чтобы прибраться… Окошко вон даже есть, металлопластиковое. Причем металла, как по мне, переизбыток: хорошую такую, внушительную решетку можно было и не ставить.

Но все это – телевизор, чайник и окно – ерунда, в общем. Окончательно же я офигел, когда увидел у кровати половичок. Аккуратный такой, не пыльный ничуть половичок. С надписью «WELCOME HOME!»

– Нет уж, нет уж, лучше вы к нам… – пробормотал я, приподнявшись на локтях.

Хотя, конечно, на камеру грех жаловаться. Это не чулан, не тройник и уж точно не общая хата. Это камера-мечта, камера образцового содержания. Душевой кабинки только не хватает, полки с десятком-другим толстых томов, и холодильника еще, но это было бы фантастикой или бредом сумасшедшего, а я вроде пока что с реальностью на «ты».

И потому теперь, проведя рекогносцировку, хочу вспомнить, как я сюда попал.

Палачи окружили «Вепрями» тачку Заура. Открыли огонь. Картинка: пули пробивают лобовуху, от каждого столкновения с ними тело Рыбачки дергается, будто его сотрясает сильнейшая икота, а потом… Рыбачка погиб! Как же так, а?! До боли сжав кулаки, я заставил себя успокоиться. Наслаждаться горечью утраты я буду потом, когда выберусь отсюда живым и – по возможности – невредимым. Сердце кольнуло, но я запретил себе раскисать, ведь Гордея уже не вернуть, а я еще жив… Так, Рыбачки не стало, потом меня сунули в автозак, потом удар, фургон перевернулся, я и Заур из него выбрались и…

И все.

Дальше как обрезало.

Вообще-то странно, что я еще жив. Палачи должны были меня в том лесочке грохнуть. Тянут время, помучить хотят перед казнью, как и обещали? Что ж, я не подарю им такого удовольствия.

– Эй, сволочи, вы где?!

Тишина в ответ.

– Заур, дружище?!

Я набрал побольше воздуха, чтобы крикнуть погромче. И тут сердце кольнуло еще раз. Подумалось, что при всей своей сволочности ни один палач не смог бы вставить мне зубы и срастить ребра. Да и зачем вообще ремонтировать того, кто приговорен? Не то чтобы меня расстраивало мое отличное самочувствие, но… Как бы то ни было, кричать я передумал. Творилось что-то странное. Нужно выяснить что – и пресечь. А заодно – бежать отсюда.

Опустив ноги на «WELCOME HOME!», я встал с кровати.

На второй полке пусто, постель аккуратно застелена, за перегородкой у очка тоже никого.

Я подошел к стене-решетке. И застыл в двух шагах от нее.

Странно. Ни замка, ни засова. А ведь я хотел с ходу взломать замок… Увы, не все так просто. Глупо уставившись на решетку – ну точно как тот баран у новых ворот, – я никак не мог понять, каким образом камера открывается. По периметру решетку вмуровали в бетон. На всякий случай я толкнул ее плечом, потом тряхнул. Основательно все, без люфтов. Как я вообще тогда в камеру попал? Через окно? Через квадратную решетку поверх стекла и металлопластика, мирно так, славненько прикрытые шторкой? Нет, исключено. Окно – не тот путь, по которому я…

Стоп.

Мне будто за шиворот кинули колотого льда.

Не было шторки!

Продрав глаза и осмотревшись, никакой занавески я не заметил. Ну не было ее, мамой клянусь!

Откуда же тогда?.. Прикипев взглядом к артефакту, я медленно приблизился. Вроде обычный кусок розовой ткани с фиолетовыми уродливыми цветочками. Я где-то уже видел такой. Прям дежавю… Вспомнил! Когда еще Харьков не называли Вавилоном, а я был совсем пацаном, у меня в комнате висела точно такая же шторка. Причем слева я как-то посадил жирное пятно, мать потом ругала, пятно не отстирывалось, заморская химия его не брала…

– Ух! – вырвалось.

В смятении я попятился.

На шторке тут, в камере, темнело точно такое же пятно, как то у меня дома.

