Студопедия — Блюз чёрного кофе.
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Блюз чёрного кофе.






4 марта 1989 г. Вена, Австрия. 7:59: Редко складывается так удачно, как сейчас. Я в ресторане этого старого отеля. Серый свет австрийского утра бросает мягкий отблеск на пустые столы вокруг. Напротив места, где я сижу, – длинный стол с едой: яйца, сыр, хлеб, булочки, масло, джем, молоко, апельсиновый сок, мюсли и большой кофейник с кофе. Я выпил половину первой чашки; чудовищно. У меня на лбу выступают бусинки пота. Я останавливался в этом отёле раньше, в 1987 году. Наша группа гастролировала по Европе – десяти недельное турне. Стол, за которым мы сидели, слева от меня. Какое тогда было необыкновенное, грандиозное утро! Мы так много ели, что я думал, еда полезет из нас наружу от одного взгляда на стол. Просто фантастика, упражнение в переедании, «спортивное обжорство», как мы стали называть это в «Black Flag». После того как мы съедали ужасно много еды, мы делали сэндвичи на дорогу, набивали ими карманы и отправлялись выступать.

Я допил первую чашку. Попросил дружелюбную молодую женщину принести мне ещё кофе. Её ответ располагает меня к ней, пока не подходит время рассчитываться. – Да, конечно, – отвечает она. Она понимает. Приносит вторую чашку.

Этот отель находится напротив железнодорожного вокзала. В 1987 году я всю ночь болтался по этим улицам. Пошёл на станцию и смотрел на калеку, пытавшегося поспать на скамейке. Его растолкали и выгнали. Смотрел на проституток, работающих на бульваре в своих облегающих сапогах из белого пластика. Прошлой ночью, возвращаясь из клуба, я подумал, не прогуляться ли туда, где я видел эту хорошенькую проститутку-блондинку, подпиравшую стену здания. Жаркая ледяная машина по торговле сексом. Вчера ночью у себя в номере я думал о ней, глядя в темноту. Прикидывал, где она теперь – может, всё ещё стоит на бульваре, может, умерла. Она до сих пор такая хорошенькая, какой я её помню? А все остальные? Как память лжёт нам. Как время покрывает обыденность золотом. Как оно разбивает сердце, искушая вернуться и попробовать всё оживить. Как нам тяжко, когда мы обнаруживаем, что золото было лишь тонкой позолотой, покрывавшей свинец, мел и облупившуюся краску на картине.

Она подходит, в каждой руке – по кофейнику. – Не хотите ли вы ещё кофе? – спрашивает она. – Да, пожалуйста, – отвечаю я, стиснув зубы, стараясь вытащить свою правую руку из-под ноги, которую схватил такой спазм, что может остановиться кровообращение. Наливает. Вот он, чёрный и зловещий, с лёгким масляным блеском на поверхности. Я пью. Мягкий – как смерть. Сегодня я еду в Венгрию, в Будапешт, где сама мысль о кофе – просто шутка. Найти его трудно, а если повезёт, вкус обычно такой, словно он растворимый, да ещё как следует выдержанный в козлиной моче. Понятно, почему там пьют так много водки.

Пока я пил, я думал о ней, о той хорошенькой проститутке. С тех пор, как я видел её, она, вероятно, отсосала десять километров членов, невероятно много узнала о моральной неустойчивости и ненадёжности среднестатистического мужчины, видела достаточно, чтобы сказать, что видела слишком много, и узнала достаточно, чтобы сказать, что иногда лучше вовсе этого не знать. Храбрая и прекрасная сексуальная тварь. Третья чашка – за тебя. Извини, мне пора в дорогу.

 

6 марта 1989 г. Линц, Австрия: Смотрю в чашку номер три, не такой уж горячий. И вполовину не так горяч, как официантки в этом заведении. Те же девушки, что и в прошлый раз. И держатся они так же – холодно и отстранение. Вечер кажется пустым. Весь день ехал по Венгрии и Австрии. Я не знаю, что-то в этом баре гнетёт меня. Официантка надушена, пахнет чем-то удивительным. Хорошо, что хоть кофе протащит меня через всё это. Иногда попадаешь в такие ситуации, когда можно делать только одно – терпеть, считая минуту за минутой. Хотя хорошо сидеть в комнате, полной голосов, и не быть в состоянии разобрать ни слова. Мне нравится это скудное чувство, что бежит сквозь меня беспрестанно. Иногда я чувствую себя совершеннейшим иностранцем, словно я родился, чтобы навсегда быть изолированным от них. Понимаете, о чём я? Полностью чужой. Тяжёлый кофейный блюз номер три висит в воздухе, уставившись на меня. Все люди вокруг разговаривают, я на другой планете. Мне не одиноко, я лишь встревожен и смущён. Люди таращатся. Я слышу, как в их разговорах начинает выпрыгивать моё имя. Я вынужден опустить взгляд к газете, к кофе, к чёрному маслянистому оку Истины! Ни за что в жизни не пойму женщин здесь. Они сделаны из дерева, или изо льда, или из комбинации того и другого? Я наблюдаю за ними. Я не говорю с ними, пока одна не задаст мне вопрос; в другом случае мне нечего было бы им сказать. Кому – им? Они есть они. Они везде. Я не понимаю их. Я привык думать, что понимаю, но теперь вижу, что был не прав, я обманывал себя. Всё это время я себя обманывал. Каждый иногда себя дурит. Наверное, лучшие из нас проводят за этим занятием меньшую часть времени, когда не спят. Тем не менее можно много сказать о тех, кто преуспел в одурачивании себя. Они попадают во все заголовки.

 

7 марта 1989 г. Линц, Австрия:

 

Один в комнате

В магнитофоне играет «R.E.M.»

Уставившись в пол

Вниз смотрит одинокая лампочка

Ожидая сна

Ожидая передышки для мозга

Много часов назад я был в другой комнате

Выступал перед множеством людей

Теперь я здесь

Никто не знает

Так что ж?

Я могу сложить сотни таких ночей

Как кирпичи

Выстраивать всё выше и выше

Так всё равно происходит

Так что ж?

Особая смелость для этого не нужна

Я понял, что нужно много сил

Выдержать самого себя

И это всё труднее

Я не знаю

Становлюсь ли я умнее и сильнее

Или просто лучше одурачиваю себя

 

 

8 марта 1989. Дортмунд, Германия: У меня что, разум отшибло? Сколько чашек я выпил? Зачем я с собой так поступаю? Я ввалился в ресторан отеля полчаса назад, полдня назад, полчаса, полдня? Только что кофейная барышня наговорила мне кучу гадостей, потому что я налил себе кофе сам и не позволил сделать это ей. Я мог только улыбаться, смотреть в сторону и подавлять желание вцепиться ей в глотку. В Дортмунде льёт. Когда я был здесь в последний раз, тоже шёл дождь.

Селби говорил мне вчера что-то о романтике, и я задумался. В данный момент кофе на столе, чёрная кровь всемогущего кофейного бога бурлит у меня в желудке. Я не могу ничего сделать, но отдаюсь буре.

Романтика? Чёрт, та девушка, с которой я раньше встречался в Лос-Анджелесе. Она всегда говорила мне гадости из-за полного отсутствия у меня романтического чувства. Один раз я ей сказал, что любовь и романтику из меня вышибли. Конечно, глупее в жизни я ничего сказать не мог, но я думал, что это произведёт на неё большое впечатление, большой контраст с моим обычным мужским зависом. Она не позволила мне об этом забыть. Всё спрашивала: «Почему ты никогда не присылаешь мне цветы? Ах да, это было выбито из тебя. Извини». Ну, сейчас 1989 год, мне двадцать восемь, и секс для меня отнюдь не новое переживание. В данный момент он – биомеханика. Может, я где-то по дороге с ним облажался.

Пару лет назад у меня была короткая и быстротечная встреча с романтикой. Мне она снилась, я писал о ней и ей. Я даже имени её не знал. Она работала в таком месте, куда я часто заходил. Она тогда была совершенной, она не могла иметь недостатков. Великолепно, тотальная нереальность. Романтика. В конце концов, я встретился с ней, и какое-то время всё было прекрасно. Я отправился куда-то на гастроли, писал ей всё время, звонил ей дважды за тысячи миль. Отвечала она всегда одинаково, словно я звонил ей с другой стороны улицы. Ей было наплевать. Когда я приехал домой, она написала мне Письмо. В нём говорилось, что она больше не хочет быть со мной. Что мне интереснее пахать, а не поддерживать капризы неделовых или немузыкальных отношений. Потом я написал песню о том расстоянии, которое я чувствовал, думая о той девушке. Главными строчками в песне были слова: «Чем ближе я к тебе, тем дальше от тебя». Я думал, что всё то время, пока я был с нею, я очень старался выкинуть это из головы. Романтика прошла испытание временем.

Селби сказал, что хочет немного романтики в своей жизни. Сказал, что ему приятно посылать кому-то цветы и открытки. Наверное, тут нет ничего плохого, тем более что говорил это Селби, а он мужчина. Я знаю одну девушку, она присылает мне цветы, открытки и прочую чепуху. Конечно, я немедленно их выбрасываю и думаю, сколько всего я мог бы сделать на те деньги, что она потратила на этот мусор. После того как мы трахаемся, она скрывается в ванной. Через минуту выныривает с влажной мочалкой и вытирает мне член. Ну не мило ли? Компания «Холлмарк», выпускающая поздравительные открытки, должна бы сделать такую, с хорошенькой надписью: «Ты такая красивая, когда вытираешь сок с моего усталого члена».

Может быть, я перегорел. Типичный мужлан, мерзкий неопрятный ёбарь, настоящий американский красавчик. Это форма слепоты, вазелин на объективе, никаких проблем. Я знаю, ты сейчас смеёшься, считая меня полным выродком. Я последний человек, неромантический тип, который во всём видит лишь жирнозадую биологическую оргию. Ну и ладно.

Может, в один прекрасный день я из всего этого вынырну, но вот сейчас… мне schwarz, пожалуйста!

 

10 марта 1989 г. Берлин, Германия: Что лучше всего подходит к чашке кофе? Ещё одна чашка. Утренний кофейник преданно стоит слева от меня на отдельной горелке. Через несколько часов мне ехать в Кёльн. Небо сегодня серое. Я один в ресторане большого отеля. Я завтракал сегодня вместе с Селби; мы делали это последние несколько дней. Он великий человек. Для меня честь – путешествовать с ним, быть рядом с ним всё время, видеть каждый вечер, как он работает. Это много значит для меня – всё.