Заставив себя подойти к окну, я с опаской протянул к шторке руку. Тронул. Ничего не случилось: током меня не ударило, кислотой в лицо не плеснуло. Потрогал ткань – ну, ткань. Поддавшись импульсу, поднес кончик шторки к носу. Черт побери! Я готов поклясться: шторка пахла точно так же, как та, в детстве, в квартире родителей, куда мне не суждено вернуться, потому что дом сгорел во время Всеобщей Войны Банд. Пахла не фиолетовыми цветами, но всей той химией, которой мать выводила пятно.

Совпадение.

Это просто совпадение – и никакой мистики. Мистика только в книжках, а я…

И вот тут я заметил книги. Толстые томики – штук двадцать – стояли на полке, привинченной к стене левее плазмы. Еще минуту назад их там не было. Откуда взялись? Кто-то подкинул? Но как он мог незаметно пробраться в камеру, – которая не стадион, тут каждый квадратный миллиметр на виду – просверлить пару дырок, вставить дюбели, вкрутить шурупы, повесить полку, а потом, расставив на ней целую библиотеку, бесследно испариться?!

Я наугад взял первую попавшуюся книгу. На обложке было написано «Осознание». Авторы – Левицкий и Бобл. Я хотел как-то прочесть этот роман, даже купил его, приметив на раскладке уличного торговца, но потом в своем клубе «Хозяин Зоны» отвлекся на двух симпатичных цыпочек, и книжку у меня увели. И вот теперь…

Совпадение, а, Край?

Откуда странный благодетель знает, что именно эта книга мне была нужна, чтобы скоротать вечерок? Он что, читает мои мысли? Если так, ему пора незаметно втащить в камеру холодильник и душевую кабинку. Я завертел головой, с ужасом ожидая, что вот-вот сами собой появятся хотя бы морозильная камера и упаковка влажных салфеток.

Ни того, ни другого.

И вот что еще странно – тихо тут очень. Источник всех звуков – я. Если замереть и прислушаться, слышно только мое дыхание. И стук сердца. И в животе бурчит от голода. В любом помещении, даже самом безлюдном и пустом, все равно что-то постоянно звучит: щелкают стрелки дешевых китайских часов, давно вросшее в стены эхо напоминает о себе вновь и вновь, вибрации от слишком сильно захлопнутой двери лет десять назад все еще здесь, шелестят тараканьи лапки… Да мало ли!

А тут, в камере, – выхолощенная тишина.

Такое впечатление, что не было тут никогда стрелок, эха и вибраций, и все насекомые мира обходили эту камеру десятой дорогой. И само это место настолько чуждо человеческой природе, что тяжело представить что-то более несовместимое со мной, с вами, с кем-либо еще.

Куда же я попал, а?

И как мне отсюда выбраться?

Подойдя к решетке, я прижался к ней лицом, пытаясь высмотреть хоть что-то в темном, словно тыл афроамериканца, коридоре.

– Эй, есть тут кто?!

Мне показалось, или густой чернильный мрак снаружи стал еще темнее? Он потянулся ко мне, схватил за затылок, вжал щеками и лбом в прутья так, что я взвыл от боли. Рванувшись, я отпрянул от решетки. Что это было?! Я стоял и вглядывался в темноту коридора.

Меня всего трясло.

Вот только выказывать страх Максимка Краевой не обучен. Опасаться можно. Можно даже бояться до полуобморочного состояния. В жизни ведь всякое случается. Одного нельзя: показать, что испугался, что потекло по ногам и сзади потяжелело, что ноги дрожат и слова без заикания не выдавишь из пересохшей глотки. Опасайся, осторожничай – и улыбайся как ни в чем не бывало. Бойся, умирай от ужаса – и смейся, хохочи.

Нервное «хи-хи» едва не сорвалось с моих губ.

Сдержался.

– Эй! – вновь крикнул я, шагнув к решетке. Теперь я благоразумно ее не касался. – А пожрать в этой богадельне дают вообще?! Первое, второе и компот будут?!

Тишина в ответ.

А чего я, собственно, ждал? Горничную с подносом?

Если не знаешь, что делать, делай хоть что-нибудь. В данный момент я решил завалиться на комфортабельные нары и полистать книжку. Вдруг между страниц спрятана зубочистка, которой я всего-то за пару тысяч лет смогу проковырять тайный лаз отсюда? Я повернулся к двухэтажной мебели – да так и застыл. Прямо на моем одеяле стоял поднос, на котором дымились две тарелки. Рядом с ними скромно возвышался граненый стакан, наполненный чем-то, по виду очень похожим на варево из сухофруктов.