Ах да, мы пьём кофе и чувствуем, как крепчает изоляция. Представь себя за столом, ты тупо уставился на трещинку в его поверхности. Твои глаза – пустырь для всего мусора, для всего, что потерялось и выброшено. Все, кого ты знал, весь прошлый опыт, десять жизней под серыми небесами, планета дождевых бурь переполняют тебя. Ты совершенно один. Ты выходишь на долгую прогулку сквозь себя – без движения. Не помнишь, когда ты сел сюда. Время на короткий промежуток перестаёт существовать. Изоляция, изоляция, которую чувствуем все мы. Иногда она так ясно ощущается, что становится вполне отдельным существом. Сидит напротив в одном с тобой пустом пространстве раздроблённого времени. Свобода может быть пустырём. Она наполняет тебя ничем, а ты сиди потом и разбирайся. Изоляция собирает меня воедино. Все те часы, что я провёл в фургоне, глядя на бегущую дорогу. Я оборачиваю себя вокруг себя. Изолированные части жаждут изолированных частей, которые жаждут. Мы можем сблизиться лишь на вот столько. В этой истине есть своя суровая, скудная красота, чистая линия. Даже когда мы вместе, мы разделены. Наверное, есть моменты, мгновенья силы, времени вне времени. Мгновенья, что поистине больше жизни.

Конец пути определяет путь. В конце пути ты один. Жизнь – вспышка, рукопожатие в темноте. В одинокой комнате, переполненной людьми, – вот они, вот ты. Правда вопит тебе прямо в рожу. Иногда ночь – удар ниже пояса.

 

20 марта 1989 г. Амстердам, Голландия: Сегодняшний вечер проползает, как хорошо откормленный таракан. Сижу один в своём номере. Дешёвый город – Амстердам. Вваливаются уроды, торгующие гашишем, их зазывные речи перемежаются резким кашлем. Один парень последовал за мной в банк. Я обдумывал, не пальнуть ли ему в голову, но так поступать в публичном месте нельзя. Не хочу ввязываться в разборки со свиньями в таком месте. Хотя это что-то– ухайдакать голландского легавого. В здешней гостинице подают ужасающий кофе. Я вижу свет. Я чувствую тяжкое бремя. Я останавливался в этой гостинице в ноябре 1985-го, когда выступал на поэтическом фестивале «Единый мир». Там было много достойных людей. Джеффри Ли Пирс, Я.К.Дж., З'ев. Они были великолепны. Однажды утром я вышел в холл, а там на полу спал Муфтий из «Einsturzende Heubauten» – ждал, когда ему освободят номер.

Сегодня свободный вечер. Время приближается к полуночи. Луна полная и светит в канал напротив отеля. Хорошо быть одному. Иногда мне хочется, чтобы ночь продолжалась вечно. Дневной свет приносит статическую перегрузку человеческой суеты. Мне в последнее время трудно не замыкаться в себе. Я чувствую себя таким пустым. Я не хочу быть с кем-то другим. Это просто ещё одно ничто, ещё один жест, ложь. Иногда жизнь – такая бородатая шутка. Ещё одна ночь в номере какого-нибудь отеля, в каком-нибудь городе, в какой-нибудь стране, где-нибудь. Я курю такие ночи одну за Другой, как сигареты. Эти номера – светящиеся кубики. Ночи – швы, что держат меня воедино. Все лица отпали, я никого не вижу в этом сне. Айзек Хейз на кассете поёт «Проходи». Я раньше ставил её, когда мне бывало одиноко. Когда я ставлю песню теперь, я слышу её иначе. Не такая хорошая. Мне нужно выйти из этой комнаты и глотнуть немного воздуха.

 

21 марта 1989 г. Амстердам, Голландия: Прогуляться от гостиницы до центра города и не попасть под машину, велосипед или трамвай – уже победа. Я прикидываю, сколько туристов прикончили летучие голландцы Амстердама. Бьюсь об заклад, постоянные жители Амстердама туристов и любят, и ненавидят. Любят деньги, которые те приносят в город, и точно так же ненавидят их грубость. Сегодня утром, по дороге в музыкальный магазин я слышал, как группа молодых людей говорит по-английски. Они окружили большую стаю голубей и пинали их до смерти. Один сказал: «Зырь, какие орлы!» Другой сказал: «Где мой двадцать второй калибр, всех бы перебил!» Проходя мимо, я изо всех старался выглядеть датчанином. Туристы покупают блоки сушёного собачьего дерьма, думая, что это гашиш. Бегут назад в свои гостиницы и выкуривают это, думая, что город настолько крут, что можно покупать эту дрянь прямо на улицах. Какой-то датский парень с полными карманами гульденов хохочет до упаду – США благодарит. Видит, как на перекрёстке срет собака, и говорит с лучшим калифорнийским акцентом: «Гашиш, чуваки, потрясно!» Голландцы овладели искусством отвечать невозмутимо. В таких случаях чувствуешь себя невероятным идиотом. Неважно, что спрашиваешь, – тебе ответят, словно по учебнику русской истории. Чем больше энергии вкладываешь в вопрос или приветствие, тем скорее тебя затормозит медленная, размеренная речь с более правильной, чем у тебя, грамматикой. А если вздумаешь отпустить шутку, голландец отступит ещё на десять здоровенных шагов по коридору бесконечного мороза.