Ноги отказывались шевелиться, вросли в доски пола. Я опустил глаза, всерьез ожидая увидеть, что мои ботинки пустили корни. Я уже понял, что здесь возможно всякое.

Не заметив ничего такого, я заставил себя сделать шаг, потом еще. В ступни будто залили свинца. Ну же, родные, шевелитесь! Еще шаг. И вот я рядом с кроватью.

Я плюхнулся на нее, задницей примяв одеяло и едва не перевернув поднос. Это было бы трагедией, ибо жрать мне хотелось неимоверно. Радиоактивного слона съел бы. Ни маковой росинки во рту вот уже пару суток. В последний раз я перекусил еще в Вавилоне. Все как-то не до того было. То подземелья Парадиза, то покушение на Президента, а потом нельзя было высовываться лишний раз, ведь меня и Рыбачку наверняка разыскивали…

Когда спасаешь мир, о мелочах думать некогда.

– Спасибо! – фальцетом выдавил из себя я и скривил лицо в жалком подобии искренней и, конечно же, бесстрашной улыбки.

Зачем? А вдруг меня снимает скрытая камера? Очень-очень скрытая, ведь я ничего такого не обнаружил при осмотре помещения. Лицо или гордость, как вам больше нравится, – единственное, что у меня есть. И мне очень хочется сохранить свое имущество. Хотя это и нелегко в том наряде, который на мне. Галстук в горошек, оранжевый пиджачок и лиловые брюки клеш сами по себе нелепы, а уж если они порваны, заляпаны грязью и кровью, то…

Пальцы заметно дрожали, – ничего не мог поделать – когда я взял с подноса ложку, обычную такую, алюминиевую, и, затравленно глядя то на решетку, то на окно со шторкой, черпнул из глубокой тарелки. Я даже умудрился ничего не расплескать, пока подносил полную ложку ко рту. Суп. Куриный, с вермишелью. Вполне на вкус. И специи, и вообще. Соли можно бы чуть больше, но вполне.

Я принялся есть, с удовольствием ощущая, как с каждой проглоченной ложкой супа настроение мое улучшается, неуверенность отступает, страх уходит…

А что, если еда отравлена?

Я замер, обдумывая эту мысль и чувствуя, как жидкая пища в желудке превращается в расплав чугуна. И ладно бы отравлена, подумаешь. Другое дело, если ее готовил такой же повар, как моя супруга. В радиусе километра от ее кухни в жутких корчах издохли все крысы и тараканы. Ее стряпня все равно что бесплатная путевка по кругам ада.

Поперхнувшись, я закашлялся, извиваясь в попытке постучать самому себе кулаком по спине.

А потом придвинул поближе тарелку с гречневой кашей и тушеным мясом.

Если что, передайте Милене, моей бывшей жене, что я до сих пор ее…

Нет, ничего не передавайте.

 

* * *

 

Увидеть спину шефа, только-только очнувшись после конкретной передряги, – это либо знак свыше, либо происки дьявола, третьего не дано. И потому нельзя позволить главврачу – он зачем-то вцепился в запястье Заура – выпроводить Алекса Пападакиса за дверь. Начальство не любит, когда с ним обращаются подобным образом, – принимает это слишком близко к сердцу и потом отыгрывается на подчиненных.

– Бог в помощь, шеф, – окликнул Пападакиса Заур.

Еще миг – и его внушительная масса, упакованная в серый костюм, вывалилась бы из палаты.

Развернувшись на сто восемьдесят, Пападакис шумно выдохнул через нос, из-за чего пучки волос, произрастающих в ноздрях, нервно трепыхнулись, выдав решительный настрой шефа. Он по-хозяйски – без малейшего напряга – придвинул к кровати кожаный диванчик, на который тут же плюхнулся, закинув ногу на ногу. Сгустки геля блеснули в его редких, зализанных назад волосах.

– Доктор, я вынужден попросить вас удалиться из палаты. Во избежание. – На лице Пападакиса застыло выражение бесконечного презрения ко всему сущему и вдвойне – к тем, кому не повезло оказаться с ним, Пападакисом, рядом. По личному опыту Заур знал, что такие рожи шеф корчит, когда иронизирует. Но в этот раз он не понял, в чем тут юмор.

Глоссер тоже шутки не оценил.

Он смерил Пападакиса взглядом и, не выдержав ответного, посмотрел на Заура так, будто тот взял у него взаймы пару миллиардов мелкими купюрами, и срок вышел отдавать, и деньги есть, а должник в отказе. Заур явственно почувствовал, что главврач зол, причем зол сильно и зол именно на Заура, а не на бесцеремонного Пападакиса. И при этом Глоссер старается не выдать своих чувств.

С чего вдруг такие страсти, достойные латиноамериканских мыльных опер? Чем палач так провинился перед главврачом? Надо бы спросить его об этом, но вниманием Заура завладел шеф:

– Как ты себя чувствуешь, палач?

Голова кружилась, немного подташнивало, болел чуть ли не каждый сустав.

– Как я здесь?.. – вопросом на вопрос ответил Заур.

Глоссер змеей выскользнул из палаты.

– Спасательная команда прибыла на место аварии… – Помолчав чуть, Пападакис добавил уже иным тоном: – Тебе привезли сюда, потому что в кармане обнаружили визитку Льва Аркадьевича Глоссера, главврача этой больницы. На вертолете доставили. И вот ты здесь. И выглядишь ты, палач, сейчас здоровее, чем казался пять минут назад.

Последняя фраза прозвучала как обвинение. Сейчас шеф вытащит из-под пиджака свой знаменитый «Смит-Вессон 500», предназначенный для отстрела мамонтов и всякой мелочи вроде синих китов, и приведет приговор в исполнение. Заур отчетливо представил, как будет смотреться его труп в большом черном термомешке, и мысленно попросил Господа не забирать пока что слугу своего верного к себе.

– Палач, я требую отчета о случившемся.

Не «прошу», не «расскажи, пожалуйста, дорогой сотрудник», а «требую». Понятно, почему Заур установил на звонки шефа столь специфический рингтон?

Смиренно сложив руки на груди, он принялся излагать, не заостряя внимание начальства на таких щекотливых подробностях, как приставленная к горлу заточка и методичное избиение грешника Краевого коллегами. Закончил Заур тем, как мальчишка – шеф, это было поразительно! – утащил Края в лес.

Гладкое, точно попка младенца, лицо Пападакиса побагровело.

– Ты что, совсем с катушек съехал? Да что ты себе позволяешь?! – взорвался начальник, и от его ора задрожал телевизор на стене.

– Шеф, я понимаю, как это звучит. Но мальчик был, богом клянусь! И это он…

Дверь открылась. В палату, глядя мимо Заура, просочился Мигель, прихвативший с собой коричневую кожаную папку. Надо же, уцелел! Как известно, то самое не тонет и в огне не горит. Не дожидаясь команды шефа, – наверняка все отрепетировано заранее – мексиканец вытянулся по стойке «смирно» и принялся визгливо излагать свою версию случившегося. Особенно коллега акцентировал на слаженной работе группы захвата под его чутким руководством, нападении банды сообщников Краевого на автозак, любезно предоставленный давним другом Управы работорговцем Ильясом, и героической гибели палачей в ходе сражения. В общем, он, как мог, переврал случившееся. А в конце еще и дал показания против Заура, рассказав, что тот при всех цинично ограбил Краевого, отобрав у него личный мобильный телефон, – хоть это не противоречит Закону, но все же не приветствуется, верно, пан Пападакис? – а потом палач Заур помог Краю сбежать.

– Как именно помог? – шеф прервал затянувшийся монолог мексиканца.

– Вместе они отворили дверь фургона. Там два ключа, одному никак. А потом…

– Тебе, Мигель, с наркотой надо завязывать. От нее галлюцинации бывают, – не удержался Заур. – Да это же полная чушь! Какое еще сражение, шеф? Разве на телах есть огнестрельные раны? Хоть одну гильзу нашли?

– Мальчишек-силачей, способных унести на себе мужчину, я не видел, – перебив Заура, Мигель закончил свой доклад. Черные глаза-бусинки его яростно сверкали, он то и дело облизывал губы.