К теме убийственных тенденций голландских дорог. Я заметил одну штуку с водителями. Их глаза удивительно интенсивно сфокусированы на чём угодно – кроме того, что прямо перед ними. Сегодня я слышал множество гудков, и вслед за ними – рёв и вопли на французском, немецком, английском и испанском, но ни одного крика на голландском.

Ага – все туристы. Будьте осторожны, беспечные путешественники, жалко, если вас «Америкэн Экспрессом» отправят домой в Карбондейл, Иллинойс, в мешках для трупов марки «Евро-Отдых».

 

22 марта 1989 г. Ниймеген, Голландия: Заправляюсь посредственным кофе в разрисованной граффити комнате за кулисами. Внутри холодно, снаружи темно и дождливо. Это место напоминает мне один зал в Австралии, где я выступал несколько месяцев назад. Там была такая раздевалка с дохлыми тараканами на полу, и всё вокруг было усыпано их маленькими крылышками. Сегодня вечером у меня В ушах хлопают тараканьи крылья – ломко хрустящие, низколетящие, без усилий сочиняющие блюзы. В другой комнате клуб показывает живые видеокадры «Black Flag». Из-за стены громыхает песня «Всовывай». Жизнь помыкает тобой, ловит тебя в свои сети, смущает и путает тебя. В такие ночи убиваешь время, ждёшь своего выхода, чтобы истечь кровью перед посторонними людьми. Этим я и занимаюсь. Когда я езжу на гастроли за границу, мне на ум приходит понятие «назад в мир». Когда я возвращаюсь с гастролей и должен иметь дело с теми, с кем я не говорил месяцами, мне становится ясно, что я не имею ничего общего ни с кем из них. Будто схожу с космического корабля, а мир вне гастролей – какая-то чужая планета. Я могу только держать себя в руках, сколько смогу, и как можно быстрее свалить отсюда. Мне нечего делать с ними и с миром, в котором они живут. Единственное место, куда можно вернуться, – гастроли да гостиничные номера вроде этих. Здесь лучше просто пережидать. А что ещё остаётся? Ничего. По крайней мере, для меня.

 

Апрель 1989 г. Монреаль, Канада: Я не могу найти её. Везде ищу. Вдобавок ко всему, я устал от чувства. Я хочу усвоить урок. Я хочу узнать, может ли моё сердце быть разбитым. Оно действительно тяжёлое, как железо, или это я выпотрошен? Я хочу встретить женщину, которая заставит меня затормозить и прислушаться к тому, что она может мне сказать. Такую, чтобы у меня челюсть отвисла. Женщину, у которой найдётся для меня немного времени. Ту, что не будет на меня бросаться. Ту, что уважает себя, у которой есть понимание себя. Где она? Я хочу, чтобы она оказалась здесь прямо сейчас. Я в отёле, где также работают проститутки. Войдя, я увидел, как молодого человека одна шлюха тащит за собой; он выглядел слегка испуганным. Человек за конторкой взглянул на юношу, словно перед ним был просто ещё один мудак. Какой здесь перекосоебленный номер. Всё это кончится ещё очень не скоро. Нужно немного поспать. В соседнем номере вопит женщина.

 

10 октября 1989 г. Канада, Торонто: После концертов я сижу на полу весь в поту. Иногда от меня валит пар. Подходят люди и заговаривают со мной. Толку от меня сейчас мало. Я могу только притворяться, что слышу их. Меньше всего на свете я хочу сейчас говорить. Мне нечего сказать кому-либо. Наверное, я всё уже сказал. Люди, что хотят поговорить, обычно дружелюбны и действительно классные. Чёрт, они пришли на концерт и достаточно думали о том, что сделано, чтобы вернуться и поговорить об этом. Я уважаю такое. Иногда бывает слишком много народу, как вчера вечером. Утратить cамообладание очень легко. После интенсивного выступления хочется минутку отдыха. Я сижу неподвижно, обхватив себя руками. Я никогда больше не чувствую абсолютного единения со всем, ради чего я это делаю, когда я абсолютен и олицетворяю собой номер первый. Теперь я всё вижу ясно. Всё обнажено. Моё тело переполнено болью, и это хорошее чувство. Награда за то, что я превзошёл себя. Я усвоил урок. Смотрю перспективе прямо в лицо, и она смотрит на меня в ответ. Мы едины с ней в полном согласии. Иногда после концерта я едва держусь на ногах, чтобы переодеться, но я знаю, что я сильнее, чем несколько часов назад.

 

4 ноября 1989 г. Лидс, Англия: Гуляю по мокрым улицам Лидса. Готические рокеры, облитые чёрной кожей, идут через парк. Жалкие, мрачные, бесполые, кривоногие. Этому городу бросили в лицо кляксу серого яда. Вчера вечером ко мне подошёл мальчишка и сказал, что ему придётся идти пешком домой двадцать пять миль, потому что попутчики бросили его. Сказал, что это ничего, и чтобы я приезжал опять.

Я гулял несколько часов, подстригся, что-то наврал даме, спросившей меня о татуировках. Выпил чаю в уличном кафе. Старухи, толстые ноги и морщинистые лица. Пять десятков лет – на диете из жареного, в крови одно сало, все мозги заилились. Жуйте воду и старайтесь не дышать. Прогулялся в старый дом Криса, Хэролд-маунт, 52. Там мы написали весь материал для альбома «Жаркая животная машина» в октябре 1986-го. На кухне там сидела хорошенькая блондинка, а я обычно торчал там в шесть утра, отчаянно пытаясь писать песни.

К чёрту эти выходные. Дайте мне работу, чтобы я не был вынужден постоянно заниматься самоедством. Я огибаю углы, я всё время вижу себя в кирпичах. Этот город напрягает меня чужим застоем, удушливой тоской и сожалением. Крошечная точка на карте, зыбучие пески ума. Трюхай себе через парк, холодный ветер с моросью, словно тебя обкашлял труп. Конечно, я хорош, у меня здорово получается себя дурачить, Чтобы обфинтить отчаяние с грацией матадора. Я могу напялить усталую улыбку и носить её, не показывая вида. Как в любом виде человеческой изоляции, трусливо, а иногда и просто обязательно пробираться сквозь то дерьмо, что тебе подбрасывают. Отрываться от ночи, которая напоминает обо всём, обо что спотыкаешься. Я знаю, ты знаешь, о чём я.

 

6 ноября 1989 г. Брайтон, Англия: На пляже Брайтона полно человекообразных организмов. Сижу в закусочной, жду, когда мне на стол плюхнется чай с вегетарианским бургером – атомный сальный обед. На улице холодно. Через усилок играет кассета «Clash», звук на плёнке постоянно пропадает. Похоже, Джо Страммер проходит через фазовращатель. Кто-то как-то вечером столкнулся с Полом Саймононом в одном индийском ресторанчике рядом с нашим отелем в Лондоне. Звукоусилительная система в клубе, где мы сегодня играем, – просто игрушка. Сцена крошечная, а помещения за кулисами маленькие и холодные. Добро пожаловать в Англию. Могло быть хуже. Может, мне придётся задержаться тут ещё на день. Если повезёт, мы скоро покинем Великобританию. Смешно, всякий раз, как я сюда приезжаю, клянусь никогда не играть здесь снова, а потом нам предлагают играть, и я всегда соглашаюсь. Какого хуя, концерт есть концерт.

 

14 ноября 1989 г. Где-то в Германии: Сегодня гуляли по улицам. День свободный.

День, свободный от чего? Висят афиши «Последнего поворота на Бруклин». Выглядят потрясающе – давай, Селби. Сегодня сидел в кафе, дышал дымом из чужих лёгких, слушал беседу, которую не понимал. Написал песню под названием «Одиночество – сокрушительное колесо». Теперь я один в номере. Рой Орбисон наяривает холодной тоской с магнитофонной ленты. Пытался написать кому-то открытку. Бросил на третьей строчке, сказать нечего. Надеюсь, что не увижу снов сегодня ночью. Иногда можно уйти в себя так далеко, что не будешь знать, кто ты. Пытаюсь избавиться от этого прогулкой. К жизни меня возвращают звук моих шагов и шуршание проходящих машин. В таких комнатах всё это смыкается на мне. Одинокий, как чёрт, я глотаю хорошее и плохое разом. Сталкиваясь с собой лицом к лицу, бесконечно анализирую, раздираю, мутирую. Пожалуйста, не надо снов.

 

16 ноября 1989 г. Женева, Швейцария: Диджей запускает «Bad Brains». Начинается песня «В кино». Помню, как я сидел в машине Пола Клири, и Дэррил играл мне демо-версию. Наверное, где-то в 1980-м. Начинается «Я», и я вспоминаю, как они над ней работали в подвале у Натана. Что поделаешь со своим прошлым? Когда я часами сижу в Фургоне, я мысленно ухожу в себя и думаю о том, что было. Мне на ум приходит слово, которое я презираю, – слово сожаление. Я его ненавижу. Сожаление – скверная разрушительная роскошь, её следует избегать всеми способами. Сегодня я думал о том, сколько лет провёл в дороге «Black Flag». Дорога постоянно поворачивает меня ко мне же. Смятение, сравнение, у них общий трип. Мне трудно иметь дело с моим прошлым. Иногда мне хочется самому себя запереть под замок, чтобы не видеть лиц и мест, которые напоминают мне про места и лица. Меня это терзает, как выступление где-то в пятый раз. Я играл в одном зале в Амстердаме, где прямо на сцене мне исполнилось двадцать два. Иногда трудно убедить себя, что ты не идиот.

 

20 ноября 1989 г. Франкфурт, Германия: Горечь – всё вокруг словно бы хочет твоей смерти. Бьёшься головой о сомнения в самом себе. Отчаяние, сверкая зубами, выписывает вокруг тебя круги. Тебе дурно от горечи, тебя тошнит, у тебя кружится голова. Весь мир, текущий сквозь тебя, болен. Ты переполнен подлинной ненавистью ко всему этому. Всё для тебя ядовито. Тебя мутит, словно весь океан тошноты. Что приносит эту горечь?