– Чушь, значит? Глюк? – Не глядя на Мигеля, шеф протянул руку, в которую мексиканец тотчас вложил ворох бумаг из папки. Всей этой кипой Пападакис затряс перед лицом Заура. – Это распечатка операций с твоего банковского счета, из которой следует, что огромную сумму ты перевел в оплату за услуги больницы. Откуда у тебя, палач, такие деньги? Зачем ты летал в Вавилон? Деньги на твой счет попали после визита в этот рассадник преступности.

Заур молчал. Обвинения были столь чудовищны и неожиданны, что он просто не мог выдавить из себя ни слова.

– Ты, палач, должен найти всему этому внятное объяснение, иначе любой в нашей Управе – слышишь, любой! – почтет за честь узаконить тебя, чертовую крысу. Сдай Знак и планшет! Ты отстранен от службы.

Щит с колодой и мужчиной с топором. Пальцы мазнули по надписи «Закон суворий, але це закон». В груди у Заура стало тесно, а потом оттуда разом откачали весь воздух, а гортань залили силиконом, чтобы палач не мог вздохнуть. Вот так, не дыша, он вытащил из кармана Знак и клацнул им о полированную поверхность тумбочки – рядом с планшетом и запчастями телефона Края, там уже лежащими. При обыске вытащили. Понятно, что «микробиков» ни в карманах плаща, ни на тумбочке уже не было.

Радужки под линзами очков предательски заволокло влагой. Оставалось только надеяться, что Пападакис с Мигелем не заметили их блеска, потому что Заур ничего не мог с этим поделать. Кончики пальцев на миг задержались на рифленой поверхности Знака, а потом палач – бывший палач! – отдернул руку, будто обжегшись.

Мерзенько захихикал мексиканец. Происходящее определенно его забавляло.

Молча сцапав с тумбочки служебный девайс и Знак, Пападакис шагнул к выходу из палаты. Услужливо распахнув перед начальством дверь и согнувшись в полупоклоне, Мигель подмигнул Зауру – мол, счастливо оставаться, неудачник.

Оставшись один, Заур вцепился в одеяло и, скомкав, прижал к груди.

Его жизнь закончена. Палач – для него не профессия, а призвание, как бы пафосно это ни звучало. Иначе Заур себя просто не представлял, иначе ему вообще не стоит быть. Он крепко-крепко зажмурился, не желая смотреть на мир, отвергший его.

– А вот хрен вам всем! – Он открыл глаза. – Разжаловать меня может только Бог!

Взгляд его упал на то, что еще недавно было телефоном Края. Бывший палач протянул руку к этому набору «Сделай сам».

Ладонь его была липкой от пота.

 







Дата добавления: 2015-08-12; просмотров: 351. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Теория усилителей. Схема Основная масса современных аналоговых и аналого-цифровых электронных устройств выполняется на специализированных микросхемах...

Логические цифровые микросхемы Более сложные элементы цифровой схемотехники (триггеры, мультиплексоры, декодеры и т.д.) не имеют...

Тема 5. Организационная структура управления гостиницей 1. Виды организационно – управленческих структур. 2. Организационно – управленческая структура современного ТГК...

Методы прогнозирования национальной экономики, их особенности, классификация В настоящее время по оценке специалистов насчитывается свыше 150 различных методов прогнозирования, но на практике, в качестве основных используется около 20 методов...

Методы анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия   Содержанием анализа финансово-хозяйственной деятельности предприятия является глубокое и всестороннее изучение экономической информации о функционировании анализируемого субъекта хозяйствования с целью принятия оптимальных управленческих...

Ученые, внесшие большой вклад в развитие науки биологии Краткая история развития биологии. Чарльз Дарвин (1809 -1882)- основной труд « О происхождении видов путем естественного отбора или Сохранение благоприятствующих пород в борьбе за жизнь»...

Этапы трансляции и их характеристика Трансляция (от лат. translatio — перевод) — процесс синтеза белка из аминокислот на матрице информационной (матричной) РНК (иРНК...

Условия, необходимые для появления жизни История жизни и история Земли неотделимы друг от друга, так как именно в процессах развития нашей планеты как космического тела закладывались определенные физические и химические условия, необходимые для появления и развития жизни...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.012 сек.) русская версия | украинская версия