Я нахожу в себе много горечи. Моя страсть к большим высотам свергает меня на твёрдую почву реальности. Какие я возлагал на себя надежды, думая, что чепуха реальна, и от людей ожидал большего. От наших недостатков я расщепляюсь, отчуждаюсь. Питаю своего злейшего врага – надежду. Осуждаю других, заставляю их придерживаться моей строгой системы ценностей, чтобы я мог принять их, а не позволять им быть собой. От всего этого я ухожу, покачиваясь, во тьму, и лёгкие мои полны горечи. Страсть обладать, желание вожделеть. Эти чувства приносили мне бесконечные ночи горечи. Пример: я сижу в клубе, ожидая выхода на сцену. В помещение входит красивая женщина. Её красота опьяняет меня. Она проходит мимо, и та же красота, что пьянила меня минуту назад, теперь приводит меня в ярость. Я сделал её красоту своей проблемой. Красота может наполнять отвращением. Как удобно переложить свою ношу на чьи-нибудь плечи. Запаха духов красивой женщины достаточно, чтобы испортить иначе прекрасный день. А ещё легко возненавидеть кого-нибудь за добродетель или талант, потому что от этого ты чувствуешь себя ничтожным – насквозь пропитавшимся горечью. Горечь – главная радость жалости к себе. Горечь отражает результат встречи надежд с реальностью. Барахтаешься в тобою же созданном болоте собственных страданий. Прекрасный способ познакомиться с самим собой! Горечь из-за перегрузки, чересчур. Перспективы и причины могут затуманиться или совершенно потеряться. Горечь от усталости. Во время гастролей каждый вечер мне задают одни и те же вопросы. Я устаю от того, что отвечаю одно и то же. Как если бы пришлось здороваться с каждым, кто проходит мимо, вы устали бы и от слова «привет», и от людей. Вы бы их даже возненавидели – просто так, нипочему. Вы бы даже возненавидели людей за их добрые намерения. Вот где точно требуется менять отношение к миру.

Нетрудно загрузиться всей этой сранью так, что оглохнешь, онемеешь и ослепнешь к элементарному соображению и здравому смыслу. Я постоянно работаю над тем, чтобы избавиться от этой срани. Что -то выиграл и что-то проиграл, но всё равно продолжаю работать. Кофе здесь мерзкий, и мы выходим на сцену только в половину второго ночи.

 

28 ноября 1989 г. Загреб, Югославия: Почти стемнело. Все магазины закрыты. Мне сказали, что сегодня праздник. Людей на улицах мало, в основном – небольшие группы солдат, их длинные зелёные шинели развеваются на ветру. Город кажется мне странным. Квартал старинных, готовых обрушиться зданий, прямо напротив ряда построек из сияющего стекла и неона. Улицы кажутся усталыми, разграбленными. Фасады старых домов исшрамлены краской. Словно замерший город-призрак.

Изнеможение – вот чего мне хотелось. Тридцать шесть концертов позади, десять ещё предстоит. Изнеможение настигло меня. Каждое утро я просыпаюсь усталым. По ходу дня собираю себя по кусочкам. День обычно проходит в фургоне, я рассматриваю пейзаж за окном. Разговаривать не хочется, и остальные меня не трогают. Я берегу силы для вечернего выступления. Только одно может придать всему этому какой-то смысл – возможность играть. Музыка – воздаяние за ощущение, что ты тащил чужой багаж по лестнице в пять миль длиной.

 

16 декабря 1989 г. Лос-Анджелес, Калифорния: Убожество. В 1987 году была женщина, с которой я встречался. Впервые после долгого одиночества, и мне казалось, что это здорово. Я был на гастролях, и она позвонила и спросила, нельзя ли ей приехать ко мне на денёк-другой. Мне казалось, что это будет прекрасно. Я ошибался. Она прилетела в город, где мы были, но почти весь день я не мог побыть с ней из-за настройки, интервью и разминки перед выходом на сцену. После концерта мы с ней сняли этот номер. Мы были вдвоём, но я ничего не мог – лишь тупо таращился в стену. Я устал после концерта и мысленно был уже в дороге. Я пытался найти слова, чтобы объяснить ей, как я вымотан. Ничего не вышло. Она обозлилась на меня, на моё молчание и мой опавший член. На следующий день она велела мне убираться к чёрту и уехала. Той ночью после концерта я сидел на автостоянке и рассматривал её фотографии, оставшиеся у меня. Я заплакал. Я был так зол на самого себя. Я оглянулся и увидел кучу людей – они стояли полукругом и глазели на меня. Я не заметил, как они появились. Должно быть, я выглядел полным идиотом. Что, к ебеням, я должен делать? Я прошёл сквозь толпу, разорвал снимки и выбросил их в мусорный ящик. Я вернулся к фургону, а там сидел парень из местной газеты, который хотел сфотографировать музыкантов. Наверное, я выглядел об долбанным – красные глаза и всё такое. Вскоре я пришёл в себя. С тех пор я не позволял себе ни с кем так сближаться.

 

20 декабря 1989 г. Лос-Анджелес, Калифорния:

 

Не цепляйся за время

Оно идёт с тобой или без тебя

Всё равно что цепляться за проходящий поезд

Не цепляйся за людей

Ты только ранишь себя

 

Я возвращаюсь с гастролей, в ушах стоит тупой рёв. Я всё ещё прокручиваю в мыслях последний концерт. Как я сошёл со сцены, не сказав зрителям, что это последний концерт наших гастролей. Их это не касается. Помню, как поднимался по лестнице в раздевалку. Пока иду, вспоминаю, как заканчивались другие гастроли последние девять лет. Вхожу в раздевалку. Никого нет. Я пью воду из бутылки. Мой пот превращается в аммиак. Я чувствую его запах, от меня воняет. Входят две девушки, хотят со мной поговорить. Я велю им выйти. Через два дня я снова у себя в комнате, разбитый после перелёта из Франкфурта в Лос-Анджелес. Мне хочется с кем-нибудь поговорить. Пустота. Я не знаю, что делать с ночью, когда не надо выступать. После пятидесяти концертов за шестьдесят дней я никакого другого занятия не представляю. Я скучаю по гастролям. Не хватает нашего фургона, дороги и запаха бензина. Я смотрю в пол и чувствую себя дерьмово. В конце концов, я прихожу в себя, и все чувства отступают. Когда я их отпускаю, они отпускают меня. Кончилось так кончилось. Отпускай, иначе заведёшься.

 

Не привязывайся

Не цепляйся ни за кого и ни за что

Вышвырни воспоминания

Вырви их как больные зубы

Не привязывайся

Что было – то было

С этим нелегко

 

 

12 февраля 1990 г. Сан-Франциско, Калифорния:

О да: это надо увековечить на плёнке. Мы должны сделать документ из этой мысли, памятник из этой гробницы, героя из этого трупа, образ жизни из этого преступления. Да, нам тут нужна потрясная картинка. Быстро, установите свет, как надо. Чёрт, облажались. Из-под самого носа ушло…

О нет: Сидим на парадном крыльце, и у нас целая свалка времени. Проклятого времени такая куча, что пришлось встать ни свет ни заря, чтобы её хоть как-то разгрести. У нас столько этой дряни времени, что мы до четырех утра шли пешком, ехали на скейтбордах и велосипедах, чтобы хоть как-то его пережевать. Неслись по нескончаемым разбитым тротуарам и изъеденным рытвинами улицам. Разделительные полосы излучали смерть и изобилие под непреклонным надзором полицейских прожекторов, паривших на железном дереве несгибаемой стойкости. Нас гипнотизировали неон, ржавчина и тот простой факт, что мы живы именно сейчас, истинно так. Мы были живы так же, как потрескивавшие линии электропередачи. Как словарное определение слова взрыв. Мы были слепы и полны дерьма, но мы были живы. Отбрасывая балласт, оскорбления, неуклюжие угрозы, обещания и другие насмешки над Смертью.

О, ну и ладно: Вот он я. Смотрю вниз, смотрю назад, ищу разрозненные части, чтобы сложить их вместе. Стараюсь, как отчаявшийся детектив, что пытается понять, куда все они подевались. Везде ищу ключей. А Время тем временем сгибается пополам от хохота. «Не меня ищешь?!» Теперь я знаю. Всё время происходит прямо сейчас. Палец указывает на меня. Есть только одно направление.

 

20 февраля 1990 г. 3.36 утра. Лос-Анджелес, Калифорния:

Не могу спать. Мозга за мозгу заходит. Я думаю, что думаю слишком много. Размышлял о своём друге – о гостиничном номере. В нём я больше чувствую себя дома, чем здесь.

И правда, было бы хорошо вернуться в Европу. Думаю об этом с тех пор, как вернулся домой. Так здорово сидеть в комнате, полной людей, когда не нужно знать, о чём они говорят.

Сегодня я наполняю комнату мыслями. Выталкиваю наружу неподвижный воздух и заменяю его своими мыслями. Переменчивый дождь, жаркая молния, красный неон сияет на мокром тротуаре. Дождь стучит по крыше в 3 часа ночи.

 

4 сентября 1990 г. Мюнхен, Германия: Сижу в ресторане, ужинаю один в свободный вечер. Вокруг люди, разговоры и смех поверх музыки. Всё тело ноет. Слишком много провёл в дороге последние девять месяцев. Время летит так быстро. Смотрю на календарь. Третья поездка в Европу за этот год.

Дорога оживляет меня. Если бы не постоянное движение и работа, я бы давно подох. Это единственный способ избавиться от боли, которая преследует меня. Я не артист. Я реакция на жизнь. Я знаю, что жизнь сильнее меня. Может, поэтому я тащу её по дороге, а она вопит и пинается. Это и моя жизнь, и не моя. Я как-то могу её контролировать. А то, чего не могу, разрывает меня и не даёт остановиться. Я хочу состариться в дороге, исчезнуть без следа. Годы уходят на то, чтобы учиться и разучиваться, учиться, чтобы забыть. Сейчас невозможно, это задача на будущее. С этим засранцем можно зайти так далеко, как захочешь.

 

11 сентября 1990 г. Бордо, Франция: Свободный вечер. Номерам гостиничных номеров я потерял счёт. Кровать занимает большую часть комнаты, её трудно обойти. Глаз выпадает. Восемь часов езды, может, сами отстанут. Бесконечный след освещённых изнутри коробок. По телевизору идёт дублированный на французский «Бонни и Клайд». Если бы я мог вспомнить, какое у тебя лицо, я мог бы лучше представить, каково касаться тебя. Несколько часов назад я мысленно видел тебя. Но только вспышка, я не смог удержать её. Проходят безымянные дни. Вторник мог быть пятницей – без названья, без даты. В моём магнитофоне играет Колтрейн. Дело к полуночи. Твои глаза… Пытался вспомнить, какие они, когда я в них смотрел. Измождение превращает всё в бесконечную протяжённость дороги. Хотя пусть. Короткие гастроли, длинные гастроли, да какие угодно. Я как-то подумал, когда мы заехали на заправку, как здорово будет отправиться в турне этой же зимой. Поехать одному, в холод – это большое испытание. Ребята из моей группы не любят, потому что, как они говорят, у них мёрзнут руки. Ну и ладно, мне, во всяком случае, больше нравится ездить одному. Но вся суть в том, что я готов ехать куда угодно и когда угодно, в жару или в холод. В Канаду. Чёрт, даже в Италию. Даже в Англию, а это говорит о многом, настолько там противно. Лучше где угодно, только не в моей комнате больше, чем на пять дней. Я хочу знать, любишь ли ты меня, что ты думаешь обо мне, что ты думаешь обо всём. Я хочу знать, как пахнут твои волосы. Как я чувствовал бы их на своей груди? Следовало размазать по стенке этого говнюка в Пизе как-то вечером. Надо было схватить ту бутылку, которой он запустил мне в голову, и запихать её ему в глотку. Мне рассказывали, как Майкл Стайп получил в рожу бутылкой в Вене, в том же клубе, где я играл с «Black Flag» в 1983-м. Теперь там всё по-другому. Хорошо было недавно в Вене надавать по морде тем троим, не говоря уже о том, чтобы раскроить одному голову стаканом. Сегодня сделали остановку, и мы с Крисом прошлись до почтамта. Попросили марки для почты в Америку. Служащий рассмеялся нам в лицо. Если вы видели реку, мосты и здания вековой давности, то поймёте, что открытка в страну безрассудных убийц – шутка. Я мог бы убедить вас со мной согласиться. Но даже если бы вы захотели, это была бы плохая мысль. Вблизи у меня не получается. Я хам и не знаю, когда это начинается и откуда приходит. Надо двигаться дальше. Номера в этом отёле хороши – никто не знает, где я. Я не хотел бы делать вам больно, но знаю, что сделаю. Когда остановиться, я тоже не знаю, – так происходит постоянно. Мне лучше всего держаться дороги. Счастье душит меня. Что бы я ни сказал, вы отшатнётесь. Я могу кашлять и выхаркивать тысячи миль чёрного дорожного полотна. Сплошные вонючие мужские туалеты, планета смрада. Я не хочу вас отталкивать. Раньше я мог всё это обрулить и достучаться до вас. Но теперь я еду на долгие гастроли, на короткие гастроли, зимой, летом, автобусом, поездом, самолётом. Движение – это болезнь. Дивная чума. Лихорадка, сжигающая мои сны.

 

18 сентября 1990 г. Франкфурт, Германия: В ожидании вылета. Снаружи на улице – перебранка и хохот пьяниц. В нескольких кварталах отсюда – hauptbahnhof. Дохлые торчки собираются и пускают слюни. Сегодня вечером был на автобане. Ночь ясная, звёзды, сосны. Движение – это всё. Я подсел. Эти дальнобойщики, жёсткие отсутствующие взгляды. Я знаю, здесь моё место.

 

5 октября 1990 г. Где-то в Джорджии: Большая луна над реками, которые мы пересекаем. На дорогах полно обломков и печали, по радио меняется старая музыка.







Дата добавления: 2015-08-12; просмотров: 395. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Ведение учета результатов боевой подготовки в роте и во взводе Содержание журнала учета боевой подготовки во взводе. Учет результатов боевой подготовки - есть отражение количественных и качественных показателей выполнения планов подготовки соединений...

Сравнительно-исторический метод в языкознании сравнительно-исторический метод в языкознании является одним из основных и представляет собой совокупность приёмов...

Концептуальные модели труда учителя В отечественной литературе существует несколько подходов к пониманию профессиональной деятельности учителя, которые, дополняя друг друга, расширяют психологическое представление об эффективности профессионального труда учителя...

Законы Генри, Дальтона, Сеченова. Применение этих законов при лечении кессонной болезни, лечении в барокамере и исследовании электролитного состава крови Закон Генри: Количество газа, растворенного при данной температуре в определенном объеме жидкости, при равновесии прямо пропорциональны давлению газа...

Ганглиоблокаторы. Классификация. Механизм действия. Фармакодинамика. Применение.Побочные эфффекты Никотинчувствительные холинорецепторы (н-холинорецепторы) в основном локализованы на постсинаптических мембранах в синапсах скелетной мускулатуры...

Шов первичный, первично отсроченный, вторичный (показания) В зависимости от времени и условий наложения выделяют швы: 1) первичные...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.012 сек.) русская версия | украинская версия